Написанные в середине 70-х годов XIX века пьесы Ибсена («Кукольный дом», «Привидения», «Столпы общества») критики назвали «новой драматургией».
Что же нового было в этих произведениях? Во-первых, отображение нынешнего дня и показ живых людей, а не исторических персонажей. Во-вторых - обличение бездушности буржуазного общества с его проповедью эгоистического индивидуализма. Это было новаторством в области содержания. В области формы Ибсен отверг традиционные приемы построения «сценичной пьесы» (то есть удобной для постановки). В такой пьесе конфликт — это борьба положительных и отрицательных персонажей. Он раскрывается в форме интриги и завершается, как правило, «счастливым концом».
У Ибсена конфликт заключается в столкновении человека с враждебной ему действительностью, которая подавляет или калечит его дух. Главное здесь — не интрига, а выявление причин тех или иных поступков и раскрытие внутреннего мира персонажей. Завязкой служат события, свершившиеся до начала пьесы.
Содержанием драмы становятся анализ той катастрофы, которая постигла героя («узнавания правды»), а также анализ мыслей и чувств, возникающих как реакция на это узнавание. Кроме того, Ибсен отказался от театральной приподнятости речи, традиционных монологов, условных реплик в сторону, адресованных непосредственно зрителям. Все это он заменил живой, выразительной разговорной речью. Автор добивался естественности и непринужденности поведения персонажей, заставлял отказываться от внешних эффектов, заменяя их выразительными деталями. Эти детали становились поэтическими образами, помогавшими раскрыть главную мысль драмы.
Создавая «новую драму», Ибсен подчинил ее четкой композиции. В своих лучших пьесах он возродил в новом качестве принципы античной драматургии (единство места, времени и действия как единого замысла).
В 1879 году Ибсен написал одну из лучших своих пьес — «Кукольный дом», на примере которой можно четко проследить зарождение «новой драмы». Автор затронул тему буржуазной семьи и положения женщины в обществе. Однако идейный смысл этого произведения выходит далеко за пределы семейно-психологической проблематики.
Начало пьесы погружает нас в мирный уют дома адвоката Торвальда Хельмера. Хозяйка этого гнездышка, Нора, и впрямь кажется недалекой избалованной куколкой. Похоже, что главная ее тайна — съеденное украдкой миндальное печенье. Но вскоре мы узнаем, что несколько лет назад ради спасения мужа Нора заняла крупную сумму денег, подделав подпись на векселе, и теперь, скрывая это, постепенно выплачивает долг. Итак, главное событие произошло еще до начала пьесы. А во время действия происходит столкновение персонажей, каждый из которых вызывает у нас сочувствие, а значит, не может быть безоговорочно отнесен к отрицательным: и Нора, совершившая преступление ради мужа, и вымогатель Крогстад, который однажды оступился, но мучительно хочет снова стать полноправным членом общества, и даже струсивший Хельмер, потерявший любовь Норы. Характеры всех героев подвергаются испытанию правдой. И выясняется, что ничтожный Крогстад вполне способен на благородный поступок под влиянием оживших чувств к подруге Норы фру Линне. А неподкупный и принципиальный Хельмер оказывается подлецом, испугавшимся, что тень «преступления» Норы падет на его репутацию. Даже не задумываясь над мотивами проступка жены, он обвиняет ее во лжи и испорченности: «Ты унаследовала все легкомысленные принципы своего отца. Ни религии, ни морали, ни чувства долга...»
Отказ Крогстада от своих претензий резко меняет настроение Хельмера: он готов вернуться к прежнему. Но самая разительная перемена происходит в душе Норы.
Она понимает, как ошиблась в муже, думая, что и он способен ради нее на подвиг самопожертвования. Прозревшая Нора становится суровой. Она чувствует в себе нерастраченные духовные силы, не желает больше играть навязанную ей покойным отцом и мужем роль «девочки-жены» и хочет найти себя, свое подлинное предназначение: «Я думаю, что прежде всего я человек, так же, как и ты, или, по крайней мере, должна постараться стать человеком. Знаю, что большинство будет на твоей стороне, Торвальд, и что в книгах говорится в этом же роде. Но я не могу больше удовлетворяться тем, что говорит большинство и что говорится в книгах. Мне надо самой подумать об этих вещах и попробовать разобраться в них». «Кукольный дом» рухнул. Освободившись от его обломков, Нора уходит в другую, настоящую жизнь.
Напряжение действия достигается не развитием интриги, а раскрытием внутреннего мира главной героини. Самый напряженный момент — когда Нора ожидает, что муж прочитает разоблачительное письмо Крогстада. Она ничего не боится, она ждет чуда: сейчас любящий муж скажет, что берет ее вину на себя. Это ожидание выплескивается в отчаянную, безудержную тарантеллу, становящуюся своеобразным символом прошлой жизни, которую уже не вернуть. Чуда не происходит. И это — кульминация пьесы, главное событие в духовной жизни Норы. Кажется, все открылось, добродетель восторжествовала. Но жизнь нельзя склеить, как разбитую чашку. Поэтому развязка — уход Норы от мужа — не кажется счастливым финалом. Никто не знает, как сложится ее судьба (и судьбы всех остальных персонажей пьесы). Но с «кукольной» жизнью покончено навсегда.
Драма Ибсена была не просто призывом к борьбе за женскую независимость и самостоятельность, она отстаивала общечеловеческие права, протестовала против лживых и лицемерных общественных законов. И это стало значительным шагом вперед в создании новой драматургии, отразившей не только свою эпоху, но и мысли и чувства последующих поколений.
23. Б. Шоу и Г.Ибсен. квинтесенция ибсенизма.
Трактат Бернарда Шоу «Квинтэссенция ибсенизма » - довольно многоплановое критическое произведение, раскрывающее не только сущность взглядов Бернарда Шоу на современное ему состояние театра и европейской драматургии в целом, но и на примере Ибсена показывающее зарождение новой драмы, отличной от традиции. Здесь новые герои, новые конфликты, новое действие, новое понимание сути разрешения противоречий с действительностью
Основной упор в представлении Шоу о новой драме опирался на построение действия в пьесах. Классическая концепция действия, которую описал еще Гегель, в новой драме решительно отвергается. Традиционной драме, отвечающей гегелевской концепции, или, говоря полемически тенденциозными словами самого Шоу, «хорошо сделанной пьесе» он противопоставлял драму современную, основанную не на перипетиях внешнего действия, а на дискуссии между персонажами, в конечном счете — на конфликтах, вытекающих из столкновения различных идеалов.
Работа Б. Шоу «Квинтэссенция ибсенизма» показывает, насколько были близки Шоу пафос социальной критики Ибсена и его художественные искания. Шоу внес значительный вклад в освещение идейно-философских воззрений Ибсена и в раскрытие особенностей его художественного новаторства.
Понятие «идеалов » в оригинальном лексиконе Шоу приобрело содержание, далекое от общепринятого. В его словоупотреблении оно, по сути, стало тождественным понятию «фетиша» или «догмата», так как означало систему «готовых истин», требующих, чтобы их принимали на веру, как истины религии. Он предлагал слово «идеал» (the ideal) заменить похожим на него словом «идол » (the idol) и «вместо идолов и идолопоклонства» читать «идеалы и идеализм».
Служение этим «богам», то есть некритическое восприятие официального «символа веры» и готовность подчинения ему для Шоу было формой «идолопоклонства», и он справедливо видел в нем преграду на пути развития жизни.
Возникновение таких «культов» Шоу законно связывает с омертвением существующего жизненного уклада, который, придя в противоречие с потребностями жизни и нормальными требованиями человеческой природы, нуждается в самообожествлении.
Так возникает то состояние духовного рабства, в котором, согласно представлениям Шоу, находится современный человек. Его внутренним миром завладевают морально-идеологические «фикции » - изжившая себя система жизненных установлений, претендующая на незыблемость и вечность.
В представлении Шоу буржуазные «идеалы» препятствуют нравственному росту личности, извращают внутренний мир человека. Свое рабское подчинение традиции, свой страх перед жизнью, свою трусость и эгоизм люди прикрывают маской «идеала».
Отдавая дань Ибсену, Шоу позволял себе довольно агрессивные нападки на Шекспира. Скорее всего, это происходило не из-за неприятия философии и идей великого классика, а из-за консерватизма в постановке его пьес на театральных подмостках. Шоу прекрасно знал и любил Шекспира, но искажения его мыслей и текстов не выносил, а поэтому утверждал: "Шекспир для меня - одна из башен Бастилии, и он должен пасть". Каким бы парадоксальным ни казалось это утверждение, но для драматурга оно было составной частью мировоззрения, основанного на "отрицании всяких формул".
Вообще, Шоу всегда противопоставлял Шекспира и Ибсена. И дело не в том, что Шоу желал «спасти Англию от длившегося столетиями рабского подчинения Шекспиру».
Пафос «антидогматизма » и «иконоборчества », на котором настаивает Шоу, действительно свойственен Ибсену, более того, он поистине составляет если не всю «Квинтэссенцию ибсенизма», то значительную ее часть. Идея фиктивности «призрачности» моральных, идеологических и религиозных верований буржуазного мира, оказавшее решающее влияние на творчество самого Шоу, действительно впервые получила драматическую жизнь в театре Ибсена. Ибсен первым показал современный мир, как царство «привидений», в котором нет настоящей морали, настоящей религии, а есть только призраки всего этого. Эту важнейшую линию ибсенизма Шоу подчеркнул с большой резкостью и последовательностью, и она получила дальнейшее развитие в его собственном творчестве.
В «Квинтэссенции ибсенизма» Шоу намечает контуры образа своего положительного героя - человека трезвого ума, реалистически смотрящего на жизнь и руководствующегося в своих поступках не романтическими иллюзиями, а требованиями разума. Так рождается столь характерное для Шоу противопоставление «реалиста» и «романтика», человека дела и человека, предпочитающего прекраснодушные разговоры определенному действию. Эти два основных типа человеческого характера встречаются во многих пьесах Шоу.
«Пигмалион » — одна из самых известных пьес Бернарда Шоу, написанная в 1912 году. Пьеса рассказывает о лондонском профессоре фонетики Генри Хиггинсе, который заключил пари со своим приятелем, полковником Пикерингом. По условиям пари, Хиггинс должен за шесть месяцев обучить цветочницу Элизу Дулиттл произношению, принятому в высшем обществе, и на светском приёме суметь представить её как герцогиню. Название пьесы является иронической аллюзией на античный миф о скульпторе Пигмалионе, создавшем настолько совершенную статую девушки, что богиня Афродита согласилась, по просьбе Пигмалиона, влюблённого в созданный им образ, оживить статую.
Сам Шоу цель своей пьесы определил следующим образом: «„Пигмалион“ — это насмешка над поклонниками „голубой крови“… каждая моя пьеса была камнем, который я бросал в окна викторианского благополучия ». Шоу открыто признал, что его пьеса «интенсивно и нарочито дидактична ». Позиция Шоу как убеждённого социалиста включала в себя требования освобождения общества от господствующей лжи и несправедливости, содействие духовному развитию и жизненному благополучию всех социальных групп. Главная идея пьесы: высшие классы отличаются от низших только одеждой, произношением, манерами, образованием — и эти социальные пропасти могут и должны быть преодолены. Талант Хиггинса и благородство Пикеринга действительно делают из цветочницы герцогиню, и это можно понимать как символ будущего общественного прогресса и раскрепощения, к которому призывали Шоу и его единомышленники
Для утверждения в обществе справедливости, утверждает драматург, главное — победить нищету и невежество. Избавление Элизы от этих бед укрепляют лучшие качества личности, присущие ей и прежде — порядочность, чувство собственного достоинства, душевную чуткость, энергию. На менее сильные характеры, вроде Дулиттла-отца, бедность действует разрушающе. Хиггинс, который в ходе «эксперимента» способствовал духовному освобождению Элизы, делал это непреднамеренно, он не в силах стать выше чисто эгоистических соображений. Душевная чёрствость Хиггинса, неспособного на понимание и уважение к Элизе, олицетворяет бездушие английского общества, и в этом трагизм финальной ситуации пьесы.
24. Б.Шоу. «Дом где разбиваются сердца»: жанровая специфика пьесы.
«Дом, где разбиваются сердца » - итог всего предшествующего творчества писателя, и вместе с тем это широкая обобщающая картина жизни предвоенной Англии. Шоу пишет об обреченности буржуазного мира; он смело ставит тему крушения капиталистического общества и показывает войну как закономерное последствие кризиса. Острота социальной критики сочетается здесь с глубиной проникновения в психологию героев - представителей буржуазной английской интеллигенции. Сам Шоу отмечал, что в своей пьесе он изобразил «культурную досужую Европу перед войной ». Дом Шотовера, построенный в соответствии с желанием его хозяина - бывшего моряка - в форме корабля, становится символом буржуазной Англии, несущейся навстречу своей гибели.
Все непрочно и обманчиво в их мире, все построено на зыбком фундаменте. Паутина фальши и лицемерия опутывает отношения людей. Каждого ждут горькие разочарования. Элли Дэн убеждается в том, что любимый человек обманывал ее. И сама она обманывает Менгена, решив стать его женой по расчету. Обманут Мадзини Дэн, полагавший, что Менген был его другом и благодетелем: на самом деле Менген разорил его. Люди утрачивают чувство доверия. Каждый из них бесконечно одинок. Основная тема: бездействие интеллигенции. Нежелание что-либо делать. Важное место в пьесе занимает монолог Шатовера о пьяном шкипере. Пьяный шкипер - это тот, кто не ведет свой корабль, это тот, кто снял с себя ответственность и не стоит у руля.
Пьеса лишена четкой сюжетной линии. Драматурга интересуют, прежде всего, настроения героев, их переживания и свойственное им восприятие окружающей жизни. Беседы героев, их споры и замечания о жизни наполнены цинизмом и горечью; их афоризмы и парадоксы в конечном итоге свидетельствуют о бессилии этих умных и образованных людей перед жизнью. У них нет определенных целей и стремлений, нет идеалов. Этот дом-корабль населяют люди с разбитыми сердцами, «привидения», у которых «хаос и в мыслях, и в чувствах, и в разговорах ». «Это Англия или сумасшедший дом? », - спрашивает один из героев пьесы художник Гектор Хэшебай. «Но что же с этим кораблем, в котором находимся мы? С этой тюрьмой душ, которую мы зовем Англия?» Перед нами общество людей, переживающих период духовного распада. И не случайно мысль о самоубийстве, о гибели во время очередной бомбардировки кажется им спасительной: «Смысла в нас нет ни малейшего. Мы бесполезны, опасны. И нас следует уничтожить ». Пьеса завершается следующей сценой: начинается война, и вражеские самолеты сбрасывают бомбы. Обитатели дома капитана Шотовера зажигают свет во всех комнатах, желая привлечь внимание летчиков. «Подожгите дом!» - восклицает Элли. И этот призыв звучит как приговор над людьми, населяющими «дом, где разбиваются сердца».
“ Фантазия в русском стиле ” – так он определил жанр своего произведения. Особую форму драматического выражения своей темы Шоу нашел с помощью драм Чехова.
Русский драматург помог Шоу до конца раскрыть и сформулировать ту тему, которая выросла из глубинных основ его собственного творчества, - тему внутреннего кризиса буржуазного мира, полной исчерпанности его духовной и практической жизни. Придя к этой теме в логике своего внутреннего развития, английский драматург прочел драмы Чехова по - своему, сделав ударение на тех их сторонах, которые в наибольшей степени отвечали его собственным идейным настроениям. Если автор "Трех сестер" и "Дяди Вани" всей логикой образного развития своих драм показывает, что виновны не столько их персонажи, сколько "сложение обстоятельств, находящееся вне сферы воздействия данных людей", то Шоу обвиняет главным образом "никчемных культурных бездельников, не занимающихся производительным трудом". По мнению Шоу, Чехов уже полностью утратил надежду на то, что эти очаровательные люди могут выкарабкаться, и именно поэтому-то, не стесняясь, подчеркивал их очарование и даже льстил им. В соответствии с такой трактовкой в прочтении Шоу драмы Чехова превратились в своего рода трагикомедии исторического возмездия, постигшего русскую интеллигенцию за совершенные ею преступления перед обществом и историей.
25. Гауптман «Перед восходом солнца».
Маститый поэт сильно способствовал блеску этого праздника тем, что как раз к его сроку подарил немецкой литературе и немецкому театру новую прекрасную драму под заглавием «Перед заходом солнца» 1.
Самое заглавие, очевидно, выбрано автором для того, чтобы установить некоторую перекличку между этим, до сих пор последним, его произведением и той драмой, которая явилась бурным началом его писательской карьеры и носила название «Перед восходом солнца». Мы и хотим взять некоторую параллель между первым и последним продуктом драматургического творчества Гауптмана; эта параллель поучительна.
Однако мы считаем уместным предварительно, хотя бы в кратких словах, дать нашу общую социально–культурную оценку многозначительной фигуры Г. Гауптмана *.
«Перед восходом солнца» — социальная драма в 5 действиях. Она была написана сорок четыре года назад и поставлена впервые 20 октября 1889 года «Союзом вольных сцен». Гауптман принадлежал в то время к кружку даровитой молодежи, находившейся в глубоком разладе с обществом, но не находившей революционных путей разрыва с ним. Это были типичные золаисты. «Наше дело — со всей правдивостью художественно отразить жизнь, не боясь никаких ее уродств, — говорили они. — Вовсе не наше дело выводить отсюда какие–нибудь политические правила».
Высокий, рыжеватый, болезненный юноша Гауптман внушал всему кружку огромное уважение и будил надежды. Одни находили его похожим на Шиллера, другие отмечали его «гётевский профиль», но он еще ничего не написал по–настоящему ценного. И вот первый громкий аккорд: драма, о которой мы говорим.
Когда позднее, после скандала с драмой «Ткачи», перед лицом суда, разбиравшего вопрос о ней 6, Гауптман заявил, что эта пьеса рабочей нужды и рабочего восстания вовсе не была им задумана как призыв к протесту низов, а лишь как «драма сострадания», лишь как «предостережение для высших классов, чтобы они обратили внимание на страдание бедных», — то он был совершенно искренен.
Первая его юношеская драма интересовала его прежде всего формально: его увлекали самая грубость материала и безудержная правдивость его передачи. Однако, с большим талантом изображая черными красками жизнь семьи, гибнущей от влияния алкоголизма, Гауптман не подымается ни до каких общественных обобщений. Разные мечтания, которые звучат в речах одного из действующих лиц, и что–то вроде обещания, заключенного в самом названии (солнце–де все–таки взойдет), не меняют дела.
Но тем не менее буржуазный мир был взволнован и раздражен без конца. Буржуазная пресса утверждала, что «автор — личность, обладающая явно выраженной преступной физиономией, личность, от которой можно ждать только бунтовских и в то же время грязных пьес». Его называли анархистом, самым безнравственным драматургом столетия, кабацким поэтом и даже просто свиньей. Один из критиков заявил, что Гауптман затеял превратить немецкий театр в публичный дом.
Во время спектакля, как передает присутствовавший на нем Ганштейн, непрерывно раздавались стук и свистки, а когда автор появился на просцениуме, — поднялся прямо адский шум, который еще усиливался от того, что сторонники молодого новатора отвечали многочисленным врагам его аплодисментами и громкими «браво».
Это был один из самых громких театральных скандалов в Германии. Нечто вроде знаменитого представления «Эрнани» Виктора Гюго в Париже.
Но начало было весьма определенно. В нем уже звучал аккорд большой искренности, желания твердо идти по тому пути, который подсказывают совесть и литературные убеждения, а вместе с тем и то отсутствие настоящего революционного радикализма, которое осталось за автором на всю жизнь.
Теперь Гауптману семьдесят лет.
Жизнь его очень баловала. Это богатый, в общем официально признанный не только своей страной, но и всем миром великий писатель современности, человек при своем возрасте свежий, полный мыслей, полный творческих сил.
«Баловство жизни» вовсе не было постоянным. И литературная и личная жизнь Гауптмана знала много разрывов, много страданий. Но нас интересует сейчас не это: мы хотели бы прислушаться к музыке семидесятилетнего Гауптмана и понять тот жизненный итог, к которому он приходит.
Новая пьеса Гауптмана — «Перед заходом солнца» — прекрасна в литературном и сценическом отношении. Она имела огромный успех. Она позолотила юбилей. Словно действительно заходящее солнце украсило своим пурпуровым поцелуем этот поздний плод великого таланта.
В Берлине — Краус, в Вене — Янингс имели головокружительный успех в подкупающей и новой по всей своей концепции роли Маттиаса Клаузена.
Уже этого всего достаточно, чтобы сделать пьесу интересной для русской публики.
Ее сюжет, однако, способен несколько разочаровать.
Дело идет о семидесятилетнем тайном коммерции советнике, то есть крупнейшем капиталисте, который рисуется как человек высокой и тонкой культуры, развитого духа и создатель своего большого дела.
В семьдесят лет (как это было с Гёте) Клаузен горячо влюбляется в молодую девушку, северянку Инкен Петере, и, в свою очередь, вызывает горячее чувство в молодом, прямом, смелом сердце девушки, которая любит в нем его нежность, его талант, отнюдь не его деньги.
Обстоятельства развертываются счастливее, чем у семидесятилетнего Гёте, которому осторожная мать отказала в руке молодой девушки, возбудившей его позднюю страсть.
Здесь мы не видим препятствий.
Сущность драмы, однако, заключается в том, что наследники Маттиаса Клаузена, из которых иные его обожают и перед ним преклоняются, не хотят и мысли допустить об этом «ужасном браке». Руководимые зятем капиталиста Эрихом Клямротом, грубым, пошлым, жадным и властолюбивым буржуа, и подстрекаемые хитрым и бессовестным, при внешней корректности, юристом Ганефельдтом (всеми своими успехами, между прочим, обязанным старику), они возбуждают иск о взятии Клаузена под опеку.
Так как Клаузен человек большой воли и светлого ума, то друзья его ни на минуту не сомневаются, что он выиграет процесс. Но по дикому германскому закону — в случае, если наследники вчиняют подобный иск главе фирмы, старому человеку, то он временно, на срок судебного разбирательства, лишается всех своих прав, и ему дается что–то вроде попечителя, каковым в данном случае должен явиться вероломный Ганефельдт.
Закон действительно дикий. Было бы, однако, крайне странно, если бы Гауптман написал целую большую и страстную пьесу только для того, чтобы защитить богатых стариков от нелепого закона, созданного их же классом.
Но странно было бы, если бы мы приняли слишком всерьез и весь внешний сюжет пьесы. Иные заговорили, будто бы в жизни самого Гауптмана проскользнуло подобное обстоятельство. Однако это чрезвычайно маловероятно. Скорее, на тему навел его случай с одним издателем–миллионером, который на старости лет женился на молодой женщине и действительно был, можно сказать, судебно скован воспротивившимися этому наследниками, целиком обязанными всем своим достоянием главе фирмы.
Нет, не в этом основной пафос пьесы Гауптмана.
Вот тот рисунок, который вдруг начинает просвечивать для внимательного и симпатизирующего глаза, когда вы откидываете внешность и начинаете искать сущность его.
Что за мир рисует перед вами Гауптман? Все его симпатии на стороне старика Клаузена. Характерным образом он совсем не спрашивает, как нажито его огромное состояние.
Крупный капиталист — это само по себе отнюдь не отрицательное явление в глазах Гауптмана.
Но дело в том, что Клаузен — творческая личность. Это — создатель большого дела. Мало того, это человек с поэтическим и философским миросозерцанием. Это благородная, богатая натура. Это прежде всего человек чрезвычайно разносторонней и блестящей культуры.
И кто же губит его? Кто оплевывает его старческую, но живую и горячую страсть? Кто осмеливается объявить его слабоумным? Кто затравливает его до смерти, унижая его достоинство, доводя до безумия этого нового короля Лира? Его дети.
Что же? Имеем мы здесь дело с повторением Лира? Говорится ли здесь только о неблагодарности детей? Конечно, нет.
Два поколения представлены здесь: одно — творческой, почти, можно сказать, великой личностью, а другое — жалкими, бездарными, жадными буржуями. Вот теми самыми буржуями и буржуйками, которые составляют класс, правящий класс современного общества.
Мы видели в свое время, как тончайший культурник Анатоль Франс рванулся на старости к. социализму, даже к коммунизму, потому что он чувствовал, что господствующий класс грубеет, глупеет и что в его руках человеческая культура идет к гибели. Мы видели недавно, как культурнейший человек нашего времени Ромен Роллан, долго бывший сторонником непротивления злу, торжественно заявил, что он переходит в лагерь активных революционеров, чтобы спасти человеческую культуру из губительных для нее лап капитализма. Мы видели, как культурнейший человек Великобритании Бернард Шоу заявил, что если бы надежды на строимый бессмертным Лениным и его последователями новый мир обманули его, то он закрыл бы глаза с отчаянием относительно будущего людей.
Совсем недавно еще один знаменитейший вождь культурной интеллигенции, утонченнейший Андре Жид заявил, что он всей душой за «опыт» СССР и готов был бы отдать свою жизнь за него, так как, если не победит коммунизм, для человечества наступит ночь.
Гауптман, как мы сказали, человек внешне и внутренне осторожный. Вряд ли мы когда–нибудь от него дождемся, чтобы он проклял старый, буржуазный мир и приветствовал бы новый, пролетарский, бесклассовый, истинно человеческий.
Но когда старый буржуа высокой культуры, о котором можно сказать «это — человек», затравленный своими выродками, типичными представителями современных капиталистов, мечется на смертном ложе, приняв яд, и без конца повторяет: «Mich durstet… mich durstet… nach Untergang» («Я жажду… я жажду… уничтожения»), и когда эта пьеса, написанная с огромной страстностью, такая волнующая, носит зловещее название — «Перед заходом солнца», — тогда мы должны подумать о ее внутренней музыке, как мы сказали: прислушаться к биению ее сердца. Это сердце скажет нам: «Наступают холодные сумерки, солнце прячется за горизонтом, света все меньше, еще недавно среди «господ» были настоящие люди, но руководящий класс выродился, мелкие торгаши, бездарности берут власть в свои руки, закон потворствует им. На этом примере вы видите, что все идет под гору, к пропасти: наступает ночь. Мне, старому прославленному поэту, иной раз хочется махнуть рукой на этот остывающий мир, и во мне самом, как моем сверстнике и герое Клаузене, подымается тоскливая жажда уничтожения».
Вот внутренний аккорд новой пьесы Гауптмана. Он скорбен. Мы предпочли бы радостные, бодрые звуки, ибо мы люди нового утра. Но мы отдаем дань уважения честной скорби большого писателя, в последнем произведении которого слышим глухой стон отчаяния, который не смеет, не может перейти в призыв к активному протесту, но является все же мучительным и честным протестом пассивным.
И как бы ни покрывала буржуазия своими похвалами (вроде бюловских) Гауптмана, мы, не имея, к сожалению, возможности сказать о нем: «он наш!» — имеем полную возможность крикнуть ей: «вы лжете, он — не ваш!».
26. Проблема неоромантизма в современном литературоведении.
Существуют в литературоведении разные точки зрения по поводу неоромантизма. Само это понятие зарождается в середине 80 гг в Германии.
Одна из точек зрения: вообще неправомерно использовать это понятие применимо к концу 80-х гг. Это продолжение романтизма на позднем его этапе развития.
Вторая точка зрения: неоромантизм - это некий симптом какого сдвига в культуре (переход от старого к новому) на рубеже веков. Это не литературное направление (не было ни лидеров, ни манифестов). Неоромантизм можно сблизить с модернизмом символизмом.
Есть точка зрения что есть неоромантизм только в англ литературе. Неоромантики хотели найти идеал в действительности (не как у романтиков- двоемирие). Приключения, авантюры -попытка реализации идеалов.
Это понятие, а не термин
Можно казать, что это название некой тенденции литературы. Это попытка на новом этапе развития литературы возродить некоторые идеи и приемы романтизма. Например, идея двоемирия, концепция сильной демонической личности, острый напряженный сюжет, экзотика, фантастика. Авантюрно приключенческий роман (Остров сокровищ), исторический роман, детективный роман (Шерлок). Эстетическая художественная реакция на натурализм, декаданс, бытописательство. Болезненность декадентства противопоставлена здоровой личности. Импульс к сил е, энергии задан Ницше.
Ницше - "философия жизни". Жизнь и дух, жизнь и культура - оппозиции его философии. Отдает предпочтение стихийному жизненному дионисскому началу. Культура (избыточная, т е которая над жизнью) заглушает в современном человеке "волю к власти". Воля к власти - это воля к творчеству, к переоценке всех ценностей. Это творческое непосредственное отношение к жизни. Оппозиция двух начал - Дионис и Апполон. Дионисское начало- опьяняющее, оргическое, вакхическое начало. Апполонийское – рациональное, гармонизирующее.
Еще одна фигура которая повлияла на неоромантиков - тот же Ибсен с его сильными, волевыми героями, который поставил ту же проблему (дух и жизнь0).
Ярче всех неоромантизм завил о себе в Англии. Стивенсон, Конрад, Киплинг, Конан Дойл.
Остров Сокровищ Стивенсона - приключенческий роман "для мальчишек", поэтому нет психологизма, стилистических изысков. Своеобразие Стивенсона проявилось в том, что он вроде в детском произведении ставит важные проблемы (нравственно-философская проблематика). Поиск клада - поиск жизненных нравственных ценностей (эволюция героя). Мир детства как особый мир (из романтизма). Ребенок как маленький взрослый. Романтизм открывает самоценность детства, ребенок как носитель тех ценностей которые противопоставлялись ценностям взрослых (ограниченность рациональность).
"Странная история доктора Джекила и мистера Хайда". Ученый проводит эксперименты. Периодически превращается в злого двойника Хайда и творит всякую хрень. Перекличка с Двойником Достоевского и Портретом Дориана Грея.
27. Эстетизм.
Эстети́ческое движе́ние, или эстети́зм (англ. Aestheticism, Aesthetic movement) — это европейское движение в литературе, изобразительном и декоративном искусствах [1][2], а также интерьерном дизайне в XIX веке, которое подчёркивало преобладание эстетических ценностей над этическими и над социальными проблемами. В сущности, эстетизм выражает тенденции европейского декаданса, поэтому он рассматривается как ответвление этого явления в Англии. Корни эстетизма уходят в романтизм, сам же он явился реакцией на викторианскую эпоху, тем самым предвосхищая модернизм. Распространён был во второй половине XIX века, примерно в 1868—1901 годах, и принято считать, что его угасание связано с судебным процессом Оскара Уайльда (1895).
На писателей-декадентов в Англии очень сильное влияние оказал преподаватель Оксфордского университета Уолтер Пейтер (Патер) и его работы, опубликованные в 1867—1868 годах, в которых он утверждал, что жизнь нужно проживать, неумолимо следуя идеалу красоты. Его книга «Очерки по истории Ренессанса» (1873; Studies in the History of the Renaissance) стала настольной для очарованных искусством молодых людей викторианской эпохи. Писатели-декаденты подняли на щит лозунг «искусство ради искусства» (фр. l’art pour l’art), происхождение которого до сих пор не выяснено. Некоторые полагают, что его придумал французский философ Виктор Кузен (1792—1867; Victor Cousin). Но исследователь Анжела Лейтон (Angela Leighton) в труде «О форме: поэзия, эстетизм и словесное наследие» (2007; On Form: Poetry, Aestheticism and the Legacy of a Word) отмечает, что это словосочетание ещё в 1804 г. употребил Бенжамен Констан[3]. Не вызывает сомнений, что во ФранцииТеофиль Готье использовал эту фразу для обоснования того, что искусство и мораль никак не связаны.
Художники и писатели эстетического движения считали, что искусства должны доставлять нам изысканное чувственное удовольствие, а вовсе не передавать нравоучительные или сентиментальные послания. В результате они не приняли утилитарных идей Джона Рёскина и Мэтью Арнольда, рассматривающих искусство как что-то поучительное или полезное. Напротив, они полагали, что у искусства нет никакой дидактической цели, что единственное к нему требование — это быть прекрасным. Эстеты развили культ красоты, которую они считали основным фактором в искусстве. Они провозгласили, что Жизнь должна копировать Искусство. Природа в сравнении с искусством казалась им грубым материалом, и её дизайн был далеко не совершенен. Главными чертами движения были внушение (в отличие от утверждения), чувственность, обильное использование символов, использование синестетических эффектов (то есть соответствий между словами, цветами и музыкой).
У эстетизма есть свои предшественники[ источник не указан 1576 дней ] — это английские поэты-романтики Джон Китс (1795—1821) и Перси Биши Шелли (1792—1822), а также поэты из «Прерафаэлитского братства». В Великобритании наиболее яркими[ источник не указан 1576 дней ] представителями эстетического движения были Оскар Уайльд и Алджернон Чарльз Суинберн, а также Джеймс Макнил Уистлер и Данте Габриэль Россетти. Само же движение и его приверженцы стали объектами сатиры в комической опере «Пейшенс» Уильяма Гилберта и Артура Салливана, а также в других работах, например, фарсе Фрэнсиса Каули Бернарда «Полковник» (The Colonel) и в комических журналах (например, «Панч» (Punch)).
28. О. Уайлд.
Эстетизм - направление в английском искусстве и литературе 1880-1890-х годов, представили писатель, теоретик, историк искусства Уолтер Пейтер и Угру-пування поэтов и художников, теоретиков букв ратуры и искусства - Артур Саймонс
Обри Бьордсли, Оскар Уайльд и другие, объединились вокруг журналов"Желтая книга"и"Савой"их идеалом искусства стало творчество мастеров Средневековья и раннего Возрождения
Особенность эстетизма заключалась в том, что он, находясь вне рамок обычного морали, действовал только в сфере искусства, где"разрешено"и"недозволенное"диктовалось волей художника и подлежало только суду е эстетических законов Эстетизм обнаружил преимущества художественного вымысла, воображения и мастерства художника перед копией жизни Творческие достижения художников этого направления оказали значительное влияние на развитие искусства XX веке я, в частности на творчество английских и русских символистов, а также Т-С Элиота, В Вульф, М Пруста, Дж Джойсульф, М. Пруста, Дж. Джойса.
Вся эстетика ОВайльда - это ряд парадоксальных суждений Но эстетическое учение Оскара нельзя рассматривать отдельно от тогдашней действительности, а следовательно, лицемерной викторианской морали, вызов кот