Алекса с утра волновали блондинки.
Алекс сидит на крылечке своего коттеджа и пытается что-то наигрывать на надтреснутой гитаре. Собственно, на этой улице поселка половина коттеджей принадлежат Алексу, но сегодня они с Хелен выбрали для ночлега именно этот, с широким крыльцом.
– Поцелуй же меня, я не зомби, поцелуй же хоть в щеку меня… – напевает он. – Я еще не гнию, хоть дела наши плохи, я к тебе заглянул на полдня.
Утренняя заря нравится Алексу, ему хорошо, он спокоен. Почти спокоен.
Коттеджный поселок – один из последних обитаемых мест в окрестностях Вроцлова. Удачное расположение на излучине в верховьях Одера позволяет немногим обитателям с переменным успехом отражать атаки. Неприятель плавает очень плохо. Ополченцам выгодно держать в таких городках небольшие отряды по границам зон заражения. Подобные городки – это и приманка, и сторожевой пункт, и место сурового эксперимента по борьбе человечества с Чумой. Но все жители помнят – их поселок на самой передовой, атака может приключиться в любой момент, а вертолетное сообщение слишком редкое, чтобы быть серьезной помощью.
Большинство жителей Германии, Польши и других стран Европы уже давно уплыли за океан или убежали на восток, за Урал, где огромные пространства и морозы не позволяют заразе вылезти за пределы небольших очагов. В Западной Европе остались только безумцы. Либо те, кому уже нечего терять, как одноногий Симон или старуха Маргарет, либо те, кому за последние годы окончательно сорвало башню и кто воспринимает жизнь, как безумный шутер. В поселке тех и других тридцать человек.
Алекс ближе к последним, хотя во многом он – исключение из правил. Он трезв, расчетлив, вполне доволен ситуацией. У него есть женщина, и все конечности на месте.
Единственное, что его сейчас беспокоит, – это блондинки.
Алекса друзья и близкие привычно зовут Мелким, потому что он младший в семье, несмотря на то что уже давно на сантимов двадцать выше Петера. Четверть века назад Алекс и Петер беззаботно носились по улочкам Одессы и звались Лехой и Петром. Потом судьба немцев-репатриантов занесла их большую семью сначала в Мюнхен, а потом раскидала по всей Баварии, тогда еще не знавшей беды.
«Друзья и близкие» – это сказано громко. Вокруг осталось не так уж и много – девушка Хелена и друг юности Вроцлав. Вся остальная родня, за исключением брата и пары несчастных родственников, уже давно в других краях, в безопасности. Алекс знает, что ему многие завидуют, но ему на это наплевать.
Еще Алекса прозвали Мясником – но вовсе не потому, что его главное оружие – топор, просто он как-то упомянул, что первым местом его работы был мясоразделочный цех в мюнхенском супермаркете. С другой стороны, как еще можно называть рослого двухметрового детину с квадратной арийской мордой, как не Мясником?
– Что тебе приготовить на обед? – Хелен подходит сзади и гладит Алекса по плечу.
– Хочешь сказать – «курятину или курятину»? – Алекс оборачивается в ухмылке.
Два соседних участка, где когда-то были цветники и яблони, занимает большой курятник, снабжающий провизией весь поселок.
– Не иронизируй. Мне кажется, куча блюд, которые я научилась готовить из курицы и консервов, вполне себе разнообразная. Ты выглядишь озадаченным, что случилось?
Алекс откладывает гитару, встает и обнимает Хелен, проводит рукой по ее рыжим волосам.
– Понимаешь, меня беспокоят блондинки.
Хелен строго смотрит на него, затем усмехается и картинно влепляет ему пощечину.
– Негодяй!
Оба смеются.
– Я же тебе сказал, что четыре из пяти прорвавшихся вчера тварей были блондинками, – поясняет Алекс, потирая щеку. – Как на подбор – голубоглазые, фигуристые, стервы такие. Мы даже сходили со Станиславом и Марком проверить поближе, перед тем, как подогнать бульдозер. Одной зверюге Марк пулеметом размолол черепушку в фарш, и цвет волос не разобрать, а вот остальные…
– Мало ли. Бывшие подруженции из какого-то модельного агентства. Вирус в активной стадии задуло к ним во время очередного гламурного показа мод, они рванули с подиума в зал, перекусали весь мюнхенский бомонд, а потом вместе…
– Нет. Совпадение – это две блондинки, но никак не три и не четыре. Это не простое совпадение, это какой-то знак.
Рыжеволосая хмурится.
– Знак? Но кому?
– Может, мне. Может, кому-то другому.
– Мелкий, неужели ты серьезно? Ты на себя не похож, когда так говоришь. Неужели ты действительно веришь в это?
– Верю, – кивает Алекс.
– Во что, что там остался кто-то живой?
– Да. Кто-то или что-то, что подает нам знаки.
Хелен осторожно обнимает его, уткнувшись в могучую грудь. Она хочет много сказать ему, что уже говорила раньше – про то, что не стоит ждать вестей с Запада, что про брата стоит забыть, что она сама потеряла кучу родных и что обо всем этом не стоит вспоминать, пока они вместе. Алекс все понимает без слов, гладит ее по спине, но продолжает думать о блондинках. Наконец отстраняет ее и просит:
– Приготовь лучше что-то пожрать, а то после завтрака все еще голодный.
Она игриво проводит пальцем по его животу.
– Приготовлю, но сначала… Докажи мне, что рыжие девушки нравятся тебе больше, чем какие-то блондинки.
Алекс послушно кивает, хватает ее в охапку и несет к ближайшему разломанному дивану, где привычно стаскивает с нее одежду и начинает жадно целовать грудь. Хелен помогает раздеться ему, покусывает и целует его живот, затем спускается пониже. Несмотря на неплохую фантазию партнерши, в постапокалиптическом сексе есть какая-то обыденность, думает Алекс. Но вполне уютная обыденность. К тому же в отсутствие Интернета и телевидения это одно из немногих развлечений, которое не может сильно надоесть.
И еще он думает о том, что секс – это всего лишь инструмент. Лучший способ выжить самому во времена глобальных катастроф – найти того, кого надо спасать.
* * *
Как это уже бывало несколько раз, закончить им не дают: хриплая сирена взрывает утреннюю тишину. Алекс отталкивает Хелен, застегивает ширинку, хватает тесак с дробовиком в прихожей и неуклюжей походкой выбегает на улицу.
На улице он видит пробегающего Вроцлава. Товарищ вез к курятнику тележку с грудой свежескошенной травы, и сирена тоже застала его врасплох: из оружия при нем только позеленевший от травы серп.
– Где? – спрашивает Алекс.
– С юга, – показывает Вроцлав. – Чешские, наверное. Подкинь ствол? Влом до хаты ломиться.
– Хелен! – орет Алекс, девушка выбегает из коттеджа в одних трусах и бросает с крыльца второй ствол. В условиях войны наготы никто не стыдится.
Они бегут к баррикадам на южной окраине поселка. На самодельной вышке, сделанной из водруженной на бетонные блоки половины микроавтобуса, уже лениво постукивает пулемет. Ему вторят два дробовика по краям импровизированной амбразуры из сваленной мебели и машин, а в соседнем коттедже одноногий Симон включил какой-то архаичный хардкор-панк.
Но почему-то все неприятно молчат. Алекс лезет на ограждения и машины, уже чувствуя нездоровый азарт и прилив адреналина. Говорят, избыток адреналина и эндорфинов в крови снижает вероятностью заразиться вирусом из воздушной среды. В такие моменты ему кажется, что нет ничего лучше безумной пальбы по зомбякам под старинный хардкор – наверное, это передается дух команды.
Но наверху воодушевление сменяется растерянностью, и он даже не сразу решается стрелять
Одноногий Симон вылез из своего домика и ковыляет к амбразуре, держась одной рукой за костыль, а второй – за автомат. Симону оттяпали ногу под самое колено, когда он залез от зомби по пожарной лестнице и тварь укусила его за лодыжку. Его друг, позднее погибший, сработал умело – махнул топором быстрее, чем зараженная кровь успела распространиться по телу. Симона иногда зовут Счастливчиком.
– Что там, ребятки? Много их?
– Прилично, – откликается Марк с лестницы. – Но дело не в том.
– А в чем? – Симон наконец-то доползает до амбразуры, и Алекс помогает ему залезть.
– Посмотри сам.
Спустя минут десять Алекс все же перемахивает через амбразуру, перелезает ров и пускает в ход свой топор, добивая все, что еще шевелится. Сначала он тщательно пытается отыскать в кровавом фарше хоть одного мужчину, потом – хоть одну женщину с другим цветом волос, но, пересчитав останки тел, ему приходится смириться.
На лугу лежит три сотни бывших блондинок.
* * *
На этот раз с очисткой местности затягивается до обеда. Расчлененку привычно сбрасывают бульдозером в Одер ниже по течению – там нормальных, человеческих поселений все равно уже нет, и бояться за заражение не стоит.
– Посмотри, какие у этой красивые сиськи! Интересно, среди них были вегетарианки? – пытается шутить Марк, чтобы разрядить напряжение. – Говорят, зомби-вегетарианцы едят только тех людей, кто живет как овощи.
Алекс не смеется, хотя уже чувствует себя немного спокойнее. После работы он неторопливо идет домой, мечтая об обеде, но внезапно на половине дороги слышит выстрелы и женские крики. Подбежав поближе, он видит, как двое поселковых парней ходят вокруг коттеджа и курятника и стреляют по его курицам. Алекс не раздумывая подходит к ближайшему и дает ему в челюсть.
– Что творишь, идиот? – спрашивает он у упавшего на дорогу соседа, которого зовут Ян.
– Сам идиот! Курицы заразились! – кричат он, растирая подбородок.
– Как так? – Алекс подходит к калитке и видит, что курицы перемещаются резкими, нервными шагами, у большинства из них расклеваны головы и волочатся крылья. Дверь в коттедж закрыта, в окне испуганное лицо Хелен. Алекс кивает, достает ствол и начинает расстреливать оставшихся кур.
Когда последняя птица в поселке застрелена, все, кроме дежурных, собираются в домике старосты и включают канал спутниковый связи с полковником Джеронимо, отвечающим за их сектор ополчения. Староста Станислав привычно для таких случаев одет в потрепанный голубой пиджак, чем вызывает смешки у парней.
– У нас две проблемы, – докладывает староста. – Блондинки и куры.
– Давай по порядку. Что не так с блондинками? – хмурится полковник.
– Я про зомби. Последние два дня все зомби, напавшие на поселок, – девушки-блондинки. Большинство когда-то были красивыми.
– Любопытно. Похоже на Берлинское явление.
В самом начале заражения в Берлине все мужчины-зомби по непонятным причинам двинулись осваивать западную часть города, а женщины – восточную. Но спустя пару часов все снова перемешались.
– Цвет волос – что-то новое, – говорит полковник. – А что с курами?
– У них признаки вируса. Куриного зомби-вируса, – подала голос Хелен. – Они расклевывали друг друга, бегали полуживые и двигались в мою сторону. Мы их перестреляли.
Джеронимо усмехается.
– Может, вам показалось? Курицы, знаете ли, любят заклевывать слабых или больных сородичей…
– Нет, – покачал головой Станислав. – Тут все было не так. Я осмотрел место, птицы были в характерном для зомби состоянии.
– Только этого не хватало, – полковник растер ладонями лицо, от чего на миг стал походить на бульдога. – Раньше только обезьяны, теперь куры… Мутирует вирус. – Но как это произошло? Вы не соблюдаете нормы безопасности?
– Видимо, кровь попала на траву, которую мы собирали. Образцы собраны, место продезинфицировано и покинуто. Сейчас половина поселка пустует. Куриц нет, питаться будем одними консервами.
– А эти блондинки… Как интенсивность атак, растет?
– Судя по всему, да, – кивнул староста, ему поддакнули с задних рядов.
– Средства эвакуации в нормальном состоянии?
– Два фургона. Но топлива хватит только до минских баз. Надеемся на вашу авиаподдержку.
– Посмотрим. Ничего не гарантирую. У нас и так эвакуация трех поселков по плану. Держитесь пока.
* * *
Тем вечером Алекс даже не притрагивается к гитаре, после четырехчасовой смены на дежурстве падает в кровать. Гробовая тишина висит над поселком, но ему все равно не удается сразу уснуть.
– О чем ты думаешь? – спрашивает Хелен, гладя его по голове. – Только не говори, что о блондинках.
– Тогда я промолчу. Правда, не выходит из головы.
Хелен хлопает его по плечу, потом снимает футболку, ложится сверху, прижимается и трется голой грудью. Потом начинает ласкать языком мочку уха и целует в губы, но Алекс хмурится и никак не реагирует.
– Тебе не хочется? – расстроенно спрашивает она.
Он осторожно поднимает ее и кладет рядом с собой.
– Не в настроении. Представь, даже со мной это бывает. Наверное, старею.
– Ты все из-за этих белобрысых тварюг? Что это, какой-то знак?
– Да, знак для меня.
– Но мало ли почему это может быть… Говорят, зараженные вирусом тела могут создавать что-то в компьютерной сети и самоорганизовываться.
– Это все ерунда. Ты многого не знаешь обо мне, Хелен.
– Чего, например? – испуганно спрашивает она.
И Алекс приподнимается на локте и рассказывает.
Жили-были в знойном городе Одессе два брата. Одному десять лет, а второму восемь. Старший был тихушник, все больше в Сети сидел и в игрушках, учился хорошо, а младший, точнее, Мелкий – раздолбай. Пропадал на улице, дрался с ровесниками, мелко хулиганил, даже пробовал курить, в общем, был активнее и почти не уступал по росту младшему. А учились они в одной школе. И случилось так, что влюбился старший в белобрысую Жанну из третьего класса – Мелкий об этом узнал, подглядев любовные стихи на планшете. Начал тогда он по глупости над старшим подшучивать, дразнить на переменах, в соцсетях об этом всем рассказал. В конце концов они неслабо подрались, а потом младший говорит: кто первый Жанну поцелует, тот и победил.
Мелкий, как часто это бывает в семьях с двумя сыновьями, привык быть первым и главным, вот и взял брата «на слабо». А зря. Стал он бегать за Жанной, пытался привлечь внимание, дергал за волосы и неумело ухаживал, и через несколько дней вдруг почувствовал, что сам безумно влюбился. Поняв, что все бесполезно, решил проявить грубую силу, на перемене зашел в ее класс, прижал к школьной стене и полез целоваться. Мелкому никто не сказал, что Жанна ходит в секцию восточных единоборств и освобождаться от захвата ее научили. Пока Мелкий корчился от боли на полу и над ним смеялся весь класс Жанны, она попросила подошедшего старшего приглядеть «за малышом», после чего поцеловала брата в щеку.
– Конечно, она сделала это специально, и старший все равно запорол всю романтику, но это был первый серьезный удар у меня в жизни. Сейчас все это вспоминаю со смехом, но тогда я очень страдал. Привык, что весь мир «для меня», что мне море по колено, а тут такое событие. Я лет до двадцати не мог на блондинок смотреть и часто потом брату про этот случай вспоминал.
Алекс устраивается поудобнее, а Хелен ложится ему на грудь.
– Ты мне ничего не рассказывал про брата. На кого он учился, где работал, когда переехали в Германию?
– На хирурга. Где работал последние годы перед катастрофой, не говорил. Мы очень мало общались на такие темы.
– Он же жил в Мюнхене? Получается, попал под первую волну заражения.
– Наверное.
– Но при чем здесь тогда ты и блондинки, если он все равно уже давно мертв?
– Не знаю, черт возьми. Понятия не имею. Но мне до сих пор кажется, что он жив и что он подает мне знаки из Мюнхена.
– Если бы я покрасилась в блондинку, ты бы взял меня? – спрашивает Хелен, переползая чуть ниже.
– Ни за что. Лучше побрейся налысо.
* * *
Уснуть им удается только после секса, но спать получается всего пару часов. В часа два ночи снова ревет хриплая сирена, Алекс влезает в брюки, хватает ружье и выбегает на улицу.
Мимо него пробегают Вроцлав и Милена из соседнего коттеджа.
– К машинам! – кричит Вроцлав. – Выезжаем!
– Чего так?
– Их слишком много, несколько тысяч. Плотно идут!
– Хелен! – кричит Алекс.
Без нее он не хочет уходить. Она слышала их разговор, но потратила на сборы около пятнадцати секунд. Оба уже научены и знают, как надо действовать в таких условиях. При нынешнем темпе событий пятнадцать секунд – много.
Лучше не оглядываться.
Машины – за углом, на стоянке. Два микроавтобуса и четыре джипа. Двигатели заведены.
Пятьдесят секунд.
На площадке уже собрались почти все жители – тридцать человек. Большинство пришли попарно: когда есть, кого спасать и кому помогать, спасаешься и сам. Последним приходит староста. Бегло осматривает толпу – не хватает одноногого Симона, старухи Маргарет и еще двух парней. Решают не ждать. Самое страшное теперь – это открыть ворота.
Минута сорок секунд. Алекс садится за руль. В его джип садятся Хелен, Вроцлав, Милена и Ян, они готовятся выехать вторыми. Створки открывает Марк, и тут же начинают говорить два или три автомата, выкашивая первые ряды блондинок, закрывших дорогу.
Марк кидает гранату в сторону дороги и прыгает в первую машину. Они начинают медленно ехать вперед. Две минуты двадцать, до первых рядов белобрысых – тридцать метров.
Граната взрывается в каких-то пятнадцати метрах от капота первого джипа, осветив плотные светловолосые ряды. Ян с Вроцлавом высовываются из окон и очередями из автомата отбрасывают голодную массу идущих сбоку куда-то в ночную мглу.
– Закрывайте окна, парни! – командует Алекс попутчикам. – Это не особо поможет.
– Не успеть! Их слишком много! – кричит Станислав сзади.
В первом джипе его не слушают и жмут по газам. Алекс не сразу решается рвануть за ним, от следующей машины их отделяет метров десять. Потрепанные блондинки бьются о капот в свете фар и пытаются задержать их, но сзади начинает говорить пулемет. Наверное, это старуха Маргарет или кто-то из задержавшихся парней добирается до вышки и решает помочь отъезжающим. Никто не рискует оглянуться сразу, потому что все знают, что будет с оставшимися в поселке.
Три минуты тридцать секунд. Алекс гонит, гонит вперед вслед за остальными, сбивая хладные тела. Через пару километров, когда натиск уменьшается, а вокруг остаются считаные единицы, колонна решает остановиться и оглядеться.
Фургона с семерыми, который ехал последним, среди остановившихся не оказалось. Марк со Станиславом выходят из машины, Марк пинает ногой в колесо, бьет кулаком в фонарный столб, сбивая пальцы в кровь, потом падает на пол в рыданиях. В погибшем фургоне были его девушка и брат. Некоторое время все молчат.
– Знаешь, в чем гребаная правда? – вдруг говорит Ян. – В этом мире невозможно сделать счастливым всех.
– Молчал бы, счастливчик, – затыкает его Вроцлав.
Потом Станислав решает связаться с Джеронимо. Тот не выходит на связь целых три минуты. Наконец появляется его заместитель, говорит, что два патрульных вертолета смогут забрать их на поле в трех километрах южнее Бжега. Разговор заканчивается вовремя – на дорогу выходят первые местные зомбяки. Алекс с некоторой радостью замечает, что они – мужчины восточной внешности, подстреливает парочку, а затем вместе со всеми едет к указанной точке.
Дальше они едут минут тридцать в сторону Бжега. Городок уже несколько раз зачищался ополчением, оно даже использовало на нем пару зданий как перевалочную базу, но за последние недели безмозглое население в окрестностях заметно выросло. Колонна останавливается на проселочной дороге у поля, выходить никто не решается – машину чуют на подъезде.
Все ждут спасительного стрекота винтов еще десять минут. Оказывается, что вертолет один, его прожектора выхватывают в темноте десятки тел, тихо идущих через поля к колонне.
Когда вертолет приземлятся, все понимают, что двадцать пять человек в него не влезет. И что до него целых двести метров опасного пути.
– Выходим, выходим! – говорит Станислав.
– Я остаюсь, – вдруг говорит Алекс. – Я прикрою.
Станислав колеблется секунду, потом кивает и бежит к вертолету. Вроцлав, Милена и Хелен без колебаний направляются вместе с остальными.
– Я не люблю тебя, – на всякий случай говорит она ему.
Она знала, что он видит ее в последний раз и что от этой фразы боль от расставания станет слабее.
Алекс, Ян и парень из третьего фургона начинают стрелять, помогая ополченцам. Когда вертолет отрывается от земли, Алекс видит, что под вертолетом осталось пятеро или шестеро. Идущие через поле мертвецы окружают несчастных, Алекс посылает в их сторону несколько пуль, чтобы подарить им легкую смерть, и злится от того, что не знает, кто из друзей остался в живых.
Он не узнает этого никогда. После он бросает автомат на опустевшее сиденье рядом и жмет на газ.
* * *
– Каков твой план? – спрашивает его Ян с заднего сиденья.
Они едут по шоссе в сторону Германии, в проклятые земли. После той кровавой ночи выжили только они двое. Позади них алеет рассвет.
– Я еду к брату, – говорит Алекс. – Мой брат Петер работал в лаборатории «Регенширм» на окраине Мюнхена. В той самой. Он жил в бункере. Я уверен, что он жив и что именно он повинен в заражении. Я скрывал это ото всех, но сейчас не время, чтобы хранить тайны.
– Твой план умереть мне очень нравится, – кивает головой Ян. – Это намного круче того, что было на поле.
Через пару минут они встречают блондинок – их оказывается всего трое, и они неторопливо ковыляют вдоль дороги, словно не замечая машины. Долгое время им не встречается никто – ни люди, ни зомби. Они едут без остановок, сменяя друг друга. За двадцать километров до немецко-польской границы они слышат шум бронетранспортера.
Боевая машина останавливается в десятке метров напротив них. Через громкую связь они слышат голос на немецком:
– Среди вас есть Алекс Шиндлер?
– Есть, – отвечает Алекс.
Он выходит из машины и только потом замечает двух человек в форме ополчения со странными винтовками. В следующий миг он слышит пару выстрелов. Один выстрел в Яна, все еще сидящего в машине, делает дырку в лобовом стекле. Второй выстрел – в него, но он не чувствует сильной боли, а спустя пару секунд замечает паралитический дротик в ноге и понимает, что падает на асфальт.
– С…и, – говорит он перед тем, как уснуть.
* * *
– Извини, – говорит Петер, когда его брат открывает глаза.
Алекс привыкает к освещению и приподнимается над кроватью. Потом пару секунд разглядывает его неожиданно сильно постаревшее лицо.
– Черт возьми, откуда ты знал?
– Я верил, что тебя найдут. Когда мы вычислили тебя, на последнем вертолетном забросе наши поставили тебе маячок. Мы думали ехать сами, но ты нас опередил. А тебя не волнует вопрос, почему мы все живы?
– Волнует, – кивает Алекс. – Но сначала расскажи, где я.
Петер присаживается рядом. Алекс осматривает белоснежные стены помещения без окон. В комнате – или в палате? – никого, кроме них, нет, на столике рядом лежат два шприца и стоит стакан воды, который Алекс жадно выпивает.
– Мы в центре «Регенширм», на седьмом подземном уровне, – рассказывает Петер. – Ты должен вспомнить это место, хотя тебе основательно подчистили память. За полгода до заражения я приглашал тебя сюда, чтобы вколоть вакцину.
– Вакцину? Она все-таки существует?
– Да, – кивает брат. – Правда, очень дорогая и только против нашего, германского вида вируса, а были и другие лаборатории, осуществившие выброс. Мы называем ее «Десинхронизатор». Не бойся, скоро это все равно станет не нужно.
– Осуществившие?! – Алекс пытается вскочить, но он еще не до конца отошел от наркоза, и ему тяжело. – Не нужно?
– США решили разбомбить западно-европейский очаг заражения атомными бомбами. Скоро от нашего центра ничего не останется. Возможно, это и хорошо – цель эксперимента все равно достигнута. Ведь зомби-эпидемия, самоорганизация по цвету волос и прочее – это всего лишь побочные явления того, что мы изобрели.
Петер поднимает со стола один из шприцев.
– Мы открыли способ перемещения сознания между параллельными мирами. Наш центр находится одновременно в трех альтернативных мирах – в нашем, в мире после ядерной войны и в том, в котором ничего этого не происходило. Катастрофическими событиями последних лет нам удалось разделить пространство-время на три временных потока. Потом при помощи этого состава сводить три параллельных сознания из разных континуумов в один временной поток. В самый лучший из них. Мы зовем его Синхронизатор.
Алекс некоторое время вдумывается в этот набор слов и пытается понять, здоров ли его брат.
– Звучит как бред. Получается, если мне вколоть этот состав…
– То ты сможешь оказаться совсем в другом мире. В лучшем мире.
– Но если мое сознание навсегда уйдет из этого мира, то… что станет с моим местным телом?
Петер вздохнул.
– Нетрудно догадаться.
Алекс в сомнении. Ему все еще кажется, что брат просто бредит. Некоторое время они молчат, наконец он говорит:
– Последний вопрос, брат. Почему, черт возьми, блондинки за мной пришли? Неужели из-за той Жанны, из-за которой мы в школе поссорились?
– Что за Жанна? – хмурится Петер. – Ничего не помню.
– Белобрысая такая. Ты ей стихи писал.
– А, вспомнил. Нет, не поэтому. Фиг его знает, почему. Самоорганизуются, чувствуют. Нравишься ты им. Ну, так что ты решил? С ними или с нами?
Дарья Зарубина
Тот, кто ест твой мозг
Руки от страха ходили ходуном, в висках оглушительно стучала кровь. Андреев вонзил скальпель прямо в центр живота зомби. Сухая и желтоватая, как пергамент, чуть натянутая кожа мертвеца лопнула с бумажным шелестом, скальпель дрогнул и пошел в сторону. Андреев ткнул еще раз, и снова мимо.
– Все, Андреев, приходите завтра. На пересдачу. Сегодня неуд, дружочек. Только неуд.
– Ну, Сергей Федорович, вчера последний срок закончился. Мне больше отсрочки не дадут. Отчислят. Мне сегодня надо, – начал было Андреев, но профессор медленно спустился с мраморного стола, закрепил зажимами неровный шов на животе, так, чтобы внутренности не выскочили наружу, а оставались там, где поместила их природа, и там, где они и находились до бесцеремонного вмешательства двоечника Андреева. Сухой и поджарый профессор не слишком изменился после смерти. Может, движения стали чуть резче, под стать характеру, да заострились черты лица.
– Что «Сергей Федорович»? – Экзаменатор отряхнул костюм и вдел ноги в черные туфли. – Вы уж извините, Андреев, но мне некогда. Материала вы не знаете, поэтому учите, а завтра придете и попробуем еще разок. А сейчас, уважаемый, мне пора. Экзамен окончен, а у меня поминки.
– Поминки? – переспросил Андреев. – Чьи?
– Мои, – отозвался Сергей Федорович, поправляя галстук. – Но если вас допустить к хирургическому столу, Андреев, то я смогу на поминки как в кино ходить. Может, вам в сельхоз перевестись, на ветеринарное, пока Гринпис отвернулся. Коров тоже жалко, но людей как-то жальче. А у вас, дружочек, все предпосылки врача-убийцы.
– Так мы вас вроде в прошлом месяце поминали? – забормотал Андреев.
– Как же, как же. Надежда Николаевна сказала, пол-общежития можно было в вытрезвитель сдать. Помянули так помянули. Сороковой день у меня сегодня, – бросил Сергей Федорович через плечо, направляясь к двери. – Полный дом народу. Жена готовила два дня. Так что не буду вас задерживать. И жду от вас того же.
– Сергей Федорыч, ну поставьте, хоть условно. Я потом все доучу и отработаю, – предпринял последнюю попытку Андреев, с видом заговорщика развязав лямки рюкзака. Подмигнула, сбликовав от света лампы, крышка бутылки. – Я еще принесу завтра, если надо. Только сегодня поставьте.
– Вы все-таки клинический идиот, Андреев. Вы пытаетесь дать взятку коньяком мне, единственному неживому экзаменатору в академии, да что там – пока еще в стране. Андреев, миленький, я не пью. Я вам больше скажу – я уже больше месяца не ем. И дышу только тогда, когда мне приходится разговаривать. Например, с такими умственно ущербными людьми, как вы, милейший. Спрячьте ваш коньяк и приходите завтра. И попытайтесь за ночь хоть что-то выучить. Например, как держать скальпель.
Понурый и пристыженный, Андреев поплелся к выходу. Сергей Федорович запер кабинет и отправился в преподавательскую. Кафедра анатомии и некромантии была темной и пустой. В переходе горела дежурная ночная лампа. Ночная лампа дневного света и живой труп преподавателя – хорошее сочетание. Сергей Федорович и при жизни засиживался позже всех.
Выдвинул ящик стола, достал оттуда несколько коробочек, вынул из держателя на столе пару пробирок, осторожно смешал эликсир и выпил залпом, по привычке поморщившись. С самой смерти он не чувствовал вкуса, но разум не обманешь – тот знал прекрасно, какой мерзостный привкус должен быть у подобного коктейля. Однако жидкость легко скользнула в горло, и стянутый зажимами шов на животе начал быстро рубцеваться, пока не остался едва заметный след от кривого разреза. Сергей Петрович подошел к зеркалу, потрогал впалые щеки, неодобрительно поцокал языком, отметив излишне зеленоватый цвет лица. Подумал, что неплохо бы принять ванну с формалином после ухода гостей. Все-таки жизнь после смерти требует определенных жертв, в том числе и косметических. Понятно, что преподавать можно, пока голова работает, даже если она уже и к плечам-то не крепится. Сергей Федорович представил, как какой-нибудь лопоухий Андреев несет в кювете его голову на лекцию, ставит на кафедру, поправляет микрофон.
Некромант усмехнулся, еще раз оттянув кожу над бровью. Эластичность ниже нормы. И цвет. С таким лицом перед гостями как-то неудобно. Все-таки смерть как болезнь – нехорошо, когда она выставлена напоказ. А с такой зеленой мордой слишком очевидно, что виновник торжества необратимо мертв.
Друзья, казалось, привыкли к тому, что Сергей Федорович продолжил существование в качестве зомби значительно быстрее, чем он сам к этому притерпелся. Никто, казалось, даже и мысли не допускал, что он – доктор медицинских наук, профессор, анатом с сорокалетним стажем и некромант с двадцатилетним – может просто умереть, один раз, как все остальные, не имеющие его знаний и опыта. Сергей Петрович не разочаровал ни коллег, ни знакомых. Тело свое он содержал в должном порядке, поэтому зомбификация прошла легко и успешно.
Он умер за кафедрой на лекции. Но к такому повороту событий был готов уже давно. Среагировав на пропуск восьми диастол, сработала вшитая под кожу еще в прошлом году система, одновременно вводившая в брюшную часть аорты и нижнюю полую вену комплекс, поддерживающий деятельность ЦНС и мягко зомбифицирующий организм без потери «человеческого облика». Комплекс он разработал сам и тщательно протестировал на всем, что позволялось использовать для экспериментов. Лабораторные животные реагировали хорошо, маленькие зомби продолжали жить и демонстрировать вполне нормальные для своих видов реакции. Поэтому профессор был спокоен. Еще ползшая по сосудам кровь медленно разносила по органам одну из ценнейших разработок Сергея Федоровича. А через две минуты сработал таймер и переключил систему на второй контур – в сосуды хлынул консервирующий раствор. Соответствующий объему вводимого раствора объем крови откачивался микропомпой в резервуар, крепившийся на внутренней стороне бедра пластырем, таким же обычным пластырем были закреплены на пояснице емкости с комплексом и консервирующим раствором и связывающие их трубки. Эту довольно сложную систему Сергей Федорович носил с собой постоянно. Каждое утро после чистки зубов он перепроверял работу таймеров и заново крепил к телу всю конструкцию. Смерть в шестьдесят девять лет может застигнуть где угодно. Со смертью он был знаком и дружен давно – работа обязывала. Страшило то, что комплекса не окажется под рукой, когда прекратится жизнь, и будет сорвана финальная стадия эксперимента: первое и, возможно, единственное испытание на человеке.
Немного нервировало, что что-то может пойти не так и зомбификация будет произведена с потерей мозговой активности. Сергею Федоровичу не хотелось превратиться в тупого зомби, хрипящего, капающего слюной и бросающегося на окружающих. Поэтому через какое-то время он добавил в систему третий контур – с раствором, который должен был при неудачном течении эксперимента навсегда упокоить экспериментатора, не позволив ему перед этим загрызть пару студентов или коллег.
Все было выверено до сотой доли секунды. Так что когда перепуганные студенты с первых рядов справились с шоком и подбежали к внезапно упавшему профессору, он открыл глаза и медленно сел. В кровеносную систему уже хлынул консервирующий раствор, резервуар на бедре неспешно заполнялся откачиваемой кровью. Профессор вытащил из-за пояса рубашку и отключил третий контур. Эксперимент шел успешно.
– Что с вами, Сергей Федорович? Вам плохо? Может, «Скорую» вызвать?
– Ничего страшного, друзья мои, – отозвался профессор, поднимаясь с пола. – Я умер. И поздравляю вас с тем, что вы стали свидетелями очень интересного и важного для некромантии эксперимента, точнее – самой первой и самой сложной его части. Поэтому прошу меня извинить, лекцию мы сегодня завершим несколько раньше. Мне необходимо сделать замеры и закрепить результат.
Это была первая лекция, которую Сергей Федорович не довел до конца. Утешало, что жизнь к этому моменту успела закончиться и он мог продолжать с гордостью говорить, что ни с одной лекции в жизни не отпускал студентов раньше времени.
Уже на следующий день Сергей Федорович позвонил ректору сообщить, что согласен работать посмертно. Хотя из заведующих ушел. Освободил место живым.
Но на работе задерживался по-прежнему. И не потому, что это было уделом начальника, а потому что в этом институте прошла вся его жизнь. И сам институт как-то незаметно стал этой жизнью, вытеснил ее, заместил, поглотил, как огромный макрофаг, устремился тысячами лизосом и мгновенно переварил Сергей Федоровича, разобрал на аминокислоты и из этих аминокислот легко и скоро выстроил нового заведующего кафедрой анатомии и некромантии, профессора, академика, создателя российской школы некромантии, светило науки. Разобрал человека и соорудил преподавателя. Педагога. Сорок шесть выпусков вот таких вот Андреевых. Работают по всему миру. И кое-кто обещает стать неплохим некромантом. Хотя большинство так и не поднимется выше среднего уровня. А некромантия все-таки наука достаточно новая. Не то что дедовское поднятие мертвецов, что описано в сказках. Некромантия современная, основанная на тщательном изучении человеческого тела и искренне-научном наплевательском отношении к душе. А иначе наука и не делается.
Отогнав грустные мысли, Сергей Федорович отошел от зеркала, набрал номер соседей – может, кто еще на работе, помогут с вливанием. Но и по второму, и по третьему номеру не отвечал никто. Катюше, единственному танатокосметологу, согласному работать с зомби, звонить было бесполезно. Катюша предупредила, что сегодня строит личную жизнь, оставила телефон подруги и обещала, что у той найдется и аэрокосметика, и необходимые навыки, чтобы сделать Сергею Федоровичу «хорошую мину». Но тот не спешил доверять этой «подружке». Разрисует, как Мэрлина Мэнсона. А на сорок дней близкие друзья придут, коллеги, ученые, многие с мировым именем.
Сергей выглянул из преподавательской, прислушался к вечерней тишине.
Дальше по коридору, там, где начинались кабинеты гуманитариев, падал из-под двери широкий луч. Сергей Федорович снова улыбнулся самому себе. Вынул из ящика стола большой шприц, бутылочку с подкрашенным физраствором, положил в пакет маленькую переносную помпу, запер кабинет и отправился к соседям.
– Здравствуйте, Наденька-Надежда Юрьевна! Заработались что-то нынче, – проговорил он, заглядывая в кабинет. Надежда отозвалась не сразу. Она еще минуту или полторы продолжала в глубокой задумчивости водить над строчками тетради красной ручкой, время от времени касаясь бумаги. Поставила оценку, закрыла тетрадку. И только потом повернула голову в сторону двери. Ее взгляд какое-то мгновение выражал лишь усталую покорность судьбе, но смиренное сменилось узнаванием с примесью ле