— Ах, Вальборг!.. Меня мало трогает, что он думает, — возразил Гарри. — Он просто дерзкий выскочка. Мы с Хуанитой считаем, что он поднял слишком большой шум вокруг этого тенниса.
— Но ведь вы просили его все подготовить.
— Это-то так, но я не люблю его. Скажите, пожалуйста, какое самолюбие! Одевается, как актеришка из какой-нибудь комедии. Да он и вправду похож на актера, а сам всего-навсего мальчишка-швед с обыкновенной фермы! Впрочем, все эти шведы и немцы толстокожи, как носороги.
— Но я говорю вам, что он обижен!
— Хорошо… Я не думаю, чтобы я был обязан утешать его. Ну, я дам ему сигару. Он…
Хуанита облизывала губы и пристально смотрела на Кэрол. Она прервала мужа:
— Да, я думаю, Гарри должен уладить с ним это дело. Ведь он вам нравится, Кэрол?
Боязливое чувство настороженности охватило Кэрол.
— Нравится? Мне? Вот уж не думала об этом! Просто мне кажется, что он очень приличный молодой человек. Я убедилась в этом, когда он с таким усердием хлопотал об устройстве соревнозаний. По-моему, стыдно было обойтись с ним так дурно.
— Может быть, вы и правы, — пробормотал Гарри.
В эту минуту из-за угла показался Кенникот, который тащил за медный наконечник красный садовый шланг, и Хэйдок с облегчением заорал:
— Что это вы затеяли, доктор?
Кенникот потер подбородок и принялся подробно объяснять, что он затеял:
— Мне показалось, что трава пошла бурыми пятнами, и вот я думаю полить ее.
Гарри согласился, что это великолепная идея. Хуанита мило болтала и, прикрывшись любезной улыбкой, как золоченой ширмой, следила за лицом Кэрол.
IV
Кэрол хотела видеть Эрика. Ей так нужен был товарищ для игр! Однако у нее больше не было такого убедительного повода, как утюжка брюк Кенникота. Осмотрев все три пары, она с разочарованием убедилась, что у них безукоризненный вид. Вероятно, она ничего не предприняла бы, если бы случайно не увидела, что Нэт Хикс заседает в бильярдной. Эрик был один!
Она полетела к портняжной мастерской и впорхнула в душное, жаркое помещение с брезгливостью колибри, садящегося на засохшую тигровую лилию. И, лишь очутившись внутри, придумала оправдание для своего визита.
Эрик был в задней комнате. Он сидел, поджав под себя ноги, на длинном столе и шил жилетку. Но у него был такой вид, словно он занимался этим странным делом только ради развлечения.
— Добрый день! Мне пришло в голову: не можете ли вы придумать мне спортивный костюм? — запыхавшись, выговорила Кэрол.
Он поглядел на нее:
— Нет, не хочу! Боже мой! С вами я не хочу быть портным.
— Ну-ну, Эрик! — В ее тоне звучал мягкий материнский упрек.
Ей вдруг стало ясно, что костюм ей вовсе не нужен и что ей трудно было бы оправдать этот заказ перед Кенникотом.
Эрик спрыгнул со стола.
— Я хочу показать вам кое-что.
Он порылся в конторке, где Нэт Хикс держал счета, пуговицы, катушки, пряжки, изрезанный нитками воск, ружейные патроны, образчики парчи для жилетов «фантазия», мотовильца для удочек, порнографические открытки и обрезки холста. Вытащив оттуда запачканный кусок бристольского картона, он с волнением подал его Кэрол. Это был эскиз платья. Нарисован он был неважно. Слишком вычурно. На заднем плане были смешные низенькие колонны. Но фасон был нов и оригинален: на спине от низко опущенной талии до нитки черных бус на шее шла треугольная вставка.
— Удивительно! То-то миссис Кларк пришла бы в негодование!
— Да, наверно!
— Вам нужно рисовать смелее.
— Я, наверно, не смогу. Я взялся за это дело слишком поздно. Но, послушайте, знаете, что я делал эти две недели? Я прочел почти всю латинскую грамматику и около двадцати страниц из Цезаря.
— Великолепно! Вы молодец — обходитесь без учителя.
— Вы моя учительница!
В его голосе появился опасный, слишком интимный оттенок. Он взволновал и задел Кэрол. Отвернувшись, она стала смотреть в заднее окно, разглядывая этот типичный центр типичного квартала Главной улицы — вид, скрытый от случайного пешехода. Задние стены крупнейших городских торговых заведений окружали четырехугольное пространство, запущенное, грязное и бесконечно унылое. С фасада бакалейная Хоуленда и Гулда была вполне прилична, но позади к ней примыкал сарай из почернелых от непогоды сосновых досок с толевой крышей — шаткая, сомнительная постройка, за которой виднелась куча золы, поломанные ящики, вороха упаковочных стружек, измятые куски картона, разбитые бутылки из-под маслин, гнилые фрукты и полуразложившиеся, сморщенные, изъязвленные картофелины. Черные железные ставни придавали мрачный вид задней стороне галантерейного магазина. Под ним валялась груда когда-то блестящих красных картонок, теперь размокших и слипшихся от недавнего дождя.
Если смотреть с Главной улицы, мясная лавка Олсена и Мак-Гайра имела вполне опрятный и добродетельный вид: кафельный прилавок, свежие опилки на полу, аккуратные куски телячьей туши на крюках. Но теперь Кэрол видела заднее помещение и в нем самодельный холодильник, желтый, измазанный жиром. Приказчик в переднике с пятнами засохшей крови доставал оттуда твердую глыбу мяса.
Позади закусочной Билли повар в фартуке, который некогда был белым, курил трубку и сплевывал в живую кучу кишевших липких мух. В центре квартала помещалась конюшня для трех лошаденок возчика, а рядом с ней — навозная куча.
Задний фасад банка Эзры Стоубоди был выбелен, под ним тянулись бетонный тротуар и полоска травы. Но окно было забрано решеткой, и за прутьями Кэрол видела Уиллиса Вудфорда, корпевшего над цифрами в огромных книгах. Он поднял голову, судорожно потер глаза и вновь погрузился в беспредельность цифр.
Задворки других помещении представляли собой такую же импрессионистскую картину: хаотические груды отбросов на фоне грязно-серых и блекло-бурых тонов.
«У меня роман на задворках, и с кем? С бродячим портным!..»
Чтобы не жалеть себя, она поставила себя в положение Эрика. Повернувшись к нему, она с возмущением сказала:
— Какая безобразная картина у вас перед глазами!
— Там, за окном? — задумчиво спросил он. — Я не обращаю на это внимания. Я стараюсь смотреть в глубь вещей. Конечно, это не так легко!
— Да… Однако я спешу…
Идя домой и вовсе не спеша, она вспоминала, как ее отец однажды сказал серьезной десятилетней девочке Кэрол: «Милая моя, только дурак не ценит красивого переплета книги, но дважды дурак тот, кто в книге интересуется только переплетом».
Ее встревожила эта внезапная мысль об отце, встревожила тем, что в этом мальчугане с льняными волосами она узнала седого сдержанного судью, чей образ воплощал для нее высшую любовь и высшее понимание. Нет, нет! Что за вздор! При чем тут этот мальчик? А все-таки…. Но это смешно… Одно было несомненно: в Уиле Кенникоте не было ничего, что напоминало бы образ ее любимого отца.
V
Кэрол сама удивлялась тому, что стала так часто петь и находить во всем столько приятного: в свете фонаря за деревьями прохладным вечером, в луче солнца на бурой стене дома, в утреннем чириканье воробьев, в черных покатых крышах, посеребренных месяцем. Милые вещи, милые, уютные мелочи и милые места — заросшее златоцветом поле, пастбище у ручья и… вдруг сразу стало столько милых людей! Вайда была снисходительна к Кэрол на курсах медицинских сестер; миссис Дэйв Дайер льстила ей расспросами о здоровье, о мальчике, о кухне и интересовалась ее мнениями о войне.
Миссис Дайер, по-видимому, не разделяла общего предубеждения против Эрика. «Он миловидный мальчуган. Надо как-нибудь взять его с собой на пикник». Неожиданно Дэйв Дайер тоже стал благоволить к нему. Этот маленький скупой балагур питал смутное почтение ко всему, что ему казалось утонченным или глубокомысленным. Он возражал Гарри Хэйдоку на его насмешки: «Ладно, хватит! «Елизавета» любит пофрантить, это правда, но он умница. Да еще не забудьте вот что: я как-то всех спрашивал, где находится эта самая Украина, и только он сумел мне ответить! А что за беда в том, что он вежлив? Черт возьми, Гарри, вежливость не грех! Многие очень дельные люди вежливы почти что как женщины».
Кэрол поймала себя на мысли: «Как дружно живет наш городок!» И тут же остановилась в испуге: «Неужели я готова влюбиться в этого мальчугана? Смешно! Просто он интересует меня! Я хотела бы помочь ему пробиться».
Но, обмахивая пыль в гостиной, пришивая к воротнику ленточку, купая Хью, она представляла себе, как она и некий художник — неведомый и ускользающий Аполлон — строят дом в Беркшире или в Виргинии; торжествуя, покупают кресло на его первый заработок; читают вместе стихи и часто серьезно беседуют о рабочем вопросе; рано вскакивают по воскресеньям с постели, чтобы погулять и поболтать за бутербродами над озером, — Кенникот на прогулках только зевал. Хью тоже фигурировал в этих картинах и обожал молодого художника, строившего для него замки из стульев и ковров. А если она не грезила, то размышляла о том, что она могла бы сделать для Эрика, и поневоле должна была признать, что идеальный худож: ник ее грез во многом и есть Эрик.
В ужасе она старалась быть внимательной к Кенникоту и выбирала для этого такое время, когда он хотел посидеть один и почитать газету.
VI
Кэрол нужны были новые платья. Кенникот обещал:
— Осенью съездим в Миннеаполис и Сент-Пол, у нас будет много времени, и ты накупишь себе тряпок.
Но, осматривая свой гардероб, она швырнула на пол старое черное бархатное платье и воскликнула:
— Какой хлам! Все мои вещи прямо расползаются по швам!
В городе появилась новая портниха и модистка, миссис Свифтуэйт. Говорили, что в отношении мужчин она придерживается не слишком строгих правил и не прочь отбить у кого-нибудь законного мужа; что если существовал какой-нибудь мистер Свифтуэйт, то странно, что никто ничего не слыхал о нем. Но она сделала Рите Гулд замечательное кисейное платье и шляпку к нему — такие, что «прямо не описать словами», и с тех пор дамы стали посещать миссис Свифтуэйт в ее квартире в старом доме Льюка Доусона на Флорал-авеню. Они входили осторожно, стреляя глазами по сторонам, и держались с преувеличенной вежливостью.
Без всякой моральной подготовки, обычно предшествующей в Гофер-Прери покупке обновок, Кэрол явилась к миссис Свифтуэйт и сказала:
— Я хотела бы выбрать шляпу и, может быть, блузку.
Миссис Свифтуэйт плавно скользила среди манекенов и подставок для шляп по мрачной старой гостиной, которой она попыталась придать шикарный вид с помощью трюмо, обложек модных журналов и тусклых французских гравюр. Она достала маленькую черную с красным шляпу и вкрадчиво начала:
— Я уверена, что эта шляпа вам чрезвычайно понравится.
«Она пестра и провинциальна», — подумала Кэрол, вслух же сказала:
— Кажется, она мне не пойдет.
— Это — лучшее, что я могу предложить, и я уверена, что вы останетесь довольны. Шикарная вещь! Будьте добры примерить! — еще более вкрадчиво продолжала миссис Свифтуэйт.
Кэрол присматривалась к этой женщине. Она вся была фальшива, как стекло, подделанное под бриллиант. Стараясь разыгрывать столичную даму, она казалась еще более провинциальной. Строгая блузка с высоким воротом и рядом мелких черных пуговок шла к ее худой, плоскогрудой фигуре, но клетчатая юбка была слишком криклива, щеки слишком нарумянены и губы слишком накрашены. Перед Кэрол был превосходный образец невежественной сорокалетней «разводки», которая стремится выглядеть тридцатилетней, умной и обворожительной.
Кэрол снисходительно примерила шляпу. Потом сняла ее, покачала головой и с любезной улыбкой, с какой обращаются к людям низшего положения, объяснила:
— Боюсь, что эта шляпа мне не подойдет, хотя она очень мила для такого маленького города.
— Но это точная копия нью-йоркских!
— Да, но…
— Смею вас уверить, я хорошо знаю нью-йоркские моды. Я жила в Нью-Йорке несколько лет и почти год в Экроне.
— В самом деле?
Кэрол вежливо откланялась и, огорченная, вернулась домой. Она подумала, что, может быть, она сама так же смешна, как миссис Свифтуэйт. Она надела пенсне, которое Кенникот недавно прописал ей для чтения, и посмотрела счет от бакалейщика. Потом поспешно пошла в свою комнату к зеркалу. Она была в скверном настроении и презирала себя. И вот что она увидела в зеркале. Аккуратное пенсне без оправы. Черные волосы, забранные под лиловую соломенную шляпу, которая подошла бы старой деве. Прозрачные, бескровные щеки. Тонкий нос. Мягкий рот и подбородок. Скромная вуалевая блузка с кружевами у шеи. Девическая нежность и застенчивость — ни намека на веселость, ничего, что напоминало бы о городском шуме, о музыке, о веселом смехе.
«Я превратилась в настоящую, типичную провинциалку. Скромную, нравственную, благополучную, оберегаемую от жизни. Провинциальная дама! Яд провинции, провинциальная добродетель. Волосы скручены как попало! Что Эрик нашел в этой замужней старой деве? А я нравлюсь ему! Потому что я единственная женщина, которая к нему хорошо относится. Скоро ли он разочаруется во мне?.. Я сама разочаровалась в себе… Неужели я так стара, как… как полагается в мои лета?..
Нет, я не стара! Я просто стала небрежна. Одеваюсь, как старая дева. Надо выбросить все, что я ношу. Черные волосы и бледные щеки — к ним подойдет костюм испанской танцовщицы: роза за ухом, красная мантилья через плечо, другое обнажено…»
Она схватила губочку, нарумянила щеки, до боли натерла губы кармином, порывисто расстегнула ворот и стала, подбоченившись, как танцуют фанданго. Но тут же опустила худые руки и покачала головой. «Сердце не танцует!» — сказала она. Застегивая блузку, она покраснела.
«Во всяком случае, я изящнее Ферн Маллинз…
Боже мой! Когда я приехала сюда из Сент-Пола, девчонки подражали мне. Теперь я сама пытаюсь подражать девчонке из того же Сент-Пола».
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
I
Как-то в субботу утром в начале сентября Ферн Маллинз вбежала и крикнула Кэрол:
— Во вторник начинаются занятия! Я должна еще раз покутить, прежде чем посадят под замок. Устроим сегодня пикник на озере. Поедем, миссис Кенникот! Может быть, и доктор согласится? Сай Богарт хочет поехать; он еще мальчуган, но очень живой.
— Кажется, доктор занят, — степенно ответила Кэрол. — Он говорил, что его вызывают за город. Но я охотно поеду.
— Вот и чудесно! Кого бы еще взять?
— Пригласите миссис Дайер, как солидную даму, она очень милая. Может быть, поедет и Дэйв, если освободится в магазине.
— А Эрик Вальборг? По-моему, он гораздо шикарнее здешних городских молодых людей. Вам он, кажется, нравится?
Таким образом, благопристойный пикник в составе Кэрол, Ферн, Эрика, Сая Богарта и четы Дайеров был намечен и утвержден.
Они поехали в березовую рощу на южный берег озера Минимеши. Дэйв Дайер паясничал напропалую. Он лаял, приплясывал, надевал шляпу Кэрол, спустил за шиворот Ферн муравья, во время купания (женщины скромно переодевались в автомобиле, опустив занавески, а мужчины разоблачались за кустами, восклицая: «Только бы не уколоться об ядовитый шип!») брызгал на всех водой и нырял, стараясь поймать свою жену за ногу. Он заразил и других. Эрик показал античный танец, который видел в каком-то варьете, а когда все уселись за еду вокруг разостланного на траве пледа, Сай взобрался на дерево и начал бросаться желудями.
Но Кэрол не могла веселиться.
Она причесалась на пробор, надела матросскую блузку с большим синим бантом, короткую полотняную юбку, белые парусиновые туфли и очень помолодела. Зеркало заверило ее, что она выглядит точно так же, как в колледже, что шея у нее гладкая, а ключицы едва выступают. И все-таки она была подавлена. Во время купания она наслаждалась свежестью воды, но ее сердили шалости Сая и непомерная резвость Дэйва. Танец Эрика ей понравился. У него не могло быть дурного вкуса, как у Сая или Дэйва. Она ждала, когда он подойдет к ней. Но он держался в стороне. Своей жизнерадостностью он, по-видимому, завоевал симпатии Дайеров. Мод наблюдала за ним и после еды крикнула ему:
— Подите сюда и садитесь возле меня, гадкий мальчик!
Кэрол стало больно, когда она увидела, с какой готовностью он стал «гадким мальчиком», подсел к Дайерам и с жаром принял участие в не особенно умной игре, состоявшей в том, что Мод, Дэйв, Сай и он хватали друг у друга с тарелок ломтики холодного языка. Мод, казалось, немного опьянела от купания. Она заявила во всеуслышание, что доктор Кенникот очень помог ей, назначив диету, но уже одному Эрику вполголоса она поведала о том, как она необычайно впечатлительна, как страдает от каждого резкого слова и нуждается в мягких и внимательных друзьях.
Эрик был мягок и внимателен.
Кэрол говорила себе: «У меня много недостатков, но я не ревнива. Я люблю Мод, она очень мила. Но не слишком ли она гонится за мужским вниманием? Замужняя женщина заигрывает с Эриком!.. Да… Смотрит на него так томно и мечтательно. Безобразие!»
Сай Богарт разлегся между корней большой березы; он курил трубку и поддразнивал Ферн, уверяя, что через неделю, когда он опять будет школьником, а она — его учительницей, он будет подмигивать ей в классе. Мод Дайер предложила Эрику пойти на отмель полюбоваться «прелестными маленькими пескариками». Кэрол осталась в обществе Дэйва, который старался занимать ее смешными рассказами о пристрастии Эллы Стоубоди к шоколадному драже. Кэрол видела, как Мод, чтобы не поскользнуться, опиралась рукой на плечо Эрика.
«Безобразие!» — опять подумала она.
Сан Богарт накрыл своей красной лапой нервную руку Ферн, и когда она, немного рассердившись, вскочила и крикнула: «Пустите, говорят вам!», — он ухмыльнулся и помахал своей трубкой, этакий неуклюжий двадцатилетний сатир.
«Безобразие!»
Когда Мод и Эрик вернулись и группировка изменилась, Эрик шепнул Кэрол:
— На берегу есть лодка. Давайте улизнем и покатаемся.
— Что подумают остальные? — встревожилась она.
Мод Дайер устремила на Эрика влажный, собственнический взгляд.
— Пойдем! — сказала Кэрол.
С деланной развязностью она крикнула остальным:
— Прощайте все! Мы пошлем вам радиограмму из Китая!
Когда весла ритмично заскрипели и заплескались, когда Кэрол увидела, что плывет по призрачной нежно-серой поверхности, над которой разливается бледный закат, досада на Сая и Мод куда-то улетела. Эрик гордо улыбался своей спутнице. Он сидел без пиджака, в тонкой белой рубашке. Кэрол смотрела на него и чувствовала, что с ней мужчина, видела мужественные очертания его тела, узкие бедра, ту легкость, с какой он греб. Они разговаривали о библиотеке, о кинокартинах. Он мурлыкал, а она тихо подпевала: «Плыви, моя гондола». Дрожь ветра пробежала по агатовому озеру. Всколыхнувшаяся вода была похожа на панцирь из вороненой стали. Ветер обвевал лодку прохладной струей. Кэрол прикрыла воротником матроски обнаженную шею.
— Свежеет! Пожалуй, надо вернуться, — сказала она.
— Не стоит так скоро возвращаться к ним. Они начнут острить… Будем держаться у берега.
— Но вы сами любите острить. Вы с Мод отлично развлекались.
— Ну вот! Мы только прошлись по берегу и говорили о рыбной ловле.
Она почувствовала облегчение и угрызения совести перед своей приятельницей Мод.
— Понятно. Я ведь пошутила!
— Знаете что, причалим здесь, посидим на берегу — этот орешник защитит нас от ветра — и посмотрим на закат. Озеро-как расплавленный свинец. Только минутку! Мы оба ведь не хотим возвращаться и слушать их разговоры.
— Да, но…
Кэрол молчала, пока он усиленно греб к берегу. Киль зашуршал по камешкам. Эрик стоял на переднем сиденье и протягивал ей руку. Они были одни среди тишины и тихого плеска озера. Она медленно встала, медленно перешагнула через воду на дне старой лодки. Доверчиво взяла его руку. Молча сидели они на стволе старого дерева в золотисто-алых сумерках, говоривших о том, что пришла осень. Листья лип трепетали над ними.
— Хорошо бы… Вам все еще холодно? — шепнул он.
— Чуть-чуть! — Она дрожала, но не от холода.
— Хорошо бы зарыться вон в те листья, лежать и смотреть в темноту.
— Да, хорошо бы.
Она ответила так, будто они молчаливо условились не понимать этого дословно.
— Поэты говорили: «Смуглая нимфа и фавн».
— Нет. Я больше не гожусь в нимфы. Я слишком стара… Эрик, я и вправду старая? Поблекшая провинциалка?
— Да что вы! Вы моложе всех… У вас глаза девочки. Они у вас такие, словно… словно вы всему верите! Даже когда поучаете меня, я чувствую себя на тысячу лет старше вас.
— Вы моложе меня на четыре или на пять лет.
— Все равно! У вас такие невинные глаза и такие нежные щеки… Это глупо, но, глядя на вас, мне иногда хочется плакать: вы так беспомощны. А мне хотелось бы защитить вас… только жаль, не от чего!
— Я молода? Правда? Честное слово!
Она впала на миг в тот детский шутливо-просительный тон, каким говорят иногда даже самые серьезные женщины, если мужчина, чье общество им приятно, обращается с ними, как с маленькими. Детские нотки в голосе, по-детски надутые губы, робко поднятое вверх лицо.
— Ну, конечно!
— Как мило, что вы в это верите! Уи… Эрик!
— Мы будем встречаться с вами? Часто?
— Может быть.
— Вам в самом деле было бы приятно зарыться в эти листья и смотреть, как звезды проходят над головой?
— Я думаю, лучше посидеть так.
Он сжал ее пальцы.
— Да… Эрик, нам пора назад.
— Почему?
— Сейчас, пожалуй, поздновато разъяснять вам такие понятия, как приличия и пристойность.
— Я знаю. Пора. Но вы все-таки рады, что мы убежали?
— Да.
Она чувствовала себя спокойно и совсем просто. Но она встала.
Он решительно обнял ее за талию. Она не противилась. Ей было все равно. В эту минуту он не был для нее ни деревенским портным, ни будущим художником, ни осложнением в жизни, ни источником опасности. Он был он, и в нем самом, в исходившей от него силе она находила безотчетное умиротворение. Вблизи она как-то по-новому видела его голову: последние лучи очертили линию его шеи, плоские, слегка румяные щеки, профиль носа, впадины висков. Кэрол и Эрик пошли назад — не робкие, смущенные любовники, а хорошие товарищи. Он поднял ее и перенес в лодку.
Пока он греб, она с жаром говорила:
— Эрик, вы должны работать! Вы должны добиться успеха. У вас отняли ваше царство. Отвоюйте его! Пройдите хотя бы заочный курс рисования. Такие курсы сами по себе, может быть, мало что дают, но это побудит вас рисовать и…
Когда они подходили к биваку, она спохватилась, что уже темно и, стало быть, они отсутствовали долго.
«Что скажут остальные?»-спрашивала себя она.
Их приветствовали неизбежным градом острот и шутливых упреков: «Где это вы пропадали, черт возьми?» «Недурная парочка, нечего сказать!» У Эрика и Кэрол был смущенный вид. Они отшучивались, но не слишком удачно. Всю дорогу домой Кэрол было не по себе. Один раз Сай позволил себе подмигнуть ей. Этот Сан, который еще мальчишкой подглядывал за ней с чердака сарая, смел смотреть на нее как на равную: мы, мол, все одинаково хороши. Она то сердилась, то приходила в ужас, то ликовала и была уверена, что Кенникот по лицу сразу догадается о ее похождениях.
Со смущенно-вызывающим видом вошла она в дом.
Муж, дремавший под лампой, приветствовал ее:
— Ну что, хорошо провела время?
Она не могла отвечать. Он поглядел на нее, но без всякой тревоги. Потом начал заводить часы, зевнул и произнес стереотипную фразу:
— Нн-ну?.. Пожалуй, пора идти спать.
И это все. Но она не почувствовала никакой радости. Она была, пожалуй, даже разочарована.
II
На следующий день зашла миссис Богарт. У нее был вид озабоченной курицы, занятой склевыванием крошек. Улыбалась она слишком уж благодушно. И сразу принялась клевать крошки:
— Сай говорит, что вчерашний пикник прошел очень весело. Хорошо было?
— О, да! Мы с Саем плавали наперегонки. Но он сразу же обогнал меня. Он очень сильный.
— Бедный мальчик, он так рвется на войну, но вот никак…. А этот Эрик Вальборг, кажется, тоже был там?
— Да.
— По-моему, он очень красивый молодой человек и, говорят, дельный. Он вам нравится?
— Он очень благовоспитан.
— Сай говорит, что вы с ним катались на лодке. Вот уж, верно, была приятная прогулка!
— Да, только, к сожалению, я не могла заставить мистера Вальборга разговаривать. Я хотела спросить его про костюм, который мистер Хикс шьет моему мужу. Но он все время пел. Конечно, было все-таки приятно с песней скользить по воде… Такое безмятежное и невинное чувство! Не кажется ли вам, миссис Богарт, что у нас так возмутительно мало времени посвящают подобным чистым и здоровым развлечениям — куда меньше, чем гнусным сплетням?
— Да… да…
Миссис Богарт говорила рассеянно. Чепчик у нее съехал набок, и вся она была невыразимо неряшлива. Кэрол смотрела на нее с презрением и чувствовала, что наконец готова восстать против всех этих бессчетных ловушек. Когда старуха начала снова закидывать удочку: «Будете еще устраивать пикники?» — Кэрол воскликнула:
— Не имею ни малейшего понятия! Ах., как будто Хью плачет? Я должна бежать к нему.
Но наверху она вспомнила, что миссис Богарт видела, как она шла с Эриком, возвращаясь в город после прогулки по железнодорожному полотну. Эта мысль обдала ее холодом, на душе стало тревожно.
Через два дня у «Веселых семнадцати» она изливалась в дружеских чувствах перед Мод Дайер и Хуанитой Хэйдок. Она воображала, что все следят за ней, хотя и не была уверена в этом, а в редкие минуты прилива сил думала об этом с равнодушным презрением. Теперь она могла восставать против всеобщего любопытства, так как у нее было что-то, пусть весьма неопределенное, ради чего стоило восставать.
Чтобы спасаться бегством, нужно, чтоб было не только откуда бежать, но и куда бежать. Кэрол знала, что с радостью покинула бы Гофер-Прери, покинула бы Главную улицу и все, что с ней связано, но раньше у нее не было осознанной цели. Теперь такая цель появилась. Этой целью не был ни Эрик Вальборг, ни любовь к нему. Кэрол продолжала уверять себя, что не любит его, а только «расположена к нему и желает ему успеха». Но в нем она нашла молодость, которой так жаждала, и узнала, что молодость приемлет ее. Не к Эрику стремилась она, а к жизнерадостной юности вообще — в классных комнатах и студиях, в конторах и на митингах протеста против всего современного порядка. Но эта «жизнерадостная юность вообще» была очень похожа на Эрика!
Всю неделю думала она о том, что хотела бы ему сказать. О высоких, благородных вещах. Она стала понимать, что без него чувствует себя одинокой. Тогда она испугалась.
В следующий раз она увидела его на трапезе в баптистской церкви через неделю после пикника. Она отправилась туда с мужем и тетушкой Бесси. Столы на козлах, покрытые клеенкой, были расставлены в подвале церкви. Эрик помогал Миртл Кэсс разливать кофе, которое разносили дамы, взявшие на себя обязанности официанток. Конгрегация отбросила свое благочиние. Под столами копошились дети, а церковный староста Пирсон громовым голосом приветствовал входящих женщин.
— Где же брат Джонс, сестра, где же брат Джонс? Не будет сегодня с нами? Так… Попросите у сестры Перри тарелку, и пусть она вам наложит побольше устричного паштета!
Эрик участвовал в общей суете. Смеялся с Миртл, толкал ее под локоть, когда она наливала кофе, шутливо отвешивал глубокие поклоны подходившим за чашками официанткам. Миртл была совершенно очарована им. Сидя в другом конце комнаты — матрона среди других матрон, — Кэрол наблюдала за Миртл, ненавидела ее и ловила себя на этом.
«Ревновать к туполицей провинциальной девчонке!» Но это не помогало. Она негодовала. Во все глаза глядела на неловкие выходки Эрика, на его «срывы», как она их называла. Когда он с подчеркнутым пылом — как русский плясун — обхаживал старосту Пирсона, а тот презрительно усмехался, Кэрол страдала. Когда, пытаясь занять разговором трех девушек сразу, он уронил чашку и как-то по-женски вскрикнул: «Боже мой!» — она с болью заметила, как презрительно переглянулись девушки.
Потом раздражение против него сменилось состраданием, когда она увидела, как его глаза молят всех о доброжелательности. Она поняла, как несправедливо она судит. На пикнике она вообразила, что Мод Дайер поглядывает на Эрика слишком умильно. И она говорила себе: «Терпеть не могу замужних женщин, которые распускаются и накидываются на мальчиков!» Но на этом ужине Мод помогала прислуживать; она сновала взад и вперед, разнося кекс и угождая старухам, а на Эрика не обращала внимания. Когда пришел ее черед ужинать, она подсела к Кенникотам. Как смешно было предполагать в Мод какие-нибудь амурные намерения: ведь вместо всех городских красавцев она предпочла беседовать с самым благонравным мужчиной — Кенникотом.
Взглянув снова на Эрика, Кэрол поймала на себе взор миссис Богарт. Ей стало жутко от сознания, что у миссис Богарт есть теперь повод шпионить за ней.
«Что со мной? Неужели я влюблена в Эрика? Неверная жена? Я? Я хочу молодости, а не его! Но я не хочу, чтобы эта жажда молодости разбила мою жизнь. С этим надо покончить, и поскорей!»
На обратном пути она сказала Кенникоту:
— Уил! Я хочу уехать на несколько дней. Не хотел бы ты прокатиться в Чикаго?