Или
Меня зовут Виктория, и, несмотря на мое победоносное имя, я – грандиозная неудачница.
Никогда не думала, что моя первая в жизни книга начнется с таких слов. Да и вообще, что она начнется. Ведь писатель в нашей семье один. Был, по крайней мере. И это не я, а моя мама. Не знаю, где она сейчас. Может, пишет снова, а может, еще что-нибудь делает в своем любимом саду. Или, может, в любимом кабинете. Отчима тоже не видно нигде. Этот дом всегда такой пустой. Невозможно найти в нем людей. Кругом только цветы и камень, камень и цветы. Немного мебели, большие окна. Вид, правда, не совсем красивый, но мы и не в альпийской деревушке, чтобы ожидать заснеженного хвойного леса. Вообще, в этот дом мы переехали недавно и еще не успели как следует обжиться. Мне здесь то нравится, то нет. Нравится, что просторно, не нравится, что пусто. Нравится, что светло, не нравится, что ярко. Нравятся большие окна, но не нравится, что посторонние вечно глазеют на меня. Нравится, что можно спрятаться, не нравится, что можно потеряться. Нравится большая библиотека, не нравится, что книг в ней мало. В основном мамины, либо ее любимых писателей. Моих здесь нет. Можно было бы поставить их сюда, но…Да, так я и живу – в очаровательной невозможности своих предпочтений!
Где же эта мама ходит? Я вхожу в сад, делаю несколько шагов средь гербер. Дальше розы. Красивые, пышные, бархатистые, радуют глаз! Немного приторно пахнут, слаще обычного. Здесь есть розовые и красные. Хотя я бы предпочла белые. Мне нравится белый цвет. Я считаю белые цветы самыми красивыми, хотя черный тоже неплох. Что-то есть в сочетании белого и черного. Нет, не вся эта чушь про добро и зло или инь и ян. Скорее, что-нибудь более приземленное и тонкое, как зло и зло, показывающее себя добром. Одно породило другое. Помните Фауста? А, хотя, что вы можете помнить! Вы же только глупые цветы. Ай! Укололась о шип. Дурацкие розы!
Прошла ирисы, тюльпаны. Да, весна. Цветет все, а особенно, моя аллергия. Чувствует себя как нельзя лучше. Еще бы кошку сюда или пух! Красота. В этом мне тоже не повезло. Кажется, моя воспаленная слизистая родилась чуть раньше меня. Так и вижу ее: идет, хиленькая такая, мерзкая. Идет и собирает хронические. О, целый букет! Молодец, слизистая, умница! Захвати с собой бесполезные глаза. И горло, горло не забудь! Ведь ангиной я болею чуть реже, чем нашим чиновникам повышают зарплату. Но что-то я разворчалась.
Иду сквозь кусты шиповника к беседке. Ба! Кажется, вижу маму. Что же она делает? Не видно. Надо подойти ближе. Иду, все иду, а сад не кончается. Зато беседка становится отчетливее. Я вижу ее красивые зеленые оборки, кусты, цветущие, загромождающие ее почти полностью. И в ней – скамейка. Очень большая, сделана полукругом, как и сама беседка. Солнечные зайчики, проходя сквозь нее, образуют мерцающую сеточку. А внутри всего этого – она, моя мама. Она сидела, в уголке, такая незаметная, вся в тени. Ее можно было узнать только по подолу юбки-макси и дежурному блокноту, который она везде с собой носила и в который периодически записывала свои идеи для будущих произведений. Я крикнула: «Мама!», но она не отозвалась. Слух уже не тот. Тогда я просто подбежала к ней и запрыгнула на деревянный пол беседки.
- Мама! Привет.
Она нежно улыбнулась мне, и морщинки испещрили ее миловидное личико.
- Привет!
Она спросила меня что-то, и я ответила невпопад.
- Что ты такое снова пишешь?
- Ах, - она драматично закатила глаза, - ничего от тебя не скроешь! Ну совсем как маленький детектив.
- Нет, мам, я не героиня твоих романов! К тому же, совсем не маленькая! – похлопала себя по животу.
- Маленькая, конечно. Дитя совсем.
- Для родителей мы…
- …всегда дети.
Я села рядом с ней, все еще смотря в ее записи. Ужасный почерк, надо сказать! Разобрать его было так же тяжело, как и смысл того, о чем писала моя мама. В целом, ее книги были чем-то средним между любовными романами и хоррором. Перове - по жанру, второе – по впечатлениям. Как ни сяду прочесть: то кто-то лобзается, то она его теряет, то он понимает, что любит не ее, а деньги ее отца. Или вообще он – метросексуал, а она предпочитает низкоголосых двухметровых бруталов-здоровяков. Короче говоря, невозможно дочитать – сердце кровью обливается за героев этих невозможных историй. Они так страдают, так страдают, что пять страниц подряд плачут! Еще и по таким странным поводам.
Не удивительно, что моя мать не прославила свое имя на весь свет. Что, в принципе задевает меня, как дочь. Но радует, как человека, умеющего читать. Нет, вы не подумайте, что пишет она плохо – напротив: иногда уму непостижимо, откуда она берет эти кропотливые описания, эти переполненные эмоциями события, эти не угасающие чувства, эти костюмы, эти имена – загадка! Иногда, когда я пытаюсь выяснить для себя что-то, что мне в ней непонятно, я открываю любую ее книгу на случайной странице и читаю, пока что-нибудь не прояснится. Как правило, все становится еще более запутанным. Как-то раз мы с ней поссорились на почве ее попыток поговорить со мной о половом созревании, и я сделала то же самое, а мне попалась глава с описанием постельной сцены. Я прочитала все до конца, ужаснулась, еще раз поговорила с ней о том, почему мы потеем и поклялась никогда больше не открывать эту книгу вновь.
Сейчас вспомнила об этом и рассмеялась. Мама тоже улыбнулась. Сочла это подозрительным. На всякий случай ни о чем не думала. Потом она довольно быстро засобиралась и оставила меня. Стало совсем скучно. Не правда ли, иногда собираешься заговорить с человеком на разные темы, обдумываешь их, стараешься, по ночам не спишь, а как приходит время – опять молчишь, мнешься. Даже если этот важный человек – твоя собственная мать. Не знаю, почему с ней бывает нелегко порой. Вероятно, это может быть из-за разницы поколений. У нас немалый разрыв в возрасте. Мне часто хотелось, чтобы она была старше меня всего-то лет на двадцать, как у многих. Ну, пускай двадцать пять. Тогда мне было бы легче понять ее, а ей – меня. Но я не жалуюсь. Вот, например, мой отец старше меня всего то на шестнадцать лет: как говорится, во всем должна быть гармония. Уж он-то бы меня понял, еще как. Ведь когда я родилась, ему было столько же лет, сколько мне сейчас. Хоть мы и ни разу не виделись, я думаю, он – хороший парень. Все еще довольно молодой человек. Вполне вероятно, что своей внешностью я похожа на него, ибо определить явные черты сходства с матерью крайне проблематично. К тому же, когда человек ударяется, что называется в «мудрый возраст», его лицо совсем меняется. По крайней мере, я знаю, что от него мне достались тонкие, как сопли, и сухие, как солома, почти белые волосы. А, ну и кривые ноги. Например, у моей мамы всегда были пышные каштановые локоны чуть ниже плеча. И, до того как она немного располнела, у нее были самые стройные и красивые ноги, когда я когда-либо видела в своей жизни. И рост у меня папин: я выше мамы на голову, а ведь женское тело формируется до двадцати лет! Зато у меня ее глаза. Большие, гигантские, необъятные изумрудные глаза. Ну, про изумрудные, это я для красного словца. Вообще, иногда они становятся почти прозрачными в определенном освещении. Не знаю, почему. Отчим говорит, что мои глаза – это единственное привлекательное, что во мне есть. Мама редко с ним спорит, но я знаю, что в глубине души он считает меня очень хорошенькой, потому что всегда говорит, что «красота так и льется из тебя. В основном, внутренняя. Считает меня медузой, осел. Но мне нет дела до его насмешек. Он, наверное, неплохой, раз так о нас заботится. А до его насмешек мне нет дела. По крайней мере, это же не отец надо мной смеется, нет. Он бы говорил мне, какая я красивая каждый день. И называл бы меня своей принцессой, я точно знаю. Думаю, что однажды мы с ним встретимся. Может даже скоро. Я же взрослею. Интересно, знает ли он вообще о том, что я есть? Надеюсь, нет. Ах, как было бы печально знать родителю, что его чадо – неудачник в величайшей степени. Правда, моя мама как-то справляется.
Эти мысли поглотили меня с головой, что я и не сразу заметила, как начало темнеть. Конечно, никто не позвал бы меня домой и особо не беспокоился бы, но вот беда – у меня есть страх темноты. Даже не самой темноты, а того, что водится в ней – в этих чертогах. Еще один минус в том, что равно так же как я боюсь темноты, я люблю смотреть фильмы ужасов, и мое больное воображение, очевидно, не вполне справляется с этими двумя крайностями. В особенности, когда они встречаются.
Но и это не беда. Я беру себя в руки и уверенным шагом направляюсь к дому. Вот навстречу мне бежит огромный пес. Его зовут Амадей, но не в честь Моцарта. Просто, когда мне его купили, я не могла определиться, как хочу его назвать, поэтому попросила отчима открыть сборник имен и выбрать первое попавшееся. Он долго смеялся, когда выбрал Афанасия, но после того, как я объявила, что собаку будут звать Амадей, смеяться он почему-то перестал. А все случилось, когда я смотрела старый фильм, и главного героя там звали Амадей. Он был отрицательным персонажем, зато весьма очаровательным. Поэтому своего алабая я решила тоже так назвать. По большому счету, мне было все равно, как его назвать, лишь бы был.
Кроме него у меня было еще много разных животных, но только маленьких, и все они не успевали прожить и пары месяцев.
Например, у меня были аквариумные рыбки, которых мне купила мама. Аквариум был по размеру пропорционален размеру той комнаты, которую мы снимали. То есть, он был ничтожно маленьким. Я прекрасно понимаю бедных рыб, которые решили покончить с собой. Потом мне купили пару попугаев, но они улетели. Это были неразлучники. Мальчик был зеленым, а девочка голубой. Они всякий раз ворковали, и, по нашему с мамой мнению, были очень счастливыми попугаями, что ни говори. Иногда мы выпускали их полетать по комнате. В один из таких дней зеленый улетел через открытую форточку, и больше уже не вернулся. Это я забыла ее закрыть. Потом девочке было слишком тяжело. Они ведь неразлучники. Тайком от мамы я выпустила ее в открытое окно вслед за любимым. Только потом я подумала о том, что, возможно, они никогда не любили друг друга, и поэтому он улетел.
Когда мама нашла работу лучше, мы даже смогли себе позволить переехать в квартиру, и она завела кошку. Технически, это была ее кошка, но играла с ней я. Потом она отравилась чем-то или заболела, и умерла. Я так много плакала. Мне эти кошки даже не нравятся, но как же долго я плакала. Я думала, а что если она съела мой пластилин ночью? Тот, из которого я лепила поделку в школу. Съела, ведь она у нас была глупая, как почти всякая женщина, а потом никому не смогла рассказать, чтобы мы ее спасли.
Мама сказала, что это не моя вина, что это – судьба. Но я то знаю, что животным со мной просто на просто опасно находиться.
А затем в нашей жизни появился отчим. Я буду называть его просто «отчим», потому что он для меня всегда будет не имя, а «просто». Та же как и мама всегда будет «мама», а не та женщина, которую знают все остальные. И вот, когда он появился, наша жизнь стала такой, как хотела мама. Он любит ее в крайней степени, а она его – немножко, потому что мне кажется, она любит только свои книги, этот большой дом, возможность не работать, а писать. Любит его за то, какой он «возвышенный» и «понимающий». Хотя ничего он не возвышенный и совсем даже не понимающий. Он вообще какой-то толстокожий. Но я знаю, что он ее любит, и мне приятно. Ведь капли этой любви попадают и на меня. Мне не повезло иметь отца, зато это научило меня больше ценить внимание близких. А ведь отчим мне теперь близкий. И потом, он взял нас к себе в этот забавный дом. Однажды он возьмет нас путешествовать, а пока он купил мне собаку. Знаете, мама никогда не разрешала мне иметь собаку. А теперь можно. Потому что «как милый скажет». Милый же, будучи мужчиной, был совсем не против завести собаку под видом покупки ее для меня. Тем более, что он редко бывал дома.
Я смотрю на эту бегущую машину смерти и думаю, что это была плохая идея. Я вспоминаю, как просила маму отказаться и говорила ей о рыбках, о попугаях и о кошке. Но мама не верила мне. Она считает все в жизни стечением обстоятельств, к которому мы не имеем отношения, что, конечно, ерунда. Все зависит от того, как ты поведешь себя в тот или иной момент времени. Господь Бог, если мы когда-нибудь встретимся, обязательно признается мне в том, что он создал меня неудачницей с какой-то целью и похвалит меня, за то, что вот я знала и видела, что происходит, а никто другой не знал и не верил мне. А еще он накажет меня за то, сколько душ животных я сгубила. Я попытаюсь выкрутиться, что-то сочиню и, в конце концов, скажу, что он сам виноват, раз создал меня такой неловкой.
Мысли о Боге всегда возникают, когда видишь, как на тебя мчатся десятки кило пушистого мяса и эта огромная пасть, вот-вот съест меня. Мой Амадей. Но я продолжала стоять, как памятник, ужаснувшаяся и восторженная, замершая в ожидании и (очевидно?) в страхе. Я где-то слышала, что нельзя показывать животным свой страх, вот я и не показывала, но, уверена, он все чувствовал. Так было уже много раз. Уже новорожденным щенком он был размером со спаниеля, и рос по часам.
Но вот он наконец остановился, чудом не сбив меня с ног. «Знай, кто тут хозяин» - сказала я с подкашивающимися коленками, пока он слюнявил мне обувь. Я погладила его по голове: «Хороший мальчик». Овчарка посмотрела мне в глаза и смиренно села. Все понятно. Повела его кушать.
Мы пошли в мою комнату, пока никто не видит – я и он. Собака моя, хоть и большая, да не больно шумная. Просто отчим не одобряет присутствие этого медведя в доме. Мы с Амадеем не слишком злимся, нам вообще все равно. По ночам он спит подле меня, потому что ему одному страшно, да и мне иногда. А так, а так нам все ни по чем.
Размеры дома позволяют мне провести его незаметно. По вечерам никто не включает свет, и нам приходится идти по темноте. Со двора входим в заднюю дверь и сразу налево. По лестнице вверх. Первая дверь – наша. Завожу Амадея и закрываю дверь. Естественно, оставляя свет включенным. И в коридорах тоже, пока иду, везде оставляю свет. Не то, чтобы мне было страшно, но еду же надо как-то пронести.
По дороге на кухню я никого не встретила. Окинула все взглядом: небольшое помещение, светлое. С большими окнами и маленьким садиком, что показывается за стеклянной дверью. Чудное местечко, однако. Мама тут бывает редко. Она вообще у меня не любит готовить. Я думаю, это связанно с тем, что в тяжелые времена ей приходилось работать в ресторане, и теперь у нее к этому легкое отвращение, хоть готовит она весьма и весьма недурно, скажу я вам.
Вся кухня оформлена в белом цвете, новая, почти нетронутая мебель. При этом набитый до отвала холодильник. Иногда готовил отчим, совсем редко –мама. И я тоже, бывало, что-нибудь да готовила. Только получалось совсем плохо. И, хоть деньги у нашего отчима и водятся, никто к нам не приходил и не помогал по дому. Я думаю, это были и не нужно. В таком пустынном доме идеальная чистота была ни к чему, она только портила атмосферу. А в остальном мы справлялись.
Я подошла к холодильнику, открыла его. Смотрю. Свет есть. Еды нет. Ах, как несправедлив мир! Точнее, еда в достатке, но того, что я хочу, нет. А хочу я омаров винном соусе, так вот. Вздыхая и охая, тем не менее, я нашла симпатичную упаковку сосисок и, сварив их, захватив еще хлеба с соком, пошла наверх к любимому. Он безропотно ждал меня с умоляющим взглядом, полным обожания, на который способны только кобели. Скармливая ему добрых три четверти моих припасов, я поймала себя на мысли, что мне не хватает этих миленьких посиделок в семейном кругу. С моими стариками стало совсем скучно. Пришлось включить телевизор и выбрать себе достойный аккомпанемент для разговоров с собакой.
Он уминал сосиски. Я надеялась, что у него не случится расстройства (потом все-таки случилось), жалела, что такого чудного Амадея подарили именно мне.
- Ничего, - утешала я его, - когда ты умрешь, я заведу себе пластиковую черепашку. Слышишь, пластиковую. Она от меня не пострадает, поверь! И даже сэкономить получится…на сосисках.
Он весьма мужественно промолчал и продолжил жевать. Пришлось снова спуститься, за водой и тазиком. Тазиком! Только так эта махина и пьет.
- Вот, - сказала я ему и торжественно поклонилась.
Дальше каждый занимался своими делами: он пил, а потом уснул (мужик, мужик), а я спокойно досматривала мексиканскую мыльную оперу, в которой Святая Мария спасала людей, а актеры играли ну очень плохо. Затем, пока мой верный стражник храпел, я поплелась на кровать спать, перед этим уставившись в окно и пытаясь отыскать на небе звезды. Два раза ударилась мизинцем о тумбочку и наконец попала телом в кровать.
Утро наступило неожиданно и жестоко – в семь. Оно могло наступить в обед, зная меня, но мой бедный Амадей никак не мог терпеть. Он все скулил, скулил, облизал мне все лицо, и пришлось, к несчастью, встать.
- Ну что ты хочешь? – ворчала я. – Что ты хочешь, псина?
Все еще никем не замеченные, мы с Амадеем вышли в садик, где я позволила ему поудобрять растения, а сама ходила неподалеку, испытывая все прелести раннего вставания. А ведь еще классик говорил, что он него можно совсем обезуметь. Собственно, в то утро так и вышло.
Я спокойно оглядывала окрестности. Небо все еще затягивало тучами, солнца нигде не было видно. Второй день весенних каникул. Казалось, что это время должно было проходить весело и с задором, так как принято у людей моего возраста, но что-то пошло не так. Очевидно, здесь, в окружении пустоты, собаки и мимолетных встреч с родителями, гораздо веселее. Тем более, что выход на улицу всегда чреват ужасными рисками. Например, можно увидеть хмурые лица, очутиться в грязи, опозориться. Привязаться к кому-нибудь, в конце концов. А мне пока этого бы не хотелось.
И вот она, я, прогуливаюсь по мокрой траве в тапочках, испытываю временами экзистенциальный кризис в мягкой мешковатой пижаме с медведями. Хотелось чая. И пиццы. Но больше всего хотелось отказаться от собаки и пойти спать дальше. Я очень жалею о таких мыслях, потому что говорят, что мысли материальны.
Уже собиралась поворачивать к дому, так как повеяло холодным ветром. Но мне помешал ужасно громкий лай. Я обернулась и увидела перед собой Амадея, выпрыгивающего через невысокий толстый забор. Никогда бы не подумала, что собака может так прыгать – как-то сутуло, скорчившись, потом вытянувшись, словом, ничего не запомнила, как он там прыгал, но было эффектно. Миг – и его пухленький силуэт скрылся за коричневыми стенами. Мне стало так плохо. Я подумала про себя: «Неужели и он решил меня бросить?» Из-за сосисок ли?
Времени на размышления, увы, не было и пришлось бежать за ним чуть ли не вприпрыжку. Бег мой дополнился криками, а затем и всхлипываниями, между которыми я все еще слышала своего Амадея. Только бы дворовая кошка! Только бы не человек!
Когда дверь за мной громко лязгнула, самые худшие опасения подтвердились. Метрах в ста или более того был мой пес. За его бело-коричневой шерстью ничего нельзя было разглядеть, кроме как подобия трясущихся человеческих ног.
- Амадей! – заорала я, сама испугавшись. – Амадей, сукин ты сын!
Не знаю, что на него подействовало: толи мои крики, толи осознание содеянного, но он остановился и повернул морду ко мне. На миг меня саму охватил ужас. Я подумала: «А что, если вот сейчас, в эту самую секунду, это помутнение, бешенство, вернется, и он набросится на меня тоже?». Я бросила взгляд на тело, лежащее под собакой. То был парень. Стройный, смуглый. Его голову закрывало туловище Амадея. Парень (или мужчина) не двигался, видимо, пребывая в состоянии шока. И, действительно, существо таких размеров, победоносно стоящее над тобой вряд ли вызывает желание сопротивляться.
Овчарка несколько секунд в упор смотрела на меня. Длинный язык свисал. Мои руки тряслись. Все трое замерли; на улице не было ни души. В моей голове пронеслось: «Отлично! Свидетелей нет!». Затем я опомнилась и еще раз крикнула имя питомца. Тут он ринулся ко мне. В страхе я отступила и, кажется, даже закричала, чуть не плакала. Я думала, что еще миг, и я сама окажусь на грязной земле, обкусываемая собственной собакой. Проклинала отчима, маму, саму себя. Зачем, зачем мы только его взяли?! Что за непостижимая глупость! Ведь я же не умею обращаться с животными! Даже с маленькими. Те-то хоть сами умирали, а этот, возможно, сможет убить меня. Я же такая маленькая! Мне всего только шестнадцать. У меня нет лучших друзей. Я столько еще не успела! Даже не побывала в Диснейленде! Не увидела памятник Будде! Не посмотрела на землю с воздушного шара! Я даже не целовалась еще, ну Господи, нет! Пускай я умру или покалечусь после всего этого и еще выигрыша в один миллион австралийских долларов, пускай не сейчас!
Столько мыслей пронеслось перед глазами. Это, наверное, потому, что в жизни особо интересного вспоминать было нечего. Но мне и этого вполне хватило. Тело разбирал страх. Сердце стучало в районе шеи. Амадей, смотря, словно добродушный слон своими огромными глазами, стоял передо мной. Неподвижно. А за ним точно так же неподвижно лежал, павши, как воин, юноша. Я влюбилась сразу же. Не знаю, может это вид крови или шок так странно подействовали на меня?
Я постаралась спокойно обойти пса, чтобы он за мной не шел, а остался сидеть. Но так не вышло. Мой оболтус совершенно не поддается дрессуре, равно как и у меня нет склонности его дрессировать. Так что Амадей шел за мной хвостиком, покорный и верный. Когда мы приблизились к нашему пострадавшему, он нервно дернулся и просипел:
- Убери. Убери его!
Я попробовала приказать ему, но он не слушался. Тогда и мне пришлось отходить. На расстоянии мы с ним смотрели на парня с одинаковым интересом.
- Амадей! – сказала я ему. – Это не мясо! Не сосиска, не колбаса. Не корм. Это – человек. Такой же, как и я. На таких нельзя нападать! Ну как ты не понимаешь!
- Это всего лишь животное, - донеслось от парня. – То, что ты пытаешься с ним говорить, только показывает, насколько «далеко» ты ушла в своем развитии от него.
- Он не «это»! – разозлилась я. – Его зовут Амадей.
- Восхитительно.
Он попытался подняться, нервно глядя на собаку. Как ни странно, пес сидел спокойно, не подавая признаков агрессии. Тем временем я продолжала смотреть на парня и падать в бездну его черных глаз. Я сразу поняла, что это все, что меня уже нет, что самое плохое случилось. Ах, я так и знала, что нельзя, просто противопоказано выходить на улицу такому человеку, как я. Он же, ни о чем не подозревая, стал отряхиваться, вытирать кровь с порванного моим псом плеча. Его одежда была простой, такой же неприметной, как он сам. Зато я – звезда ясельной группы со своей пижамой. Впрочем, не думаю, что он успел обратить на нее внимание. А жаль.
- Ты как? – спросила я с нервным смехом.
- Замечательно! – крикнул он. – Сейчас наложу себе швы и продолжу гулять!
Только тут я обратила внимание на его лицо. Я пыталась рассмотреть его, но мое плохое зрение этому не способствовало. Единственное что, я успела обратить внимание на то, что он скалится от боли.
- Набирай «скорую»! – крикнула я и повторила, спустя секунду. – Набирай «скорую»!
Он послушно потянулся за телефоном и набрал «скорую». Это послушание заставило меня густо покраснеть и заулыбаться. Какой кошмар. А ведь раньше я любила только портрет Есенина в маминой комнате.
К сожалению, «скорая» приехала довольно быстро. Его и след простыл. Мы с Амадеем поплелись обратно домой. Мои щеки горели. Что-то странное творилось в желудке. Дышать было тяжело, как только я вспоминала о том, что случилось. Я испытывала к этому парню столько эмоций. Их перелив и гамму невозможно передать. И первое из этих чувств – отвращение.
Как он только посмел появиться и стать причиной моей очередной неудачи. Мерзавец. А этот? Это-то. Тоже хорош. Сидит тут, как засватанный, ест свой корм, пьет. Хочет играть, отпустила его на улицу. «И не возвращайся больше! Хотя нет! Вернись, когда станешь воспитанным псом!». И теперь, когда и он наконец оставил меня в одиночестве, появилась возможность сесть и хорошенько все обдумать.
Время шло. Никто не звал меня есть. Могу поспорить, что никто и не ел. Конечно, это могло стать отличным поводом для похудения, но ведь я и так худая. Это не к добру. Пришлось идти на кухню за провизией для моего маленького войска в лице ЖКТ.
Я шла и думала. Все еще думала про Амадея и его жертву. Я нервничала. Почему же он сделал это? Почему? Я не понимаю своих животных. Что им нужно? Чего не хватает? Я схватилась за телефон и кинулась искать ответ в интернете. Там писали столько всего ужасного, что мне стало еще хуже. А может… может от него просто пахло едой? Или он боится собак, вот Амадей и кинулся на него? А еще, он мог защищать меня. Словом, оправданий собаке сразу же нашлось с излишком. Тут я заволновалась. Мне хотелось, чтобы темноволосый темноглазый незнакомец появился снова и в то же время, мне хотелось, чтобы он исчез с этой планеты навсегда.
Но что же было делать? Пожалуй, надо было посоветоваться с мамой. Отчиму говорить было нельзя. Как будто услышав мои слова, мама чудесным образом оказалась на кухне, когда я туда заходила. На ней был только тоненький короткий халат. Поневоле я опять восхитилась ее длинными ногами. Мам читала маленькую книжку – сборник поэзии. Уж не помню, чьи то были стихи. Она сняла с лица очки:
- Привет, солнышко.
Да что же за день такой! Все такие странные.
- Привет, мам.
- Что-то ты сегодня бледная и… потрепанная какая-то.
- Ой, да, знаешь, утро не задалось.
- В самом деле?
- Да.
- Что же такое случилось?
Не зная, как начать, я долго мялась у холодильника и пролила на себя кефир. Побежала менять одежду. Застряла в ванной. Когда я вернулась, мамы на кухне уже не было. Но мне все равно безумно хотелось с ней поговорить, да еще и этот кефир… Пришлось убирать. Стало стыдно и как-то неприятно.
Я сгребла еды, всего понемножку, и пошла искать маму. От таких моментов можно научиться получать удовольствие. Просто ходишь по большой красивой территории, рассматриваешь комнаты, к которым уже привыкла. Никто не мешает думать.
Хотите вот, расскажу, как выглядит этот дом? Довольно симпатичный. Изнутри – это просто скопление больших просторных комнат, беспорядочно соединенных проходами и коридорами. В сущности, это дом даже не нашего отчима, а его дорожащей матушки, которая никогда не выходила из комнаты последние месяцы, что я ее знала, а потом и вовсе скончалась. Бабуля моя, как я ее называла про себя, была и впрямь «бабуля». Она мне нравилась. Можно даже сказать, она нравилась мне больше, чем мне нравится отчим. Это была спокойная женщина, очень старая, ей, наверное, было уже лет под девяносто – сто, кто ее знает. Для своего возраста бабуля была, тем не менее, бодра и весела. Мне нравилось общаться с ней. Мне нравилось пребывать в ее обществе. Она доставляла мне радость. С бабушкой я чувствовала себя меньшей неудачницей, чем обычно. Даже прикипела к ней. Уж не знаю, с чем это может быть связанно, но мы стали с ней близки. Может потому, что своих бабушки с дедушкой у меня не было никогда, а эта женщина, так же не имея своих ни внуков, ни правнуков, отнеслась ко мне по-свойски. Отчим никогда не скрывал, что он ее недолюбливал, а больше любил отца. Когда я это узнала, она стала нравится мне еще больше.
Эта женщина была чудовищно, просто чудовищно богата! Ее муж, как она мне рассказывала, не слишком-то помогал ей. Он не был озабочен построением совместного дела, его не заботила семья, политика, литература. Его, по большому счету, ничего не заботило. Уж не знаю, придумала ли это бабушка в старческом бреду или нет, но, судя по ее рассказам, отчим был вылитый отец. Я даже удивлялась, как это она смогла всю жизнь продержаться, чтобы не оставить таких «интересных» людей, как мой отчим и его отец.
Я часто видела, как они ссорились с ней, даже в таком преклонном возрасте. Моя мама, как всегда, держала нейтралитет. Должно быть, она чувствовала себя не совсем уютно в этом доме. А каково было бабуле и думать страшно. Всегда одна, закрытая в своей комнатушке, наблюдающая за своей уходящей жизнью. Она страшно болела. Бывало, по ночам просыпалась и кашляла на весь дом, даже мне было слышно. Отчим всегда отмахивался, мол, само пройдет, чего уж там, дама-то немолодая. Тогда, если я просыпалась, я шла к ней, и мы играли в карты. Она часто говорила, что в карты любил играть ее муж и всегда ее обыгрывал. Эту историю я слышала так много раз, что наизусть знала, когда он выиграл у нее часы, а когда – книгу. Складывалось впечатление, что именно те воспоминания о муже, во времена, когда они еще были молодыми и бедными были единственными приятными воспоминаниями, которые были у бабушки к ее мужу. Мне не довелось его узнать – он рано умер. Бабушка говорила, что его убили сигареты и биржа. Уж не знаю, что именно. Вообще-то она не слишком многое помнила, часто забывалась, останавливалась на полуслове, но оно и понятно: годы не те. Прошло еще совсем немного времени, и она умерла. Отправилась обратно к мужу, дальше играть в карты.
Я часто думала, проходя мимо ее комнаты, как все было в ее времена? Буду ли я так же вспоминать жизнь и сетовать, как все изменилось в старости? Наверное, да. Хотя я – совсем не то, что она. Она была женщина сильная, волевая. Ее характеру можно было позавидовать. Сама состряпала бизнес, возглавляла его, всего один раз была замужем, всегда чем-то увлекалась. Уверенна, в моем возрасте она тоже не особо скучала. Она занималась спортом, много где была. Сейчас я понимаю, что и жаловалась-то она очень редко, да и то мне. Бабуля говорила, что она жалеет, что я не ее родная внучка, потому что я «скромная и веселая, а еще очень наивная». Не комплимент вроде, а все равно приятно.
Вот, а теперь ее нет. Комната, в которой она жила, пустует. У отчима было много идей по поводу того, что надо сделать с этой комнатой, но пока ни одна из них не нашла воплощения в реальной жизни. Как так вышло – не понятно, зная отчима. Наверное, он просто лениться. А я рада. Рада, что дух бабушки может еще немного побыть в этом большом зале с крохотной кроватью. Но из тех же соображений я побаиваюсь туда заходить. Мне все время чудится, будто как только я отворю дверь, я встречу там ее, стоящую всю в белом, как невеста. Она протянет мне руку, а в ней будут карты, придется играть. Даже если со мной будет Амадей, я испугаюсь. Хотя, сейчас такая жизнь пошла, что может и не страшно, если она захочет забрать меня с собой.
Дальше находилась комната, в которой хранился хлам – ничего интересного. А вот за поворотом в другой коридорчик находился мамин кабинетик. Там я ее и нашла. Она стояла и смотрела в окно, улыбаясь. Я даже не успела ничего сказать, прежде чем услышала ее смех.
- Вика, у тебя что, появился молодой человек?
- Да, мам, все никак не решалась рассказать тебе про свое бурное воображение, а что? Меня стали выдавать разговоры с самой собой?
- И не только, - она загадочно улыбнулась. – Вот, посмотри в окно. Что там видно?
- Ничего, - сказала я, стоя рядом с мамой.
- А если приглядеться?
- Мам, мне даже на твое лицо зрения еле-еле хватает, а тут окружающий мир.
- Ну что ж, а мне видно отсюда нашу дверь.
- И что?
- А то, что я видела, как ты разговаривала с этим мальчиком сегодня, и твое странное поведение все подтверждает.
- Что подтверждает?
- Что кое-кто, - начала она.
- Ой, нет, только не эти разговорчики!
Она стала смеяться надо мной. Я покраснела. Поговорить в очередной раз не вышло.
Я поплелась обратно, и на сей раз решилась зайти в бабушкину комнату. Дверь открылась сама собой. Почему-то здесь было очень холодно.
После некоторого времени отсутствия забываешь какие-то вещи, а когда снова появляешься – видишь их снова. Например, я совсем забыла, что в бабушкиной комнате были светло-фиолетовые занавески, и что сама эта комната, зал, была такой огромной. А вот там, в углу, у окна, когда-то лежала моя бабуля, обернутая в несколько одеял, как капуста. Удивительное дело: окно все еще было открыто. Как всегда. Оно было таким каждый день, в любую погоду. Бабушка говорила, что так полезно. А потом она заболела воспалением легких, которое ее и убило. Ох уж эта штука – жизнь. Ты все выдумываешь планы, стараешься, ущемляешь себя во всем во имя ее, а она убивает тебя так, как ты бы и не подумал. Это как если бы я умерла во время прыжка с парашютом, на который я никогда не решусь.
По какой-то дурацкой причине эта мысль заставила меня улыбнуться самой себе. Я прошла дальше, мимо дивана с креслами к кровати. Она была накрыта серыми простынями. Сначала я только слегка присела на нее, а потом прилегла. Затем забралась на нее с ногами и почувствовала, насколько тут тесно и холодно.
- Бабушка, - прошептала я. – Ты слышишь, бабушка?.. Прости меня, что я так редко бываю на твоей могиле, просто мне кажется, что ты все еще живешь тут, что еще можно прийти к тебе и прилечь рядом, - пауза. – Даже несмотря на то, что я такая длинная и не поместилась бы.
Лицо обдало прохладным сквозняком, пришлось с головой укрыться под одеяло и так и лежать. Лежать и лежать и лежать.. Пока ветер дышит тебе в лицо. Как она тут не замерзала? Я чувствовала ее запах. Он жил на поверхностях мебели, на стенах. Кровать впитала его, и теперь этот запах не выветрится никогда. Бедная бабушка. Бедный Амадей. Бедный незнакомец, которого он чуть не убил. Стало так грустно, что сердце не выдерживало. Ручьи полились из моих глаз, и, чем больше я вертелась, тем больше намокала кровать. Не знаю, я не знаю, почему было так печально. На ее похоронах я не плакала. А сейчас вдруг реву.
Рыдала и рыдала, пока не кончились слезы. Кто-то ходил за дверью. Звуки шагов отдавали эхом. Но никто не зайдет сюда. Можно было всхлипывать и сморкаться в свое удовольствие – никто не увидит. Я люблю такие места, где можно просто плакать, зная, что никто не помешает тебе и не будет приставать с отвратительными минами и вопросами. Можно остаться одной.
Сердце билось часто, сильно, больно. Я слышала его в своих ушах. Вздохи становились все тише. Глаза стали высыхать, как и подушки, которые теперь стали холодными, словно лед. Внутри все сжалось. Не помню как, но я уснула. Проснулась я уже оттого, что мама кричала и звала меня. Я присела на кровати, ничего не понимая. Первым моим ощущением было чувство безумного холода. Я подумала, что эта комната способна убить, заморозить. Окно все еще было открытым и дуло мне в спину, когда я села. На улице стемнело. Сколько же я спала? Кругом не было видно дальше собственного носа. На миг стало жутко не по себе. Стали чудиться пугающие тени и звуки. Какие-то шорохи. Какие-то лица. Я поднялась и направилась к выходу, а затворив дверь, столкнулась с мамой лицом к лицу. Свет в коридоре ударил в глаза. А потом ударила мама. По лицу. Резко, сгоряча. Я даже не успела понять, что случилось. В голове помутилось.
- За что?!
- Где ты была? - рявкнула она.
- Здесь, мама. В этой комнате.
Не прошло и полминуты, как в темноте сомкнутых глаз я почувствовала еще один удар. Снова по лицу. Во рту оказались волосы.
- За что?! – зарычала. – Что ты хочешь!
- Я спросила тебя, где ты была!
- Здесь! – на последнем дыхании сказала я, в последний момент отбив ее руку, летевшую на меня. – Здесь, мать твою, ты что глухая!
И я толкнула ее со всей силы на пол. Спокойно смотрела, как она падает на руки с испугом. Что-то жуткое было в ее глазах. И страх и осторожность. Она не думала, что я буду так защищаться. Я же не думала, что моя мать окончательно рехнулась.
Все в таком же окоченении я пошла на улицу. Весь этот день казался мне кошмаром, от которого невозможно проснуться. Она никогда не била меня. Никогда. Но если еще один раз ударит – я за себя не поручусь.
В момент этого прояснения я поняла наконец поведение Амадея. Оказывается, я и сама была опасна для других. Собака просто повторяла то, что чувствовала. Стоит ли удивляться?
Мне захотелось бежать. Никогда больше не видеть этот дом и эти лица. Мне хотелось спрятаться где-нибудь, как я спряталась в бабушкиной комнате. Почему она даже не зашла туда, если искала меня? С чего вообще вспомнила о моем существовании? Может быть, она тоже такая…неадекватная?
Вдруг сзади подкрался Амадей. Было настолько темно, что я сразу и не поняла. Но было приятно чесать этого медведя. Т