Левина Е.К. родилась в 1924 году. В начале войны ее отец ушел на фронт и погиб в 1942 году. Елена стала старшей в семье. Ей пришлось бросить учебу в мед училище и идти работать. Она попала на лесозаготовки. Работа была очень трудная, но на этом трудовом фронте выдавали такой же паек, как военнослужащим: хлеб и немного муки. Часть продуктов девушка оставляла себе, а остальное отправляла своим сестрам и брату, которые росли без матери и отца. Какую работу выполняли на лесозаготовках – Валили лес, огромные деревья. Десятник наделял им норму – не выполнить ее было позором. Все были полуразутые, в лаптях. Но несмотря ни на что, и в дождь, и в слякоть шли на работу. Своим трудом они приближали Победу.
Собиратель книг.
Были и такие люди в Ленинграде.
Раньше, до войны, он собирателем не был, работал в колхозе агрономом, не до книг было, а в блокадном Ленинграде, к своему удивлению, как признавался сам, стал подбирать на пепелищах и в грудах развалин поврежденные книги. Его звали Николаем. Николай Березин, рядовой. Служил в зенитной батарее, стоял недалеко от нашего штаба, часто после налетов немецких бомбардировщиков отпрашивался у командира на полчаса-на час, уходил к разбомбленным зданиям и возвращался почти всегда со связкой, а то и с двумя покрытых серым пеплом и известковой пылью обгоревших книг. В минуты досуга бережно перебирал свою добычу, очищал от пыли, складывал книги в мешок. Старшина однажды сердито заметил: «Вещевой мешок вам даден для предметов личного употребления – переместите уличные книги в иное место». Пришлось сбить из фанеры ящик. Когда ящик оказался полным, сколотил другой. «Ну куда вам столько книжных инвалидов?» - спрашивали в батарее. Шутя отвечал: «Наберу пять ящиков – и хватит». А мне, когда я спросил его, зачем он, в самом деле собирает поврежденные книги, волнуясь, объяснил: «Из сострадания. Не могу, понимаете ли, зрить раненых детишек, сердце кровью обливается, и такие вот книги. Может, если буду жив, когда-нибудь приведу их, - кивнул он на книги в ящиках, - в порядок. Какое богатство покалечено!»
Раз весенним утром во время артиллеристского обстрела снаряд упал на землянку батареи, жертв не было, но этим снарядом в щепки разнесло все ящики Березина, а книги растерзало в клочья. Николай, не стесняясь сослуживцев, плакал. Потом он снова сколотил два ящика, снова стал собирать и складывать в них книги с пепелища.
В бане.
Как-то утром в марте 1942 года наш офицер-хозяйственник дал мне талон в городскую баню и сказал:
- Белье и мыло получите у старшины.
- Спасибо.
- Просили не опаздывать. Баня сильно перегружена, опоздавших принимать не будут.
Посмотрел на талон, на его обратной стороне было оттиснуто лиловыми чернилами: «Действителен до 17.00.» Прикинул: вполне успею побывать на «точке» у Обводного канала, пообедать и не спеша дойти до бани. Еще раз поблагодарил хозяйственника и отправился на «точку».
Баня – это хорошо! Уж не помню когда мылся в последний раз в
Настоящей бане будто в начале февраля С того времени прошло больше месяца страшно закоптился бельё залоснилось неприятно потемнело руки сколько ни отмывай остро пахнут сажей а все тело жаждет мыла и чистой горячей воды кажется отдал бы зам баню всю дневную пайку хлеба а то и обед но вот к счастью ни хлеб ни обед отдавать не надо начальство добилось временного прикрепления нашей части к коммунальной бане и я сегодня буду мыться какой замечательный подарок!
Я чётко спланировал свой день аккуратно выполнил намеченное в баню пришёл без пяти минут в шестнадцать мог бы прийти и немного позже В предбаннике держали очередь десятка два мужчин работало одно отделение без пара пропускали по двое и трое –столько сколько выходило оттуда Было очевидно что до назначенного часа до 17 00 войдут в отделение все но не все успеют вымыться Не волнуйтесь всех помоем до единого заверил нас банщик хромой медлительный старик как и все дистрофик Немного видишь задержались водопровод у нас с капризом Но теперь отладили Ожидавшие были спокойны один из угла сказал Войти бы а уж там посмотрим
Сразу за мной пришли четверо потом ещё двое и больше никто с полчаса не приходил а в половине пятого появились женщины Пришли уютно расположились на свободной лавке образовали свою очередь Когда я прошёл в отделение их собралось уже много
Баня как баня: сперва-раздевалка, отдельный шкаф на каждого, затем, в глубине,помещение, где моются-широкие мокрые лавки,цинковые шайки-тазы,горячая и холодная вода;словом,всё как прежде,до блокады,или так мне поначалу казалось.Неважно,что не было пара,откуда-то снизу по ногам струился морозный ветерок,а холодная вода едва-едва сочилась,неважно.Набрал в шайку воды,облюбовал себе место в углу-и вожделённый час настал.Какое это было удовольствие! Сначала вымыл голову,потом намыленной мочалкой натёр докрасна плечи,шею,грудь,ополоснул мочалку,снял ею мыльные нашлёпки, по телу растеклось приятное тепло.Повторил процедуру полностью и опять ощутил божественную благодать.Теперь надо сменить воду,потому что в шайке после мытья головы и шеи образовалось такое нечто тёмно-серое,что мне на минуту стало стыдно:до чего,оказывается,можно закоптиться.
Набрать чистой воды удалось не сразу:беспрепятственно текла горячая.но медлнно-тонкой прерывистой струйкой-холодная.Кое-как набрал и опять ушёл в свой угол.
Время,по-видимому,истекло,мы не успевали /нас оставалось пятеро/,в дверь забарабанили.
Что такое? Неужели артобстрел или воздушная тревога? Вот тебе и вымылись, спасибо. Но сигнала ведь не было, сирена не ревела. Значит что-нибудь другое.
В дверь постучали снова, более настойчиво, и мы услышали высокий женский голос:
- Хватит! Выходите!
Один из нас с согласия других сказал:
- Минут через десять выйдем, подождите.
Ждать они не захотели. Дверь широко распахнулась, женщины толпой оказались в раздевалке. Делать было нечего, мы между собой переглянулись, сбились в один угол: надо же было домыться.
И вот они, человек двенадцать, донага раздетые, уже в нашем помещении, молча разбирают свободные шайки, ополаскивают их, нацеживают воду, основательно располагаются на лавках. Ни они нам ничего не говорят, ни мы им не говорим. Молча, спокойно каждый своё дело делает. Помнится, мы даже не смотрели друг на друга, то есть мы на них, они на нас, мужчин, - эка невидаль: дистрофики! – и не испытывали никакого неудобства. Лично меня поначалу поразило такое неожиданное соседство, но скоро я уже не обращал внимания на женщин.
Поистине удивительное произошло чуть позже, минут пять спустя.
Одна из женщин, волосы её всё ещё были собраны в пучок, тогда как другие уже распустили свои кудри-косы, - набрав таз воды, уронила его на пол, конечно же, от слабости: не удержала в руках тяжесть. Поднимать не стала. Вернулась к лавке, села. Положила руки на колени, вздохнула, задумалась.
Я к этой минуте последний раз ополоснулся, пошёл к двери. По пути поднял таз женщины, поставил рядом с ней на лавку. Она взмахнула длинными ресницами, посмотрела на меня. Не могу сказать, какого она была возраста, узнать было невозможно, средних лет и молодые выглядели одинаково печально: формы тела были высохшие, лица заострённые, взоры уставшие. Она посмотрела на меня обыкновенно, будто оказались с ней лицом к лицу где-нибудь в трамвае, тихо, коротко сказала: «Спасибо». При этом мягко улыбнулась.
Вот, собственно, и всё.
Но это вот бытовое частное событие – женщина мягко улыбнулась – и было самым удивительным в ряду моих однородных наблюдений в те мрачные дни. Потому что в Ленинграде давно уже никто не улыбался. С тех пор, как стали голодать и погибать от голода. А она непринуждённо улыбнулась и осветила мою душу невыразимо тёплым сердечным сиянием. Ах, как славно это получилось! Значит, не разучились люди улыбаться людям. Значит, жизнь не иссякала, бьётся.
С таким хорошим настроением я и вышел из бани.
Ленинградская симфония.
Стояло лето 1942 года, время мучительно тревожное. На юге страны наши войска отступили к Волге, под Ленинградом немцы готовились к очередному штурму.
Однажды вечером шёл я по делам службы из центра города к Средней Рогатке. По радио передавали Седьмую симфонию Шостаковича. Репродукторы были на всех площадях и улицах, я шёл и слушал. Но только я пересёк Обводный канал и вышел на Московское шоссе, начался обстрел. Несколько снарядов разорвалось на мостовой. Пришлось укрыться под стеной высокой баррикады. Обычно во время тревоги радиопередачи в Ленинграде прерывали и включали метроном. В этот же раз передачу не прервали, симфония продолжалась.
Никогда не забуду, что я чувствовал и думал в те минуты. Над головой со свистом летели снаряды за Обводный, другие с грохотом падали и рвались поблизости, с противным воем разлетались в стороны, ударяясь о камни, железные осколки. А из репродукторов вырывалась музыка, неистовая жестокая музыка – шествие злой и могучей силы под непрерывную дробь барабанов. Дьявольская сила неумолимо надвигалась, подминая под себя всё живое и разумное. А тут ещё ветер… День был жаркий, пыльный. Ветер на куски рвал музыку, бросал её на камни баррикады, усиливая впечатление тревоги. Я был потрясён, ощущал лихорадочный озноб и только, помню бормотал: «Вот этот Ленинград! Вот что такое Ленинград!»
Скоро немцы перенесли огонь ближе к центру города, на моём пути стало безопасно, и я пошёл своим маршрутом. Шёл, однако же, недолго. Минут через десять Московское шоссе опять оказалось под артиллерийским ураганным огнём. Снова надо укрываться.
Зашёл под каменную арку смежных домов и тут увидел женщину. Типичная ленинградка, худощавая, высокая, работница оборонного завода, до войны преподавала в институте. Сейчас возвращается с огорода, у ног её - плетёная кошёлка, в ней – морковка и молодой, ещё не заклубившийся кочан капусты. Женщина, мне показалось, совсем не обращала внимания на разрывы снарядов, она внимательно слушала музыку.
Теперь передавали другую часть симфонии – светлую, бодрую и в тоже время гневную.
Женщина спросила:
-Симфонию понимаете, товарищ младший политрук?
-Немного, - ответил я.
-Ну и как, по-вашему?
-По-моему, хорошо.
-Это не только хорошо, замечательно.- Помолчала,посмотрела на тротуар, он был жестоко поцарапан осколками, глубоко вздохнула:
-Эх, немцы, немцы!
-Что – немцы?
-Соотечественники Баха, Бетховена, Брамса…- Замолчала.И молча с минуту или две. – Я вот первый раз слушаю эту симфонию. И знаете, что думаю? Думаю, не возьмут нас немцы.
Ни за что не возьмут. До этого часа, бывало, сомневалась: всё, мол,
на войне возможно – и победа, и позор. Кто его знает, как обернётся дело. Теперь – не сомневаюсь. Теперь вот сердцем чувствую: не возьмут, проклятые! Вы меня поняли, товарищ политрук?
-Понял.
Я и в самом деле отлично её понял.
Мы в молчании дослушали симфонию, а когда обстрел прекратился, попрощались и разошлись.
Было воскресенье.
Да, было воскресенье, жаркое утро в июле сорок третьего года, когда я пришел на Невский навестить жену приятеля-однополчанина. У меня был выходной, а приятелю, старшему лейтенанту Никодимову, отлучиться в этот день не разрешили, хотя накануне он и известил жену, что приедет непременно: обещали отпустить. Она его ждала. Но когда открыла дверь и увидела меня, совершенно незнакомого ей человека, сильно испугалась, тотчас побледнела.
- Что-нибудь случилось? С Никодимовым, да?
Я, как сумел, успокоил ее и сказал, что Никодимова не отпустили. Солнечный день, ожидаются налеты авиации, Никодимов должен быть на месте.
- Ну хорошо. В таком случае я тоже отправлюсь на работу. Отпросилась ради встречи. А коль встречи не будет… вы проводите меня? До трамвайной остановки.
Я согласился проводить. Она быстро собралась, сменила голубое праздничное платье на военную форму капитана медицинской службы, и скоро мы пошли. Пока шли, она сказала, что работает в госпитале на Васильевском острове, заведует отделением. Не была в своей квартире три недели: вчера вечером приехала и опять вот уезжает.
- Знаете, быть одной, даже дома у себя, не хочется. Одной невыносимою
Дочь, девятнадцатилетняя Аленка, эвакуирована в Вологду. С мужем не встречалась почти три недели. Собственно, дома тогда и бывает, когда приезжает Никодимов. К ней в госпиталь он приезжать не хочет.
- Так вот почему-то и не хочет. Почему - не знаю.
«Не могу спокойно смотреть на инвалидов и калек, - говорил мне Никодимов. – Особенно когда они стонут. Мутится в голове.» в последнюю встречу он показался ей бледным, похудевшим.
- Что там у вас происходит? Кормят теперь хорошо, а Коля почему-то похудел.
- Сказал – работы много.
- У кого ее мало сейчас! У нас в госпитале врачи отдыхают по шесть часов в сутки, не больше. А у нее самое страстное желание сейчас – хоть однажды выспаться по-настоящему. Мило улыбнулась. – Не удастся, наверное, до победы. Победим и выспимся. Ведь победим?
- Победим, конечно.
Так подошли к трамвайной остановке. Она подала мне руку, дружески шепнула: «Благодарю» и вошла в вагон.
А минуты через две начался обстрел. Как всегда, неожиданный, бессмысленный. Тяжелый снаряд с жутким треском раскололся на соседней остановке. Туда только что подошел трамвай. Одним снарядом было убито около пятидесяти и ранено более восьмидесяти человек. Погибла и жена Никодимова - Вера Андриановна.
Юрилина Зинаида Николаевна – ветеран Великой Отечественной войны и ветеран педагогического труда Шиловской средней школы №1. Родилась в селе Аладино, Сасовского района, Рязанской области, 22 сентября 1919 г. Вскоре семья переехала в Шилово и в 1927 году Зинаида Николаевна пошла учиться в Шиловскую среднюю школу №1, которую окончила в 1938 году. Училась в Спасском педагогическом училище, закончив которое, начала работать библиотекарем нашей школы. Учителем начальных классов Юрилина З.Н. стала работать с 1941 года. Годы войны запомнились на всю жизнь. Страшно было смотреть на безрадостные, истощенные, несчастные лица учеников.
Ученики и учителя нашей школы много работали, готовя классные комнаты под госпиталь: отмывали, белили, красили. Потом принимали раненых, смотреть на них было невозможно. Но Зинаида Николаевна вместе со своими учениками навещала раненых, они приносили им подарки, выступали с концертами.
Все взрослое население страны было мобилизовано на работы, в том числе и учителя. Зинаида Николаевна Юрилина и ее коллеги – учителя грузили дрова, летом и осенью работали на полях колхозов, убирали хлеб, рыли окопы, а зимой расчищали железнодорожные пути от заносов. Все учителя недоедали, а зачастую были и голодны, но работали из последних сил. Вот имена некоторых учителей: Татьяна Никандровна Кремнева, Дина Григорьевна Левитанус, Клавдия Владимировна Московкина, Екатерина Ивановна Анашкина, Валентина Николаевна.