— Да, это имеет первостепенное значение, — ответил Барбо.
— Конечно же, — Англер выпрямил ноги и подался вперед. — Итак, мистер Барбо, причиной нашего визита является то, что мы вышли на след некой проблемы в вашей организации.
Барбо замер.
— Простите? Какой именно проблемы?
— К сожалению, мы пока не располагаем точными данными. Но мы считаем, что существует лицо или несколько лиц — это может быть небольшая группа, но вероятнее всего, преступник — одиночка — которые используют ресурсы «Рэд Маунтин» и вовлекают ее в незаконную деятельность. Возможно, в торговлю оружием, организацию и поддержку деятельности наемных незаконных формирований и тому подобное.
— Но это попросту невозможно! Всех наших сотрудников мы контролируем всесторонне. Мы проводим все проверки, какие только можем. Постоянные же сотрудники ежегодно тестируются на детекторе лжи.
— Я понимаю, как вам, должно быть, трудно принять все это, — ответил Англер. — Тем не менее, наше расследование привело нас именно к этому выводу.
Барбо помолчал секунду, обдумывая ситуацию.
— Естественно, я хочу помочь вам, господа. Но мне очень сложно принять на веру то, что вы говорите, потому что мы весьма тщательно и осторожно относимся к организации нашего предприятия. С виду вы можете мне и не поверить, но, чтобы прочувствовать это изнутри, нужно много лет проработать в этом бизнесе.
Англеру потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с ответом.
— Давайте попробуем взглянуть на это под другим углом. Если мы правы, разве это не делает «Рэд Маунтин» уязвимой — вне зависимости от особенности проблемы?
Барбо кивнул.
— Да. Да, делает.
— И — если все еще отталкиваться от того, что мы правы — можете себе представить, какие последствия возникнут, если новости об этом просочатся за пределы компании…
Барбо пару секунд обдумывал слова лейтенанта. Затем медленно выдохнул.
— Вы знаете… — начал он, но неожиданно остановился. Затем встал, и, выйдя из-за стола, посмотрел сначала на Англера, потом на сержанта Слейда. Последний в течение всего разговора хранил молчание, позволяя своему начальнику вести беседу в одиночку. — Вы знаете, я думаю, нам стоит поговорить в другом месте. Если я чему-то и научился в жизни, так это тому, что у стен могут быть уши — даже в личном кабинете, таком как этот.
Он подошел к двери, миновал приемную, вышел в коридор и остановился у лифта, нажав кнопку «ВНИЗ». Ближайшая дверь открылась с тихим шорохом. Пропустив двух полицейских вперед, Барбо шагнул вслед за ними и нажал кнопку «Б-3».
— Что такое «Б-3»? — поинтересовался Англер.
— Третий уровень под землей. Мы проводим здесь, внизу испытания радиуса действия снарядов. Помещения оснащены звукоизоляцией и дополнительно укреплены. Там мы сможем поговорить свободно.
Лифт опустился на самый нижний уровень, двери открылись, и за ними обнаружился длинный коридор с бетонными стенами. Красные лампочки в металлических сетках бросали багровые отблески на тоннель. Выйдя из лифта, Барбо зашагал по коридору, пройдя мимо нескольких дверей из толстой стали без окон. Наконец, он остановился перед одной из них с надписью «ИП-Д», открыл ее, щелкнул ладонью по ряду выключателей, и, убедившись, что отсек не занят, пригласил внутрь двух офицеров.
Лейтенант Англер вошел и осмотрел стены, пол и потолок, которые были выложены каким-то черным, прорезиненным изоляционным материалом.
— Напоминает нечто среднее между площадкой для игры в сквош и психушкой, — заметил он.
— Как я и сказал, мы не хотим, чтобы нас подслушали, — Барбо закрыл дверь и повернулся лицом к офицерам. — То, что вы сказали, лейтенант, весьма меня встревожило. Тем не менее, я помогу вам, чем смогу.
— Я был уверен, что ваше решение будет именно таким, — ответил Англер. — Сержант Слейд проверил ваше досье, и мы сочли, что вы из тех людей, кто предпочитает делать правильный выбор.
— Итак, чем конкретно я могу помочь? — спросил Барбо.
— Начать частное расследование. Позвольте нам помочь вам разоблачить этого агента — или агентов, — Англер заметил, что его собеседник напрягся, и поспешил успокоить его. — Мистер Барбо, послушайте, мы не заинтересованы в открытом уголовном преследовании «Рэд Маунтин». На деле мы обратились к вам в рамках расследования убийства, и основной наш интерес заключается в том, чтобы обличить потенциального подозреваемого по нашему делу. Определенные шаги в нашем расследовании привели нас к заключению, что этот человек мог поддерживать связь с преступными элементами в вашей компании.
Барбо нахмурился.
— И кто этот подозреваемый?
— Агент ФБР, имя которого в настоящее время я не могу разглашать. Но если вы согласитесь сотрудничать и предоставите мне необходимые внутренние документы «Рэд Маунтин», которые я запрошу, у меня получится привлечь этого агента ФБР к ответственности. И тогда вы наглядно увидите, как ваша фирма избавится от гнилого яблока.
— Агент ФБР, — произнес Барбо, почти про себя. — Интересно, — и он снова взглянул на Англера. — И это все личные данные, которыми вы располагаете? Просто догадки? У вас нет больше никакой информации о личности этого, как вы изволили выразиться, гнилого яблока?
— Нет. Вот почему мы и пришли к вам.
— Понимаю, — Барбо обратился к сержанту Слейду. — А сейчас вы можете застрелить его.
Лейтенант Англер несколько раз моргнул, попытавшись осмыслить совершенно не логичное высказывание, которым Барбо предпочел завершить свою речь. Растерянный, он повернулся к своему напарнику и лицом к лицу столкнулся со служебным пистолетом Слейда. Сержант бесстрастно дважды нажал на курок и выстрелил в голову Англера. Голова лейтенанта откинулась назад, и его тело рухнуло на пол, легкий туман из крови и серого вещества окутывал его еще несколько мгновений.
В этом помещении, стены которого были отделаны звукоизоляционным материалом, выстрелы прозвучали необычно приглушенно. Слейд взглянул на Барбо и убрал пистолет.
— Почему вы позволили ему продолжать так долго? — спросил он.
— Я хотел выяснить, как много ему известно.
— Я и сам мог вам это рассказать.
— Вы все сделали правильно, Лумис. И вы будете вознаграждены соответственно.
— На то и расчет. И даже не думайте урез а ть те пятьдесят штук годовых, которые вы мне платили до сих пор. Я работал сверхурочно, пока прикрывал ваш зад в этом деле. Не поверите, за сколько ниточек мне пришлось потянуть за кулисами, просто чтобы убедиться, что дело о смерти Альбана Пендергаста будет поручено именно Англеру.
— И не думайте, что я не ценю это, мой друг. Тем не менее, сейчас у нас есть несколько неотложных дел, — Барбо подошел к телефону, висевшему рядом с дверью, снял трубку и набрал номер. — Ричард? Это Барбо. Я на «Испытательном Полигоне «Д». У меня здесь полный бардак. Пожалуйста, отправь вниз уборщиков. После собери команду оперативников. Назначь встречу в моем личном зале на час дня. У нас возникла новая задача.
Он повесил трубку и осторожно перешагнул через тело, лежащее в быстро растекающейся луже крови.
— Сержант, — обратился он, — позаботьтесь, чтобы ничто из этого не попало на ваши туфли.
Констанс Грин стояла перед большим встроенным книжным шкафом в библиотеке особняка номер 891 по Риверсайд-Драйв. Дом был погружен в замогильную тишину, в очаге умирало пламя, давая приглушенный свет. Тревожные тихие звуки, доносившиеся из спальни наверху, наконец-то, смолкли, однако воцарившаяся тишина не могла прогнать тревогу Констанс. Доктор Стоун настаивал на том, чтобы отправить Пендергаста в больницу, в реанимацию, но Констанс запретила ему это делать. После визита в больницу Женевы ей стало совершенно ясно, что реанимационная палата — не выход. Там Пендергасту не смогут ничем помочь. Разве что, только приблизят его кончину…
Ее рука накрыла внутренний карман платья, где притаился маленький флакон с таблетками цианида. Если Алоизий умрет, этот флакон станет ее собственным, личным страховым полисом. Так и не соединившись при жизни, возможно, в смерти они с Алоизием найдут друг друга.
Но Алоизий не умрет! Где-то здесь должен крыться антидот к его болезни. Он, наверняка, затаился где-то в заброшенных лабораториях среди пыльных документов, разбросанных по хаотичным подвалам особняка на Риверсайд-Драйв. Констанс была свято убеждена в этом, изучив подробно историю семьи Пендергастов — в частности, Иезекииля Пендергаста.
«Если мой предок Иезекииль », — отчаянно сказал тогда Алоизий, — «чья собственная жена умирала от воздействия эликсира, не смог найти лекарство... как я смогу? »
И в самом деле, как?
Констанс приподняла тяжелый книжный фолиант на полке, почти сразу услышав приглушенный щелчок. Два смежных стеллажа бесшумно разъехались в стороны на смазанных петлях, обнажив латунную решетку старинного лифта. Констанс шагнула внутрь, закрыла за собой ворота и повернула медный рычаг. Лифт, грохоча своими древними механизмами, поехал вниз. Через несколько секунд он дернулся и остановился. Констанс вышла в приемную. До нее донесся слабый запах аммиака, пыли и плесени. Этот запах был ей знаком. Она хорошо знала этот подвал — так хорошо, что ей почти не нужен был свет, чтобы передвигаться здесь. Это место в буквальном смысле стало ее вторым домом.
Тем не менее, она сняла с полки на ближайшей стене электрический фонарь и включила его. Констанс двинулась по лабиринту коридоров, которые, в конечном итоге, привели ее к старой двери — тяжелой и покрытой медянкой. Она толкнула дверь и проникла в заброшенную операционную. Пустая каталка блеснула в луче фонаря. Рядом с ней стояли оплетенная паутиной стояка капельницы, бочкообразный электрокардиограф и лоток из нержавеющей стали с разложенными на нем инструментами. Констанс пересекла комнату и приблизилась к известняковой стене в дальнем конце помещения. Быстро нажав на каменную панель, скрытую в стене, она заставила одну из секций повернуться. Констанс шагнула в открывшийся проем. Свет фонаря исследовал винтовую лестницу, вырезанную в фундаменте жилого дома верхнего Манхэттена.
Констанс спустилась по лестнице. Ее путь лежал в подвалы особняка. Внизу, лестница соединялась с длинным, сводчатым помещением с земляным полом, а кирпичная тропа бежала вперед сквозь серию бесконечных залов. Констанс последовала дальше по тропинке мимо кладовых, ниш и гробниц. Пока она двигалась, свет ее фонаря выхватывал множественные ряды шкафов, заполненных бутылками химикатов всех цветов и оттенков, сверкающих, как драгоценные камни на свету. Это все, что осталось от химической коллекции Антуана Пендергаста, который был известен широкой общественности под псевдонимом Енох Ленг — двоюродный прапрадед агента Пендергаста и один из сыновей Иезекииля Пендергаста.
Любовь к химии проходила через каждое поколение этой семьи.
Жена Изекииля, носившая имя Констанция[133] — такая схожесть имен могла быть судьбоносным совпадением, а могла, в сущности, не значить ничего — умерла из-за эликсира, который изобрел ее муж. Лишь в те последние, отчаянные недели ее жизни, судя по семейным преданиям, Иезекииль, наконец, узнал правду о своем чудодейственном лекарстве. После ужасной смерти жены он покончил с собой и был похоронен в освинцованном фамильном склепе в Новом Орлеане под старым семейным особняком, известным как Рошнуар. Сейчас особняк Рошнуар был герметично опечатан после страшного пожара и лежал под асфальтом автостоянки.
Но что же случилось с лабораторией Иезекииля? С его коллекцией химикатов? С его записными журналами? Неужто они все погибли в огне? Или, быть может, его сын Антуан, унаследовавший химические исследования своего отца, перевез их сюда, в Нью-Йорк? Если так, они должны были находиться где-то в этих ветхих подвальных лабораториях. Насколько Констанс знала, остальные три сына Иезекииля не демонстрировали интереса к химии. Комсток стал весьма известным иллюзионистом. Боэций — прапрадед Пендергаста — уехал, чтобы стать исследователем-археологом. Она так и не смогла выяснить, чего достиг Морис, четвертый брат, кроме того факта, что он весьма рано умер от алкоголизма.
Если Иезекииль оставил после себя заметки, лабораторное оборудование или химические вещества, Антуан — или, как Констанс предпочитала называть его, доктор Ленг — был единственным, кто мог проявить к ним интерес. И если он его проявил, то, возможно, часть исследований Иезекииля (а быть может, и сама формула эликсира) все еще находится здесь.
Формула и… противоядие. Констанс знала, что хочет почти невозможного, и все же надеялась отыскать все это здесь, пока Пендергаст не умер…
Миновав несколько залов, она прошла под романской аркой, украшенной выцветшим гобеленом, в комнату, лежавшую в полном беспорядке. Поваленные полки, разлитое содержимое бутылок — все это было результатом конфликта, имевшего место восемнадцать месяцев тому назад. Констанс и Проктор пытались восстановить порядок из хаоса, и эта комната была одной из последних в очереди на реставрацию. По полу была безжалостно разбросана энтомологическая коллекция Антуана: разбитые бутылки, наполненные засохшими брюшками шершней, крыльями стрекоз, переливающимися грудками жуков, и сушеными пауками.
Констанс скользнула под другую арку и прошла в комнату, заставленную чучелами перелетных птиц. Оттуда она проникла в самые необычные области подвала — туда, где была собрана коллекция диковин Антуана. Здесь стояли двустворчатые книжные шкафы, полки которых заполняли парики, дверные ручки, корсеты, обувь, зонты и трости. Также здесь можно было встретить причудливое оружие — пищали[134], пики, шестоперы[135], алебарды, секиры, копья, бомбарды и военные молоты. Рядом располагалась комната со старым медицинским инвентарем и оборудованием для хирургических и ветеринарных операций. Некоторыми из этих предметов, очевидно, довольно часто пользовались. Следом, как ни странно, шла коллекция боевого оружия, мундиров и различных видов снаряжения, начиная со времен Первой мировой войны. Констанс сделала две остановки, чтобы осмотреть последние из перечисленных коллекций.
Далее располагался зал с орудиями пыток: медные быки[136], дыбы[137], тиски, железные девы[138], и — Констанс находило этот предмет самым уродливым — груша страданий[139]. В центре комнаты расположилась плаха с топором, лежавшим неподалеку. Рядом валялся кусок скрученной человеческой кожи с длинными волосами — то были отголоски ужасающего события, произошедшего здесь пять лет назад, примерно в то время, когда агент Пендергаст стал опекуном Констанс.
Девушка отстраненно смотрела на все эти устройства. Эти свидетельства абсурдной человеческой жестокости не особенно беспокоили ее. Скорее, они лишь подтверждали, что она выработала весьма верное отношение к представителям рода человеческого, и отношение это не нуждалось в пересмотре.
Наконец, она достигла той комнаты, которую искала — химической лаборатории доктора Ленга. За распахнувшейся дверью ее взгляд поприветствовал лес из стеклянной посуды: колонное оборудование для перегонки, титровальные наборы и другие аппараты конца девятнадцатого и начала двадцатого века. Годы назад Констанс провела некоторое время в этой особенной комнате, помогая своему первому опекуну, и на память ей не приходило ничего, что хоть отдаленно напоминало бы о работе Иезекииля. Тем не менее, она была уверена, что, если Антуан и унаследовал что-то от своего отца — оно будет находиться именно здесь.
Констанс поставила электрический фонарь на стол из мыльного камня и огляделась. Она решила начать свои поиски с дальнего конца комнаты.
На длинных столах были расставлены химические аппараты, б о льшая часть из них была покрыта толстым слоем пыли. Констанс бегло прошлась по ящикам, где нашла множество нот и старых бумаг, но ничего из этого не принадлежало Иезекиилю — все научные записи были посвящены собственным уникальным исследованиям доктора Еноха Ленга. В найденных документах, в основном, содержались сведения по кислотам и нейротоксинам. Просмотрев все ящики, и ничего не найдя, Констанс перешла к старым дубовым шкафам, стоящим вдоль стен. За их дверьми из рифленого стекла все еще громоздились емкости наполненные рабочими химикатами. Констанс осторожно просмотрела бутылки, флаконы, ампулы и оплетенные паутиной бутыли, но все они были помечены аккуратным каллиграфическим почерком Антуана — ни на одном из объектов не нашлось надписей, сделанных рукой Иезекииля, который, насколько она знала из своих исследований, обладал острым и неразборчивым почерком.
Осмотрев основное содержимое полок, Констанс принялась за потайные отсеки: ящики, днища, крышки и петли — как на шкафах, так и на остальных предметах интерьера. Почти сразу она сумела отыскать один из тайников: за ящиком стола из мыльного камня обнаружилось большое пространство. Потребовалась лишь секунда, чтобы найти запирающий механизм и открыть пружину. Там, внутри отсека, стояла большая винная бутыль, наполненная жидкостью, с этикеткой, которая гласила:
Трифлатная Кислота
CF3SO3H
Сентябрь 1940
Бутылку запечатали на славу: стеклянная пробка была аккуратно глазирована, прогрета и спаяна со стеклянным узким горлышком. Так или иначе, ничто из того, что было запечатано в 1940-м году, не могло принадлежать Иезекиилю. Но почему же эту бутылку так тщательно прятали? Констанс сделала себе мысленную пометку, что следует изучить эту кислоту — тем более что она никогда раньше не слышала о ней.
Она закрыла отсек, отвернулась и продолжила свои поиски.
Первичный осмотр лаборатории не выявил ничего ценного. Необходимо было провести более тщательный обыск.
Оглядевшись с фонарем, Констанс отметила, что один из стенных шкафов был прикреплен к камню анкерными болтами, которые, по-видимому, однажды — в далеком прошлом — были сняты и снова закреплены.
Взяв длинный кусок металла, Констанс начала один за другим выкручивать болты, высвобождая их из крошащегося вращающегося камня до тех пор, пока шкаф не стало возможно отодвинуть от стены. Позади него она обнаружила древнюю червивую кожаную сумку, кожа которой заплесневела и сильно пострадала от паразитов.
Это оказался саквояж похожий на тот, что торговец патентованными лекарствами мог бы носить с собой, чтобы размещать в нем свои образцы. Когда она вытащила его и перевернула, то различила остатки сложной золотой штамповки викторианской эпохи в форме крупного густого узора из завитков и переплетенных лоз, листьев и цветов. Она едва смогла разобрать надпись:
«РАСТИТЕЛЬНЫЙ ЭЛИКСИР И ВОССТАНОВИТЕЛЬ ЗДОРОВЬЕ ИЕЗЕКИИЛЯ»
Отодвинув в сторону стеклянную посуду, Констанс положила саквояж на стол и попыталась открыть его. Он был заперт, однако резкий, полный надежды рывок сорвал старые петли.
Надежде суждено было развеяться: саквояж был пуст, в нем лежал только высушенный труп мыши. Констанс вытряхнула мышь, подняла саквояж и перевернула его, чтобы осмотреть заднюю стенку. Там ничего не было: ни щелей, ни швов. Снова перевернув его, она приостановилась, подняла его и встряхнула.
Ей показалось, что под двойным дном было скрыто что-то тяжелое. Быстрая надсечка ножом вдоль основания саквояжа раскрыла тайный отсек, в котором находился старый и немного пыльный кожаный журнал. Она вытащила его и открыла на первой странице. Весь лист был покрыт неразборчивым, остроконечным почерком.
Констанс быстро просмотрела страницу. Затем она пролистала журнал, пока не дошла до последних листов. Ей открылась история женщины, имя которой было столь схоже с ее собственным — о женщине, которую в семье было принято звать Станза…
6 сентября 1905 года.
Темнота. Я нашел ее в темноте. Она пребывала в состоянии, столь непохожем на мою Станзу! А ведь прежде она в любых условиях, в любых обстоятельствах могла отыскать свет впотьмах. Помнится мне, как в ненастную погоду в сгустившемся над городом сумраке Станза всегда надевала шляпку и шаль, готовясь пройтись вдоль берега Миссисипи в поисках даже слабейшего солнечного луча, прорывавшегося сквозь ненастные облака. Но сегодня я обнаружил ее в гостиной. Она возлежала на тахте, пребывая в полусне, а шторы в комнате были плотно закрыты, защищая от света. Она, казалось, удивилась моему присутствию и заговорила со мной едва ли не извиняющимся тоном. Без сомнения, моя сердечная подруга пребывала в состоянии некоего нервного приступа — или, быть может, всему виной женское недомогание… впрочем, должно быть, я сделался избалованным тем обстоятельством, что обыкновенно Станза была самой сильной и волевой из известных мне женщин. Я предпочел покамест не бить тревогу и не беспокоиться об этом. При помощи гидроксония я ввел ей дозу эликсира, и это успокоило ее значительно.
И. К. П.
19 сентября 1905 года.
Моя обеспокоенность состоянием здоровья Станзы возрастает день ото дня. Мне видится, что она попеременно разрывается между приступами эйфории и чрезмерно мрачным настроением. Последнее из названных своих состояний она предпочитает проводить в гостиной, либо в постели, в своих покоях. Когда же приступы эйфории овладевают ею, она делается веселой, уж больно легкомысленно очаровательной, характер ее начинает отличаться странной шаловливостью, столь не похожей на нее.
Она жаловалась на запах лилий — по первости он казался ей приятным, однако сейчас она описывает его как «гнилой и приторно сладкий». Этот симптом тревожит меня чрезвычайно, как и возросшее ее недоверие. Станза более не доверяется мне, как прежде. Пожалуй, этот симптом видится мне наиболее удручающим. Я желал бы проводить с нею больше времени, чтобы попытаться отыскать, в чем кроется причина ее страхов, но, увы, многочисленные трудности, связанные с моей работой, ныне отнимают все мои часы бодрствования. Чума да падет на всех этих назойливых любопытных, которые суют нос не в свои дела и пытаются своей дезинформацией опорочить мое целебное снадобье!
И. К. П.
30 сентября 1905 года.
Эта клятая статья в «Кольерс», вышедшая третьего дня — будь она неладна — стала самым ужасным ударом судьбы! Мой эликсир не раз успел зарекомендовать себя как целебное омолаживающее средство. Он принес бодрость и жизнерадостность уже многим тысячам людей! Но ныне все это забыто, растоптано гневными выкриками невежд, необразованных слюнтяев, мнящих себя «реформаторами» запатентованных лекарств. Реформаторы — Ха! Завистники, лезущие не в свои дела педанты! Мне невдомек, какая выгода, по их мнению, таится в попытках улучшить условия жизни людей. На данный момент я лишь подвергался нападкам со стороны общества, имея при этом намерения самые благие.
И. П.
4 октября 1905 года.
Мне думается, что я нашел причину недомогания Станзы. Пусть она, что было мочи, старалась скрыть это от меня, я обличил ее поступок: во время своей ежемесячной инвентаризации я обнаружил, что из шкафов для хранения исчезло почти три десятка бутылок эликсира. Воистину, всего три живых души на земле обладают ключами от этих шкафов: я, Станза и, конечно же, мой помощник Эдмунд, в данный момент пребывающий заграницей и проводящий ботанические исследования.
В это утро, незаметно наблюдая из эркерного окна библиотеки, я увидел, как Станза выскользнула за дверь, чтобы выбросить пустые бутылки в мусор.
Взятый в правильных количествах, эликсир, без сомнения, является лучшим из лекарств. Но, как гласит закон здравомыслия, отсутствие умеренности любого рода может привести к наисерьезнейшим последствиям.
Как мне поступить? Должен ли я бороться с нею? До этого дня все наши отношения были построены на безграничном взаимном уважении, добрых чувствах друг к другу и доверии — Станза не потерпит скандалов любого рода. Что же мне делать?..
И. П.
11 октября 1905 года.
Вчера, обнаружив пропажу еще полутора десятков бутылок эликсира, я в наибольшей степени осознал, что обязан противодействовать Станзе. Между нами произошла ссора самого неприятного характера. Она высказала в мой адрес вещи ужаснее, чем я мог даже себе вообразить! В моем разуме не укладывалась мысль, что с уст Станзы — моей Станзы — может слететь нечто подобное! Ныне она пребывает в своих покоях и решительно отказывается покидать их.
Тем временем в желтых газетах продолжаются рушащие мою репутацию нападки на меня и на мой эликсир в частности. Будь я в нормальном состоянии, я отрешился бы от них всеми фибрами моего существа, как делал это всегда. Однако ныне я пребываю в состоянии прескверном! Сила моей внутренней растерянности столь велика, что я попросту не могу сосредоточиться ни на чем. Личные трудности, как это ни прискорбно, печалят меня сейчас куда сильнее публичных. Пусть благодаря моим усилиям финансовая стабильность моей семьи была восстановлена — теперь ей не страшны любые будущие превратности судьбы — я нахожу в этом слабое утешение, учитывая личные затруднения, в которых я оказался.
И. П.
13 октября 1905 года.
Она не отвечает на мои мольбы! Я слышу, как ночами она плачет в своих покоях за запертой дверью. Какие страдания она сносит там в одиночку? Почему не принимает моей помощи? Это сводит меня с ума…
И. П.
18 октября 1905 года.
Сегодня мне, наконец, удалось попасть в покои моей супруги. Это стало возможным лишь благодаря хорошей службе Нэтти, ее верной камеристки, которая была столь же подавлена беспокойством о самочувствии Станзы, сколь и я сам.
Войдя в ее покои, я обнаружил, что страхи Нэтти оказались более чем обоснованными. Моя дражайшая супруга выглядит ужасно бледной и истощенной. Она отказывается принимать пищу или покидать свою постель. Ее мучает постоянная боль. Я же мучаюсь бессилием, ибо в моих кругах нет хороших врачей. Увы, волею судьбы мои знакомства ограничиваются кругом новоорлеанских жуликов и шарлатанов, выдающих себя за врачей. А тем временем я наблюдаю за Станзой упадок сил и атрофию, почти шокирующую своей быстротечностью. Неужто всего два месяца назад мы предприняли поездку в карете по дамбе? Тогда Станза улыбалась, пела и смеялась, сияя румянцем здоровья, красоты и молодости.
Меня утешает лишь то, что Антуан и Комсток ныне отосланы в школу и избавлены от участи наблюдать плачевное состояние их матери. У Боэция есть медсестра и репетиторы, занимающие наибольшую часть его времени. До сих пор мне удавалось отвлечь его от расспросов о состоянии Станзы. Морис, храни его Бог, еще слишком мал, чтобы понимать, что происходит.
И.
21 октября 1905 года.
Да простит меня Бог! Сегодня, вопреки всем другим лекарствам, я все же принес Станзе гидроксоний и эликсир, вняв ее мольбам. Облегчение и почти животный голод, отразившиеся в ее взоре, оказались, пожалуй, худшим потрясением для моего сердца. Я позволил ей только один глубокий вдох; ее крики и проклятия после моего ухода с бутылкой в руке слишком больно вспоминать. Мне невыносимо думать об этом, но ситуация наша изменилась кардинально — теперь я убежден, что она должна быть заперта вместо того, чтобы самой запираться от меня.
... Что же я натворил?
26 октября 1905 года.
Сейчас поздний час, но я сижу здесь, за своим столом. Передо мною чернильница и светильник для письма. Ночь ненастна: воет ветер, и дождь неистово хлещет о средник окна, но шум этот не может заглушить ненавистный звук…
Станза плачет в своей спальне. Время от времени из-за надежно запертой двери я слышу сдавленные стоны боли.
Я больше не могу отрицать то, что я так долго отказывался принимать. Я говорил себе, что руководствуюсь исключительно светлыми помыслами и тружусь во имя всеобщего блага. Я верил в это со всей возможной искренностью. Разговоры о моем эликсире, как о лекарстве, вызывающем зависимость, безумие и даже врожденные дефекты, я приписывал вымыслам невежд или тем химикам и фармацевтам, которые хотели извлечь выгоду из провала эликсира. Но даже мое лицемерие имеет свои пределы. Настала пора признать, что именно он — эликсир — несет ответственность за тяжелое и, не побоюсь этого слова, плачевное состояние моей супруги. Шоры, наконец, были сорваны с моих глаз. Это я виноват. Мой эликсир — не есть лекарство от всех болезней. Он лечит лишь симптомы, но не основную проблему. Он вызывает зависимость, и его первоначальные положительные результаты, в конце концов, оказываются подавленными загадочными и смертельно опасными побочными эффектами. А теперь Станза и я вынуждены расплачиваться за мою недальновидность.
1 ноября 1905 года.
Самый мрачный из всех ноябрей. Станза, кажется, слабеет с каждым днем. Сейчас ее мучают галлюцинации и даже периодические приступы безумия. Боль больше не уходит. Поступившись своим здравым смыслом, я предпринимаю попытки облегчить ее страдания морфием и дополнительными ингаляциями эликсира, но даже они теперь приносят мало пользы. Если говорить начистоту, они, кажется, только лишь ускоряют ее угасание. Боже мой, Боже мой, что же мне делать?
5 ноября 1905 года.
В темноте, что представляет собой моя нынешняя жизнь, теперь мерцает луч надежды. Я вижу отчаянную возможность — небольшую, но все же существующую — что могу разработать лекарство, так сказать, противоядие, от эликсира. Идея эта пришла мне позавчера, и с тех пор я ничем более не могу заниматься.