Глава 7 НА ВЕНГЕРСКОЙ ЗЕМЛЕ

После своего возвращения из отпуска я обнаружил, что в группе произошли некоторые изменения. Она была усилена и во главе с майором Баркхорном бази­ровалась теперь в Центральной Венгрии. Мы гордо именовали себя «эскадрой»1. С нами был также Эрих Хартман, который одержал 308 побед и считался луч­шим летчиком-истребителем в мире2. Я полагал, что обладаю одним преимуществом над этим гауптманом: большим везением. К этому времени в ходе 572 бое­вых вылетов я одержал 145 побед и ни разу не был ранен. Хартман же несколько раз оказывался на боль­ничной койке. К счастью, каждый раз он отделывал­ся довольно легко.

Как уже упоминалось, мы были довольно «крепки». Майор Баркхорн, как командир группы, Штурм, Харт­ман и я, как командиры эскадрилий, множество про­веренных командиров звеньев и ведущих пар. Мы считали, что каждый из нас находится в своей лучшей форме. Обычно, когда кто-то верил, что он на пике, конец был недалеко, но никто не знал этого заранее.

Мы пробыли в Тисалёке3на реке Тиса, в Север­ной Венгрии, три-четыре дня. Но летать мы не мог-

' Имеется в виду, что в конце августа 1944 г. численный состав 1Г/Ю52, как и состав остальных групп эскадры, был увеличен до че­тырех эскадрилий.

² Липферт вернулся из отпуска в начале октября 1944 г., к этому моменту на счету Эриха Хартмана было еще только 304 победы.

'Тисалёк- поселок в 11 км южнее г. Токай, Венгрия.

ли. Шли проливные дожди, и летное поле сильно рас­кисло. Однако затем русские начали наступление, и мы были вынуждены перебазироваться. Кто-то дол­жен был рискнуть взлететь первым.

Я попытался вырулить на старт, но колеса настоль­ко глубоко увязали в размякшей земле, что самолет не мог самостоятельно выбраться. Мою машину отбукси­ровали к началу взлетной полосы. В процессе этого радиаторы были так сильно забрызганы грязью, что их пришлось очищать прежде, чем я мог взлететь. Я начал разбег, но Me в течение первых 100 метров ускорился лишь незначительно. К середине полосы скорость воз­росла совсем немного. И что было еще хуже, самолет так сильно раскачивался, что мог скапотировать в лю­бой момент. Если бы я подал ручку управления вперед, то «сто девятый» не смог бы оторваться от земли1. По­этому я сначала слегка взял ее на себя, а потом начал медленно увеличивать давление. Наконец, «сто девя­тый» поднялся. Но в тот же самый момент его левое крыло резко опустилось вниз. Я полностью переложил руль направления в противоположную сторону и до от­каза отклонил ручку управления вправо, но самолет не отреагировал. Еще больше завалившись влево, он нес­ся к группе стоявших Bf-110.

Левое крыло почти касалось земли, и я видел, как мне навстречу буквально мчится Bf-110. «Ох!» — ска­зал я сам себе и передвинул назад рычаг дросселя. Тогда случилось чудо. Машина сама собой выровня­лась и коснулась земли одновременно тремя колеса­ми. В тот же самый миг я столкнулся с запаркован-ным «Мессершмитом». Последовало два сильнейших удара, и я оказался сидящим под открытым небом.

Непроизвольно я вспомнил о своей предыдущей аварийной посадке, когда врезался в дом. Поскольку это уже случалось со мной прежде, то на сей раз я ни­сколько не удивился тому, что все еще был жив. Еще до

того, как машина остановилась, я заметил, что она по­теряла левое крыло и задняя часть фюзеляжа за каби­ной отсутствует. Припаркованный венгерский Bf-110 также получил значительные повреждения.

Мои колени тряслись, когда я возвращался на свою стоянку. Несколько рюмок шнапса и чувство юмора помогли мне прийти в себя. Я с интересом наблюдал за тем, как другие пытались подняться в воздух с луч­ших исходных позиций. Они преуспели в этом. Это было достаточно легко после того, как я показал им, где не стоит взлетать и как не надо это делать.

Через четверть часа я был готов и успешно взлетел на другом самолете. К тому времени, когда мы при­землились в Тактакенеше, я уже полностью восстано­вил свою уверенность.

Взлет с Тактакенеша, даже больше, чем посадка там, был уже сам по себе искусством. Аэродром был расположен неудачно, потому что напротив него на­ходилось огромное сооружение, окруженное широ­ким, заполненным водой рвом. Однако со временем мы привыкли к этому препятствию. В действитель­ности я даже полюбил этот аэродром, поскольку рус­ские разведывательные самолеты и бомбардировщи­ки так никогда и не нашли его и мы проводили сво­бодное время в мире и покое. К этому добавлялся тот факт, что пилоты 6-й эскадрильи нашли прекрас­ные квартиры в маленькой деревне. Доктор, владе­лец дома, бежал, но при этом оставил нам несколь­ко бутылок настоящего токая.

Во время отдыха, после нескольких порций спирт­ного Петер Дюттман1имел обыкновение усаживать­ся за пианино и исполнять очередной номер из се­рии «поэт и мужлан». Однажды офицеры нашей эс­кадрильи предприняли поездку в Токай. Хорошо, что с нами поехали водители. Без них мы в тот день не смогли бы добраться до дому.

 

¹ Имеется в виду, что на разбеге пилот должен был сначала легко подать ручку управления от себя, чтобы хвост самолета оторвался от земли и рули вошли в воздушный поток, создаваемый винтом.

¹ Лейтенант Петер Дюттман с 23 декабря 1944 г. и до конца войны командовал 5./JG52.

 

Сначала в воздухе ничего особенного не происхо­дило. Я должен был прервать свой первый вылет из Тактакенеша из-за неисправности шасси. В ходе вто­рого вылета я сбил Як, но я разрешил ведомому дей­ствовать по собственному усмотрению, и, таким обра­зом, у меня не оказалось свидетеля моей победы. Я не был расстроен этим, так как фактически каждый по­следующий вылет заканчивался контактом с враже­ским самолетом.

Однако лишь 17 октября мне удалось сбить вражес­кий самолет, на этот раз Як-11. Это была моя 146-я по­беда. И прежде, чем я одержал 147-ю победу, я сбил Ил-2, но снова без свидетелей. В то время я получил Bf-109, вооруженный 30-мм пушкой, и ждал следующей встречи с Ил-2. Прицельный выстрел из этой пушки мог внушить уважение даже Ил-2.

Я получил нового ведомого — молодого обер-фенри-ха, который зарекомендовал себя как хороший пилот. 23 октября 1944 г. мы взлетели в 14.55 и направились на юг, к линии фронта, набирая высоту. Мы вели ожив­ленную беседу, поскольку находились в воздухе в пол­ном одиночестве. Затем внезапно с наземного пункта управления сообщили, что приближается множество вражеских бомбардировщиков, летящих вниз по тече­нию Тисы, в район Сольнока. Таким образом, мое предчувствие, что надо лететь на юг, оправдалось. Рус­ские, очевидно, направлялись к мосту через Тису око­ло Сольнока. Если бы они смогли уничтожить мост, то это стало бы серьезным ударом по нашему плацдарму на другом берегу реки.

Мы летели в направлении вражеских самолетов на максимальной скорости, из выхлопных патрубков на­ших машин вылетал черный дым. Показался Сольнок. Мы снизились. Когда приблизились, я заметил разры­вы зенитных снарядов и почти сразу же увидел Ил-2.

Удивительно, но мы натолкнулись на Ил-2 на 1000 метров, на высоте, на которой они едва ли ког­да-нибудь летали. Очевидной причиной этого была наша зенитная артиллерия, которая поставила им

эффективный заслон. Мы подходили с севера, рус­ские — с востока. Таким образом, повернув лишь на 90 градусов, мы уже были позади них. Несмотря на присутствие истребителей сопровождения, я снизил обороты и открыл створки радиатора, чтобы умень­шить скорость. На сей раз наши зенитчики были на­чеку и прекратили огонь, когда мы зашли в хвост русским машинам.

Мы медленно приближались к ним, все еще нахо­дясь ниже Ил-2, но тем не менее они к этому моменту, должно быть, заметили нас. Я мог четко видеть веду­щего русских, осматривавшегося вокруг. Обер-фенрих Штейне, державшийся немного сзади, доложил, что позади нас все чисто. Ну что же, вперед!

Я набирал высоту, находясь сзади замыкавшего Ил-2. Я не хотел стрелять снизу, потому что несколькими днями раньше в подобной ситуации у Дюттмана были проблемы. Его противник сбросил большое количество объектов размером с кулак, и Дюттман пролетел сквозь них. Оказалось, что это были авиамины, и одна из них сильно повредила «сто девятый» лейтенанта.

Поэтому я набирал высоту и одновременно стрелял. Дистанция, возможно, была от 30 до 50 метров. Я не мог промахнуться и видел, как снаряды из моей новой пушки попадали в цель. До этого я никогда не видел, чтобы подобное происшедшему случилось с Ил-2.

Этот тяжелобронированный бомбардировщик, ко­торый мы называли «бомбардировщиком из цемен­та», разлетелся в воздухе на части. Это произошло настолько быстро, что у меня не было времени уйти в сторону. Сначала назад ко мне полетело множество маленьких обломков, а потом четыре больших кус­ка, вероятно, двигатель, крылья и хвост. Самая тя­желая часть — двигатель — прошла ниже меня, в то время как крылья и другие части силой взрыва унес­ло вверх и они пролетели прямо над моей кабиной. Какие-то горящие куски ударили в мой фюзеляж и крылья и ужасно помяли машину. Но мне повезло. Несколько секунд я летел сквозь ливень из облом-

 

ков. Это могло стать концом для меня, я однажды видел, как мой ведомый погиб подобным образом. Это случилось с фельдфебелем Глейсснером около Кабардинки на Кавказе.

Штейне все еще был позади меня, а русские истре­бители — достаточно далеко, так что я начал вторую атаку. Так как моя скорость была почти такой же, что и у штурмовиков, я не хотел отворачивать и снова раз­ворачиваться. Я ушел влево вверх и выполнил бочку так, чтобы завершить ее прямо позади ближайшего Ил-2. Снова выровнявшись, я начал стрелять, игнори­руя интенсивный заградительный огонь противника. Сначала я увидел вспышки попаданий пулеметных пуль, а затем в цель ударили 30-мм снаряды.

Задняя треть фюзеляжа Ил-2 сразу же оторвалась. На сей раз я был готов к этому и немедленно ушел влево вверх, чтобы обломки прошли ниже меня. Тем време­нем атаку начал Штейне. Его самолет тоже был осна­щен 30-мм пушкой, и, сев на хвост третьему Ил-2, он стрелял до тех пор, пока тот не загорелся и не начал снижаться1. Русский пилот, очевидно, собирался совер­шить вынужденную посадку. Я же в это время прикры­вал хвост Штейнса. Мы кружились над русским, пока тот не разбился. Затем мы поздравили друг друга и на­правились домой.

Эти две победы были одержаны практически за ми­нуту. На это я израсходовал лишь 10 пушечных сна­рядов и 35 пулеметных патронов. Однако моя машина нуждалась в ремонте, поскольку обломки первого Ил-2 причинили ей гораздо больше повреждений, чем мне показалось на первый взгляд.

Во время инструктажа вечером 27 октября коман­дир группы сообщил нам, что следующим утром мы должны будем нанести штурмовой удар по аэродрому в Дебрецене. Такие атаки русских аэродромов всегда были опасным делом, и мы, вероятно, можем понес­ти ощутимые потери прежде, чем все закрнчится.

¹ Всего Бруно Штейне успел одержать 7 побед.

Аэродром находился более чем в 150 километрах от линии фронта. Попадание в радиатор или маслобак означало верную посадку на русской территории. В этом отношении Bf-109 был более уязвим, чем любой другой самолет.

Тем вечером собрались майор Баркхорн, гауптман Штурм, гауптман Хартман, лейтенант Дюттман, лей­тенант Эвальд и я, а также много хороших команди­ров звеньев и ведущих пар. В общей сложности мы одержали больше 900 побед. Мы начали с того, что от­праздновали нашу возможную кончину. Кто мог ска­зать, что он вернется назад?

Ранним утром я разбудил свою эскадрилью, а затем вместе со Штейнсом пошел к самолетам. Начало дня было унылым и дождливым, но это была идеальная погода для штурмовой атаки. Скоро мы взлетели и в боевом порядке направились на юго-восток. Мы про­летели по широкой дуге на юг и подошли к аэродро­му с востока. Мы держались прямо под нижним краем сплошной облачности на 2500 метрах, летя то в обла­ках, то вне их. Никто не произносил ни слова.

Когда вдали из тумана показался Дебрецен, Барк­хорн скомандовал: «Сомкнуться, всем держать плот­ный боевой порядок, мы атакуем!»

Недалеко от аэродрома прямо перед нашим носом пролетел русский связной самолет. Однако мы не мог­ли и не хотели беспокоиться о нем и продолжали ле­теть к цели на высокой скорости. Я мог представить потрясенные лица русских. Они не имели никаких шансов, чтобы забраться в свои самолеты и запустить двигатели, потому что мы появились над ними преж­де, чем они поняли это. Мы снизились еще больше. Я не выравнивал самолет, пока не оказался в пяти метрах над землей и поймал свою цель, Як, в прицел. Я открыл огонь с дистанции приблизительно 100 мет­ров. Вспышки попаданий заискрились по фюзеляжу вражеского самолета, а затем я проскочил мимо него. Короткого взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что Як горит.

 

Затем я повернул к другой стороне аэродрома, где были ангары. Ко мне потянулись трассеры, но я смог попасть еще в один истребитель и в ангар. В следую­щий момент летное поле осталось позади меня. Я дер­жался на малой высоте, чтобы избежать зенитного огня. Эскадрилья в течение минуты набрала высоту и развер­нулась. Мчась под кромкой облаков, мы вернулись к аэродрому. Зенитная артиллерия оказала нам горячий прием. Тем не менее мы во второй раз снизились и ос­вободились от своих «поздравлений». К счастью, ни один из русских истребителей не поднялся с земли; у нас было недостаточно топлива, чтобы ввязываться в воздушный бой, поэтому мы повернули назад к своему аэродрому. С почтительного расстояния я посчитал го­рящие внизу машины — приблизительно двенадцать. Затем ведомый и я отправились домой. Несколько са­молетов получили попадания, но чудесным образом не понесли никаких потерь.

В тот же день в 11.25 я взлетел со звеном и Штейн-сом в качестве моего ведомого. Эвальд был ведущим второй пары. Мы барражировали около линии фронта, но русские, очевидно, не имели никакого стремления летать, несмотря на установившуюся благоприятную погоду. Наше топливо начало подходить к концу, и, разочарованные, мы развернулись домой. Я был при­близительно в 20 километрах от аэродрома, когда Эвальд начал докладывать о том, что собирается при­землиться. Но он еще не успел закончить свое сообще­ние, когда с наземного пункта управления прозвучало: «Gartenzaun вызывает шесть-один, один «мебельный вагон» и два «индейца» над аэродромом, Hanni 1000. Если можете, перехватите и сбейте этих парней, они обнаружили наш аэродром».

Если наше топливо закончится, то мы оба должны будем совершить вынужденную посадку, но ни в каком случае нельзя позволить этой троице вернуться домой, иначе наш мир и покой уйдут навсегда. Затем я услы­шал: «Русские все еще над аэродромом. «Шесть-один», вы подходите?» У меня не было времени отвечать. Я

быстро передвинул рычаг дросселя до отказа вперед и спикировал к самой земле, вызвав перед этим Штейн-са: «Шесть-два, вы со мной?» — «Viktor, Viktor! Я дер­жусь непосредственно прямо за вами!»

Появился аэродром. Время набрать высоту! «Русские только что улетели!» Я запросил направление, в кото­ром скрылись вражеские самолеты, и в тот же самый момент заметил вдали Ил-2. Затем я увидел и два ис­требителя сопровождения, приблизительно в 500 мет­рах выше. Мы быстро приближались. Используя свое преимущество в скорости, я легко поднялся выше их. Взгляд на указатель расхода топлива показал, что у меня есть только несколько минут для атаки. Красный сигнал уже горел. «Штейне, у вас осталось топливо? Вы можете оставаться со мной?» Штейне держался позади меня, он также не собирался садиться.

«Мы должны сначала атаковать истребители, — пе­редал я ему. — Попытайтесь сбить второй Як. Если он спикирует, летите вперед и сбейте Ил-2!» Затем я ата­ковал. Но русские были начеку. Они, должно быть, уже заметили нас. Они спокойно позволили мне при­близиться, а затем внезапно, как будто по команде, разошлись влево и вправо. На высокой скорости я не мог развернуться так же энергично, но и не пытался этого делать. Вместо этого я убрал газ, уменьшив ско­рость, и спикировал в направлении Ил-2, который пытался уйти.

Управляя створками радиатора, я потерял даже боль­шее количество скорости. Оглянувшись назад, я уви­дел, что оба Яка собираются зайти мне в хвост. Но я видел выше их Штейнса, и нос его самолета был на­правлен к двум вражеским истребителям. Таким обра­зом, он делал свою работу, и повода для волнения у меня не было.

Ил-2 все время рос в моем прицеле. Задний борт­стрелок неистово стрелял, но я не обращал внимания. Створки радиатора закрыть, рычаг дросселя вперед! Но, должно быть, на Ил-2 был опытный пилот, потому что прежде, чем я успел открыть огонь, вражеский самолет

начал танцевать в небе. Хорошо, что я уменьшил ско­рость, иначе противник наверняка бы ушел от меня. Но я держался за ним и с дистанции 60 метров начал стре­лять из двух пулеметов. Это доставляло русскому явное неудобство. Ил-2 так болтался и раскачивался, что мне было трудно добиться хотя бы нескольких попаданий, но, по крайней мере, задний бортстрелок прекратил стре­лять. Теперь ствол его пулемета торчал прямо вверх.

Я снова попал в него, затем еще раз. Пришло время использовать пушку, поскольку я едва ли мог промах­нуться. Большой самолет был прямо передо мной. Я был по-настоящему поражен тем, что меня все еще не обстреливают. Я был озадачен, но времени, чтобы смотреть вокруг, не было. В любую секунду я мог про­таранить противника. Я нажал на кнопку спуска пуш­ки. От Ил-2 полетели обломки, просвистевшие мимо меня. Мой «Мессершмит» попал в турбулентный поток от винта Ил-2, и его начало так бросать, что я подпры­гивал в кабине. Мне пришлось приложить всю свою силу, чтобы остаться позади русского, который опреде­ленно больше ничего не хотел слышать обо мне.

Я опять открыл огонь. Русский продолжал свои оборонительные маневры. Я сократил дистанцию приблизительно до десяти метров, когда Ил-2 резко наклонился вперед, и я немедленно восстановил уп­равление своего «сто девятого». Я настолько резко толкнул вперед ручку управления, что ударился го­ловой о переплет фонаря. Пришло время отвернуть влево и посмотреть, где были Яки. Один из них про­несся мимо меня слева, вышел из пикирования и развернулся ко мне в хвост. Прежде чем он успел на­стичь меня, я увидел, что Ил-2 врезался в землю. Почти в тот же момент сверху снизились два само­лета. Последним был «Мессершмит» Штейнса. Он вцепился в хвост противника и стрелял. Русский пе­ред ним отчаянно уворачивался, спасая свою жизнь. Однако он присоединился к своему товарищу, и оба использовали скорость, которую набрали в пикиро­вании, чтобы приблизиться ко мне.

Штейне оставил свой Як и теперь держался выше меня и наблюдал. Не было необходимости давать ему распоряжения, он сам видел, что эти двое русских должны скоро атаковать меня, и мог действовать по собственному усмотрению. Это произошло настоль­ко быстро, что последний русский не успел понять, что произошло, пока его машина не загорелась и не начала снижаться.

Я бросил свой самолет в сторону и едва ушел от длинной очереди из пушек Яка позади себя. Теперь началось состязание на виражах. Мы были на высоте 1000 метров. Русский позднее защищался очень отчаян­но, но сначала была моя очередь. Я должен был исполь­зовать весь свой навык, чтобы оторваться от Яка. И скоро я понял, что человек позади меня равный сопер­ник. Состязание могло сложиться совсем по-другому, если бы не было Штейнса. Последний действовал так, как будто все это дело совершенно не интересовало его. Он ушел в сторону и набрал высоту, чтобы занять по­зицию, из которой мог сверху напасть на русского.

Теперь уже вражеский пилот был вынужден оста­вить меня, если не хотел сам быть сбитым, и это дало мне передышку, в которой я нуждался. Я набрал вы­соту, а затем быстро снизился. Русский избавился от моего ведомого и теперь пытался зайти ему в хвост. К настоящему времени мы были на высоте лишь при­близительно 100 метров.

В ходе своей следующей атаки я не повторил ста­рой ошибки, приближаясь на большой скорости, по­тому что русский наверняка снова начнет виражи. Когда я вышел на дистанцию открытия огня, Як рез­ко ушел в сторону. Но я также развернулся и уверен­но держался позади него. Я не собирался позволить ему оторваться от меня. Я видел, как Як вздрагивал и трясся. Наша высота теперь была не более 40 мет­ров. Я снова вышел на дистанцию огня. Тогда рус­ский резко взял ручку управления на себя.

Он закончил разворот, но Як потерял слишком мно­го скорости. Самолет почти остановился. Мой против-

 

ник был вынужден в течение нескольких секунд лететь горизонтально. Это предоставило мне шанс, которого я ждал. Я мог стрелять. Были вспышки, когда мои сна­ряды попадали в цель, и почти все правое крыло Яка оторвалось. Он врезался в канаву около дороги.

Придя в себя, я начал осторожно набирать высоту. Я уже отослал Штейнса домой и видел его удаляю­щийся самолет. Теперь я тоже летел в направлении нашего аэродрома, убрав газ, чтобы сэкономить горю­чее. Затем я услышал доклад Штейнса: «Топливо за­кончилось. Собираюсь выполнить аварийную посад­ку!» — «Штейне, я не могу помочь вам. Постарайтесь все сделать правильно. Удачи!»

Вскоре после этого я увидел его. Когда я проле­тал над местом его посадки, он стоял рядом со сво­им «Мессершмитом» и махал мне. Значит, он при­землился благополучно. Я был более удачлив, потому что мой винт остановился, лишь когда я был над аэродромом. Было хорошо, что я попрактиковался в посадках Bf-109 на маленькие площадки в Анапе и в Румынии, иначе бы я никогда не сел на этот кро­шечный аэродром.

Как только я сел, то сразу же вызвал «Фольксваген» и поехал за Штейнсом. Я взял с собой инженера, ко­торый установил, что самолет Штейнса получил лишь 7 процентов повреждений и мог быть легко отремон­тирован. На следующий день его доставили на тягаче, и спустя два дня он снова был готов летать.

Штейне, Платцер, водитель и я поехали к линии фронта, чтобы осмотреть сбитые нами самолеты. Пехо­тинцы неоднократно клялись нам, что еще никогда прежде не были свидетелями такого потрясающего воз­душного боя, и офицеры не спешили проводить нас. Последний сбитый русский, должно быть, был асом. Он имел несколько наград, включая Звезду Героя Со­ветского Союза1. Однако не только ордена, но также

¹ По советским данным, в тот день никто из летчиков-истребите­лей, имевших звание Героя Советского Союза, не погиб.

аккуратность его формы и холеный внешний вид убе­дили нас в том, что мы сбили очень важного врага.

Вместе со Штейнсом я выполнил еще один вылет из Тактакенеша, в ходе которого вынудил Як призем­литься неповрежденным на нашей территории. Пилот выбрался наружу и помахал нам, но я позднее узнал, что он сумел ускользнуть от немецких солдат, которые спешили к месту посадки.

Затем группа перебазировалась в Будаэрш1, к юго-западу от Будапешта. Вылетая оттуда, я в течение сле­дующих двадцати дней одержал семь побед, включая два дубля в двух вылетах 16 и 17 ноября. Из них была примечательна моя 157-я победа, поскольку она проде­монстрировала, как это не надо было делать. Я снова взлетел со Штейнсом и после получения сообщения с наземного пункта управления вступил в контакт с рус­ской смешанной группой непосредственной поддерж­ки войск на поле боя. Быстро летя на север, я увидел, что самолеты сбросили свои бомбы в районе, который, казалось, был довольно далеко в немецком тылу, а за­тем развернулись на восток. Я появился приблизитель­но на 2000 метров выше их и, не позаботившись о вы­боре позиции, спикировал в середину группы.

Замыкающие русские, должно быть, уже увидели меня, потому что они были начеку и отвернули преж­де, чем я смог открыть огонь. Штейне также не стре­лял, это была бы пустая трата боеприпасов — вслепую открывать огонь по группе. Так что мы ушли вверх, тем более что не могли прорваться к Ил-2, предпри­няли, новую попытку, надеясь на сей раз выполнить лучшую атаку на сопровождавшие их Яки. Они, есте­ственно, использовали возникшую паузу, чтобы раз­вернуться и занять позицию позади бомбардировщи­ков — все, кроме одного.

Этот русский пилот, вероятно, хотел действовать самостоятельно. В отличие от других он развернулся

'Будаэрш — городок в 9 км юго-западнее Будапешта, ныне фактически является пригородом венгерской столицы.

7 Г. Липферт «Военный дневник, q/-,

гауптмана люфтваффе» I Уо

назад и посмотрел, где упали бомбы. Конечно, в ходе этого опрометчивого маневра он отделился от своих компаньонов. Когда он собирался вернуться обратно, я уже был на месте. Я спустился ниже его и теперь не­заметно приближался сзади. Я выждал, пока не ока­зался на дальности прямого выстрела, а затем нажал на спуск, но мое оружие опять отказалось стрелять.

Один пулемет, запинаясь, сделал несколько выстре­лов, однако этого было недостаточно, чтобы достать моего противника. Но в то время как его товарищи исчезли вдали, ему не оставалось ничего другого, как выполнить разворот. По крайней мере, он был доста­точно опытным, чтобы вспомнить об этом элементар­ном правиле пилотирования истребителя.

!Я приказал Штейнсу остаться с ним и, если возмож­но, сбить, в то время как сам пытался справиться со своим оружием и наблюдал за окружающим воздуш­ным пространством. Штейне так наседал на русского, что тот едва ли был способен хоть немного продвинуть­ся на восток, хотя он неоднократно пытался развернуть свою машину, максимально долго летя прямо и гори­зонтально, и отворачивая на запад, лишь когда Штейне собирался открыть огонь. Тем временем мне удалось заставить заработать оба пулемета. Я снизился позади русского, едва он снова собрался полететь на восток, и добился нескольких попаданий. Даже при том, что за ним. теперь тянулся дым, русский дал мне бой, более опасный и интересный из всех, в которых я принимал участие. Все произошло на высоте приблизительно 300 метров.

Русский не собирался снижаться, вероятно пони­мая, что я обыграю его на малой высоте. Он, долж­но быть, внимательно следил за мной, потому что каждый раз ждал, пока я не начну стрелять, а затем резко отворачивал и пытался заставить меня проско­чить вперед, скользя на крыло и уменьшая обороты. Это продолжалось около, десяти минут, но у нас было время. Глубоко в тылу своей территории, имея относительно большой запас топлива, я не собирал-

ся рисковать и уверенно держался сзади, позволяя ему делать все, что он хотел. Время от времени, ког­да он был в особенно благоприятном положении, я нажимал на спуск и добивался попаданий.

Штейне держался выше нас, внимательно осматри­ваясь по сторонам и постоянно докладывая мне. Он был безупречным ведомым. Я выполнил резкий раз­ворот и, дав достаточное упреждение, снова попал в русского. На сей раз я повредил его. Он покорно по­шел вниз, оставляя сзади шлейф черного дыма, и ка­залось, что собирается сесть «на живот». Я снижался немного позади, когда увидел, что он уменьшил обо­роты и приготовился к посадке. Но будучи уже над самой землей, он дал полные обороты и попытался дотянуть до своих позиций. Однако этот товарищ был смелым! Но это было не то, на что я рассчитывал. Я спикировал и собирался добить его, когда он напра­вил самолет вниз. Тот коснулся земли и скользнул по высокому стогу сена, который удивительным образом остался при этом на том же самом месте.

Русская машина пронеслась сквозь второй стог сена, остановилась через несколько метров и немедленно вспыхнула. Если, в конце концов, этот бедняга все еще был жив, то он мог сгореть. Мы кружились над этим местом в течение нескольких минут, но фонарь каби­ны так и не открылся.

После 159-й оставалось немного до моей очередной «круглой» победы; я, стреляный воробей, снова начал предчувствовать недоброе. Штейне и я взлетели из Бу-даэрша. Мы стали хорошими товарищами, знавшими, что ожидать друг от друга, и действовавшими слажен­но. Тем временем Штейне одержал несколько побед и был рад летать со мною. Я уже решил, что не буду ле­тать 13-го, но сегодня было только 12-е. Будущие со­бытия показали, что неудача не будет ждать, чтобы проявить себя в определенный день.

Мы догнали Ил-2, когда они возвращались домой, находясь достаточно далеко в своем воздушном про­странстве. Я сразу же сбил один из них. В то время как

 

Штейне «работал» над еще одним, я наблюдал за сво­им сбитым Ил-2, делая то, чего не должен был делать. Один из русских, должно быть, отделился от осталь­ных, и прежде, чем я понял, что случилось, мой левый радиатор был разбит. Естественно, я сразу же начал кричать: «Штейне, быстро назад, этот парень вынудил меня возвращаться, мой левый радиатор разбит. Я могу лететь еще лишь несколько минут, пока вся моя охлаждающая жидкость не вытечет!»

Русский сидел позади меня, словно пиявка, и не позволял мне преодолеть ни метра в направлении наших позиций. Я был вынужден отворачивать и от­ворачивать, как мой противник несколько дней на­зад. Он также получал много попаданий, но они не были столь опасными, как те, что сейчас получил я. Без преданного Штейнса я, вероятно, был бы покой­ником. За свое спасение я должен благодарить толь­ко его.

Русский преследовал меня уже в ходе пяти вира­жей и добился еще больших попаданий, поскольку я начал терять скорость. Наконец, позади него по­явился Штейне. Я вытер пот со лба и отвернул в сторону. Штейне стрелял, но русский не дрогнул. Он получал попадания, но сам как ни в чем не бывало продолжал хладнокровно стрелять в меня. Внезапно он взорвался.

Но опасность еще не миновала. Я был в покалечен­ной машине на высоте 800 метров и все еще над вра­жеской территорией, о чем свидетельствовали разрывы зенитных снарядов противника. Снижение означало посадку «на живот» на вражеской территории. Так что мне не оставалось сделать ничего иного, как попы­таться уйти в облако, которое, к счастью, висело лишь в 200 метрах выше меня. Испуганный и дрожащий, я сделал это. Затем я выключил зажигание, поскольку температура масла уже давно превысила допустимый максимум, и начал планировать. Я проплыл сквозь об­лака на скорости около 270 км/ч с закрылками, выпу­щенными на 15 градусов, а потом оказался ниже их.

От увиденного у меня перехватило дыхание. На вы­ходе из облаков я неожиданно оказался посреди роя­щейся массы Яков и ЛаГГов, в то время как дальше внизу гудели Ил-2. Боже мой, подумал я и потянул ручку управления на себя, одновременно включив за­жигание и толкнув рычаг дросселя вперед. Все, что мне оставалось, — это снова уйти обратно в облака.

Я решил не опускаться ниже облаков, пока мой дви­гатель почти что не выйдет из строя. Когда наступило это время, я осторожно снизился. О, какая удача! Во­круг никого не было видно. Еще раз мне повезло. Но теперь пришло время выключить двигатель и подыс­кать место для приземления. Самолет испускал дым, и я слишком хорошо знал, что это означает: самолет вот-вот загорится. С 800 метров я увидел два ипподрома, один позади другого. Я не хотел выпрыгивать с пара­шютом и потому приготовился приземлиться на иппо­дроме.

Двигатель больше не работал. Я несся к первому ипподрому, на который собирался посадить свой само­лет. По мере приближения я подумал о Либмане, но немедленно выбросил подобные мысли из головы1. Но затем я увидел, что ипподром слишком короткий для посадки, и когда на скорости 200 км/ч достиг его цен­тра, то, несмотря на скольжение на крыло и выпущен­ные закрылки, снова включил зажигание. Когда двига­тель заработал, я немного поднялся, чтобы перескочить через тополя, приближавшиеся ко мне. Потом я опять выключил зажигание и резко бросил свой «ящик» вниз. Он завис в воздухе, подобно жирной сливе.

Поступательная скорость самолета упала почти до нуля, он снижался ко второму ипподрому под углом приблизительно 60 градусов. Машина ударилась о зем­лю недалеко от центра ипподрома, после чего гондолы пушек2и двигатель буквально пропахали землю. В тот

¹ Имеется в виду один из пилотов II./JG52, погибших во время
вынужденной посадки.

² Имеются в виду контейнеры с 20-мм пушками, подвешенные под

крыльями. ^^|

 

же момент я почувствовал мощный удар в спину, но остался в сознании и, не теряя времени, расстегнул привязные ремни и выбрался из своего «ящика». Не­смотря на то что моя спина ужасно болела, я снова спасся. Я был счастливчиком! Эти два ипподрома были окружены тополями, и было маловероятно, что кто-нибудь мечтал посадить там свой «сто девятый». Тем не менее я выполнил этот трюк, и притом на расстрелян­ной машине. Она была не более чем грудой обломков; не осталось ничего, что можно было использовать. Каждый, кто знает, что такое приземляться на скоро­сти 150 км/ч, может оценить, насколько резким было торможение, когда самолет зарылся в грунт.

Пока я доставал парашют, вокруг не было видно никого, хотя я все еще мог быть на русской террито­рии. Но затем появился «Фольксваген», из которого, к моей радости, выбрался пехотный лейтенант. Я по­ведал всю свою историю и нашел в нем не только слу­шателя, но также и поклонника, который был очень впечатлен моей гладкой посадкой. Его шофер, напро­тив, был больше заинтересован практическими веща­ми и осушил мой топливный бак при помощи шланга, имевшегося у него с собой. Потом мы сели в автомо­биль. Два часа спустя я снова был в своей группе в Будаэрше.

Непосредственно передо мной туда с парашютом под мышкой вернулся лейтенант Дюттман, черный, перемазанный, но, как я видел, счастливый. Дюттман сбил Ил-2, но затем врезался в сноп сброшенных им маленьких бомб.

В декабре мы покинули Будаэрш, чтобы переба­зироваться дальше на запад. Мы прибыли в Чор1, где разместились на квартирах в близлежащем замке. Аэродром был расположен на возвышенности и, к сожалению, регулярно посещался Ил-2. Мы делали все, что могли, но плохая погода часто препятство­вала нашим боевым действиям.

'Чор — поселок в 12 км западнее г. Секешфехервар, Венгрия.

Мы использовали периоды ожидания, чтобы совер­шенствовать свои навыки в скате1. Взлетая из Чора, я одержал еще две победы и еще раз сбил Ил-2. Я со­вершил вынужденную посадку «на живот» в непосред­ственной близости от аэродрома.

Я скоро узнал, что мои товарищи из 1-й танковой дивизии действуют в районе Штульвейссенбурга2. Я сбил русского и преподнес его им как настоящий по­дарок, поскольку он упал перед самым командным пунктом дивизии. На следующий день я-воспользовал­ся преимуществом плохой погоды и поехал в дивизию, где встретил теплый прием. Сначала русский летчик утверждал, что был сбит зенитной артиллерией, но, в конце концов, я смог убедить его в том, что это моя работа. Мои товарищи были немало поражены тем, что унтер-офицер, которого они знали, вернулся к ним гауптманом и кавалером Рыцарского креста.

Но в Чоре произошел печальный инцидент. Мы по­теряли своего хорошего друга и товарища гауптмана Штурма. Это случилось в тот день, когда я сбил Ил-2. Общее число побед эскадрильи Штурма достигло тог­да 899, причем в тот день две из них были на счету га­уптмана. Как командир эскадрильи, он хотел одержать и 900-ю победу. Так что, приземлившись, он немед­ленно пересел в другую машину и начал взлетать. Од­нако его колеса ударились о верхушку грузовика, который в тот момент пересекал взлетную полосу. Са­молет рухнул обратно на землю и заскользил по ней, к моменту остановки он уже полностью был в огне. Я помчался, чтобы вытащить гауптмана из разбитой го­рящей машины, но было уже поздно. Он, вероятно, погиб мгновенно и к этому времени был в раю летчи­ков-истребителей, ожидая вместе с Фённекольдом моего прибытия, чтобы мы могли сыграть в наш тра­диционный скат. В серый, холодный день мы по­хоронили его останки в г. Папа.

'Скат — карточная игра.

²Штульвейссенбург — немецкое название венгерского Секешфехервара.

 

Вскоре группа вынуждена была снова перебазиро­ваться, чтобы уйти от наступающих русских. Мы дос­тигли Веспрема, около озера Балатон. Поначалу осо­бых событий не происходило, и так случилось, что мы возобновили свое знакомство с жизнью пехоты. Все, включая пилотов, совершали марши, занимались стро­евой подготовкой и всеми другими «прекрасными» ве­щами, которые должен был знать пехотинец. Несколь­ко раз мы совершали марши по окружающей сельской местности по снегу и холоду и в ходе их часто разыс­кивали объекты, которые были предметом нашей люб­ви из-за своего прекрасного вина. Даже избалованные пилоты получали удовольствие от п<