Воровство у нас есть. Но его как-то значительно меньше.
Кое-кто успел перековаться и больше не ворует. А некоторых не удовлетворяет, как бы сказать, выбор ассортимента. Некоторые же, не видя собственников и миллионеров, перестроились и крадут теперь у государства.
Но, конечно, естественно, крадут не так, как они это раньше производили.
Нынче только дурак крадет, не понимая современности.
А многие современность отлично понимают и уже осваивают новейшие течения.
Например, недавно в нашей кооперации произошла кража. Так за этой кражей видна, по крайней мере, философская мысль.
Вот как это было.
Кооперация. Вообще кооператив. Так сказать, открытый распределитель.
Естественно, много товаров. Экспортные утки лежат на окне. Семга почему-то. Свиные, я извиняюсь, туши. Сыр. Это — из еды. И из вещей тоже много всего. Дамские чулки. Гребенки. И так далее.
Все это в изобилии набросано и, так сказать, очень выигрышно лежит на витрине.
И, конечно, естественно, это привлекло чей-то взор.
Короче говоря: кто-то такое с заднего входа влез в ночное время в магазин и сильно там похозяйничал.
И, главное, дворник у ворот спал, ничего такого не заметил.
— Какие-то сны, — говорит, — мне действительно в эту ночь показывали, но ничего такого потустороннего я не слыхал.
А он очень, между прочим, перепугался, когда это воровство обнаружили. Бегал по магазину, за всех цеплялся. Умолял его не подводить. И так далее.
Заведующий говорит:
— Твое дело маленькое. Что ты спал, за это тебя, конечно, по головке не погладят, но навряд ли тебе пришьют какое-нибудь обвинение. Так что ты не пугайся. Не путайся тут под ногами и не нервируй работников прилавка своими восклицаниями. А иди себе и досыпай дома.
Но дворник не уходит. Он стоит и расстраивается. Главное, его расстраивает, что так много уперли.
— Вот этого, — говорит, — я прямо не могу понять. Я сплю завсегда чутко и ноги протягиваю вдоль ворот. Не может быть, чтобы через меня два мешка сахару перенесли. Мне это очень странно.
Заведующий говорит:
— Дюже крепко спал, сукин сын! Это ужасти подобно, сколько уперли!
Дворник говорит:
— Чтоб много уперли, этого не может быть. Я бы проснулся.
Заведующий говорит:
— А вот сейчас составим акт и увидим, какая ты есть ворона — какой неимоверный убыток государству причинил.
Тут они начали составлять акт в присутствии милиции. Начали говорить цифры. Подсчитывать. Прикидывать. И все такое.
Бедняга-дворник только руками всплескивает и чуть не плачет — до того, видать, граждански страдает человек, сочувствует государству и унижает себя за сонное состояние.
Заведующий говорит:
— Пишите: «Девять пудов рафинаду. Папирос — сто шестьдесят пачек. Дамские чулки — две дюжины. Восемь кругов колбасы…»
Он диктует, а дворник прямо подпрыгивает при каждой цифре.
Вдруг кассирша говорит:
— Из кассы, — запишите, — сперли боны на сто тридцать два рубли. Три чернильных карандаша и ножницы.
При этих словах дворник начал даже хрюкать и приседать — до того, видать, огорчился человек от громадных убытков.
Заведующий говорит милиции:
— Уберите этого дворника! Он только мешает своим хрюканьем.
Милиционер говорит:
— Слушай, дядя, уходи домой! Тебя попросят, когда надо будет.
В это время счетовод кричит из задней комнаты:
— У меня висело шелковое кашне на стене — теперь его нету. Прошу записать, — я потребую возместить понесенные мне убытки.
Дворник вдруг говорит:
— Ах он подлец! Я не брал у него кашне. И восемь кругов колбасы — это прямо издевательство! Взято два круга колбасы.
Тут наступила в магазине отчаянная тишина. Дворник говорит:
— Пес с вами! Сознаюсь. Я своровал. Но я сравнительно честный человек. И меня, может быть, возмущает такое составление акта. Я не дозволю лишнее приписывать.
Милиционер говорит:
— Как же это так? Значит, дядя, выходит, что это ты проник в магазин?
Дворник говорит:
— Я проник. Но я не трогал эти боны, и ножницы, и это сволочное кашне. Я, — говорит, — взял, если хотите знать, полмешка сахару, дамские чулки одну дюжину и два круга колбасы. И я, — говорит, — не дозволю иметь такое жульничество под моим флагом. Я стою на страже государственных интересов. И меня как советского человека возмущает, что тут делается — какая идет нахальная приписка под мою руку.
Заведующий говорит:
— Конечно, мы можем ошибиться. Но мы проверим. Я очень рад, если меньше украли. Сейчас мы все это прикинем на весы.
Кассирша говорит:
— Пардон, боны завалились в угол. Боны не взяты. Но ножниц нету.
Дворник говорит:
— Ах, я ей плюну сейчас в ее бесстыжие глаза! Я не брал у нее ножней. А ну, ищи лучше, куриная нога! Или я тебя сейчас из кассы выну.
Кассирша говорит:
— Ах, верно, ножницы нашлись. Они у меня за кассу завалились. И там лежат.
Счетовод говорит:
— Кашне тоже найдено. Оно у меня в боковом кармане заболталось.
Заведующий говорит:
— Вот что, перепишите акт. Сахару действительно не хватает полмешка.
Дворник говорит:
— Считай, холера, колбасу. Или я за себя не отвечаю. У меня, если на то пошло, есть свидетельница — тетя Нюша.
Вскоре подсчитали товар. Оказалось, украли все, как сказал дворник.
Его взяли под микитки и увели в отделение.
И его тетю Нюшу тоже задержали. У ней эти продукты были спрятаны.
Так что, как видите, — тут сперли на копейку, а навернули на тысячу. И в этом видна, так сказать, игра коварной фантазии и кое-какая философская мысль.
А без этого, говорят, сейчас никак нельзя. Без этого только дурак ворует. И вскоре попадается.
Так что в этом деле хитрость и коварство вступили в свои права. И даже в другой раз братья Кант и Ницше кажутся прямо щенками против современной мысли. Михаил Зощенко
С Михалков Как бы жили мы без книг
Мы дружны с печатным словом,
Если б не было его,
Ни о старом, ни о новом
Мы не знали 6 ничего!
Ты представь себе на миг,
Как бы жили мы без книг?
Что бы делал ученик,
Если не было бы книг,
Если б всё исчезло разом,
Что писалось для детей:
От волшебных добрых сказок
До весёлых повестей?..
Ты хотел развеять скуку,
На вопрос найти ответ.
Протянул за книжкой руку,
А её на полке нет!
Нет твоей любимой книжки -
«Чипполино», например,
И сбежали, как мальчишки,
Робинзон и Гулливер.
Нет, нельзя себе представить,
Чтоб такой момент возник
И тебя могли оставить
Все герои детских книг.
От бесстрашного Гавроша
До Тимура и до Кроша -
Сколько их, друзей ребят,
Тех, что нам добра хотят!
Книге смелой, книге честной,
Пусть немного в ней страниц,
В целом мире, как известно,
Нет и не было границ.
Ей открыты все дороги,
И на всех материках
Говорит она на многих
Самых разных языках.
И она в любые страны
Через все века пройдёт,
Как великие романы
«Тихий Дон» и «Дон Кихот»!
Слава нашей книге детской!
Переплывшей все моря!
И особенно российской –
Начиная с Букваря!
В. Рождественский Над книгой
Снова в печке огонь шевелится,
Кот клубочком свернулся в тепле,
И от лампы зеленой ложится
Ровный круг на вечернем столе.
Вот и кончены наши заботы –
Спит задачник, закрыта тетрадь.
Руки тянутся к книге. Но что ты
Будешь, мальчик, сегодня читать?
Хочешь, в дальние синие страны,
В пенье вьюги, в тропический зной
Поведут нас с тобой капитаны,
На штурвал налегая резной?
Зорок взгляд их, надежны их руки,
И мечтают они лишь о том,
Чтоб пройти им во славу науки
Неизведанным прежде путем.
Сжаты льдом, без огня и компаса,
В полумраке арктических стран
Мы спасем чудака Гаттераса,
Перейдя ледяной океан.
По пещерам, подземным озерам
Совершим в тесноте и пыли,
Сталактитов пленяясь узором,
Путешествие к центру земли.
И без помощи карт и секстанта,
С полустертой запиской в руке,
Капитана, несчастного Гранта,
На безвестном найдем островке.
Ты увидишь леса Ориноко,
Города обезьян и слонят,
Шар воздушный, летя невысоко,
Ляжет тенью на озеро Чад.
А в коралловых рифах, где рыщет
"Наутилус", скиталец морей,
Мы отыщем глухое кладбище
Затонувших в бою кораблей...
Что прекрасней таких приключений,
Веселее открытий, побед,
Мудрых странствий, счастливых крушений,
Перелетов меж звезд и планет?
И, прочитанный том закрывая,
Благодарно сходя с корабля,
Ты увидишь, мой мальчик, какая,
Тайны полная, ждет нас земля!
Вел дорогой тебя неуклонной
Сквозь опасности, бури и мрак
Вдохновленный мечтою ученый,
Зоркий штурман, поэт и чудак.
НИЧЕГО ИЗМЕНИТЬ НЕЛЬЗЯ
Я давно уже заметил, что взрослые задают маленьким очень глупые
вопросы. Они как будто сговорились. Получается так, словно они все выучили
одинаковые вопросы и задают их всем ребятам подряд. Я так к этому делу
привык, что наперед знаю, как все произойдет, если я познакомлюсь с
каким-нибудь взрослым. Это будет так.
Вот раздастся звонок, мама откроет дверь, кто-то будет долго гудеть
что-то непонятное, потом в комнату войдет новый взрослый. Он будет
потирать руки. Потом уши, потом очки. Когда он их наденет, то увидит меня,
и хотя он давным-давно знает, что я живу на этом свете, и прекрасно знает,
как меня зовут, он все-таки схватит меня за плечи, сожмет их довольно-таки
больно, притянет меня к себе и скажет:
"Ну, Денис, как тебя зовут?"
Конечно, если бы я был невежливый человек, я бы ему сказал:
"Сами знаете! Ведь вы только сейчас назвали меня по имени, зачем же вы
несете несуразицу?"
Но я вежливый. Поэтому я притворюсь, что не расслышал ничего такого, я
просто криво улыбнусь и, отведя в сторону глаза, отвечу:
"Денисом".
Он с ходу спросит дальше:
"А сколько тебе лет?"
Как будто не видит, что мне не тридцать и даже не сорок! Ведь видит же,
какого я роста, и, значит, должен понять, что мне самое большее семь, ну
восемь от силы, - зачем же тогда спрашивать? Но у него свои, взрослые
взгляды и привычки, и он продолжает приставать:
"А? Сколько же тебе лет? А?"
Я ему скажу:
"Семь с половиной".
Тут он расширит глаза и схватится за голову, как будто я сообщил, что
мне вчера стукнуло сто шестьдесят один. Он прямо застонет, словно у него
три зуба болят:
"Ой-ой-ой! Семь с половиной! Ой-ой-ой!"
Но чтобы я не заплакал от жалости к нему и понял, что это шутка, он
перестанет стонать. Он двумя пальцами довольно-таки больно ткнет меня в
живот и бодро воскликнет:
"Скоро в армию! А?"
А потом вернется к началу игры и скажет маме с папой, покачивая
головой:
"Что делается, что делается! Семь с половиной! Уже! - И, обернувшись ко
мне, добавит: - А я тебя вот такусеньким знал!"
И он отмерит в воздухе сантиметров двадцать. Это в то время, когда я
точно знаю, что во мне был пятьдесят один сантиметр в длину. У мамы даже
такой документ есть. Официальный. Ну, на этого взрослого я не обижаюсь.
Все они такие. Вот и сейчас я твердо знаю, что ему положено задуматься. И
он задумается. Железно. Он повесит голову на грудь, словно заснул. А тут я
начну потихоньку вырываться из его рук. Но не тут-то было. Просто взрослый
вспомнит, какие там у него еще вопросы завалялись в кармане, он их
вспомнит и наконец, радостно улыбаясь, спросит:
"Ах да! А кем ты будешь? А? Кем ты хочешь быть?"
Я-то, честно говоря, хочу заняться спелеологией, но я понимаю, что
новому взрослому это будет скучно, непонятно, это ему будет непривычно, и,
чтобы не сбивать его с толку, я ему отвечу:
"Я хочу быть мороженщиком. У него всегда мороженого сколько хочешь".
Лицо нового взрослого сразу посветлеет. Все в порядке, все идет так,
как ему хотелось, без отклонений от нормы. Поэтому он хлопнет меня по
спине (довольно-таки больно) и снисходительно скажет:
"Правильно! Так держать! Молодец!"
И тут я по своей наивности думаю, что это уже все, конец, и начну
немного посмелее отодвигаться от него, потому что мне некогда, у меня еще
уроки не приготовлены и вообще тысяча дел, но он заметит эту мою попытку
освободиться и подавит ее в корне, он зажмет меня ногами и закогтит
руками, то есть, попросту говоря, он применит физическую силу, и, когда я
устану и перестану трепыхаться, он задаст мне главный вопрос.
"А скажи-ка, друг ты мой... - скажет он, и коварство, как змея,
проползет в его голосе, - скажи-ка, кого ты больше любишь? Папу пли маму?"
Бестактный вопрос. Тем более что задан он в присутствии обоих
родителей. Придется ловчить. "Михаила Таля", - скажу я.
Он захохочет. Его почему-то веселят такие кретинские ответы. Он
повторит раз сто:
"Михаила Таля! Ха-ха-ха-ха-ха-ха! Каково, а? Ну? Что вы скажете на это,
счастливые родители?"
И будет смеяться еще полчаса, и папа и мама будут смеяться тоже. И мне
будет стыдно за них и за себя. И я дам себе клятву, что потом, когда
кончится этот ужас, я как-нибудь незаметно для папы поцелую маму,
незаметно для мамы поцелую папу. Потому что я люблю их одинаково обоих,
о-ди-на-ко-во!! Клянусь своей белой мышкой! Ведь это так просто. Но
взрослых это почему-то не удовлетворяет. Несколько раз я пробовал честно и
точно ответить на этот вопрос, и всегда я видел, что взрослые недовольны
ответом, у них наступало какое-то разочарование, что ли. У всех у них в
глазах как будто бывает написана одна и та же мысль, приблизительно такая:
"У-у-у... Какой банальный ответ! Он любит папу и маму одинаково! Какой
скучный мальчик!"
Потому я и совру им про Михаила Таля, пусть посмеются, а я пока
попробую снова вырваться из стальных объятий моего нового знакомого! Куда
там, видно, он поздоровее Юрия Власова. И сейчас он мне задаст еще один
вопросик. Но по его тону я догадываюсь, что дело идет к концу. Это будет
самый смешной вопрос, вроде бы на сладкое. Сейчас его лицо изобразит
сверхъестественный испуг.
"А ты сегодня почему не мылся?"
Я мылся, конечно, но я прекрасно понимаю, куда он клонит.
И как им не надоест эта старая, заезженная игра?
Чтобы не тянуть волынку, я схвачусь за лицо.
"Где?! - вскрикну я. - Что?! Где?!"
Точно! Прямое попадание! Взрослый мгновенно произнесет свою старомодную
муру.
"А глазки? - скажет он лукаво. - Почему такие черные глазки? Их надо
отмыть! Иди сейчас же в ванную!"
И он наконец-то отпустит меня! Я свободен и могу приниматься за дела.
Ох и трудненько достаются мне эти новые знакомства! Но что поделать?
Все дети проходят через это! Не я первый, не я последний...
Тут ничего изменить нельзя.
ЗАКОЛДОВАННАЯ БУКВА
Недавно мы гуляли во дворе: Аленка, Мишка и я. Вдруг во двор въехал грузовик. А на нем лежит елка. Мы побежали за машиной. Вот она подъехала к домоуправлению, остановилась, и шофер с нашим дворником стали елкувыгружать. Они кричали друг на друга: - Легче! Давай заноси! Правея! Левея! Становь ее на попа! Легче, а то весь шпиц обломаешь. И когда выгрузили, шофер сказал: - Теперь надо эту елку заактировать, - и ушел. А мы остались возле елки. Она лежала большая, мохнатая и так вкусно пахла морозом, что мы стояли как дураки и улыбались. Потом Аленка взялась за одну веточку и сказала: - Смотрите, а на елке сыски висят. "Сыски"! Это она неправильно сказала! Мы с Мишкой так и покатились. Мы смеялись с ним оба одинаково, но потом Мишка стал смеяться громче, чтоб меня пересмеять. Ну, я немножко поднажал, чтобы он не думал, что я сдаюсь. Мишка держался руками за живот, как будто ему очень больно, и кричал: - Ой, умру от смеха! Сыски! А я, конечно, поддавал жару: - Пять лет девчонке, а говорит "сыски"... Ха-ха-ха! Потом Мишка упал в обморок и застонал: - Ах, мне плохо! Сыски... И стал икать: - Ик!.. Сыски. Ик! Ик! Умру от смеха! Ик! Тогда я схватил горсть снега и стал прикладывать его себе ко лбу, как будто у меня началось уже воспаление мозга и я сошел с ума. Я орал: - Девчонке пять лет, скоро замуж выдавать! А она - сыски. У Аленки нижняя губа скривилась так, что полезла за ухо. - Я правильно сказала! Это у меня зуб вывалился и свистит. Я хочу сказать "сыски", а у меня высвистывается "сыски"... Мишка сказал: - Эка невидаль! У нее зуб вывалился! У меня целых три вывалилось да два шатаются, а я все равно говорю правильно! Вот слушай: хыхки! Что? Правда,здорово - хыхх-кии! Вот как у меня легко выходит: хыхки! Я даже петь могу: Ох, хыхечка зеленая, Боюся уколюся я. Но Аленка как закричит. Одна громче нас двоих: - Неправильно! Ура! Ты говоришь хыхки, а надо сыски! А Мишка: - Именно, что не надо сыски, а надо хыхки. И оба давай реветь. Только и слышно: "Сыски!" - "Хыхки!" - "Сыски!". Глядя на них, я так хохотал, что даже проголодался. Я шел домой и все время думал: чего они так спорили, раз оба не правы? Ведь это оченьпростое слово. Я остановился и внятно сказал: - Никакие не сыски. Никакие не хыхки, а коротко и ясно: фыфки! Вот и все!