Так говорила Маргарита, идя с мастером по направлению к вечному их дому, и мастеру казалось, что слова Маргариты струятся так же, как струился и шептал оставленный позади ручей, и память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать. Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя. Этот герой ушел в бездну, ушел безвозвратно, прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат.
Но какую все-таки "награду" получает Мастер — "покой" (о чем говорилось ранее), или "свободу", или "безвозвратно" уходит в некую "бездну"? И как соотносятся между собой все эти понятия в финале романа? Здесь важны и самостоятельные лексические значения этих слов, и сопутствующие им эмоциональные коннотации (оттенки чувств), и те значения, которые эти слова обретают именно в этом тексте, т.е. контекстные значения.
Исследователь творчества М. Булгакова А.З. Вулис основывает свой анализ финала романа "Мастер и Маргарита" на вычленении "опорных смысловых единиц"1 произведения — ключевых слов, доминирующих в данной части текста и во многом определяющих его смысловое и эмоциональное содержание. Такой опорной смысловой единицей в процитированном выше фрагменте исследователь считает слово "свобода". Очевидно, что, в свою очередь, выбор того или иного слова в качестве "опорного" обусловливается не только его собственно лексическим значением, но и многими факторами системного характера (т.е. существующими в образной системе всего произведения). И связь слова и текста здесь, естественно, двусторонняя. Попробуем "перепроверить", учитывая сложный, мениппейный характер романа, насколько правомерен выбор исследователем (А. З. Вулисом) в качестве опорного слова свобода в финале заключительной главы романа "Мастер и Маргарита".
Но прежде попытаемся уточнить, что же может означать "покой" как награда Мастеру в финале романа.
Мы закрываем последнюю главу последнего романа М. Булгакова с ощущением восторжествовавшей высшей справедливости: все счета сведены и оплачены, каждому воздано по вере его. Мастер, хотя и не удостоен света, но награжден покоем, и эта награда воспринимается как единственно возможная для многострадального художника.
На первый взгляд все, что мы узнаем об обещанном Мастеру покое, выглядит заманчиво и, как говорит Маргарита, "выдумано" (!) Воландом действительно замечательно. Вспомним сцену отравления Мастера и Маргариты:
— А, понимаю, — сказал мастер, озираясь, — вы нас убили, мы мертвы. Ах, как это умно! Как это вовремя! Теперь я понял вас.
— Ах, помилуйте, — ответил Азазелло, — вас ли я слышу? [обратим внимание на снисходительную, розыгрышную интонацию. — В.К.] Ведь ваша подруга называет вас мастером, ведь вы мыслите, как же вы можете быть мертвы?
— Великий Воланд! — стала вторить ему Маргарита, — Великий Воланд! Он выдумал гораздо лучше, чем я. Но только роман, роман, — кричала она мастеру, — роман возьми с собою, куда бы ты ни летел.
— Не надо, — отвечал мастер, — я помню его наизусть.
— Но ты ни слова... ни слова из него не забудешь? — спрашивала Маргарита...
— Не беспокойся! Я теперь ничего и никогда не забуду, — ответил тот [выделено мной. — В.К.].
Обратим внимание на употребление видовых форм глаголов "спрашивала" (несов. вид) и "ответил" (сов. вид), передающих сомнения Маргариты и, напротив, уверенность Мастера. На чем основана эта уверенность и подтвердится ли она впоследствии?
Вспомним, какие замечательные картины в трансцендентном мире рисует Воланд Мастеру: "...о, трижды романтический мастер, неужто вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером... Там ждет уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят..."
Мы хорошо помним и слова Маргариты, обращенные к ее измученному возлюбленному уже в преддверии покоя: "Смотри, вон твой вечный дом, который тебе дали в награду... Я знаю, что вечером придут к тебе те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи... ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро… Беречь твой сон буду я…"
Покой 2 в "Мастере и Маргарите" осмыслен в духе романтической поэзии, как состояние некоего летаргического сна-бытия. Пожалуй, ближе всего ему покой М.Ю. Лермонтова из стихотворения "Выхожу один я на дорогу":
Я хочу свободы и покоя…
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной, чтоб вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.
В ближайший литературный контекст должен также войти Лимб из "Божественной комедии" Данте. Картины — описание Лимба и покоя — у Данте и у Булгакова во многом совпадают: совпадает родник-ручей, зеленый луг, сад, виноград, уединенный замок — вечный дом… В Лимбе Данте находятся высочайшие из античных поэтов, чья слава "угодна богу": Гомер, Гораций, Овидий и др. Основной критерий для помещения в Лимб, по Данте, — масштаб, значительность личности. Лимб представляет собой первый круг ада, в нем находятся те, кто не был крещен, но не грешил.
Вслед за своими предшественниками — Данте и Лермонтовым — Булгаков обращается к теме бытия после смерти, причем Булгакова интересует судьба художника, творческой личности. Мы воспринимаем покой Булгакова как идеальное, единственно достойное художника местопребывание в неземном пространстве.
Вначале может показаться, что М. Булгаков безусловно, всерьез и окончательно, завершает свой роман желанными для главного героя (и для автора) покоем 3 и свободой, реализуя, хотя бы за пределами земной жизни, право художника на особое, творческое счастье. Именно так чаще всего расценивают покой Мастера читатели и критики, например: "Покой, обретенный Мастером, — это награда, в чем-то более ценная, чем свет", потому что Воланд "не со-бирается лишать своего подопечного способности мыслить и творить"; "Лишь в потустороннем мире он находит условия для творческого покоя, которого был лишен на земле" (Б. В. Соколов); И. Ф. Бэлза также положительно оценивает идею покоя: "в том подвальчике, куда Мастера и Маргариту вернул Воланд, они не могли бы уже жить, ибо “память мастера, беспокойная, исколотая память” не позволила бы автору “романа о Пилате” продолжать писательский труд"4; "Но нужно ли, размышляя о неполноте обещанной Мастеру награды, искать, в чем неполон подвиг Мастера, невольно подменяя заслугу воображаемой виной и рассматривая награду как наказание? Мастер получает у своего автора награду, а не упрек. И награда эта связана с тем главным, что он сделал в своей жизни, — с его романом" (Л.М. Яновская)5.
Г.А. Лесскис отказывается видеть в "покое" концептуальный смысл, расценивая его просто как "художественный образ": "Представление о “покое” в христианстве давно связано с представлением о смерти (вспомним “Упокой, Господи, душу…”; “Со святыми упокой…”; у Пушкина: “В сиянии и в радостном покое, // У трона вечного Творца…”). Перед нами художественный образ, а не философская теза, и “покой” здесь понимается как неполнота посмертного бытия души — и более ничего"6.
В то же время существует и противоположная — негативная — оценка посмертной судьбы Мастера: "покой Мастера — это не просто уход от жизненных бурь усталого человека, но реализация внутреннего состояния “вне выбора”, это беда, наказание за отказ сделать выбор между добром и злом, светом и тьмой"7; покой в романе М. Булгакова — это "тонкое и остронаправленное отрицание... христианского покоя" с его религиозно-метафизическим содержанием, т.е. покоя горнего, божественного8.
Появление различных истолкований романа, особенно его финала, правомерно и даже неизбежно, поскольку и сам роман Булгакова дает к тому повод, и, что не менее важно, исходные позиции самих толкователей разные. И все же представляется, что ближе к истине утверждение на первый взгляд неожиданное: "покой" в романе не является наградой — воплощенной мечтой, он — наваждение, мистификация, "выдумка" Воланда, и разговор о нем должен вестись в плане осмысления его скептико-иронической, игровой природы. В спектре интерпретаций булгаковского покоя более соответствующей романной логике является мысль В. В. Химич: автор "с горечью разыгрывает в событиях судьбы Мастера парность значения слова “покой”, где творческий покой — синоним “тайной свободы”, заменяется покоем внешним, образ которого, подсвеченный скептической авторской иронией, возникает в словах Маргариты, утешающей Мастера"9.
Вернемся к финалу романа — последнему абзацу 32-й главы — логическому завершению романа. Он многое проясняет в посмертной судьбе Мастера. В самом конце 32-й главы, после слов Маргариты об ожидающем ее и Мастера приюте-покое, вступает автор — всезнающий автор-повествователь, голос которого явно и не случайно выделен:
Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я.
Так говорила Маргарита, идя с мастером по направлению к вечному их дому, и мастеру казалось, что слова Маргариты струятся так же, как струился и шептал оставленный позади ручей, и память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать. Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя. Этот герой ушел в бездну, ушел безвозвратно, прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат [выделено мной. — В.К.].
От выбора ключевого слова здесь и уяснения его контекстного значения зависит интерпретация всего романа. В соответствии с распространенной трактовкой финала романа "опорной смысловой единицей" здесь признается слово "свобода" (А. З. Вулис)10, обладающее для русского читателя особым притягательным смыслом.
И все же в интонационном, эмоциональном, логическом плане "свобода" уступает другому слову — "потухать" ("память стала потухать"). С психологической точки зрения большую значимость приобретает информация, находящаяся в начале или в конце строки, предложения, именно на находящееся в конце фразы слово "потухать" падает логическое ударение, именно оно является доминантой. "Свобода" здесь обусловлена утратой памяти и теряет, таким образом, существенную часть своего положительного значения, обретая горько-иронический, трагический смысл: свобода оказывается возможной лишь в потустороннем мире. Это и не земная желанная свобода, и не умиротворенная свобода творящего духа11.
Память потухает, когда позади у Мастера и Маргариты остается ручей, выполняющий здесь роль мифологической реки Леты в царстве мертвых, испив воду которой души умерших забывают свою земную былую жизнь. (Перед этим Воланд говорит Маргарите: "…ведь вы мыслите, как же вы можете быть мертвы?") Кроме того, мотив "потухания", как бы подготавливая финальный аккорд, уже дважды встречался в этой главе: "потухло сломанное солнце" (здесь — предвестие и знак смерти, а также вступления в свои права Воланда, князя тьмы); "свечи уже горят, а скоро они потухнут". Вот уж действительно окончен бал, погасли свечи, если иметь в виду мениппейный, игровой характер романа. Этот мотив смерти — окончания игры, "потухания свечей" — можно считать автобиографическим. Метафора жизнь—игра для лицедея Булгакова всегда была одной из определяющих его судьбу и творчество, и, например, он сообщал в 1930 году брату Николаю о своем письме "Правительству СССР": "В случае если мое заявление будет отклонено, игру можно считать оконченной, колоду складывать, свечи тушить [выделено мной. — В.К.]"12.
"Покой" в романе является как бы продолжением бала Сатаны, поскольку в булгаковском романе и "бал" не бал, и "покой" не покой, это игра теней в театре повелителя теней. Об этом, отвечая на реплику Бегемота о великолепии бала, говорит и Воланд: "Никакой прелести в нем [бале. — В.К.] нет и размаха тоже". Перефразировав, по сути это же должно сказать и о покое: никакой награды в нем нет и условий для творческого покоя тоже.
Мотив "потухания" подавляет оптимистическое восприятие "свободы" и "покоя". Ведь Мастер обещал Маргарите, что он "никогда не забудет" свой роман и "ничего не забудет". Память о романе, о земной любви — это единственное, что у Мастера оставалось, чем он дорожил. Последний же абзац последней главы развеивает романтический сон-покой, и наступает еще одна смерть Мастера — "действительная" — после его смерти-игры, "выдуманной" и разыгранной Воландом в соответствии с творческой фантазией автора романа. "Покой" в романе Булгакова — лишь игра теней (он и находится не на востоке, а на западе, куда направился Воланд со своей свитой).
"Память стала потухать", а значит, невозможным становится и творческий покой, который так завораживает читателя. В ранних вариантах романа М. Булгаков разграничивал понятия "помнить" и "мыслить". Так, Воланд говорил Мастеру о его будущей неземной жизни: "...будешь ходить гулять и мыслить,.. но и исчезнет мысль о Га-Ноцри и о прощенном игемоне. Это дело не твоего ума. Ты никогда не поднимешься выше. Ешуа не увидишь, ты не покинешь свой приют. Он шел к дому, и гуще его путь и память оплетал дикий виноград" 13.
В окончательном варианте это разграничение отсутствует, глагол "мыслить" Булгаковым опущен. В окончательном варианте романа инобытийному существованию Мастера Булгаков намеренно придает неясность, размыкая финал в бездну.
Заключительными мотивами романа являются мотивы свободы и бездны. Причем свобода в финале связывается не столько с покоем, что было бы вполне в духе литературной традиции (см., например, у Лермонтова: "Я ищу свободы и покоя"), сколько с бездной — космическим бескрайним пространством. Автор романа о Пилате, очевидно, как и его герой, должен уйти в бездну. Но какую?
В.А. Котельников теокосмическую бездну в данном случае понимает как теокосмическую сферу — сферу Воланда: "теокосмическая сфера — сфера сверхэмпирических сущностей, но сущностей относительных, не абсолютных; это сфера Воланда. Она не может вместить абсолютное благо, в ней нет истинного богопознания, она не знает “горнего света и покоя”, “старый софист”, “повелитель теней”, он дает Мастеру место в своем царстве теней"14. Но тождественны ли друг другу в романе бездна и царство теней — сфера Воланда? То есть какова природа бездны в романе?
Очевидно, что здесь сталкиваются разные значения слова бездна. При толковании его содержания необходимо учитывать, помимо словарного значения, и религиозный апокалиптический его смысл, и логику развития романного сюжета.
Первое значение слова бездна (Большой академический словарь) — "пропасть, глубина, кажущаяся неизмеримой, не имеющая дна". Одной из составляющих это значение сем является следующая: "Беспредельное, неизмеримое пространство".
В христианской же системе мира бездна — это место, где сосредоточены силы зла (см. Откровение Иоанна Богослова: "И увидел я Ангела, нисходящего с неба, который имел ключ от бездны..." (20:1)). Ср. также употребление этого слова в богословских сочинениях: "Отход от Него [Бога. — В.К.] влечет к провалу в бездну небытия"15, т.е. сложилась антонимическая пара пресветлый покой — бездна. A восприятии религиозно настроенного читателя бездна в финале булгаковского романа может быть, действительно, только сферой Воланда.
Но представляется, что в рамки христианской эсхатологии значение слова бездна в данном случае не укладывается. Необходимо учитывать, что в романе нет строгой маркированности света и тьмы. "Свет" (Рай), по сути, остается вне романа, вне оценок, вне желаний. И, наоборот, силы зла, тьмы предстают перед нами как бы в карнавальных масках и не выглядят безобразными и отталкивающими ни в эстетическом, ни в этическом планах, они даже симпатичны, если говорить о плане эмоционально-психологическом. Очевидно, что нетрадиционно религиозной по содержанию здесь должна быть и бездна.
В романе рядом оказываются слова свобода и бездна. И свобода, таким образом, сообщает бездне часть своей положительной коннотации, сама утрачивая ее (принцип семантического заражения). Актуализируется внутренняя форма слова бездна — то, что без дна, беспредельное мировое пространство, вмещающее в себя и божественную сферу, и сферу Воланда (по И. Бродскому — Хронос). Это пространство и является авторским пространством, ибо точка зрения автора — вне конкретной сферы, автор оперирует (играет) разными сферами, пространствами, измерениями. Эпилог романа также поддерживает значение бездны как безмерного космического, лишенного иерархической дантовской выстроенности пространства, где обитают мифологические персонажи, герои романаsup 16. Иешуа просит Воланда наградить Мастера покоем не столько потому, что эта награда проходит по ведомству князя тьмы, сколько с целью избежать однозначности финала: Воланд, по традиции, отец лжи, и его награда заведомо двойственна.
Последний абзац 32-й главы важен и потому, что он имеет особый повествовательный статус. Повествование в романе ведут Мастер в античных главах и рассказчик в современных, но иногда мы слышим голос автора — "создателя литературного произведения, налагающего свой персональный отпечаток на его художественный мир". Очевидно, что в финале романа мы имеем дело с "авторским голосом", выводящим нас на уровень авторской действительности. Ведь ни рассказчик, ни Мастер о событиях в трансцендентном мире знать не могли, о них мог знать только автор, которому принадлежит высшее знание о романном мире, о судьбах героев. Он и автор, а значит — "судья". М. Булгаков писал Е. С. Булгаковой 15 июня 1938 года: "суд свой над этой вещью я уже завершил". О каком суде речь? Видимо, имеются в виду прежде всего последние страницы романа, "приговор" героям. Событийно завершая роман, в космологическом плане М. Булгаков оставляет финал открытым, и в этом плане финал романа — это отказ идти дальше запретной черты, утверждать что-либо наверное: "Мне мерещится иногда, — делился М. Булгаков с С. Ермолинским, — что смерть — продолжение жизни... Мы только не можем себе представить, как это происходит. Я ведь не о загробном говорю, я не церковник, не теософ, упаси боже. Но я тебя спрашиваю: что же с тобой будет после смерти, если жизнь не удалась тебе? Дурак Ницше… Он сокрушенно вздохнул. — Нет, я, кажется, окончательно плох, если заговорил о таких заумных вещах… Это я-то?"17
Это признание М. Булгакова побуждает еще раз обратиться к загадочному "покою": каково его положение в "космологии" романа? "Окончательный" ответ вряд ли возможен, предположения высказываются различные. А. А. Гапоненков приходит к выводу: "Общее толкование мифологемы “покой” как бестелесного существования души Мастера в тех сферах, куда проникает дьявол, нам кажется вполне приемлемо"18. Б. В. Соколов отводит место покою на границе света и тьмы, или на границе "земного и внеземного бытия": "Но награда героя здесь — не свет, а покой, и в царстве покоя, в последнем приюте у Воланда или даже, точнее, на границе двух миров — света и тьмы, Маргарита становится поводырем и хранителем своего возлюбленного"19; "“Творческий покой”… булгаковский герой может обрести только в последнем приюте на границе света и тьмы, земного и внеземного бытия [выделено мной. — В.К.]"20.
В связи с этим представляется не лишенным оснований замечание Б.В. Соколова о том, был ли писатель верующим человеком: "Нельзя исключить, что Булгаков верил в Судьбу или Рок, склонялся к деизму, считая Бога лишь первотолчком бытия, или растворял Его в природе, как пантеисты. Однако последователем Христа автор “Мастера и Маргариты” явно не был, что и отразилось в романе"21. К не конкретности, неопределенности намеренно шел писатель в романе, в том числе и в финале, и эта неопределенность нашла лексическое выражение в последнем абзаце 32-й главы: " Кто-то [Рок? Судьба? но уже не Воланд и не Иешуа. — В.К.] отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя". Космология М. Булгакова намеренно не структурирована, лишена иерархических отношений, и она свидетельствует об отказе писателя идти дальше запретной черты, утверждать что-либо в сфере, для него не открытой.
Покой в "Мастере и Маргарите" характеризуется отсутствием единого взгляда на него. Для Мастера покой — это награда, для автора — это желанная, но вряд ли достижимая мечта, для Иешуа и Левия — это то, о чем следует говорить с печалью. Полагалось бы Воланду не скрывать своего удовлетворения, но этого нет, так как он знает, что никакой прелести и размаха тоже в этой награде нет.
Оставляя за пределами романа покой в христианском понимании, Булгаков утверждает и в иномирном бытии близкий, дорогой ему покой, освященный творчеством и любовью, но и в отношении его проявляет скепсис. Действительно: "Покой нам только снится..." Потому и просит Иешуа устроить посмертную судьбу Мастера и Маргариты своего антагониста-союзника Воланда, а не делает этого сам: слово Иешуа-Иисуса являло бы собой характер окончательной истины, которая уже не подлежала бы коррекции (не говоря уже о том, что речь должна была бы идти о другой награде, о другом покое). Роман в таком случае лишался бы многодонности, игрового, скептического начала, в том числе был бы невозможен и загадочный, амбивалентный Эпилог романа.