Задание №27
Исходный текст
1.
В уединенном блиндаже оставалась только радистка Катя.
Что означал ответ Травкина на ее заключительные слова по радио? Сказал ли он «я вас понял» вообще, как принято подтверждать по радио услышанное, или он вкладывал в свои слова определенный тайный смысл? Эта мысль больше всех других волновала ее. Ей казалось, что, окруженный смертельными опасностями, он стал мягче и доступней простым, человеческим чувствам, что его последние слова по радио — результат этой перемены. Она улыбалась своим мыслям. Выпросив у военфельдшера Улыбышевой зеркальце, она смотрелась в него, стараясь придать своему лицу выражение торжественной серьезности, как подобает — это слово она даже произносила вслух — невесте героя.
А потом, отбросив прочь зеркальце, принималась снова твердить в ревущий эфир нежно, весело и печально, смотря по настроению:
— Звезда. Звезда. Звезда. Звезда.
Через два дня после того разговора Звезда вдруг снова отозвалась:
— Земля. Земля. Я Звезда. Слышишь ли ты меня? Я Звезда.
— Звезда, Звезда! — громко закричала Катя.— Я Земля. Я слушаю тебя, слушаю, слушаю тебя.
Она протянула руку и настежь отворила дверь блиндажа, чтобы кого-нибудь позвать, поделиться своей радостью. Но кругом никого не было. Она схватила карандаш и приготовилась записывать. Однако Звезда на полуслове замолчала и уже больше не говорила. Всю ночь Катя не смыкала глаз, но Звезда молчала.
Молчала Звезда и на следующий день и позднее. Изредка в блиндаж заходили то Мещерский, то Бугорков, то майор Лихачев, то капитан Яркевич — новый начальник разведки. Но Звезда молчала.
Катя в полудремоте целый день прижимала к уху трубку рации. Ей мерещились какие-то странные сны, видения. Она опоминалась, дрожа от ужаса, что могла пропустить мимо ушей вызовы Травкина, и принималась снова говорить в трубку:
— Звезда. Звезда. Звезда.
До нее издали доносились артиллерийские залпы, гул начинающегося сражения.
В эти напряженные дни майор Лихачев очень нуждался в радистах, но снять Катю с дежурства у рации не решался. Так она сидела, почти забытая, в уединенном блиндаже.
Как-то поздно вечером в блиндаж зашел Бугорков. Он принес письмо Травкину от матери, только что полученное с почты. Мать писала о том, что она нашла красную общую тетрадь по физике, его любимому предмету. Она сохранит эту тетрадь. Когда он будет поступать в вуз, тетрадь ему очень пригодится. Действительно, это образцовая тетрадь. Собственно говоря, ее можно было бы издать как учебник, — с такой точностью и чувством меры записано все по разделам электричества и теплоты. У него явная склонность к научной работе, что ей очень приятно. Кстати, помнит ли он о том остроумном водяном двигателе, который он придумал двенадцатилетним мальчиком? Она нашла эти чертежи и много смеялась с тетей Клавой над ними.
Прочитав письмо, Бугорков склонился над рацией, заплакал и сказал: «Скорей бы войне конец... Нет, не устал. Я не говорю, что устал. Но просто пора, чтобы людей перестали убивать».
И с ужасом Катя вдруг подумала, что, может быть, бесполезно ее сидение здесь, у аппарата, и ее бесконечные вызовы Звезды. Звезда закатилась и погасла. Но как она может уйти отсюда? А что, если он заговорит? А что, если он прячется где-нибудь в глубине лесов?
И, полная надежды и железного упорства, она ждала. Никто уже не ждал, а она ждала. И никто не смел снять рацию с приема, пока не началось наступление.
(По повести «Звезда» Казакевича)
2.
(1)Андрей увидел, как из узких вагонных дверей с вертикальными неудобными ступенями какие – то женщины в белых халатах, военные в бушлатах и сапогах и просто люди в чёрных ватниках выносили детей и ставили, сажали, а то и клали тут же у рельсов на землю.
(2)-Блокадные… (3)Ленинградские… (4)Из Вологды привезли, - было произнесено в толпе, рядом с Андреем. (5)Никто никак не среагировал на эти слова. (6)Все знали, что такое блокада и что такое Ленинград. (7)Но было в детях что-то такое, что люди, и не слышавшие последних слов, останавливались и замирали, не в силах оторвать глаз. (8)А за ними подходили всё новые и так стояли, выстроившись на краю платформы и забыв про свой поезд.
(9)Люди видели на войне всё. (10)Их ничем ни удивить, ни поразить было нельзя. (11)Но вот они смотрели, а кто бы посмотрел на них: столько боли, скорби, мучительной жалости, потрясения, страдания, но и горькой радости было в их глазах. (12)Ибо хоть это были дети войны, жалкие обгарки на чёрном пепелище, но это были живые дети, спасённые и вынесенные из гибели пламени, а это означало возрождение и надежду на будущее, без чего не могло быть дальше жизни и у этих, также разных на платформе людей.
(13)Дети были разные. Но что-то их всех объединяло. (14)Не только необычный цвет лица, сливавшийся с выпавшим снегом, не только глаза, в которых застыл, будто заморозился, навсегдашний ужас блокады. (15)Было в них ещё одно, общее – и в облике, и в тех же лицах, и в губах, и в глазах, и ещё в чём-то, что рассмотреть можно было лишь не поодиночке, а только когда они все вместе, и что выражалось в том, как вели они себя по отношению друг к другу и к взрослым, как стояли, как брались за руки, выстраивались в колонны, - и можно выразить так: дети войны. (16)Страшное сочетание двух противоестественных слов. (17)Дети здесь своим присутствием выражали самую низкую, самую адскую, разрушительную сущность войны: она била в зародыше, в зачатке по всем других детям, которые не были рождены, по всем поколениям, которых ещё не было.
(18)Но вот эти, которые стояли теперь колонной, взявшись по двое, готовые отправиться в неведомый путь, ведь выжили же! (19)Выжили! (20)Они были посланцы оттуда, из будущего, несущие людям, стоящим на другой стороне платформы, на этой, ещё военной, стороне жизни, надежду на будущее, несмотря ни на что.
(21)Странной, колеблющейся, тонкой струйкой, вслед за худенькой тёмной женщиной, потекли блокадные вдоль рельсов всё дальше и дальше в сторону города. (22)И в каждом крошечном человечке, закутанном в тряпьё, была, несмотря на робость первых шагов, слабое покачивание, отчего живая струйка то растягивалась, то сжималась, и пульсировала, и рвалась, чтобы снова слиться, - была неразрывная связь с ближними, друг с другом, с кем они сейчас шли, сцепив синие пальцы так, что никто бы не смог их разомкнуть, но и с людьми на платформе, из этой беззвучной станции, и с этой новой обетованной землёй, которая их взрастит.
(По А.И. Приставкину)