Первое выступление Джима Моррисона. После, люди будут говорить об этой ночи долгие годы.
К маю 1965 года в мире музыки произошли сейсмические сдвиги – фолк-рок Лос-Анджелеса внезапно прорвался на радио АМ. Сонни Боно и его подруга Шерилин Саркисян, которые работали в подпевке у босса Сонни – Фила Спектора, после частого появления на телевидении с «I got you, Babe», начали сольную карьеру как Сонни и Шер. Основатель «New Christy Ministrel» Барри Макгуир добился первого места со своим гимном страха перед ядерной войной «Eve of Destruction». Нил Янг и Стивен Стилс сформировали группу «Buffalo Sprigfield», беря пример с группы «Byrds». Артур Ли – первый чернокожий модник в Америке и гениальный прототип Джимми Хендрикса и «Sly Stone», сформировал «Love» - первую межрасовую группу на Стрип. Джон и Мишель Филипс прибыли в Лос-Анджелес с идеями сделать такие песни, как «California Dreamin’» и «Monday Monday», которые впоследствии укрепят позиции Лос-Анджелеса в роли нового поколения американской поп-культуры.
«Rolling Stones» тоже был в городе. Фил Спектор убедил новую деликвентную английскую аристократию, что им следует делать их мрачные поп-арт записи в Лос-Анджелесе. Эта идея ратифицировалась к 1964 году выходом таких рок-шедевров, как «The Last Time» и «It’s All Over Now». «Rolling Stones» записывались в «RCA Studio», споря насчет своей новой песни «Satisfaction». Кит Ричардс ненавидел ее, но остальная группа голосовала «за». Песня вышла в июне 1965 года – недовольство, обращенное к девушкам, стиральному порошку и сигаретам. Она сбросила все калифорнийские группы с первых позиций в чартах на все оставшееся лето.
Джимми Моррисон в то время обнаружил в себе нечто подобное одержимости ангелоподобным хипстером Брайаном Джонсом, который основал тремя годами ранее группу «Rolling Stones». Как показывают сохранившиеся записные книжки, Джимми Моррисон был рьяным поклонником. Там содержится множество ссылок для просмотра передач с участием Джонса, особенно передачу 1965 года «Shindig», где Брайан велит зрительному залу заткнуться, чтобы Хаулин Вульф – приглашенный «Rolling Stones» гость и обалденная звезда чикагского блюза, мог провести свои телевизионные дебаты. С золотым шаром светлых волос, отражая теплый свет черно-белых телевизоров середины шестидесятых, Брайан Джонс источал полу-божественность, катодно-лучевую ауру на экранах, скандальную и грубую взрывную волну дионисийской энергии. Смелая агрессия Брайана Джонса в совокупности с его бдительной харизмой произвели глубокое впечатление на Америку, когда он поделился своим лидерством в группе с Миком Джагером.
Самым заметным из «Rolling Stones» в Лос-Анджелесе был Брайан. В то время как Мик и Кит сидели друг напротив друга в отеле «Hollywood Ambassador», записывая их следующий альбом «Aftermath», Брайан Джонс наряжался и устраивал сенсационные визиты на Стрип, где его всегда окружала толпа людей на тротуарах, в магазинах, клубах – множество представителей английской поп-культуры и пикантного очарования «Веселящегося Лондона». И это не были уличные подростки или мексиканские шлюхи, которые тащились от него. Когда Брайан не находился в студии, его расположения искали любители джазовой музыки поколения пост-бит. Денис Хопер – молодой актер и коллекционер произведений в стиле поп-арт, повсюду следовал с камерой за Брайаном. Так же поступил артист и любитель мотоциклов Уоллес Берман, который пригласил Брайана для фотосессии в свой дом в каньоне Топанга.
Интеллигентный, хорошо владеющий литературной речью и приветливый, когда хотел кому-то понравиться, в действительности Джонс с трудом поддавался контролю, но старался вести себя как можно лучше, будучи ослепленным яркостью Голливуда, его лазурными плавательными бассейнами, острыми плавниками на задних крыльях «Кадиллаков» и особняками, которые уходили вверх на холмы, возвышающиеся над Стрип. Брайан передвигался по окрестностям Лос-Анджелеса, словно молодой бог под покровом ночи, затуманенный алкоголем и пилюлями, которые делали его действительно странным, когда он реально нагружался всем этим. Джимми знал некоторых девушек, которые шатаясь выходили на закате из расположенного у бассейна розового бунгало Брайана, разнося жуткие истории о садизме, побоях, оргиях и обычном грубом обращении Брайана Джонса – этого ненасытного маньяка, который играл на гитаре для «Rolling Stones». Вполне вероятно, что Джимми Моррисон, так или иначе, встречался с Брайаном Джонсом в этот период. Четыре года спустя, в 1969 году, одна из главных поэтических работ Джимми будет посвящена Брайану. В ней будут освещаться моменты, лично пережитые Джимом. Так же в эту работу будет включена любительская фотография, сделанная в мае 1965. На ней изображен Брайан в инструментальной лавке «Wallach’s Music City», где «Rolling Stones» приобретали некоторые музыкальные устройства (включая «fuzz box» Гибсона, который использовали при записи «Satisfaction»). На Брайане надет модный шарф и жакет из жатого ситца. Он окружен восхищенными фанатами, один из которых очень сильно похож на Джимми Моррисона. Брайан Джонс был известен тем, что имел обыкновение говорить шепотом, заставляя людей подходить ближе к нему, чтобы понять, о чем он говорит. Начиная с этого лета, Джимми стал говорить на манер Брайана Джонса, вызывая недовольство людей, которые вращались возле него.
Нет сомнений, что Рэй Манзарек открыл Джима Моррисона. Впервые Рэй узнал Джимми через Олено и Дибелу зимой 1965 и воспринял его как некую разновидность потенциального коллаборациониста. Рэй был полупрофессиональным музыкантом, делая по тридцать баксов в неделю в «Rick and the Ravens» - сёрф-группе из Южного Залива, основанной младшими братьями Рэя, Риком и Джимом. (Сёрф-группа – жанр популярной музыки, ассоциирующейся с сёрф-культурой. Сёрф-культура включает в себя людей, жаргон, моду и жизнь, которые окружают сёрфинг как спорт и культуру). «Rick and the Ravens» носили электрически-голубые жакеты, белые рубашки с кружевными рукавами, ботинки для пустыни. Они гремели инструментальные произведения Дика Дэйла, а так же песни «Louie, Louie», «Hoochie Coochie Man» на студенческих вечеринках и, время от времени, в баре «Turkey Joint West» на Второй Стрит и Бродвее в Санта-Монике. Все братья Манзарек имели серьезную музыкальную подготовку и были сведущими в этом. У Рэя была способная и сильная левая рука в результате долгих джазовых тренировок игры на фортепьяно и несложных проигрышей на синтезаторе, что позволяло ему сдабривать сольные номера дополнительными рок частями, позаимствованными у Дебюсси, И. С. Баха, Билла Эванса и Бада Пауэлла. У «Rick and the Ravens» было сделано даже несколько записей на независимой студии грамзаписи «World Pacific Aura», которые, впрочем, не были нигде представлены. Они даже едва не попали на «Shindig», но приглашение отменили. Начиная как «Кричащий Рэй Дэниел, Вопль Бородатого Блюза» (Рэй Дэниел Манзарек щеголял в то время козлиной бородкой на манер битников), микшируя партиты Баха с всплесками пианино Отиса Спэнна, старший из братьев играл чикагское R&B в середине сёрф-шоу, которое растягивалось в джазовые наложения, подобные тем, что делал невероятно классный блюз-бэнд Пола Батерфилда в Чикаго - микширование городского R&B со звуками мистического Востока. «Rick and the Ravens» были забавными, но посредственными. Без собственных оригинальных песен и харизмы, группа была обречена на бесславие. И это угнетало Рэя.
Он был серьезным тупицей, но носил жакеты прямого покроя и галстук, что делало его старше и похожим на члена «Лиги Плюща». Он был так же амбициозным и хотел попасть в ритм музыкальной энергии, расцветающей в Лос-Анджелесе. Рэй был духовным искателем, одним из первых студентов «Центра медитации Махариши Махеш Йоги на Третьей-стрит». Он был фанатом джаза, который тащился от Джона Колтрейна и Телониуса Монка, от модных джазовых квартетов и бразильской боссановы, и, будет вам известно, он мог совмещать софистику с рок-н-роллом так же, как это делали и другие любители фолк-музыки. Рэй видел что-то совершенно рок-н-рольное в неловких бунтарских выходках Джимми и, по непонятным его братьям причинам, продолжал пытаться привлечь Джимми Моррисона в группу.
Но у Джимми совсем не было музыкальных способностей. Никто еще не слышал, как он поет. Джимми давно забросил свои занятия на пианино. Он не владел ни одним музыкальным инструментом и имел плохое чувство ритма. Джимми был замкнутым и патологически стеснительным, когда вел себя нормально, без маниакальных одержимостей. Но Рэю Манзареку казалось, что Моррисон выглядит именно так, как должна выглядеть звезда рок-н-ролла. Он будет навещать Джимми вместе со своей подругой Дороти. Джим жил в неплохой квартире недалеко от госпиталя ветеранов на пересечении Уилшира и Сен-Винсенте. Там было много книг, а на стенах висели плакаты красоток из «Playboy» и картинки лондонской модели Джин Шримптон. На другой стене находился огромный поп-арт коллаж, над которым работал Джим, набирая его из сотен картинок, вырезанных из журналов. В этой работе Джин Шримптон и Брайан Джонс были представлены неоднократно. Поскольку Джимми окружил себя тайной касательно своей семьи, многим в Калифорнийском Университете Лос-Анджелеса было любопытно, откуда он и кто его родственники. Дороти Фуджикава заметила дорогое электрическое одеяло на кровати Джимми и считала, что у его родителей должны быть деньги. Рэй продолжал верить, что в Джимми скрыт некий потенциал, который ждет лишь толчка. Однажды, когда группу «Rick and the Ravens» наняли на ночную школьную вечеринку для поддержки Сонни и Шер и один из гитаристов не смог прийти, Рэй заплатил Джимми двадцать пять долларов только за то, чтобы тот просто стоял там с гитарой в руках. Джимми бренчал на неподключенной электро-гитаре «Фендер Страт» и выглядел злым, мрачным, почти отталкивающим. Затем в конце мая, Рэй пригласил группу сокурсников на выступление «Rick and the Ravens» в баре «Turkey Joint West», и ближе к полуночи, когда все были в изрядном подпитии, Рэй объявил: «Дамы и господа, сегодня мы приготовили вам особенное угощение… Вот он – прямиком с факультета кинематографии – Джим Моррисон!»
Никто не видел прежде, чтобы Джимми пел на сцене. Рэй говорит, что он растерянно оглядывался по сторонам, словно слабоумный. Люди аплодировали. Джимми улыбнулся типа «вот те на» и запрыгнул на небольшую сцену. Рик Манзарек начал играть вступление «Louie Louie». Внезапно, совершенно непредсказуемо, Джимми Моррисон издал жуткий, словно из громкоговорителя бунтарский вопль, который приземлился на танц-пол словно брошенная граната. Заведение буквально взорвалось, когда барабанщик задал ритм, и девушки в их сорочках и сандалиях начали трястись словно язычники. Джимми и Рэй запели вместе «Луи, Лу-и, о, детка, нам пора». Люди будут говорить об этой ночи еще долгие годы. Джимми тоже понравилась эта ночь, и позднее он поблагодарил за это Рэя. Еще Джимми сказал, что собирается в Нью-Йорк. Это повергло Рэя в уныние. Джимми сказал друзьям, что направляется в Нью-Йорк, чтобы попробовать присоединиться к андеграунд-режиссеру Йонасу Мекасу, и попытаться делать альтернативные фильмы, как тот, что был о Ницше и лошади.
Голодуя, галлюцинируя, живя в одиночестве шаманской изоляции, сбрасывая свои змеиные шкуры устаревших менталитетов, Джимми Моррисон умирал в Венеции, в то время как Джим Моррисон – новая разновидность рок-божества – готовился появиться на свет.
Я встретил дух музыки
Но потом Джимми передумал. Когда Фил Олено и Джон Дебела позвали его с собой в пост-выпускное путешествие в Мексику, Джимми сказал Филу, что решил остаться. «Нет, - сказал Джимми. – Я думаю, Лос-Анджелес подходит мне больше всего сейчас. Здесь есть энергия. Я никуда не поеду».
Его семья, вероятно, прекратила оказывать ему финансовую помощь, поскольку Джимми съехал со своей квартиры. У него никогда больше не будет своего дома.
Он ночевал у сокурсников какое-то время. Он выбросил свои ботинки и ходил все время босиком. Друг Джимми по институту Деннис Джейкоб работал вахтером в обветшалом квартирном доме на Спидвей-Авеню, в квартале от променада Венеция-Бич. В начале июня 1965, Джимми перевез свои книги в складское подвальное помещение и начал спать на крыше этого здания. Он пользовался туалетом Денниса, и мылся в океане. Когда начинался дождь, его подруга по имени Кэрол Винтер тоже позволяла ему остаться у нее в доме недалеко от Оушен-Парк. Иногда она кормила его и позволяла ему сворачивать его идеальные косяки из ее личных запасов «Панамы Красной». Но в действительности Джимми уже почти не ел. Вместо этого он начал принимать ежедневные дозы LSD, используя все еще легальные галлюциногены для пробуждения своего самосознания и разрушения психических травм своего прошлого. Без денег и заработка, он начал голодать и терять вес. Джимми совсем перестал стричься, перестал разговаривать. Он одержимо работал над своими записными книжками.
Долгие часы Джим проводил на крыше приземистого серого дома, где в лучшие дни жил комик старого кино Уильям Клод Филдс и пристально вглядывался в пальмы, песчаный пляж, и обрамленный двумя высокими зданиями горизонт Тихого океана. Джим встречался лишь с несколькими людьми, и тем, кто знал его, казалось, что он использовал те апатичные дни в Венеции, чтобы изменить себя, уйти от студенческой зависимости от своей семьи, став бит-поэтом нового поколения, вид которых был хорошо известен старым обитателям Венеции.
Город Венеции выглядел как фешенебельный курорт застройщика Эббота Кинни незадолго до Первой Мировой Войны в заболоченных землях южной Санта-Моники. Он строил улицы и продавал земельные участки под застройку домов вдоль каналов, которые рыл. Он построил пирс Венеция Эмюзмент и на нем оперный дом «Венеция Пирс Опера Хаус», где в начале 1920-ых годов джаз-бэнд Кида Ориса из Нового Орлеана впервые давал концерт в Калифорнии. В конце концов, Кинни взялся за непосильную задачу и разорился, пытаясь воссоздать порт Адриатики в южной Калифорнии. Это произошло потому что нефтяные вышки загрязнили каналы, а сама Венеция превратилась в японский квартал Лос-Анджелесе и рассадник незаконных азартных игр. К 1940-ым Венеция была заполнена игорными домами, старыми пенсионерами и заведениями с завышенными ценами, обслуживающими моряков Второй Мировой Войны, которые толпились возле достопримечательностей променада, когда их корабли заходили в порт.
Десять лет спустя Венеция поблекла и истощилась. В четырехкомнатных бунгало квартировались по три мексиканские семьи с их детьми и курицами. Затем битники старой школы побежали из Сан-Франциско в богемный блеск Венеции. Бывшие магазины на первых этажах, витрины которых выходили на улицу, превратились в художественные студии. Неиспользуемые прежде чердаки были превращены в притоны битников. Когда Ален Гинсберг приезжал в город, он читал свою поэзию под аккомпанемент бонго-барабанщиков в клубе «Gaslight». В выходные Венеция все еще притягивала толпы фриков и туристов на свои пляжи, но в остальное время это было тихое цивилизованное и недорогое место, где студенты, аристократы и мексиканцы сосуществовали в мире и порядке.
Джимми нравилось это место. Он был горд жить нищенской жизнью битника в Венеции. Закинувшись большой дозой ЛСД, питаясь апельсинами и авокадо, которые воровал с соседских деревьев, он писал и делал зарисовки долгими часами каждый день. Он повсюду носил с собой бестселлер Эдит Гамильтон «Мифология». Ночью, согласно его записным книжкам, он наслаждался «угрозой и властью» наблюдения из своего тайного места на крыше дома, где работал Деннис, за женщинами в домах напротив, которые ложатся спать. Вводные страницы записных книжек посвящены вуайеристу и любителю подглядывать, как «мрачному печально-одинокому комедианту». Тексты из серии «The Lords» были самыми автобиографичными из всех, что Джим Моррисон когда-либо писал: «Вуайерист – это рукоблудник, зеркало – это его знак, окно – его добыча». Когда женщины задергивали шторы или выключали свет, Джимми пялился на белую, калифорнийскую луну.
Тем временем «Kinks» стали звездами музыкальных игровых автоматов в кабаке «Olivia’s» на углу Мэйн и Оушен-Парк, где подавали африканскую еду, и где часто бывал Джим. Подобная звукам пилы гитарная музыка в «All Day and All of the Night» впервые была заряжена английской энергией, и это возбуждало всю Стрип. Джимми Моррисону нравилась эта песня и ее послания страсти. С мозгом, пульсирующим лизергиновыми волнами, похожими на эхо фаз солнца и луны, Джимми продолжал превращать себя из жирного студента в неформального божка. В течение примерно шести недель он похудел на 35 фунтов (15,9 кг) и отрастил волосы на 4 дюйма (10 см). Когда его лицо утратило мясистую сочность школьного кафетерия, кельтская скуловая дуга Джимми заняла свое почетное место между его глубокими, голубыми глазами и чувственными губами Байрона. К июлю 1965-го Джимми выглядел, как классическая статуя Александра Македонского.
В этом же месяце он избавился от своих старых записных книжек и личных журналов. Без родительского контроля, как Боб Дилан пел тем летом в «Like a Rolling Stones», Джимми был отягощен коробками, полными подростковых записей, которые, казалось, отягощают его, когда он размышляет о своих новых фильмах в полу-коматозном состоянии LSD психоза. Как-то раз, в конце июня он сжег несколько своих записных книжек на крыше. Другие были выброшены в мусор. Позже он скажет, что они представляли старые идеи, которые стали ему больше не нужны. Он сохранил лишь самые свежие записные книжки, которые содержали записи о теории кино, сделанные им в Калифорнийском Университете Лос-Анджелеса. Это был слабительный, рвотный акт. Джимми сжег или выбросил только явные упоминания о своем прошлом. Он понимал, теперь все зависит от случая, который уготовит ему будущее. Голодуя, галлюцинируя, живя в одиночестве шаманской изоляции, сбрасывая свои змеиные шкуры устаревших менталитетов, подглядывая в окна, мастурбируя, делая записи и редактируя лирику для рок-н-ролл шоу, которое он слышал в своей голове, Джимми Моррисон умирал в Венеции, в то время как Джим Моррисон – новая разновидность рок-божества – готовился появиться на свет. Как только он освободил себя в тех выброшенных личных журналах от собранных мудрых цитат и бит-высказываний – «вещи, которые я прочитал или услышал» - песни, которые сделают его бессмертным, начали формироваться в его голове.
Позднее Дим скажет Джерри Хопкинсу: «Сейчас, имея все то, что у меня есть, я бы больше всего хотел получить назад те две или три записных книжки. Я писал в них ночи напролет. Но если бы я не выкинул те записные книжки, то, возможно, никогда не написал бы ничего оригинального… Я думаю, что если бы не избавился от них, то никогда не стал бы свободным».
Он начал говорить о создании группы. Заимствуя реплику из «Дверей Восприятия», Джимми подробно рассказывал Деннису Джейкобу о планах назвать рок-группу «The Doors – Open and Closed» (Двери – открытые и закрытые). Группа будет играть в темноте, при свечах. Музыка будет жуткой, пробирая до костей. Он пытался подобрать музыку к своим двум зарисовкам: «I Am Hungry» и «Want» - ныне утерянные. Предполагалось, что там будут песнопения, индейские барабаны, курения фимиама, микширование СМИ, проекции фильмов, много восточно-западных монотонных речей и старых блюзовых песен. Сэм Гилман – еще один друг Джимми, приехавший из Флориды, так же говорил, что в начале лета, Джимми уже заговаривал о том, что вступает в рок-группу под названием «Doors».
Четыре года спустя, Джим в журнале «Rolling Stones» будет вспоминать этот период: «Видите ли, рождение рок-н-ролла совпало с моей юностью, моим просветлением. Это было по-настоящему волнительно, хотя в то время я даже и не мог всерьез мечтать, что когда-нибудь буду делать это сам. Думаю, что все то время я накапливал предпочтения и смелость. Мое субсознание подготавливало все это, но я никогда не думал всерьез об этом, никогда не понимал. Мне казалось, я собираюсь стать писателем или социологом, или, возможно, писать пьесы. Я никогда не ходил на концерты, может на один или два максимум. Я смотрел некоторые вещи по ТВ, но я никогда не был частью этого. Но я слышал в своей голове всю концертную обстановку с группой, пением и публикой, большим количеством публики. Те первые пять или шесть песен, написанные мной, я просто позаимствовал на фантастических рок-концертах, которые проходили внутри моей головы. И раз уж они были написаны мной, то мне их нужно было и петь».
В другом интервью он добавил: «В те дни, когда я слышал новую песню, я видел ее, как целое представление. Место, группу, публику и певца. Понимаете? Все. Это было, как видение будущего. Все было там».
«Тот год, - позднее писал Джим, - был действительно наполнен энергией. Я оставил школу и отправился на пляж, чтобы жить. Я спал на крыше. Ночь, луна обрела черты женского лица. Я встретил духа музыки». Он написал стихи и припев для «Moonlight Drive» на крыше многоквартирного дома, когда солнце встало над Венеция-Бич. Давай поплывем к луне…
К июлю 1965-го трансформации были почти закончены. Умирающий от голода, с изжаренными мозгами, пересекая полуголым отмели, Джимми был Адонисом Венеции-Бич, пишущий стихи наркоман, ожидающий своего часа чемпион, определенный в низших сферах шоу-бизнеса Лос-Анджелеса, как представитель безнадежной сёрф-группы из пригорода «Rick and Ravens». На линии прибоя – вот, где Рэй Манзарек заново открыл Джима Моррисона.
«…Рэй увидел идущий вдоль кромки воды образ – Джимми Моррисон шел, шлепая босыми ногами по наползающим на берег волнам…»
«…Согласно Рэю, Джим ответил: «Рэй, это именно то, о чем я думал». Он помолчал немного и добавил без тени сомнения: «Мы назовем группу Doors».
«Просто Doors?» - спросил Рэй.
«Просто Doors», - сказал Джим. …»
На пляже
Для Джимми протоколы Рембо и систематическое расстройство чувств, были связаны в первую очередь с ежедневным приемом наркотиков. Артисты всегда исследовали трансцедентальный мир, открывающийся посредством роста уровня самосознания. Для такой Лири-кислотной головы, как Джимми, все эти трипы были намного больше, чем просто кайф. Благодаря своей быстротечности и отрыву от реальности, ЛСД превращались в квест, исследование. Бродя по пляжу, Джимми пережил ряд странных слуховых галлюцинаций, подобных психо-предсказательному радио-шоу, где он пел, возглавляя рок-группу. Позже он твердо и ясно заявлял о своем предвидении того, что должно случиться с ним, акцентируя внимание на том, что услышал это, а не увидел. Когда он не был под кайфом, его можно было увидеть в обветшалом бунгало Феликса рядом с застоявшимся каналом Венеции. Они пили вино или просто зависали вместе. Или Джим и Фил Олено, закинувшись кислотой, сходили с ума бегая вдоль каналов, пытаясь напугать друг друга. Джимми любил водить машину Фила под кислотой, мчался по таким широким бульварам Лос-Анджелеса как Уилшир, Сансет или крался сквозь деловой район с его старыми офисными зданиями, стриптиз-клубами и дешевыми, открытыми весь день кинотеатрами.
Согласно записям правительства, Джимми получил уведомление явиться в призывной участок для прохождения медицинского обследования, предшествующего вступлению в ряды вооруженных сил. Он ходил в гетто района Уотс, чтобы увидеть гадалку, которая прочтет его ладонь, но отказался говорить кому бы то ни было о том, что она ему сказала. Джимми обратил внимание на яростные расовые бунты проходящие в Уотс в то время – события, появившиеся как стихи в его записной книжке. Затем, совершенно необъяснимо Джимми, к ужасу своих друзей и не обращая внимания на людей вокруг, начал вопить: «Негр», словно его вдруг поразил синдром Туретта (непроизвольные тики, подергивания, гримасничанье, сквернословия).
В один из ярких дней июля 1965 года, немного за полдень, гуляя по пляжу недалеко от Оушен-Парк, Джимми случайно встретил Рэя Манзарека, который сидел на песчаном берегу, чуть выше линии прибоя. У Рэя теперь была степень магистра школы кино, но он был безработным, без гроша в кармане. Его подруга оплачивала ренту за квартиру над гаражом на Фрейзер-стрит, где они жили с Рэйем. Он чувствовал, что-то должно произойти. И это что-то произошло.
Рэй увидел идущий вдоль кромки воды образ – Джимми Моррисон шел, шлепая босыми ногами по наползающим на берег волнам, почти голый, если не считать растрепанных обрезанных брюк, около пяти футов десяти дюймов (примерно 180 см) роста, 130 фунтов вместо бывших 165 (50 кг. вместо бывших 75 кг.) веса, с каштановыми завитушками, которые были даже длиннее, чем шелковые пряди «Byrds». Он выходил из морской пены, подобно Афродите, появляющейся из моря на Кипре.
Рэй махнул ему рукой, и когда Джимми подошел, спросил: «Что ты здесь делаешь, чувак? Я думал, ты собираешься в Нью-Йорк». Как всегда лаконичный, Джимми сел рядом и сказал, что решил остаться пока в городе, стараясь держаться подальше от неприятностей. По сути, Джимми сказал, что написал несколько песен. Рэй попросил Джимми спеть их, но Джимми смотрел в сторону. «О, Рэй, у меня слабый голос». Рэй напомнил ему, что у Боба Дилана тоже слабый голос. Джимми обдумывал это лишь мгновение, затем решил попробовать. Он встал на колени, набрал в ладони песка, позволив его крупицам сыпаться сквозь свои пальцы, закрыл глаза и начал петь «Moonlight Drive».
«Давай поплывем к луне, ах-ха, давай поднимемся на волну…»
Песня была уже почти готова. Она заканчивалась фатально-сексуальным образом «Детка готовится утонуть сегодня/глубже, глубже, глубже».
Рэй пытался сдержаться. «О, чувак – я уже люблю эту песню. Невероятно! У тебя есть что-нибудь еще?»
«Да-а… Есть пара вещей». Он упомянул о «Summer’s Almost Gone», а затем, набрав в руки еще больше песка, начал напевать на джазово-шепчущий лад Чета Бейкера «My Eyes Have Seen You». Чтобы задать ритм, он начал хлопать по своим бедрам, усиливая напряжение, когда неуклюже подошел к завершению песни.
Затем он спел «Summer’s Always Gone».
Рэй: «Я сказал ему, Джим, это лучшие песни, которые я когда-либо слышал. С твоими стихами и тем, что я могу сделать на клавишах, играя это… Чувак, нам нужно собрать группу. Мы заработаем миллион долларов».
Согласно Рэю, Джим ответил: «Рэй, это именно то, о чем я думал». Он помолчал немного и добавил без тени сомнения: «Мы назовем группу Doors».
«Просто Doors?» - спросил Рэй.
«Просто Doors», - сказал Джим.
Рэй был не настолько глуп, чтобы позволить Джиму уйти. Он отметил греческий профиль Джима Моррисона и видел в нем будущего Стива Маккуина. Рэй сказал Джимми, что приютит его, и что он может съехать с крыши дома, где жил, и поселиться в его квартире прямо сейчас. С трудом веря в возможность такого предложения, Джимми сказал: «Конечно, Рэй! Это то, что надо». И он издал мятежный клич, который разлетелся вдоль всего мистического побережья.
Джимми собрал свой спальный мешок, немногочисленную одежду, несколько книг (Фицджеральд, Мейлер, Селин, пьесы Уильямса Теннесси), электрическое одеяло, бинокль и переехал к Рэю и Дороти. Они поселили Джимми в спальне, а сами переехали в гостиную. В своей автобиографии Рэй описал это соглашение, как благословление ангелом из фильма «Жюль и Джим» Франсуа Трюффо, который показывает жизнь втроем. В результате подобного специфического заявления в своей книге, многие видят в этом сексуальный подтекст.
У Рэя не было своего пианино, поэтому после того, как подвозил Дороти на работу, он вместе с Джимом отправлялся для репетиций в Калифорнийский Университет в Лос-Анджелесе. В дополнение к тем песням, которые спел Рэю на пляже, у Джимми были еще слова и мелодии к «I Looked at You» и «End of the Night». «Go Insane» немного отдавала рэпом о психозе, приносящим эхо нервного напряжения в рок-н-ролл культуре, которая выпустила такие хиты, как «They’re Coming to Take Me Away» исполненную Napoleon XIV. Для нежного наркоза любовных отношений, описанных Джимом в «Crystal Ship», Рэй изобрел структуру понижающихся аккордов, которые обеспечивали лирическое напряжение и мрачное драматическое обрамление. Это продолжалось почти месяц до Августа. Иногда вечерами Джим и Рэй ходили на старый гомосексуальный тренировочный полигон «Muscle Beach» и упражнялись на кольцах и шведской горке до тех пор, пока их тела не стали крепче. Теперь Джимми выглядел, как греческий атлет с загорелым телом. Он так же продолжал принимать большое количество кислоты у Феликса. К этому времени Феликс начал много пить, и Рэй ненавидел его, поскольку, когда Джимми хотел сбежать ото всех, заканчивалось это бегство у Феликса.
Джим написал своему отцу, в тот момент находившемуся в Лондоне, рассказав, что не смог найти работу после окончания учебы и о планах создать группу с несколькими друзьями. Согласно брату Джима, их отец сказал, что, по его мнению, после четырех лет в колледже и без музыкальных навыков, каждый должен отчетливо понимать, что участники подобной группы будут выглядеть полными дураками. Больше Джим никогда не писал своему отцу. Энди Моррисон сказал Джерри Хопкинсу, что их отец позже переживал из-за этого.
Как-то раз ночью Рэй спросил Джима о его семье. Джим сказал, что его родители мертвы. Рэй был удивлен и полон сочувствия, но он хотел знать, что было причиной – несчастный случай, катастрофа, убийство. С большой неохотой Джимми признался, что в действительности его родители не погибли, и что его отец служит в ВМФ.
«Его произвели в адмиралы, и он во Вьетнаме», - так, согласно Рэю, сказал Джим. В действительности Стив Моррисон был младшим адмиралом и на тот момент был направлен из Вьетнама в Лондон. «Он очень властный. Он управляет домом, как управляет своим кораблем», - процитирует позже слова Джима Рэй.
Он спросил Джима, почему он говорит всем, что его родители мертвы?
«Я просто не хочу их видеть», - ответил Джим. И затем, после паузы: «Никогда не хочу видеть».
Рэй был потрясен. Больше они не говорили об этом.
На репетиции у Роя Манзарека в гараже Джон Денсмор (барабанщик Doors) впервые встретился с Джимом Моррисоном.
«Умный парень», - подумал Джон. Джимми носил голубые старческие очки и ни с кем не встречался взглядом. «Старомодный», - подумал Джон, начиная чувствовать себя не в своей тарелке. Затем Джимми начал петь. Он смотрел себе под ноги, был болезненно сосредоточен на себе, а его голос был так тих, что его можно было услышать, только если петь в тесной уборной. Джимми намотал на руку и запястье шнур от микрофона, забеспокоился, пытаясь выпутаться....
Когда они переключились на некоторые блюзовые номера, Джимми, казалось, воспрянул немного духом. Он выкрикивал свою галлюциногенную лирику баритоном, что сильно удивило Джона. Когда Джим начал двигаться по гаражу, Джон уже не мог оторвать от него глаз.
Бродяги Дхармы
Конец августа 1965-го. У Рэя Манзарека в спальне был босоногий Джимми Моррисон, который смотрел поющих под фонограмму поп-звезд в «Shindig» и «Hollywood a Go Go», а у Джимми были те клевые песни, которые они начинали компилировать. Рэй видел себя как писателем/социологом, так и рок-певцом. Они начали репетировать «Break On Trough» с братьями Рэя в гараже их семьи в Манхэттен-Бич. Одновременно с этим Рэй начал искать барабанщика. Ему нужен был джазовый игрок. В идеале он должен был уметь качать, как Макс Роуч, и взрываться, словно Тони Уильямс. Они провели несколько неофициальных прослушиваний, пока Рэй не привел из своего класса «Трансцедентальной медитации» парня, который соответствовал их требованиями почти на сто процентов.
Трансцендентальная медитация (ТМ) была первым азиатским культом, вторгшимся в Америку шестидесятых. Основанное в 1957 году в Индии Махариши Махеш Йоги, как «Движение Регенерации Духа». Оно появилось в Лос-Анджелесе в 1960 году и распространялось через Соединенные Штаты и Европу пока не стало ассоциироваться с Beatles и, в конечном счете, не мутировало в международную корпорацию. Но в 1965 ТМ была еще небольшой организацией, обладая лишь преданным костяком посвященных студентов. Махариши учил практике глубокой медитации посредством персональной мантры, передаваемой студенту его учителем – техника, в основе которой лежали древние ведийские писания, передаваемые учителю его собственным учителем, Гуру Девом. Когда он появился в 1964 году в Лос-Анджелесе, харизма и стиль Махариши привлекли множество молодых музыкантов (среди них были участники Beach Boys и джаз-мен Чарльз Ллойд), основавшие центр глубокой медитации, который стал альтернативой токсичной само-медитации. К 1968 году даже Beatles пели «Ура, Гуру Дев».
Расцвет трансцендентальной медитации в Калифорнии шестидесятых совпал с ростом интереса к южно-азиатской музыке на западе. «World Pacific Records» Дика Бока пополнил свой каталог стильных джаз исполнителей Западного Побережья, записав таких известных мастеров индийской музыки, как Али Акбар Хан и ситарист Рави Шанкар, когда они были проездом в городе. Блаженно импровизированные раги Шанкара вдохновили его новых учеников, таких, как Джордж Харрис в Англии, Пол Баттерфилда и Byrds в Америке, а также молодых музыкантов, которые могли видеть тональную родственность этой душевной музыки с блюзом. В течение нескольких лет рага-рок будет главным символом, о котором уже говорили такие предшественники бит-философов, как Алан Уотс: Западное движение дхармы. Есть доля иронии в том, что три из четырех участников группы Doors – ассиметричной, демонической, доминирующей в атмосфере шестидесятых, - были выходцами из южно-азиатского духовного культа.
«Мы все стремились к просветлению, - сказал позже Рэй радиокорреспонденту. – Даже Джим. По-своему, но стремился».
Для Рэя путь к ТМ был указан имевшим на него влияние Диком Боком. У Рэя были сделаны записи для студии «Aurora» Дика Бока и, будучи прогрессивным парнем, Рэй видел безграничные возможности, которые несет такая транс музыка, как индийские раги для западной публики. После того, как Бок познакомил его с ТМ, Рэй начал посещать класс медитации в Пасифик-Полисэйдс, где он получил свою тайную мантру и встретил парня, который стал барабанщиком в Doors – Джона Денсмора.
Джону был двадцать один год, и он уже бросил три калифорнийских колледжа. Он был серьезным, чувственным, напряженным. Католик, семья которого была выходцами из Мэна, переселившаяся в бедные кварталы вдоль бульвара Олимпик в западной части Лос-Анджелеса. Он был настоящим барабанщиком в средней школе, успешно играл на турецком барабане в духовом оркестре и выступал на всевозможных свадьбах и в мицва-бар-группах – включая Terry and the Twilighters – многие годы в окрестностях Лос-Анджелеса. Он быстро принял предложение Рэя Манзарека. Его не пугала толпа и шумиха, потому что он привык выступать на студенческих пивных вечеринках со своими прежними группами. Участники последней группы, где он выступал, Psychedelic Rangers, свидетельствовали о проявленных им недавних интересах к ЛСД и R&B. Рэй и Джон поладили еще прежде, благодаря общим интересам и джаз-кумирам – Элвин Джонс, выступающий в Coltrane и Арт Блэйки. Рэй пригласил Джона с его состоящим из трех частей барабаном «Gretsch» на следующую репетицию группы в гараж Рика.
В конце августа, когда с востока начали дуть сухие ветра Санта-Ана, Джон Денсмор впервые встретился с Джимом Моррисоном. Джон приехал в дом Манзареков на Манхэттен-Бич, где Ravens/Doors проводили репетицию. Рэй играл на пианино, Рик на гитаре, Джим Манзарек на губной гармошке. «Это Джим, наш певец», - представил Рэй Джону босоного парня, скрывавшегося в темном углу, что-то записывая в свою записную книжку. Джимми Моррисон был одет в хаки и грязную, желто-коричневую футболку. Вежливо, он поднялся, подошел и поздоровался с Джоном, затем прошаркал назад в свой угол и продолжил царапать в записной книжке. Джон установил свои барабаны, и они начали репетицию.
«Умный парень», - подумал Джон. Джимми носил голубые старческие очки и ни с кем не встречался взглядом. «Старомодный», - подумал Джон, начиная чувствовать себя не в своей тарелке. Затем Джимми начал петь. Он смотрел себе под ноги, был болезненно сосредоточен на себе, а его голос был так тих, что его можно было услышать, только если петь в тесной уборной. Джимми намотал на руку и запястье шнур от микрофона, забеспокоился, пытаясь выпутаться. И все еще не встречаясь ни с кем взглядом. Такие песни, как «End of the Night» и «My Eyes Have Seen You» звучали разрозненно, напоминая наркотический бред.
«Хм, - подумал Джон, - мне не говорили об этом».
Когда они переключились на некоторые блюзовые номера Джимм