ИЗВЕСТНОЙ СО ВРЕМЕН ОЛЕАРИЯ

ПОЕЗДКА

К ДРЕВНЕЙ ЧЕРЕМИССКОЙ СВЯТЫНЕ,

ИЗВЕСТНОЙ СО ВРЕМЕН ОЛЕАРИЯ

 

Минувшим летом (1904) я посетил между прочим древ­нейшую святыню луговых черемис — жилище керемета Чум- булата, которую впервые увидал в 1881 году, экскурсируя среди черемис Уржумского и Яранского уездов. Жилище Чумбулата, или — как его называют русские, — Чумбулатов ка­мень, есть ничто иное, как высокий утес на берегу р. Немды в Яранском уезде Вятской губ., близ дер. Чумбулатовой, Колянурской волости, в полуверсте от названной деревни, вниз по течению реки…

 

 

… Я не буду останавливаться на подробностях Чумбулатова культа, так как имел случай говорить об этом в другом мес­те, но остановлюсь на изложении тех обстоятельств, кото

рые вызвали уничтожение этой черемисской святыни, именно на истории миссионерской деятельности среди черемис, по программе московского митрополита Филарета. Мне придёт­ся широко пользоваться извлечениями из архивных материа­лов по этому вопросу (именно делом канцелярии вятского губернатора 1828 г. Том II. С. 535—580), тем более что в «Соб­рании мнений и отзывов митроп. Филарета» мы находим очень мало сведений об этой стороне его деятельности.

Ко времени, когда разыгралось знаменитое дело, повлек­шее за собой уничтожение Чумбулатова камня, в Вятской губернии не было официального миссионерства среди чере­мис, добрая половина которых только числилась христиана­ми, сохраняя во всей неприкосновенности свои языческие верования; духовенство, когда находило это нужным, дей­ствовало при обращении язычников по собственному почи­ну и усердию, но наибольшее приращение крещённых со­вершалось обыкновенно тогда, когда объявлялся рекрутский набор, потому что крещение избавляло инородца от солдат­чины. Только в Глазовском уезде действовал среди вотяков миссионер Кафтанников, брат которого хорошо знал вот­ский язык.

В населённой черемисами территории подобных миссио­неров совсем не было, хотя в них была настоятельная нуж­да, если разуметь под миссионером лицо, хорошо знающее верования и языки инородцев.

Духовенство Уржумско-Яранской окраины обладало эти­ми качествами в весьма слабой степени, и настоящих мисси­онеров среди него не было вплоть до 60-х годов XIX ст. Свет­ские власти, конечно, были знакомы с истинным положе­нием дела, чем и можно объяснить появление «Устава об управлении инородцев», утвержденного 22 июля 1822. Пункт 291 этого гуманного Устава, одинаково касающегося как си­бирских, так и российских инородцев, гласит: «Не подвер­гать инородцев никаким взысканиям, если исповедуя хрис­тианскую веру, окажутся, по невежеству, в упрощении цер­ковных порядков. Внушения и убеждения суть одни приличные в семь случае меры».

 

 

Этот гуманный пункт, однако, применялся очень недо­лго. Лишённые истинно миссионерского воздействия, пре­доставленные самим себе, черемисы сохраняли чисто язы­ческое мировоззрение: стоило лишь появиться среди них ярому стороннику черемисской старой веры, и язычество начало возрождаться. Так случилось, к концу 20-х годов ми­нувшего столетия, одновременно появились энергические вожаки язычества (так. наз. «сновидцы») в Царевококшай- ском уезде Казанской губернии и Уржумском уезде Вятской губернии. В ноябре 1827 г. такой сновидец организовал ог­ромное моление близ дер. Варангуши (Моркинской волос­ти, Царевококшайского уезда Казанской губ.), куда собра­лось отовсюду до 4000 черемис; Казанский архиепископ Иона назначил по этому поводу следствие, тянувшееся довольно долгое время и закончившееся удалением всего притча из моркинского прихода.

В следующем году (3 декабря 1828 г.) состоялось большое моление в Уржумском уезде, близ с. Сернура (в священной роще, меж деревень Купран-сола и Товарнур), куда стека­лось до 3000 черемис. Моление это организовал черемисин Иван Токметев, 60 лет. Токметев видел знаменательный сон, будто он, идя с толпой черемис по ровному месту, вдруг вместе со спутниками обрушился в глубокую пропасть. Испу­гавшись, все обещали принести жертву Богу, и тотчас же явилась для них возможность подняться из пропасти на высо­кую гору, откуда они увидали озаренную необыкновенным светом плодородную равнину, покрытую разнообразными деревьями. Проснувшись, Токметев сообщил о своем сне од- нодеревенцам; оказалось, что двое из них видели во сне не­что подобное, почему и решено было устроить торжествен­ное жертвоприношение. Для этого выбрана была вышеука­занная роща, где незадолго перед тем внезапно открылся источник ключевой воды, что было принято за особенное знамение.

Организовалось огромное моление, на которое прибыли представители черемис со всей Вятской губернии, а также из губерний Казанской и Уфимской. Сернурский священник

 

 

Даровский 4 декабря донёс об этом событии преосвященно­му Кириллу^[1], а исправник — губернатору Рыхлевскому² был на месте жертвоприношения, следует заключить, что он явил­ся по вызову свящ. Даровского, но почему Даровский, оче­видно, хорошо знавший о готовящемся молении, знакомый отчасти, как видно из дела, с обычаями черемис, ни до, ни после не выступал в роли миссионера и не действовал на черемисе путём убеждения и внушения, для меня представ­ляется большой загадкой. Вообще же можно сказать, что свя­щенники этой местности в большинстве случаев не желали выносить ссору из своего прихода, оглашать двоеверие своих пасомых. Освидетельствовав на другой день рощу, исправник со священником нашли 134 огнища; по словам черемис, при­несено было 99 жертв, при участии такого же количества картов (жрецов).

Под вымышленным предлогом составления приговора на счёт ходатайства о разрешении черемисам молиться по-свое­му, исправник Девлет-Кильдеев успел переписать 460 чело­век, но огромное большинство поспешно разъехались, чуя беду. Началось следствие, сразу духовное и гражданское. Гу­бернатор, командировав на место происшествия колл. асе. (кол­лежский асессор. — Ред.) Кулакова, донес о жертвоприно­шении министру внутренних дел, а последний доложил не­медленно государю. 4 января 1829 г. губернатор уже получил ответ министра, в коем сообщалось, что государь император повелеть соизволил, «чтоб людям сим, из снисхождения к их простоте, никаких притеснений чинимо не было и чтоб с ними поступлено было с крайнею осторожностью».

Казалось бы, теперь дело по поводу моления должно было быстро кончиться, но вышло так, что это было ещё начало.

____________

^[1] Преосвящ. Кирилл Богословский-Платонов, впоследствии (1833 г.) еп. подольский, скончался 8 марта 1841 года. Его заместил потом еп. Иоанницкий (из архимандритов Нижнеломовского монастыря Пенз. губ.).

² Дейст. ст. сов. Андрей Иванович Рыхлевский осенью 1830 г. назначен был директором департ. Мин-ва вин. дел, а его место занял д. ст. сов. Ефим Ефимо­вич Ренкевич, умерший в Вятке в марте 1834 г. Преемником последнего был знаменитый Кирилл Яковлевич Тюфяев.

 

 

Местная администрация повернула дело по-своему, а митро­полит Филарет направил его в сторону, совершенно против­ную высочайшему повелению.

Священник Даровский, донося преосвященному о резуль­татах следствия, сделал такое добавление:

«Повсеместно вес почти из черемис новокрещане, кроме небольшой части называемых руссковеров, державших одну христианскую веру, прочие все, по тесной связи общежития и по слепой приверженности к прежним своим врожденным предрассудкам и грубому суеверию, оною, так сказать, рукою держась церкви Христовой, другою столько же, или ещё бо­лее держаться одних и тех же с некрещеными правил языче­ства и без всякого различия между собою не токмо делают общие богомолья, но и, что особенно непростительно, в слу­чае болезней своих, предполагая, что оные причиняет им злой дух, требуя от них себе жертвы, закалывают разных жи­вотных, по своему состоянию и возможности, различными именами называемыми ими бесам, как то Керемету Чинбула- ту, Немдекуруку, Ямшенеру, Кюбару и другим, что, впрочем, они делают не собранием, а порознь, и весьма скрытно»^[2].

Последняя фраза — относительно бесов, насылающих раз­ные болезни на черемис, — решила вопрос об уничтожении Чумбулатова камня, когда дело попало на рассмотрение ми­трополита Филарета. Духовное ведомство повело следствие не­зависимо от власти гражданской, согласно особому на этот пред­мет предписанию обер-прокурора Синода (от 31 дек. 1828 г.), пожелавшего узнать, «не от небрежения ли, или другой ка­кой-либо вины местного духовенства происходит уклонение в идолопоклонничество таких людей, кои уже были просве­щены ученьем христианским?» На месте — в Вятке — вопрос решался чрезвычайно легко, и не в пользу духовенства, ибо характер деятельности последнего был достаточно известен консистории с отрицательной стороны, но для лучшего уяс­нения дела преосвященный назначил двух духовных следо­вателей — протоиереев: Яранского — Караваева и Уржумско-

[1] Столетие В.Г. Т. 2. С. 539.

 

го — Кувшинского. Плодом их труда было огромное дело, повторявшее те же данные, что и следствие властей граж­данских, но отцы-следователи обвиняли во всем одних толь­ко инородцев, а среди духовенства виновных совсем не ока­залось.

Между тем чиновник губернатора Кулаков отнесся к делу более беспристрастно; по данным произведённого им след­ствия, черемисы вели себя чинно, а «молитвы их, читанные жрецами, доказывают простоту нравов и сообразное с верноподданностью понятие о государе и заботливость о пла­теже податей»¹. Следователь допросил 570 человек, в том числе одних жрецов было 38. Об окончании следствия губер­натор донес министру, сообщив при этом, что он предпи­сал земскому суду на будущее время соображаться в подоб­ных делах с высочайшим повелением, т.е. «чтобы людям сим, из снисхождения к их простоте, никаких притеснений чини­мо не было». Но вместе с тем губернатор обратил внимание на то, что «подобные сборища черемис, хотя и не могут иметь вредных последствий, но за всем тем нельзя. Однако же оставить без внимания и того обстоятельства, что настоя­щее собрание черемис из других даже губерний и в таком важном числе произошло единственно от видимого намере­ния трёх сновидцев; они, вероятно желая извлечь для себя пользу через сбор денег и прочего, возбудили ещё более суе­верия народа сего виденным и якобы ими с нами, и если не могли достигнуть совершенно цели своей, то единственно оттого, что присутствие в то время земского исправника не дало им возможности обольстить собравшийся народ».

Дальнейшие рассуждения губернатора становятся ещё бо­лее любопытны. «А как легко может случиться, говорит он, что сновидцы собратий своих, могут и на будущее время дать повод к подобному сборищу, во вред самих поселян, при каковом случае случиться также может и нарушение спо­койствия, то к отвращению сего я полагал бы со своей сто­роны откровенных по настоящему делу трёх сновидцев пре-

 

 

дать суждению, т.е. суду с той целью, чтобы они на будущее время не решались на обман и не привлекали бы через то людей из других мест, ибо подобного сборища до сего вре­мени ещё не бывало; черемисы, приверженные к идолопок­лонничеству, отправляют моления свои с жертвоприноше­ниями всегда в своих только селениях или в скрытых местах, не обращая внимания на других жителей»^[3].

Нет сомнения, что подобные сборища бывали и раньше, но меньше возбуждали внимания; утверждение же губерна­тора о том, что черемисы совершали моления только по селе­ниям, а не собираясь с нескольких губерний в экстренных случаях, показывает, что ни он, ни те лица, на сведения которых он опирался, не имели ни малейшего понятия о языческой организации черемис.

Государь, выслушав это донесение губернатора, провёл через министра внутренних дел оставить этих трёх сновидцев в покое, если они старики, учреди только над ними надзор, если же они из молодых, то вытребовать их в Петербург для допроса. Хотя сновидцы были уже люди не молодые (одному из них — Токметеву было 60 лет), но губернатор предписал выслать их немедленно в Вятку «без малейшей в народе тре­воги и даже огласки», а оттуда трое сновидцев (Иван Токме- тев — по-русски Федот Алексеев, Семён Васильев и Василий Евсевьев) отправлены в Петербург, куда прибыли 2 апреля 1829 г. Здесь допросил их д.ст. сов. (статный советник. — Ред.) Филатьев, записка которого по этому предмету была пред­ставлена государю 22 апреля, и тогда же Государь поручил митрополиту московскому «избрать хорошего священника, которому можно было бы поручить означенных трёх черемис для просвещения в веру, так чтобы, отпустив их домов вме­сте оным священником, могли они убеждением и примером действовать на других».

__________

^[1] Столетие В.Г. Т. II. С. 541—542. Соображаясь сходом этого дела, нужно думать, что губерн. Рыхлевский хотел исправить то впечатление, которое про­изводило благоприятное для черемис следствие Кулакова. Но он только повре­дил черемисам своим заключением.

 

 

Выбор митрополита остановился на священнике москов­ской Богоявленской, что в Елохове церкви, Александре Ев- лампиеве Покровском^[4]. Чем обусловлен был выбор митропо­лита, трудно сказать; из дела совсем не видно, чтобы По­кровский был опытным миссионером и не подлежит сомнению, что он совершенно не знал черемисского языка, тогда как из троих сновидцев только Токметев владел отчас­ти русским языком. Е1окровский наставлял черемис до авгус­та месяца, а 7 числа все они уже прибыли в Вятку. Поездка черемис с расходами на конвойного солдата и квартального надзирателя обошлась в 1321 р. 50 к. Когда обер-прокурор док­ладывал Еосударю о путевом пособии для свящ. Покровско­го, то, как бы предвидя, что результаты деятельности пос­леднего далеко не будут соответствовать расходам, государь положил резолюцию: «Снестись с министром внутр. дел, что­бы избраны были из молодых черемис несколько человек для отдачи в семинарию и приготовления в священники».

Эта Высочайшая воля приведена была в исполнение до­вольно спешно и без надлежащей осмотрительности. Комис­сия духовных училищ при св. Синоде постановила половину мальчиков набрать из язычников, половину из крещёных че­ремис. Но при первой же попытке выбора среди черемис произошло волнение. Только в 1830 г. Покровскому удалось выбрать из черемис несколько мальчиков, совершенно негра­мотных, плохо понимающих русский язык, и отправить в Вятку. Покойный проф. Казанской духовной академии И.Я.Порфирьев, обучавшийся в Вятке, хорошо помнил се­минаристов из черемис. Учились они все очень плохо и слу­жили общим посмешищем. Вынося от товарищей всяческие заушения, тычки и вселенские смази, бедные черемисы заб­рались куда-нибудь в укромное место, напр., на подволоку,

__________

^[1] А.Е. Покровский скончался в 1860 г., в сане протоиерея Верхоспасского придворного собора (так называемый «Спас за золотой решеткой» в Кремле). Свое служение в сане священника (как разъяснил мне присутствовавший на моём докладе в Имп. Р. Геогр. О. П.Н. Луппов, делопроизвод. стат. отд. в училсо- вете при св. Синоде) Покровский начал в единоверческой церкви в Казани, откуда и перешел в Москву, быть может, по вызову самого митрополита Фи­ларета.

 

 

и там приносили жертву Керемету, прося его покарать сво­их обидчиков. Ни один из этих черемис не достиг священства. Подобная же неудача постигла позднее проект введения в семинарское преподавание местных инородческих языков, изучение которых было для семинаристов необязательно, а потому и не давало никаких результатов.

Священник Покровский приехал из Вятки в Уржум 14 августа 1829 г. В то время уржумским исправником был му­сульманин Девлет-Килъдеев. Оба они в тот же день отправи­лись по уезду. Получилась странная картина: православная миссия, споспешествуемая земскою полицией, в лице ис­правника мусульманина... С первых же шагов оба деятеля встали в наилучшие друг к другу отношения. В течение недели успе­ли они объехать 6 волостей, везде собирая по человеку с двора, а где и более, а 22 числа исправник скромно доносил губернатору, что сначала черемисы на увещания Покровско­го и убеждения его оставались непреклонны: «Они говори­ли, что церкви не отрекаются, но и древних своих языческих обрядов оставить не могут, потому что исполняли оные отцы их и деды». Тогда Девлет-Кильдеев оказал своё содействие, а Покровский «вразумил черемисам всю святость греко-рос­сийской веры»... с помощью переводчиков. Результаты исправ- ничего содействия не замедлили обнаружиться, и череми­сы, «по долгом совещании между собою, единодушно созна­лись в своих заблуждениях, извиняясь в том своим неведением и неразумением; они рады, что великий Государь повелел их учить истинной вере, единогласно поклялись не делать в ле­сах никаких языческих жертвоприношений и что они навсег­да отныне будут ходить в церковь, следовать её правилам свято и ненарушимо, соблюдать веру и посты и исполнять все церковные требы...» Черемисы выдали в этом смысле письменные обязательства, к которым каждый черемисин приложил свою тамгу, даже наиболее упорные — сернурские черемисы. Обделав всё это, исправник добавляет в рапорте, «что за сими распоряжениями священнику Покровскому ос­таётся, разъезжая по местам жительства черемис, наставлять их в вере и в исполнении обязанностей».

 

Дело оказалось, однако, далеко не в столь блестящем по­ложении, лишь только исправник Девлет-Кильдеев, представ­ленный к награде за свои труды, отправился в конце августа в отпуск, а Покровский остался один до конца ноября.

Как ни слабо было уржумское духовенство в миссионер­ском отношении, но оно хорошо поняло, что свящ. Покров­ский совершает с татарином Девлет-Кильдеевым далеко не настоящее апостольское дело. Началась сначала глухая, а по­том явная оппозиция местного духовенства. Присмиревшие черемисы прекрасно поняли настроение своих отцов духов­ных и круто изменили своё поведение... Положение миссии стало безнадежно: вслед за отъездом Девлет-Кильдеева и с прекращением полицейских мероприятий, среди черемис началось брожение; они перестали принимать Покровского и не хотели его слушать, как это было в дер. Олор иве. Елееве. Черемисы начали питать надежду, что их не только оставят в старой вере, но даже уберут от них духовенство, как это было в с. Морках Царевококшайского уезда. По жало­бе Покровского, преосвященный Кирилл просил у губерна­тора содействие полиции, и это заставило губернатора ко­мандовать для выяснения причин брожения черемис Котель­нического исправника Позднякова. Рапортом от 27 ноября исправник доносит губернатору, что среди уржумских чере­мис существует убеждение, будто сам Девлет-Кильдеев хло­почет в Петербурге о том, чтобы черемисы навсегда остава­лись в язычестве; в этой же мысли укреплял черемис сернурский дьякон, собиравший с черемис деньги, чтобы хлопотать за них пред архиереем, но вместо того быстро до­бившийся рукоположения во священники в соседний Малмыжский уезд; кроме того в рапорте встречается жалоба на свящ. Андрея в с. Сернуре, который, по-видимому, заступался за черемис. Все эти указания на различные миссионерские затруднения Поздняков получил от самого Покровского. Про­быв всего четыре дня в Уржуме Поздняков «убедился, что до 500 семейств утверждено в вере»; он вызывал к себе неко­торых новокрещен и «в присутствии миссионеров поверял веру настоящего вероисповедания; оказываются все они в ней

 

 

верными совершенно». Стало быть, заключает исправник, «возможность предстоит в самой скорости достигнуть совер­шенной цели миссионерства, при содействии однако земской полиции; вся важность всего дела состоит в том, чтобы уда­лить от них зловредных совещателей и уверить, что на обра­щение их к церкви есть воля Государя Императора, чему они теперь не верят».

Но вернулся из отпуска Девлет-Кильдеев, начал совмест­ные со свящ. Покровским разъезды по черемисам, и все по­шло снова успешно. Сначала они посетили Чумбулатов камень на р. Немде, потом разрушили почитаемый черемисами на той же р. Немде мост (так наз. Немды кубар), под которым жил, по мнению черемис, страшный Керемет, старавшийся стащить в воду всякого, кто ехал по мосту. А далее, с 5 по 12 дек. 1829 г. миссионеры искренно сознавались в своих заблуж­дениях, дали добровольные подписки, с обязательством оста­вить языческие обряды, ходить в церковь, и приложили свои тамги. Утвердив этим способом христианство ещё в 7 волос­тях, Девлет-Кильдеев 27 декабря доносил об окончательном укреплении всех черемис в христианстве и особенно хвалил ревность свящ. Покровского, а Покровский со своей стороны рапортовал о деятельности исправника преосвященному вят­скому и доносил митрополиту Филарету.

Действительно, исправник превзошёл сам себя в усер­дии: он обязал старост инородческих селений следить за тем, чтобы крещёные черемисы никоим образом не принимали участия в жертвоприношениях своих однодеревенцев-языч- ников, чтобы следили за исправным хождением их в цер­ковь, а кроме того распорядился, чтобы перед каждою сход­кой по общественным делам черемисы отправлялись сначала в церковь для выслушания божественной службы, а уже по­том принимались бы за свои дела. Легко понять совершенную неисполнимость этого распоряжения, если я скажу, что ещё и теперь есть черемисские селения, отстоящие от церкви на 25 и 30 верст, а тогда, по малочисленности церквей, рассто­яния были значительно больше. В ту пору даже духовенство бывало в отдаленных селениях прихода не более 2—3 раза в

 

 

468 стр.

год, крестя в раз всех народившихся младенцев и отпевая в могилах часто за полгода ранее погребённых покойников. Можно ли было при таких условиях выполнить предписание исправника?

Дружные совместные действия исправника и миссионера оказались для обоих одинаково полезны: Девлет-Кшльдеев по­лучил сначала «признательность вятского губернского правле­ния за ревностное содействие миссионеру в преобразовании черемис», а потом высочайшую награду — бриллиантовый перстень в 750 р.; Покровский же получил сан протоиерея.

Вернувшись в Москву, Покровский не преминул очер­нить уржумское духовенство и указать на все тернии, кото­рые встречались ему на пути. Эти жалобы вызвали большие неприятности для уржумского духовенства, так как в ино­родческих приходах духовные следователи начали собирать справки о лихоимстве сельских батюшек и спрашивать при­хожан, одобряют ли они своё духовенство. Следователи были свой народ, с юридическими тонкостями незнакомые; по­этому они довольствовались тем, что спрашивали в приходе от 10 до 15 человек, а во всем уезде спросили только 617 черемис, и все священники заслужили одобрение своих при­хожан. Это, как увидим ниже, крайне огорчило митрополита Филарета и он остался недоволен следствием.

Рассмотрев отчёт о. Покровского, св. Синод признал по­лезным вновь отправить его с дьяконом к черемисам на три месяца, причём, по указанию митрополита Филарета, ис­просил 15 февраля 1830 г. соизволение государя на приведе­ние в исполнение следующих предположений:

1) «Для приобучения новокрещёных черемис к соблюде­нию благочестивых обрядов и обычаев христианских, посред­ством всегдашнего доброго примера, переместить в черемис­ские селения от одного до трёх русских благочестивых и бла­городных семейств.

2) «В отвращение вредного на обращенных черемис влия­ния со стороны остающихся в язычестве, особенно язычес­ких картов (жрецов), ворожеев и коштанов... объявить чере­мисам, что если кто из них замечен будет в распространении

 

языческих лжепрорицаний... тот, кроме прочей ответствен­ности по закону, немедленно будет выведен из селения, где живут черемисы-христиане».

Еще ранее этих мероприятий, с конца XVIII ст. русская колонизация добровольно направлялась в Уржумский и юж­ную часть Яранского уездов из густо населенных уездов Но- линского и Котельнического, откуда ежегодно переселялись сотни семейств. Под напором этой волны, черемисы пере­двигались на Ю., в незанятые лесные пространства Уржум­ского и Малмыжского уездов. Но черемисы крепко сидели поблизости к своим святыням: около Оны мари (Онымор- ка), в Кузнецовской волости, и Купран солы, Сернурской волости; только из Колянурской волости, Яранского уезда (по р. Немде), где находится капище Чумбулата, черемисы успели выселиться совершенно к 1830 году, не переставая однако по временам посещать эту святыню. Митрополит Фи­ларет решил уничтожить её.

Вторично отправляя Покровского в Уржумский уезд, мит- роп. Филарет просил чрез министра внутренних дел, чтобы исправник князь Девлет-Кильдеев «ни под каким предлогом не был устраняем в течение наступающего лета от настоя­щей должности»^[5], а поручая «миссионера и вверенное ему дело благосклонному споспешествованию губернатор», про­сил между прочим последнего «распорядиться немедленным разрушением под именем Чумбулата, что могло бы, как пи­сал митрополит, «вразумить их о ничтожности всего мни­мого божества». Митрополит Филарет представлял себе, очевидно, черемис грубыми идолопоклонниками, что совер­шенно несправедливо. Филарет 25 июля 1830 г. рекомендует св. Синоду целый ряд суровых мер, опираясь на то, что неблаго­намеренные люди всячески мешали миссионеру в 1829 г.: ото-

 

 

всюду видел последний только препятствия, а не помощь. Митрополит Филарет настойчиво просит св. Синод обратить внимание всякого епископа «на образ мыслей, поведение и особенно на корыстные виды служащего в черемисских селе­ниях духовенства»; замеченных в вымогательстве или в про­исках против миссионера Покровского рекомендует он не­медленно переводить в другие (русские) селения и настаи­вает на том, чтобы епископ Кирилл чаще объезжал черемисские приходы, поручая надежным лицам «наведы­ваться от самих черемис, не терпят ли они притеснения от местного духовенства». Чтобы в корне подорвать значение для черемис их старой веры, митрополит Филарет настоятельно требует, чтобы боготворимый ими камень Чумбулат был взор­ван секретно. «А когда камень будет разрушен, — говорит он, — тогда и самые маломысленные поймут, что он не Бог, и указание на сие событие будет полезно и назидательно. Что приступить к сему можно безопасно, сие доказывается тем, что боготворимый Немдекюбар (немдинский мост) прошед­шей осенью разрушен уже миссионером»¹.

По-видимому, и сам Филарет понимал, что он требует многого, поэтому просит остановить переселение к череми­сам русских семейств «до совершенного успокоения умов».

Исполняя определение св. Синода, министр внутренних дел, в предложении губернатору от 20 августа 1830 г., кате­горически предписывает, чтобы камень Чумбулат, находив­шийся на берегу р. Немды, был взорван секретно, без пред­варительного оглашения. Так как было очевидно, что унич­тожение древней святыни вызовет новое возбуждение умов среди черемис, и без того взволнованных энергичною мис­сионерскою деятельностью Покровского и Девлет-Кильдее- ва, министр сообщил губернатору высочайшее повеление, согласное с желанием Филарета — приостановить переселе­ние русских семейств в черемисской деревне впредь для «со­вершенного успокоения умов».

_________

^[1] С.М. и О.Ф. Т. II, С. 280-281.

 

 

Яранский исправник, в районе которого находилась че­ремисская святыня, лишь только ему сообщено было губер­натором желание митрополита Филарета, в июле месяце ос­мотрел Чумбулатов камень и нашёл, что он «свойства слоис­того известкового, вышиной 11'/г аршин и толщиною 36 аршин». Произведя расспросы местных русских старожилов, исправник доносил, что «уже более 40 лет камень сей не посещается черемисами. Он в давних годах окружен был гус­тым лесом, способным помещать и сокрывать жертвоприно- сителей язычества от зрителей сторонних; но как давно уже в ближайшей окружности того камня умножилось народонасе­ление обывателями русского племени, коими все леса тут бывшие истребились, оттого черемисы вообще удалились жительствами своими в леса, на расстоянии 50 и более вёрст»¹.

Исправник значительно смягчал действительность, гово­ря, что камень более 40 лет не посещается черемисами и что последние живут не ближе 50 вёрст от камня: в действитель­ности, ближайшие черемисские поселения лежат не далее 20—25 вёрст, а самый камень черемисы посещали часто ещё 20 лет тому назад, хотя массовых, многолюдных молений не бывало давно; память же о камне жива у черемис до сих пор и местонахождение его отлично известно им во всех смеж­ных уездах.

Предписание начальства иранский исправник исполнил осенью, но окончании полевых работ, и в своем донесении от 3 октября говорит, что «разрушил этот камень до основа­ния», но и в этом случае, как увидим ниже, погрешает про­тив истины. Отзывом иранского исправника и его медленно­стью в уничтожении камня Филарет остался крайне недово­лен, о чем и сообщил св. Синоду^{[6] [7]}.

Второй приезд миссионера, теперь уже — протоиерея По­кровского в июле месяце не дал прежних блестящих резуль­татов, несмотря на то, что его по-прежнему сопровождал исправник Девлет-Кильдеев и что преосвященный Кирилл в

 

 

июне сам объехал Уржумский уезд, где заметил «какое-то особенное волнение умов среди черемис». Черемисы пере­стали совсем слушать Покровского и других местных миссио­неров, начали оказывать противодействие, почему уже в ав­густе Девлет-Кильдеев просит губернатора о предании сму­тьянов суду и о выселении их из места жительства, а пока четверо таковых были посажены в тюрьму и не видно, чем кончилась их судьба, хотя губернатор спрашивал по этому поводу министра. Сам Покровский бросился в Вятку, к епис­копу Кириллу, прося его приехать в Уржумский уезд, для личного воздействия на духовенство и инородцев; но поезд­ка преосвященного не состоялось. На беду к осени состоялся перевод либерального иранского исправника в Уржум, а Дев­лет-Кильдеев вышел в отставку¹. Из дела видно, что Покров­ский уже в октябре собрался ехать в Москву, но представля­ется совершенно неясным, что удалось совершить за лето Покровскому и Девлст-Кильдееву. Оба они как-то странно исчезают с вятского горизонта. Губернатор Рыхлевский, же­лая успокоить Покровского, поручил ему познакомиться с деятельностью иранских миссионеров, но прот. Покровский уклонился от этого, чем заслужил одобрение Филарета.

Покровский только в 1835 г. напечатал свою «Выписку из дневника миссионера, свящ. Л. Покрове ко го, отправленного из Москвы по высочайшему повелению, для наставления в хрис­тианской вере черемис, зараженных языческими суевериями». («Христ. Чтение», 1835 г. Т. II, август). «Выписка» эта произво­дит довольно странное впечатление обильными ссылками на милость божию, явленную в обращении черемис к христиан­ству, и обличает в Покровском миссионера без надлежащей подготовки, взявшегося за дело ради одной карьеры.

Только у А.И. Герцена мы находим разгадку неспешности действий миссионера и исчезновения со сцены исправника Девлет-Кильдеева. В книге своей «Тюрьма и ссылка» Герцен, описывая обратный путь из Вятки в Москву, вспоминает всю эту печальную историю, когда ему пришлось ехать по уржум-

ско-казанскому коммерческому тракту. Характеризуя «дикую и печальную религию черемис», Герцен припоминает об изу­мительной миссионерской деятельности протоиерея Покров­ского, совместно с мусульманином исправником Девлет-Киль- деевым. Оказывается, что исправник в 1830 г. не мог содей­ствовать по-прежнему энергично Покровскому по весьма простой причине: ему пришлось считаться с фанатизмом сво­их единоверцев-татар. Когда Девлет-Кильдеев, с орденом Вла­димира в петлице и брильянтовым перстнем на руке, вошел однажды в мечеть в дер. Четай (в Малмыжском у., на границе с Уржумск.), татары набросились на него, обругали «соба­кой» и выгнали вон. Вероятно, ему пригрозили ещё чем-ни­будь худшим, если он поспешил подать в отставку и пере­шёл в другую губернию.

Итак, миссия прот. Покровского, столь блестящая — ка­залось — по началу, закончилась крайне плачевно: делу хри­стианской пропаганды она ничуть не пособила, а внесла страшную неурядицу в жизнь всех классов населения Уржум­ского уезда. Развились кляузничество и донос, очень печаль­но отразившиеся на сельском духовенстве.

Епархиальное начальство было вынуждено начать целый ряд следствий, благодаря которым нелегко жилось духовен­ству. Митрополит Филарет, сочувствуя неудачному миссио­неру, настоятельно указывал св. Синоду, «на хитрости и про­иски уржумского духовенства, которых виновники скрыва­лись и скрывали друг друга и которые открывались в волнении умов народа. Местное духовенство, говорит он, заботится только защитить свою честь, а не исправить зло в своей сре­де». Поэтому Филарет считает излишней дальнейшую отправку Покровского к черемисам, даже мирится с неполнотою след­ствия о проступках духовенства, но, предлагая рекомендо­вать епископу вятскому, чтобы он «усилил свою деятель­ность и ревность к украшению тех, иже господу нашему Иису­су Христу не работают, но своему чреву»..., настаивает на том, чтобы епископ вятский прислал в св. Синод «список священников, на коих черемисами принесены жалобы, с

 

 

отметкою, что им сделано относительно этих священников или предполагается сделать»¹.

Во всей этой печальной истории одно несомненно, что император Николай I всех гуманнее относился к черемисам, а митрополит Филарет, несмотря на его гро<