На следующий день Эйб купил на Дофин-стрит дневник в черном кожаном переплете. Первой записью — всего из двенадцати слов — стало признание важнейшей истины. Линкольн поверил бумаге одну из самых ценных своих мыслей:
25 июня 1828 г.
Покуда на нашей стране лежит клеймо рабства, проклятие вампиров не оставит ее.
Часть II
Охотник на вампиров
Глава 5
Нью-Салем
Молодой человек может добиться успеха в жизни только путем постоянного самосовершенствования, не допуская даже мысли о том, что кто-то желает ему помешать.
Линкольн, из письма к Уильяму Херндону
10 июля 1848 г.
I
Эйб дрожал.
Стояла морозная февральская ночь. Он битых два часа дожидался, пока мужчина оденется. Авраам прохаживался взад и вперед… взад и вперед по утрамбованному снегу и раз за разом кидал взгляд через площадь на недостроенное здание суда. Он также посматривал на второй этаж салуна через дорогу: там, за занавеской, в окошке у шлюхи, все еще горел свет. Авраам вспоминал о тех неделях, когда он, сбросив рубашку, в невыносимую жару ходил по Миссисипи. «От такой жары можно было расплавиться». Он думал о тех утренних минутах, когда сидел в тени и колол дрова; о днях, когда купался в прохладной заводи. От всех этих воспоминаний его отделяли три года и двести миль. Сегодня вечером, в свой двадцать второй день рождения, Эйб замерзал на пустых улицах Калхуна,[18]штат Иллинойс.
Томас Линкольн наконец решил покинуть Индиану. Он регулярно получал известия от Джона Хэнкса (двоюродного брата матери Эйба), в которых тот рассказывал о нетронутых богатствах Иллинойса. Джон писал об «обильных и плодородных прериях». О «свободной земле, которую не придется расчищать». О «дешевизне и отсутствии камней». Большего и не требовалось, чтобы Томас оставил Индиану и позабыл связанные с ней горькие воспоминания.
В марте 1830 года Линкольны сложили пожитки в три повозки (каждую предстояло тянуть упряжке быков) и навсегда покинули Литл-Пиджин-Крик. Целых пятнадцать дней продолжался их утомительный путь: они увязали на грязных дорогах, переходили вброд ледяные реки, пока «наконец не достигли округа Мейкон и не остановились к западу от Декейтера», в самом центре Иллинойса. Эйбу был двадцать один год. С тех пор как юноша стал свидетелем бойни рабов в Новом Орлеане, минуло два года. Все это время Авраам продолжал отдавать отцу деньги, заработанные тяжким трудом. Теперь он наконец имел право начать самостоятельную жизнь. Однако, несмотря на страстное желание так и поступить, Эйб задержался с семьей еще на год, помог отцу возвести дом, а родным — обустроиться на новом месте.
Но сегодня Аврааму исполнилось двадцать два. И, дай бог, он последний раз справлял день рождения под отцовским кровом.
[Мой сводный брат] Джон предложил поехать верхом в Калхун и отпраздновать там. Поначалу я и слышать не хотел об этой затее — я не привык поднимать вокруг своего дня рождения шум. Как обычно, брат продолжал упрашивать, пока я не уступил. Свои намерения он изложил по пути к городу. Насколько помню, план сводился к тому, чтобы «напиться в стельку и заплатить за общество приятной особы». Джон знал какой-то салун на Шестой улице. Не помню, как называлось заведение, не уверен, было ли у него вообще название. Помню только, что на втором этаже мужчина мог за скромную плату удовлетворить свои потребности. Несмотря на устремленее [sic] Джона, могу сказать, что в этом отношении моя совесть чиста.
Пусть Линкольн и устоял перед искушением познакомиться поближе с надушенными дамами из салуна, виски он пил, не ограничивая себя. Они с Джоном подшучивали над отцом, сестрами и друг над другом. Праздник удался на славу: «благотворен для души, прекрасный способ провести день рождения». Настойчивые просьбы Джона снова себя оправдали. Ближе к концу вечера, пока сводный брат вовсю заигрывал с пышнотелой брюнеткой по имени Мисси («как Миссисипи, душечка, только вдвое глубже и чертовски горячая»), Эйб заметил, как в салун зашел человек среднего роста, одетый «слишком легко для столь холодной ночи».
Я не заметил на его лице красноты, окрасившей лица остальных посетителей, которые спешили к свету и теплу салуна. Его дыхание не образовывало пара в прохладном воздухе. Я рассматривал бледного мужчину лет тридцати или менее. Его кудрявые каштановые волосы уже тронула седина — будто солнце и ветер высветлили доски. Он подошел прямо к бармену (было ясно, что они знакомы) и что-то ему прошептал, после чего низкорослый человек в фартуке поспешил вверх по лестнице. Передо мной стоял вампир. Точно! Черт бы побрал этот виски. Но как узнать наверняка?
Тут Эйба осенило.
Мой голос звучал еле слышно: «Видишь вон того типа у бара? — спросил я Джона, занятого дамским ушком. — На редкость отвратная физиономия, правда?» Джон понятия не имел, что у него за лицо, но от души расхохотался (в таком он пребывал состоянии). Едва я договорил, бледный джентльмен обернулся и посмотрел прямо на меня. Я улыбнулся ему в ответ и приветственно поднял бокал. Ни одно другое существо не сумело бы расслышать оскорбление в таком гвалте, да еще на таком расстоянии. Ошибки быть не могло! Но не бросаться же на него прямо сейчас. Не здесь. Тут слишком много свидетелей. Я ухмыльнулся, вообразив, как меня силой выволакивают из салуна и обвиняют в убийстве. Что я сказал бы в свое оправдание? Что моя жертва — скорее всего, вампир? К тому же плащ вместе с оружием остался на улице в седельной сумке. Нет, так не пойдет. Должен быть другой способ.
Бармен возвратился с тремя женщинами и выстроил их рядком перед вампиром.
Тот выбрал двух и последовал за ними вверх по лестнице. Бармен объявил о скором закрытии.
Разум Эйба был затуманен спиртным, но вскоре его озарила «благословенная дельная мысль». Авраам понимал, что брат не отпустит его в одиночку блуждать по улицам, поэтому сказал Джону, что передумал и «уговорился» провести ночь с дамой.
Джон с самого начала надеялся (и, кажется, весьма пылко), что так и случится, поэтому не мешкая уговорился и сам. Мы пожелали друг другу доброй ночи, а бармен тем временем задул лампы и запер бутылки. Я подождал, пока брат со своей спутницей скроется в комнате, и только затем сам поднялся наверх. Мне открылся узкий коридор, тускло освещенный масляной лампой и оклеенный красно-розовыми обоями с замысловатым узором. По обеим сторонам тянулись закрытые двери. В конце коридора я разглядел еще одну. Судя по форме здания, она вела на черную лестницу. Я медленно пошел вперед, прислушиваясь и пытаясь угадать, в какой комнате скрывается мой вампир. Слева смеялись. Справа сквернословили. Доносились звуки, описать которые у меня не хватит слов. Некоторое время ничто не привлекало мое внимание, но в конце коридора, с правой стороны, я услышал-таки то, чего ждал: в комнате разговаривали две женщины. Я оставил Джона наслаждаться горячими объятиями незнакомки, развернулся, вышел на холод и надел длинный плащ. Скорее всего, вампир закончит свое дело до рассвета и уйдет. Тут-то я и буду его поджидать.
Эйб расхаживал по улице уже больше часа. Он устал, замерз и извелся.
Должен признать, шестнадцать вампиров на счету прибавили мне самоуверенности. Я не собирался больше торчать на холоде и решил разом покончить с делом. Неслышно подкравшись к заснеженной лестнице у черного хода, я вынул «мученика».
«Мучеником» Авраам именовал новое, собственноручно созданное оружие. Как гласит более ранняя запись в дневнике:
Недавно мне довелось читать об успехах английского химика по фамилии Уокер: он разработал метод получения огня от одного только трения. Я раздобыл необходимые компоненты для того, чтобы воспроизвести английские «серные спички»,[19]и обмакнул небольшие палочки в полученную смесь. Когда палочки высохли, я крепко связал двадцать штук вместе (вся связка получилась примерно вдвое толще обычной перьевой ручки) и покрыл клеем всю композицию, кроме самого кончика. Когда палочками чиркали по шероховатой поверхности, вспыхивало недолговечное, но сильное пламя — ярче солнца. Мои черноглазые противники оказывались временно ослепленными, а мне так было проще разрубить их на куски. Я применял спички дважды, оба раза с потрясающим успехом (хотя ожоги на моих пальцах свидетельствуют о предшествующих неудачах).
Я стоял в нерешительности, зажав в одной руке «мученика», а в другой — топор. Свет из-под двери падал на мои заснеженные ботинки. С той стороны не доносилось ни звука. Мне представились две девушки, убитые в кровати, — их кровь пятнала простыни и окрашивала белье в цвет обоев. Я постучал в дверь три раза обухом топора.
Ответа не было.
Я выждал некоторое время, а затем снова постучал. С той стороны по-прежнему не слышалось ни единого звука. Я раздумывал, стучать ли еще раз, но в этот момент раздался скрип постели, а затем послышались шаги. Я приготовился нанести удар. Дверь отворилась.
Это был он. Вьющиеся волосы цвета старого дерева.
Одет в одну только длинную рубашку.
— Какого черта? — поинтересовался он.
Эйб чиркнул кончиком «мученика» по стене. Ничего не произошло.
Проклятые спички не зажигались, они слишком долго пролежали в сыром кармане плаща. Вампир вопросительно на меня посмотрел. Он не выпускал клыки, его глаза не заливала чернота. Завидев топор у меня в руках, он вытаращился и захлопнул дверь с такой силой, что весь дом заходил ходуном. Я пялился на дверь, как собака на книжку, а вампир в это время мог сбежать с противоположной стороны. Тут я наконец одумался, шагнул назад и изо всех сил ударил в дверь ногой. Она распахнулась с оглушительным треском, который я не верно [sic] истолковал как треск дерева. Я понял, что раздался выстрел, лишь когда увидел, как свинцовый шарик просвистел в дюйме от моей головы и вонзился в стену. Признаюсь, это меня поразило, причем настолько, что когда мой противник бросил пистолет и головой вперед нырнул в окно (мне осталось только помахать вслед его заду), я первым делом ощупал собственную голову и убедился, что не истеку кровью, а уж потом бросился в погоню. Удостоверившись, что кровотечение мне не грозит, я кинулся в комнату, миновав двух не слишком одетых девушек в постели. Они встретили мое появление громким визгом. Я слышал, как по всему коридору любопытствующие клиенты выглядывают посмотреть, что за шум. Добежав до окна, я увидел, как моя жертва поднялась на ноги внизу на снежной улице и босиком умчалась в ночь. Он постоянно поскальзывался, безостановочно звал на помощь и, прежде чем исчезнуть из вида, пару раз успел приземлиться на голый зад.
Это был не вампир.
Всю дорогу домой я бранился вслух. Никогда в жизни мне не было так неловко, никогда еще я не совершал подобной ошибки на нетрезвую голову. Никогда не чувствовал себя таким идиотом. Если я и мог чем утешаться, то только одной-единственной мыслью: скоро я буду наконец свободен.
Зима 1831 года выдалась на редкость суровой, но в марте наступила оттепель, прилетели первые птицы, а из земли показались травинки. Для Эйба март положил конец двадцати двум годам жизни с Томасом Линкольном. В последнее время отношения между отцом и сыном стремительно охладели. Вряд ли на прощание они обменялись чем-то, кроме рукопожатия, да и то неизвестно. В день, когда Эйб навсегда покинул родительский дом, он написал лишь следующие строки:
Отправляюсь в Бердстаун через Спрингфилд. Мы с Джоном и Джоном собираемся проделать путь за три дня.
Линкольн поехал на запад со своим сводным братом Джоном и кузеном Джоном Хэнксом. Троих молодых людей нанял знакомый по имени Дентон Оффут, чтобы построить баржу и сплавиться с товаром по Сангамону до Нового Орлеана. Путешествие должно было продлиться около трех месяцев.
По крайней мере один современник вспоминал Оффута как «раздражительного, придирчивого и шумного сукина сына». Однако Дентона определенно впечатлили трудолюбие, ум и манеры Линкольна. Когда компания добралась до Бердстауна (через три дня, как и предполагалось), Эйб возглавил строительство плоскодонной баржи и погрузку товаров Оффута.
Вторая моя баржа была вдвое длиннее и намного лучше первой. К тому же мы выстроили ее гораздо быстрее — не только потому, что у меня теперь имелся опыт в этом деле, но и благодаря еще одной паре рук. Мы отплыли спустя три недели после прибытия — к удивлению и удовольствию мистера Оффута.
Река Сангамон петляла по центральному Иллинойсу на протяжении двухсот пятидесяти миль. Ей было далеко до «могучей Миссисипи», во многих местах она скорее напоминала ручей или протоку. Над водой нависали ветви, а течение постоянно несло плавник. Беспокойный поток стремился к более тихому Иллинойсу, а потом — в Миссисипи.
Четверо товарищей (Оффут решил и сам отправиться в путешествие) с трудом пробирались вниз по Сангамону. Каждый день приносил новые сложности: то они садились на мель, то натыкались на дерево, упавшее поперек реки. Говорят, что неподалеку от Нью-Салема, штат Иллинойс, баржа застряла на плотине и начала черпать воду. Местные жители столпились на берегу, пытались давать советы и смеялись, наблюдая, как молодые люди тщатся спасти свое судно. Линкольна снова осенило. Он пробурил дыру в передней части баржи, которая уже нависла над плотиной, и спустил набравшуюся воду. Корма приподнялась, и баржа спокойно двинулась дальше. Молодые люди заткнули дыру, а жители Нью-Салема остались под сильным впечатлением, так же как и Дентон Оффут. Его, впрочем, поразила не столько изобретательность Эйба, сколько маленький, но процветающий Нью-Салем.
Несмотря на препятствия, Эйб всю дорогу наслаждаться покоем. Почти каждый вечер, когда баржа швартовалась на ночлег, он находил время делать зарисовки, записывать воспоминания и разрозненные мысли. В записи от 4 мая Линкольн снова говорит о связи между рабством и вампирами:
Я полагаю, что вскоре после того, как первые корабли достигли Нового Света, вампиры заключили молчаливое соглашение с рабовладельцами. Полагаю также, что наша нация особым образом притягивает вампиров, ведь здесь, в Америке, им представляется возможность свободно сосать человеческую кровь без страха быть наказанными. Им нет необходимости жить в темноте. Мне кажется, это в особенности верно для юга, где разодетые джентльмены-вампиры изыскали способ «выращивать» себе добычу. Сильнейшие рабы растят табак и продукты для удачливых и свободных, а слабые становятся едой. Я уверен в этом, но доказать пока не могу.
Эйб написал Генри об увиденном (и спросил, что бы это могло означать) после первого путешествия в Новый Орлеан. Ответа он не получил. Вырвавшись наконец из Литл-Пиджин-Крик, он решил вернуться в странную хижину и разыскать своего неупокоенного друга.
Я нашел покинутое жилище. Мебель и кровать исчезли, дом опустел. Я открыл дверь в глубине комнаты, но вместо лестницы вниз обнаружил только гладкую, утрамбованную землю. Неужели убежище Генри засыпано? А может, мне все привиделось в бреду?
Эйб не стал задерживаться в Индиане. Он написал в дневнике несколько строк, вырвал страницу и подвесил ее на гвоздь над очагом:
АВРААМУ ЛИНКОЛЬНУ К ЗАПАДУ ОТ ДЕКЕЙТЕРА, ШТАТ ИЛЛИНОЙС ПЕРЕДАТЬ ЧЕРЕЗ МИСТЕРА ДЖОНА ХЭНКСА
* * *
Новый Орлеан не сохранил прежнего очарования. Эйб понял, что ему не терпится покончить с делами и сесть на пароход, идущий на север. Молодой человек задержался в городе на несколько дней, чтобы предоставить сводному брату с кузеном возможность как следует осмотреться, но сам почти никуда не выходил — ему не хотелось еще раз наткнуться на аукцион с рабами или ненароком повстречаться с вампиром. Впрочем, он зашел в салун неподалеку от пансиона Мари Лаво — не затем, чтобы выпить, но в призрачной надежде увидеть старого знакомца По. Этому не суждено было случиться.
Дентона Оффута настолько впечатлила работа Линкольна, что по возвращении в Иллинойс он предложил юноше новый контракт. В реке Сангамон Оффут видел двести пятьдесят миль сплошных возможностей. Фронтир процветал, на берегах разрастались города. Многие верили, что навигация вскоре наладится и пароходы повезут товары и пассажиров прямо у них под окнами. Так думал и сам Оффут. «Помяните мои слова, — говорил он, — Сангамон — вторая Миссисипи. Сегодня — поселение, завтра — город». Одно Оффут знал наверняка: если что и нужно растущему городу, так это хороший магазин да пара человек, чтобы в нем управляться. Поэтому Авраам Линкольн вернулся вместе с Дентоном Оффутом в Нью-Салем, тот самый город, где им довелось спасать свою баржу, и поселился там.
Нью-Салем располагался на отвесном западном берегу реки Сангамон. Город состоял из плотно построенных хижин на две комнаты, мастерских, мельниц и школы, которая по воскресеньям превращалась в церковь. Жителей было человек сто.
Когда до открытия магазина мистера Оффута оставался месяц или чуть более, я обнаружил одну странность: у меня было слишком много времени и слишком мало дел. Я с радостью принял дружбу мистера Уильяма Ментора Грэма, молодого школьного учителя, разделявшего мою любовь к книгам. Новый знакомый рассказал мне о «Грамматике Киркема», которую я штудировал до тех пор, пока не затвердил наизусть все до единого правила и примеры.
История сохранила сведения о высоком интеллекте Эйба, но упустила из вида те дни, когда юноша выделялся скорее ростом, чем умом. Как и отец, он был прирожденным рассказчиком. Однако когда слова было необходимо записать, недостаток образования ему мешал. Ментор Грэм помог преодолеть эти трудности. Красноречие Линкольна в первую очередь — его заслуга.
В тесный магазинчик наконец доставили все припасы, и Эйб начал принимать заказы, вести учет и очаровывать покупателей своим природным умом и широким кругозором. На пару с Оффутом они продавали посуду и фонари, ткани и шкуры. Отвешивали сахар и муку, наполняли бутылки персиковым бренди, черной патокой и красным уксусом из бочонков, выстроенных на полках за конторкой. «Что угодно, кому угодно, когда угодно», — говаривали они. В дополнение к скудному заработку Эйб получал кое-какое довольствие из товаров и жил в комнатушке за торговым залом. Далеко за полночь он читал при свете свечей и вел дневник.
Затем, когда свеча догорала и все поселение погружалось в сон, Линкольн надевал свой плащ и уходил в ночь на поиски вампиров.
II
Без помощи Генри, ограниченный несколькими милями вокруг Нью-Салема (ведь магазинчик Оффута необходимо было открывать каждое утро в семь часов), за лето 1831 года Эйб не сумел отыскать ни одного вампира. По ночам он блуждал по окрестным лесам, бродил по берегам Сангамона, порой искал источник какого-нибудь подозрительного шума, но ничего интересного не находил. Вскоре он стал уделять больше времени отдыху, чем разведке, а затем и вовсе прекратил поиски.
Это вовсе не значит, что ему не с кем было подраться.
Примерно в получасе пешего пути от Нью-Салема располагалось поселение под названием Клэрис-Гроув, где проживали некие «ребята из Клэрис-Гроув» — столь неизобретательно именовала себя ватага молодых людей, по большей части приходившхся друг другу родственниками и известных склонностью к попойкам и безобразиям.
Каждый вечер они как минимум дважды затевали перебранку в таверне бедняги Джима Рутледжа. А порой кидали из лесу камни в прихожан, нарушая ход крещений у реки. С ними не рисковали связываться, иначе они могли высадить окно или даже запихнуть человека в бочку и бросить на милость Сангамона.
Но больше всего «ребята» любили «кулачную потеху». Они с гордостью называли себя «самыми сильными и буйными бойцами в округе». Когда прошел слух, что в магазине Нью-Салема работает «крепкий парень», они немедленно решили помериться с приезжим силами и, если потребуется, поставить его на место.
Эйб знал, что ребята из Клэрис-Гроув будут искать с ним драки — как и с любым физически развитым мужчиной, которому случалось сюда приехать. Именно поэтому он старался любой ценой избегать встречи с ними в надежде, что местные забияки привыкнут к его присутствию. Целых два месяца ему удавалось не ввязываться в ссору (местный рекорд). К сожалению, у коротышки Дентона Оффута оказался длинный язык, и как-то, заприметив «ребят», владелец магазина прихвастнул, что его новый работник не только славится умом на весь округ Сангамон, но еще и «любому из них трепку задаст».
Они тайком явились в магазин и отозвали меня на улицу. Там собралось человек десять. Я осведомился, что за дело у них ко мне. Один вышел вперед и объявил, что они собираются выставить против меня своего «лучшего бойца», поскольку мистер Оффут говорил, что я «самый крепкий парень, какого ему доводилось видеть». Я объяснил, что мистер Оффут ошибается. Я вовсе не крепок и не привык вводить никого в заблуждение. Мой отказ пришелся им не по душе: они всей шайкой окружили меня и принялись угрожать. Сказали, что не пустят меня внутрь, пока я не соглашусь на их предложение. Если откажусь, они ославят меня трусом на весь Нью-Салем, а вдобавок перевернут магазин «вверх дном». Я согласился, но настоял на честной схватке. «И схватки-то никакой не будет», — ответил один и подозвал Джека.
Джек Армстронг был настоящий человек-скала — на четыре дюйма ниже Эйба, но фунтов на двадцать тяжелее. Ребята из Клэрис-Гроув беспрекословно признавали его главенство, и нетрудно было понять почему.
Он зло на меня поглядывал и вышагивал по кругу, напрягшись всем телом, будто натянутая тетива, готовая в любой момент сорваться. Джек через голову стащил с себя рубашку и скинул ее наземь, не прекращая двигаться вокруг меня. Я не собирался раздеваться, но решил закатать рукава. Едва я начал это проделывать, как уже, чуть дыша, лежал на спине.
«Ребята» восторженно загомонили, когда Джек вскочил на ноги, и презрительно загудели, когда Эйб с трудом последовал его примеру.
Очевидно, требование «честной схватки» не принималось в расчет. Джек снова бросился на меня, но на этот раз я не растерялся и встретил его вытянутые руки. Наши спины и плечи словно слились в единый монолит; каждый прилагал все усилия, чтобы сбить противника с ног. Ноги месили грязь. Подозреваю, Армстронг не ожидал такого отпора. Я-то уж точно удивился. Казалось, будто меня сграбастал в объятия медведь.
Все же, как бы ни был силен Джек Армстронг, он не мог сравниться с вампирами, которых не раз побеждал Эйб. Вдохнув полной грудью, Линкольн поднапрягся и одной рукой ухватил Джека за шею, а другой — за пояс.
Я оторвал его от земли, поднял над головой и держал так, а он все извивался, силясь высвободиться, и извергал проклятия. Зрелище получилось что надо: его товарищи вознегодовали, немедленно окружили меня и набросились всем скопом. Такой несправедливости я стерпеть не мог.
Эйб поднапрягся — так, что лицо налилось краской, — швырнул Джека Армстронга прямо в стену магазина и крикнул:
— Разойдись, мелюзга!
Я ухватил ближайшего противника за волосы и ударил его прямо в лицо, оглушив до беспамятства. Следующий получил удар кулаком в живот. Я собирался проучить их по одному, и так бы и сделал, но Джек поднялся на ноги и отозвал своих молодчиков.
Теперь уже Линкольн напрягся, как натянутая тетива: он неотрывно следил за двумя «ребятами» из Клэрис-Гроув, которые оказались от него на расстоянии вытянутой руки.
Джек вытащил из бока пару заноз и встал подле меня. «Ребята! — провозгласил он. — Этот парень доказал, что он самый крепкий сукин сын, когда-либо ступавший на землю Нью-Салема. Любой, кто затеет с ним ссору, будет в ссоре с Джеком Армстронгом».
Вероятно, это была главная схватка в молодые годы Эйба. От края до края округа Сангамон разлетелась молва о парне, крепком телом и разумом. Таким соседом можно было гордиться. Если не считать нерадушного приема, ребята из Клэрис-Гроув сделались самыми рьяными сторонниками Линкольна и впоследствии оказывали ему неоценимую помощь в политических делах. Некоторые из них даже стали его друзьями, хотя, конечно, не настолько близкими, как Джек Армстронг.
Я сожалел, что потерял самообладание и унизил его перед родичами, так что вечером, после драки, позвал пропустить по стаканчику прямо в магазине.
Эйб с Джеком распили бутылочку персикового бренди в дальней комнате. Хотя время близилось к девяти, небо еще не совсем потемнело. Эйб присел на краешек постели, а единственный стул в комнате предоставил гостю.
Я с удивлением обнаружил, что тяжеловесный Армстронг на самом деле — спокойный и задумчивый малый. Хоть он и был на четыре года младше меня, в нем чувствовалась зрелость, какой порой не хватает даже мужчинам вдвое старше. Легкость, с которой Джек поддерживал беседу, также не вязалась с его обликом. Заметив томик «Грамматики Киркема», он заговорил о ценности умения читать и писать, а затем посетовал на свою ограниченность в этом отношении.
— По правде сказать, тут у нас важнее не давать никому спуску, — объяснил Джек. — Суровая земля требует сурового характера.
— Так ли уж необходимо делать выбор? — спросил Эйб. — У меня всегда находилось время на книги, хотя я тоже рос на суровой земле.
— Твоя родина не сравнится с Иллинойсом, — улыбнулся Джек.
Эйб пожелал уточнить, что тот имеет в виду.
— Тебе доводилось когда-нибудь видеть, как друга разрывают на части?
Эйб ответил отрицательно. Дальнейший рассказ его поразил. Джек немного помедлил, опустил глаза.
— Как-то ночью мы с приятелем возвращались домой, — заговорил он наконец. — Нам было по девять лет, и мы ходили кидаться камнями в баржи. На обратном пути мы петляли по тропинке, которую знали как свои пять пальцев. Только что он был рядом, мы болтали в темноте. В следующее мгновение на него набросился медведь и затащил вверх по дереву, до самой макушки. В темноте было ничего не разглядеть. Я только слышал, как он кричал. На голову и губы мне падали теплые капли. Я побежал за помощью, привел мужчин с ружьями. Но мы никого не нашли. Все утро мы собирали останки моего друга по земле. Его звали Джаред. Джаред Линдер.
Воцарилось молчание. Эйб понимал, что не должен нарушать его первым.
— Местные ребята знают, что в лесах что-то не так, — продолжал Джек. — Если парень не может мозгами пораскинуть, если он не может за себя постоять… Он пропадет по дороге. Люди говорят, мы держимся вместе, потому что родня. Потому что любим пошуметь. По правде, мы держимся вместе, потому что только так можно дожить до старости. Мы строим из себя крепких парней, потому что «слабый человек — мертвый человек».
— Ты уверен? — спросил Эйб. — Уверен, что его утащил медведь?
— Уж точно не лошадь на дерево забралась.
— Я имею в виду… Может, это было какое-то… Не совсем обычное существо?
— Ага! — Джек рассмеялся. — Думаешь, это было какое-то существо из сказки? Вроде как призрак?
— Да.
— Черт, эти истории по всей реке много лет пересказывают. Несусветные байки. О ведьмах, демонах и…
— О вампирах?
Джек тотчас же посерьезнел.
— Чепуху болтают. Это они с перепугу.
Быть может, свою роль сыграл персиковый бренди, а может, ощущение, что он нашел родственную душу. Возможно, он просто устал хранить свою тайну. Как бы там ни было, Эйб принял неожиданное и рискованное решение:
— Джек… Если я расскажу тебе кое-что невероятное, обещаешь внимательно меня выслушать?
III
Эйб вышагивал взад и вперед, взад и вперед по мягкой уличной грязи, то и дело кидая взгляд на только что отстроенное здание суда на противоположной стороне улицы и на второй этаж салуна — там, за занавешенным окошком у шлюхи все еще горел огонек. На сей раз, благо лето еще не кончилось, погода была намного приятнее. Как и компания.
Джека пришлось долго упрашивать, но в конце концов он согласился ехать в Спрингфилд. Поначалу он не верил ни единому слову, даже обозвал меня «проклятым лжецом» и пригрозил «отдубасить» за то, что держу его за дурака. Потом все-таки соизволил выслушать. Я поклялся, что либо сумею доказать правдивость каждого слова, либо соберу вещи и навсегда оставлю Нью-Салем. Я дал обещание, рассчитывая на успех, так как тем самым утром получил долгожданное письмо.
Письмо было адресовано в точности так, как Эйб указал на листке над очагом у Генри:
Аврааму Линкольну
К западу от Декейтера, штат Иллинойс
Передать через мистера Джона Хэнкса
Двумя неделями ранее оно дошло до родственников Линкольна, и они переправили послание в Нью-Салем.
Эйб узнал знакомый почерк, вскрыл весточку и с десяток раз перечитывал ее на протяжении всего дня:
Авраам,
прости, что не писал столько месяцев. К сожалению, необходимость время от времени исчезать является неотъемлемой частью моего существования. Как только подыщу постоянное жилище, смогу писать чаще. Пока же смею выразить надежду, что ты благополучно устроился и пребываешь в добром здравии и настроении. Если тебе угодно, можешь в свободное время навестить того, чье имя я укажу ниже. Полагаю, от мест, где ты теперь поселился, до него легко добраться верхом. Должен, впрочем, тебя предостеречь: он умнее тех, с кем тебе приходилось иметь дело раньше. Ты даже можешь ошибочно принять его за себе подобного.