– Никогда не забуду первый бой. Немцы начали нас обстреливать из пулеметов. Засвистели пули, и я залег. Когда смотрю, мимо бежит вот он, Федя Карпенко и кричит: «Эй, Яша, какого лешего валяешься на земле, когда пули летят намного выше головы!» Елки с палкой, я чуть сквозь землю не провалился от стыда. Думал, что все уже постиг, а оказывается, в военном деле я полный профан. Снова надо было учиться.
Так вот и учился вместе со всеми…
Теперь за плечами Якова Григорьевича годовая школа партизанской борьбы и большая закалка. Он уже не всякой пуле кланялся. Душевным и чутким отношением к товарищам завоевал уважение партизан. Вскоре Панин стал признанным всеми секретарем партийной организации.
Яков Григорьевич всегда находил время, чтобы побеседовать с бойцами. Чаще всего его можно было увидеть среди автоматчиков третьей роты и разведчиков. Вот и сейчас он пришел, чтобы вручить листовки с текстом праздничного приказа народного комиссара обороны, посвященного двадцать пятой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, для распространения среди населения.
– Несите слово правды в народ, – напутствовал Панин.
– Давайте больше листовок, – нападал на секретаря Журов. – Полтора десятка на группу – очень мало. Вы знаете, что жители за каждую листовку дают кувшин молока или десяток яичек. Я не к тому говорю, что молока захотелось, – спохватился разведчик. – Нам и так его везде дают. Тяга к правде у народа большая…
– А в одном селе такой случай произошел, – вмешался в разговор Костя Руднев. – Мы туда приехали в воскресенье, как раз в церкви служение шло. Так наша листовка пошла по рукам и дошла до попа. И что вы думаете? Священник зачитал ее перед всеми прихожанами…
– Выходит, батюшка‑то идейный, – под хохот разведчиков выпалил Юра Корольков.
– Идейный, не идейный, а и он распознал звериное лицо фашизма, – ответил Костя Руднев.
– Надо, чтобы все люди поняли это, – вставил Панин.
А вечером три разведывательные группы ушли на выполнение заданий. На северо‑восток к Ельску и Мозырю отправилась группа Осипчука, на юг к Олевску – группа Гапоненко, а на завод – в Глинное, Березово и Старое Село пошел Мычко со своим отделением.
ВАНЬКА ХАПКА
Парторгом в разведывательной роте был Иван Георгиевич Архипов. Разведчики любили его за храбрость, веселый нрав и простоту. Однако меня удивляло то, что в отряде ему присвоили множество прозвищ. Называли его «великим комбинатором», «виртуозным балалаечником», «шахматным чемпионом», «парнем‑рубахой», а некоторые даже склонны были считать его врожденным артистом. Но прочнее всех приклеилась к нему кличка «Ванька Хапка».
Обычно, если предстояло выполнить рискованное задание, где нужна особая смекалка, политрук Ковалев говорил:
– На это дело пошлем Ваньку Хапку. Все сделает, как по нотам.
Когда я попытался узнать, почему Архипова называют «Хапкой», то не нашлось никого, кто бы мог толком ответить на этот вопрос. Даже не помнили, кто ему дал эту кличку. Одни говорили, что это дело Феди Карпенко, другие указывали на Черемушкина, третьи на Федю Горкунова.
Отвечая на мой вопрос, Ковалев сказал:
– Да он любит все делать напором, неожиданно, без тщательного обдумывания. Одним словом, действует на хапок. Отсюда и назвали его Ванькой Хапкой.
Но это было не совсем так.
Иван Георгиевич Архипов в партизанский отряд попал, как и многие воины в первый год войны, через бои, окружения, отступление. Но приход его к партизанам был необычным.
Однажды партизанская застава задержала высокого, чуть сутулого человека, лет двадцати трех. На нем была потрепанная куртка, измазанная мелом и красками. Через плечо – малярная кисть, на длинной ручке которой висело помятое жестяное ведро.
– Здравствуйте, друзья‑приятели, – сказал задержанный, снял кепку с надорванным козырьком и слегка поклонился. Длинный чуб, цвета переспелой соломы, упал на глаза. Он коротким рывком откинул голову назад, и копна волос легла на прежнее место.
– Чего тут шляешься и куда держишь путь? ‑ спросил один из партизан, подозрительно рассматривая незнакомца.
– Наше дело малярное. Ходим, деньгу заколачиваем. Там побелим, там подкрасим, гляди какая‑нибудь молодуха самогоном угостит. А что еще мужику надо! – весело ответил задержанный, присматриваясь прищуренными глазами к партизанам.
– Деньгу он зашибает, бедный мужичок, – передразнил с презрением партизан. – Не иначе, как продался немцам, а теперь дурачком прикидывается, ходит, вынюхивает, где партизаны. Пойдем в штаб, там разберутся, что ты за маляр.
– В штаб мне как раз и надо, – растянул в довольной улыбке толстые губы маляр, обнажив крупные зубы с двумя металлическими коронками. – Можете величать меня Иваном Георгиевичем Архиповым, – представился он картинно.
Так появился среди ковпаковцев еще один партизан, которого на заставе приняли за немецкого шпиона.
– Зачем тебе потребовался этот маскарад? – спросил Ковпак, выслушав новичка. – Или ты на самом деле кумекаешь в малярном?
– Что вы! Я до войны учителем работал, – ответил Архипов. – А это мне посоветовал один дедушка. Бери, говорит, мои причандалы, иначе тебе не сносить головы. Взял. Представьте себе, проходил через села, где полно немцев, и ни один из них даже не остановил меня.
– Ну ты, брат, великий комбинатор! – засмеялся Ковпак.
Сообразительность новичка особенно понравилась Феде Горкунову, и он забрал его в разведку. Не раз Архипов выполнял рискованные задания с товарищами и в одиночку. Переодевался то сапожником, то жестянщиком. Ходил по селам, где располагались вражеские гарнизоны и выкрикивал:
– Кастрюли, ведра чиним!
– А если кто попросит починить или сделать новое ведро, что ты будешь делать? – спрашивали его партизаны.
Он хитро улыбался и отвечал:
– Из материалов заказчика делаем и чиним, а так как жести нигде нет, то приходится обещать зайти еще…
Беседуя с местными жителями, среди которых он завел много знакомых, и лично наблюдая за противником, Архипов добывал ценные данные. Возвратившись с задания, он обычно коротко докладывал: «Все убито!» Это значит – задание выполнено.
– Ну и Хапка! – с восхищением сказал кто‑то из партизан. Эта кличка и пристала к разведчику навсегда.
Однажды Хапка чуть не поплатился жизнью за свою бесшабашность. Возвращаясь с разведки с группой товарищей, Архипов попросил разрешения Мити Черемушкина заглянуть к знакомому старику.
– Надо его расспросить, что делается в Путивле, – сказал он,
– Иди, только не задерживайся. Ждем тебя возле леса, – разрешил Черемушкин.
Разговаривая со знакомым крестьянином, разведчик увидел, что в село въехало много немецких машин с солдатами. Уходить поздно, заметят. Тогда он попросил у старика мешок, положил в него карабин, перекинул через плечо и, опираясь на посох, прошел под носом у гитлеровцев.
За лихачество и разного рода трюки Хапке часто доставалось от Ковпака и комиссара. И лишь Горкунов, отличавшийся храбростью, был доволен разведчиком.
– Это в моем вкусе, – говорил он.
– Пропадет хороший хлопец ни за понюх табаку, – сказал Сидор Артемович.
– Дисциплинка у него отсутствует, – поддакнул Панин.
– Мне кажется, ответственности он не чувствует – высказал свое мнение комиссар. – Член партии, образованный человек… Надо ему поручить серьезное дело.
– А что, если назначить его парторгом разведроты, – предложил Панин.
– Рискованно.
– Поможем, – настаивал Яков Григорьевич.
– Будь по‑твоему, – согласился Руднев. – Под твою ответственность.
С назначением парторгом роты Архипова как будто подменили. Он почувствовал ответственность за свои действия не только как разведчика, но и как партийного руководителя. Постепенно избавился от излишнего ухарства, к выполнению заданий относился более серьезно…
Веселый, общительный острослов Архипов вместе с тем был заядлым шахматистом. За шахматной доской он преображался. Становился неразговорчивым, сосредоточенным, весь уходил в игру. Страсть его к шахматам нашла поддержку со стороны многих разведчиков. Но постоянными его партнерами были спокойный Радик Руднев и нетерпеливый Володя Савкин. Они могли часами играть, не замечая ничего вокруг.
Однажды мне открылось еще одно качество Хапки. Не то в Лесном, не то в Боровом мы с Архиповым зашли в одну избу. Хозяева, старик и старуха, встретили нас, как дорогих гостей. На стене над кроватью висела старенькая балалайка. При виде ее глаза разведчика загорелись.
– Бабуся, можно? – спросил он, указывая на инструмент.
– А чего ж, бери, сынок, – проговорила старушка.
Иван Георгиевич осторожно снял балалайку с колышка, смахнул рукавом пыль, покрывшую инструмент, и провел пальцами по струнам. Они издали дребезжащий звук. Архипов подстроил и заиграл. По комнате поплыли задушевно‑печальные звуки «Лучинушки». Немудреная, старая балалайка ожила в мастерских руках игрока.
Старики, пригорюнившись, внимательно слушали.
Когда Ванька закончил играть, в избе повисла тишина, нарушаемая лишь всхлипыванием прослезившихся старика и старухи.
Архипов долго молчал, а потом, словно выдохнул, прошептал:
– Где вы, мои дорогие?
Таким я его видел впервые. Всегда веселый, жизнерадостный, сейчас он сидел задумчивый, подавленный. «Так вот ты какой!»‑подумал я, не решаясь первым заговорить.
– Эх, бывало заиграю «Узника», – сказал задумчиво Ванька, – а папа подтянет… Да что вспоминать! Ничего не знаю ни о стариках, ни о жене, ни о дочурке. Погибну, дочь и не будет знать меня. Ведь ей было чуть побольше года, когда началась война…
«А моей и года не было», – подумал я.
Ванька тряхнул своей шевелюрой, с силой ударил по струнам, и избу заполнили звуки веселой, жизнерадостной «барыни». Впору хоть в пляс пуститься. Даже лица стариков просветлели.
– Возьми себе, – расчувствовалась старуха, когда Архипов кончил играть. – Нам она ни к чему. Сынок баловался. Как ушел на фронт, так никто и не дотронулся до нее.
– Спасибо, мать, не могу. Пусть она ждет своего хозяина.
– Не дождется… Фашисты убили сыночка, – сказала старуха и снова заплакала.
– Тем более не возьму. Она для вас как память о сыне, – ответил разведчик и бережно повесил балалайку на место.
С тяжелым чувством покидали мы осиротевших стариков. Куда ни зайди – везде горе, принесенное войной.
– Отвел душу, – вдруг заговорил Ванька. – Струнный оркестр, которым я руководил в школе, был одним из лучших. Музыка – страсть моя.
Я не сомневался в этом. Ванька Хапка, действительно, был балалаечником‑виртуозом. Он и теперь песней и шуткой веселил партизан в минуты отдыха. Иногда он пел никому не известные частушки.
– Да ты, Хапка, не сам ли сочиняешь? – спросил как‑то Черемушкин. Ваня на это ничего не ответил, только загадочно улыбнулся, а глаза говорили: «Думайте, как хотите. Может быть, и сам…»
Во время рейда из Брянских лесов Архипов ходил в разведку в составе групп Черемушкина и Гомозова, в числе первых переправился через Днепр, участвовал в боях за Лоев и Лельчицы.
В середине декабря мы прослышали о действиях в Пинских лесах белорусских партизан под командованием Комарова. На связь с ними направили разведчиков во главе с Ванькой Хапкой. Пройдя по тылам врага более двухсот километров, они связались с Комаровым, разведали гарнизоны противника и возвратились, когда мы были уже на Князь‑озере.
Ковпак внимательно выслушал подробности доклада Архипова о результатах разведки, поблагодарил его, а когда тот вышел, сказал комиссару:
– Архипов стал зрелым разведчиком. Ему можно доверить выполнение любого задания.
ГЛУШКЕВИЧИ
Глушкевичи – большое село, расположенное в лесу севернее города Олевска. В нескольких километрах западнее его до 1939 года проходила советско‑польская граница. Вокруг села в лесах разбросано множество хуторов, насчитывающих от одного‑двух домов до нескольких десятков. Хутора большей частью назывались по имени господаря – хозяина дома. Дворы отстояли один от другого на большом расстоянии, поэтому селения растягивались на многие километры. Так, например, Марлинские хутора в несколько десятков дворов вытянулись на полсотни километров. Населенные пункты связаны между собой лесными дорогами и тропами. А некоторые из них стояли среди лесов, окруженных болотами.
В этом лесном районе и остановилось наше соединение на отдых. Штаб с Путивльским отрядом разместился в Глушкевичах.
После разгрома немцев в Лельчицах ближайший гитлеровский гарнизон находился километрах в сорока пяти в Олевске. Да и тот был недостаточно сильным, чтобы предпринять наступление против партизан. Пользуясь этим, отряды переключались на диверсии. Разведчики разыскивали место, где бы можно было устроить посадочную площадку для самолетов. Необходимо было отправить тяжелораненых и получить боеприпасы.
Передышка благоприятно сказалась на состоянии здоровья раненых. В нашей роте поправились и вновь вступили в строй Костя Рыбинский и Володя Лапин. Лучше почувствовал себя и Маркиданов, и лишь Щербаков нуждался в госпитальном лечении.
За время стоянки в Глушкевичах партизаны подружились с гостеприимными жителями, которые окружили теплой заботой раненых, делились с нами последним. Наши командиры и политработники разъясняли населению обстановку на фронтах и в тылу. Призывали к вступлению в партизанские отряды и ведению вооруженной борьбы с врагом.
Особенно большую работу среди населения и молодежи соединения проводили посланцы ЦК ЛКСМ Украины, прибывшие в отряд незадолго до выступления в рейд из Брянского леса. Группу в девять человек возглавлял молодой, жизнерадостный Миша Андросов. Он был назначен помощником комиссара по комсомолу.
В составе группы были такие опытные комсомольские работники, как секретарь Запорожского обкома комсомола Юля Зенухова, секретарь Запорожского горкома комсомола Валя Павлина, секретарь Николаевского обкома комсомола Аня Дивина… Всех их назначили в боевые подразделения.
Веселую, беспокойную Юлю, девушку с волосами цвета спелого льна, заплетенными в косы, и вдумчивую, кареглазую Валю направили в комсомольскую восьмую роту. Аню Дивину, высокую, энергичную, смелую, с мальчишескими замашками дивчину, – во вторую роту. Самого молодого Васю Олейника – в роту минеров, а Бориса Короля назначили политруком шестой роты…
Молодые, задорные, полные сил и энергии, они внесли свежую струю в комсомольскую жизнь соединения. Не упускали ни одного случая, чтобы в задушевных беседах с местными жителями не рассказать о борьбе советского народа против ненавистных оккупантов.
Обращаясь к партизанам, комиссар неустанно повторял: «Не забывайте, что на территории временно оккупированной врагом, вы являетесь представителями Советской власти. На вас смотрят, по вам равняются и видят в вас представителей армии‑освободительницы. Вы первыми несете слово правды в народ».
В Глушкевичах активно поработали наши агитаторы. Не удивительно, что именно в этот период в соединение влилась большая группа нового пополнения.
Ожило село. На улицах зазвенели балалайки, заголосили гармошки.
– А что, Семен Васильевич, не устроить ли нам вечер встречи партизан с местными жителями? – спросил комиссара Панин.
– Идея неплохая, – согласился комиссар. – Побеседуем с народом, расскажем им обстановку, а затем пусть молодежь повеселится…
Началась подготовка к встрече. Тут‑то и выяснилось, что среди партизан имеются настоящие таланты. Нашлись акробаты‑виртуозы – Гриша Дорофеев из третьей роты и Вася Алексеев из артбатареи, певцы – Миша Демин и Алексей Журов, рассказчики ‑ Костя Стрелюк и Иван Федорович Ковалев – все из главразведки, баянист Кириллов из комендантского взвода. Шумовой квартет возглавил Дорофеев. Конферансье‑анекдотистом единодушно признан Никанорыч. А о любителях потанцевать и говорить не приходилось. Таких было много.
Девчата из Глушкевичей вымыли пол в заброшенной школе, истопили печку, подготовили несколько керосиновых ламп для освещения, парни вставили выбитые оконные стекла.
Задолго до наступления вечера группки партизан и жителей потянулись к школе. По‑праздничному выглядело село. Желающих попасть на вечер было так много, что школа не вместила и половины.
На вечере выступил комиссар Руднев. Он рассказал о героической борьбе нашего народа против оккупантов. Комиссар говорил все с большим воодушевлением. В зале установилась полнейшая тишина, и только толпившиеся у открытой двери «шикали» на тех, кто пытался пробраться вперед.
Мне много раз приходилось слушать выступления Руднева перед партизанами и жителями многих сел, и всегда он меня очаровывал. Да не только меня. Всех он привлекал магической силой слова. И сейчас, слушая комиссара, я думал: «Какая сила таится в этом красивом, стройном человеке в защитной гимнастерке! Откуда он черпает ту энергию, которая управляет массами, двигает их на подвиг?» И как бы в ответ на мои мысли Руднев говорит:
– Мы верим в силу идей ленинской партии, в силу Советского государства, в силу советского народа. Наши силы умножаются от сознания правоты нашего дела…
«Да, партия не ошиблась, доверяя руководство борьбой народных мстителей таким, как Ковпак и Руднев», – продолжал я размышлять.
Выступление Руднев закончил словами:
– Будет и на нашей улице праздник! Честь и хвала нашему советскому народу! Слава доблестной Красной Армии! Слава партизанам и партизанкам! Смерть немецким захватчикам!
В зале все заговорили. Засветились радостью лица полещуков.
– Ох, получат они по заслугам, – тряся жиденькой козлиной бородкой, торжествовал старик с широкой лысиной через всю голову.
После выступления комиссара началась художественная часть. Особенно понравились песни в исполнении Алексея Журова и Миши Демина. Песня «Удовыцю я любыв» принесла Журову имя «партизанского Паторжинского», а Демину ария Ленского дала сразу два прозвища: «Миша Ария» и «партизанский Лемешев». Но самый бурный успех выпал на долю акробатов – Гриши Дорофеева и Васи Алексеева. Мастерски выполненные силовые номера чередовались с сатирическими. В зале стоял непрерывный хохот.
– Уморили, уморили, бесовы дети, – хватаясь за живот, хохотал помпохоз Павловский. – Ну, просто циркачи!
Так и пристало это слово к Грише Дорофееву. Теперь в отряде его иначе и не называли, как «Гриша‑циркач». Часто бывало так, что приказывают посыльному:
– Вызовите Дорофеева!
– Какого Дорофеева? – переспрашивает посыльный.
– Гришу‑циркача…
– А, такого знаю, – отвечал тот и спешил выполнить приказание…
Наше пребывание в Глушкевичах прервалось внезапно. Еще разведчики не нашли площадки для посадки самолетов, а уже стали поступать тревожные сведения о сосредоточении немецких войск в окружавших нас селах. Гитлеровцы под видом борьбы с партизанами чинят жестокую расправу над мирным населением. Пожарами полыхают села. По лесным дорогам в поисках партизан шныряют фашистские лазутчики.
С задания возвратился Гапоненко и сообщил о подходе гитлеровцев из Олевска…
По всему было видно, что гитлеровское командование, обозленное разгромом лельчицкого гарнизона и операцией на Сарнском узле, решило избавиться от неприятного соседа. Они сконцентрировали большую группировку, подтянув гарнизоны из Сарн, Столина, Коростеня и других местечек.
Наступление на Глушкевичи было предпринято с двух направлений: с запада и юга. Первое столкновение завязалось в Будках Войтковицких, где стоял второй батальон под командованием Кульбаки. Разгорелся жаркий бой. Несколько раз противнику удавалось врываться в деревню, но всякий раз партизаны переходили в контратаки и отбрасывали его. И лишь после того, как гитлеровцы подтянули свежие силы, им удалось захватить населенный пункт.
В Будках Войтковицких каратели учинили жестокую расправу над жителями. Они согнали в школу женщин, стариков и детишек, которые остались дома, закрыли их там и здание подожгли, а сами стояли вокруг пылающего дома и всех, кто пытался выскочить из школы, ловили и вновь бросали в огонь. Так почти полностью были истреблены жители села.
Вскоре гитлеровцы подошли из Олевска и захватили село Хочин. Наша застава с большим трудом сдерживала передовые подразделения противника.
В Глушкевичах была слышна стрельба. Бой приближался. Часть рот первого батальона заняла оборону, а четыре роты во главе с Вершигорой и Паниным вечером были выдвинуты навстречу олевской группировке немцев.
Я со взводом лейтенанта Гапоненко шел впереди колонны. Наступила резкая оттепель. Снег стал рыхлым и водянистым. Лед на Уборти покрылся водой. Темные облака низко висели над головами. На фоне всего этого зловещим казалось зарево пожаров на западе.
Это горели Будки Войтковицкие.
Встреча с противником произошла во второй половине ночи, когда мы вплотную столкнулись с авангардом гитлеровцев. Вспыхнула перестрелка. Услыхав стрельбу, главные силы обеих сторон развернулись для встречного боя. И тут‑то случилось неприятное. Я с разведчиками оказался под перекрестным огнем. Спереди и справа по нас вели огонь немцы, а с тыла прижимали свои. До противника метров сорок‑пятьдесят, мы отчетливо слышим их команды, а до своих чуть подальше. Пули не давали возможности поднять головы. Трудно было разобрать, что происходит на поле боя. Что делать? Идти вперед или вправо – не пускают немцы, назад – свои перебьют. И оставаться на месте нельзя – ведь только благодаря ночи мы еще не имели потерь.
Выйти из трудного положения нам помогли сами немцы. Они начали ракетами освещать местность, это дало нам возможность сориентироваться и, уклонившись влево, выйти из‑под двойного обстрела.
Встречный бой не дал перевеса ни нам ни противнику. Гапоненко так и сказал: «Сыграли с немцами вничью».
Однако с наступлением утра выяснилось, что наши роты заняли очень плохую позицию. Отошли на новый рубеж, где весь день отражали атаки противника. Появились раненые, среди которых была и отважная автоматчица Нина Созина, только что выздоровевшая после ранения в Лельчицах.
Перед вечером получили сообщение, что гитлеровцы с запада подошли к Глушкевичам. Вершигоре приказано отвести роты в село.
Подобрав раненых, мы под прикрытием второй роты направились по обратному маршруту. Чем ближе подходили к Глушкевичам, тем отчетливее слышалась стрельба, взрывы снарядов, мин и гранат. Полыхали пожарища, поглощая дом за домом.
В центре села нас встретил начальник штаба Базыма. Он приказал не задерживаться в Глушкевичах, вести разведку на Прибыловичи, Бухчу, Тонеж, Иванову слободу.
– Торопитесь! Вам надо обогнать колонну. Обоз с ранеными уже ушел, – сказал Базыма.
Последние подводы партизанского обоза переправились через Уборть. Вслед летели вражеские снаряды и мины. Трассирующие пули, как огненные стрелы, скрещивались над селом. Все это наводило ужас на жителей, которые с малыми детишками на руках и наспех собранными узелками убегали в лес. Перепуганный скот с ревом метался по улицам.
Как изменчива судьба! Всего три‑четыре дня назад никто из жителей не подозревал, что над ними нависает такая угроза. А теперь они уходят, оставив на произвол судьбы свое хозяйство.
Не успел я со взводом разведчиков догнать голову колонны, как впереди снова начался бой. Батальон противника с артиллерией и минометами закрепился в Бухче и перекрыл дорогу на Тонеж.
Бой, в котором принимали участие первый и четвертый батальоны, длился почти весь следующий день. Противник нес большие потери, но продолжал упорно сопротивляться. Мы потеряли пятнадцать убитыми и сорок четыре ранеными. Тяжелые ранения получили Федя Горкунов, Миша Федоренко и Костя Рыбинский.
Разведчики действовали в разных направлениях, разыскивали пути обхода Бухчи. Надо было спешить, чтобы засветло перебраться через болото, которое примыкало к дороге с обеих сторон.
Шло время. Начали одна за другой возвращаться разведывательные группы. Донесения не радовали. Дорог не было.
– Пехота пройдет с трудом, а обоз вообще не пройдет, – докладывал усталый Гапоненко.
Наконец перед вечером возвратились конные разведчики. После ранения Миши Федоренко ими командовал молчаливый, серьезный и вдумчивый сибиряк Саша Ленкин, за пышные усы прозванный партизанами «усачом». Конникам удалось отыскать заброшенную лесную дорогу.
– Плохая дорога. Во многих местах придется болото выстилать лозняком. Однако пройдем, – спокойно и уверенно доложил Ленкин.
Оставили прикрытие со стороны Бухчи и пошли в обход на Тонеж. Ночь выдалась темная и ветреная. Дорога действительно оказалась очень плохой. Колонна поминутно останавливалась. Приходилось вытаскивать застрявшие подводы или пробираться сквозь кустарник. Партизаны выбивались из сил. Но больше всего страданий досталось раненым.
Все с облегчением вздохнули, когда на рассвете вошли в Тонеж. Отсюда шел шлях на Туров.
Наше внимание, было обращено в сторону Бухчи. Мы думали, что противник подбросит подкрепление и начнет преследовать нас. Каково же было наше удивление, когда возвратились хлопцы и доложили, что гитлеровцы подобрали убитых, погрузили их на подводы и спешно уехали из Бухчи в сторону Дзержинска. По утверждениям жителей Бухчи, которые были мобилизованы с подводами для вывозки трупов, гитлеровцы потеряли свыше двухсот человек. Много времени спустя эти данные были подтверждены трофейными немецкими документами.
В дополнение ко всему этому на второй день к Тонежу со стороны Турова на подводах подъехало до батальона немцев. Их встретили роты второго и третьего батальонов. Завязался бой. По приказу Ковпака две роты первого батальона ударили по гитлеровцам с тыла. Этого враг не ожидал и почти полностью был уничтожен. Лишь нескольким мелким группам немцев удалось рассеяться по лесу. В течение недели одиночки и мелкие группы фашистских вояк скитались по лесам и болотам, не находя выхода. Голод заставлял немцев заходить в деревни, а там их жители вылавливали и отводили к партизанам.
Во время разгрома этого батальона нами захвачено большое количество оружия, в том числе орудие и два миномета, боеприпасы и обоз.
Среди трофейных документов оказался приказ, в котором батальону предписывалось выйти к Бухче и во взаимодействии с пятью батальонами, действующими в этом районе, окружить и разгромить партизан…
Разгромом этого батальона мы надолго обезопасили свое положение. Получили возможность привести в порядок раненых, похоронить убитых товарищей и отдохнуть. Здесь же к нам пришла большая группа пополнения.
Соединение вышло из боя не ослабленным, а, наоборот, окрепшим.
СЛУЧАИ В РАЗВЕДКЕ
На третий день нашего пребывания в Ивановой Слободе возвратилась разведывательная группа Осипчука из‑под Ельска. На ее долю выпала нелегкая задача. Из Глушкевичей разведчики вышли за несколько дней до начала наступления немцев. Они должны были уточнить гарнизоны противника в Ельске, Мозыре и окружающих селах. Им предстояло пройти около двухсот километров.
Наступила оттепель, дороги развезло. Идти было трудно. Потрепанная обувь пропускала воду, а обсушиться не было времени.
Много хлопот доставляло разведчикам и немецкое обмундирование, в которое были одеты Стрелюк и Гольцов. Население в этих местах организовало самооборону, выставило на дорогах наблюдателей. Они наших разведчиков принимали за немцев, подавали сигнал тревоги, и жители убегали в лес. А однажды чуть не дошло до боя с местной партизанской группой, которая устроила засаду на «полицаев и немцев». Хорошо, что их своевременно заметил Володя Савкин…
В большом селе Ремезах разведчики связались с местными партизанами, от которых узнали, что в Мозырь и Ельск прибыли немецкие войска. Осипчук решил проверить достоверность этих данных и уточнить количество войск. К Ельску уходили Богданов, Стрелюк и Савкин. Остальных Осипчук повел к Мозырю.
Когда группа Богданова была готова к выступлению по своему маршруту, в дом вбежал запыхавшийся парнишка лет двенадцати.
– Староста к немцам побежал! – выпалил он единым духом.
– В какую сторону он ушел? – спросил Богданов.
– По дороге на Ельск.
– За мной! – скомандовал лейтенант и выскочил из дома. Костя и Володя последовали за ним.
Нужно было во что бы то ни стало изловить ремезовского старосту, не дать ему возможности донести немцам о появлении в этих местах партизанских разведчиков.
Ребята что было духу бежали за длинноногим Стрелюком, который в два прыжка обогнал лейтенанта и вырвался намного вперед. Разведчики скользили, падали, подымались и продолжали бежать. Пересекли мостик и скрылись в роще…
– Уходит, уходит! – закричал остроглазый Савкин.
Впереди, метрах в трехстах от разведчиков, пересекал поляну высокий мужчина в полупальто.
– Стой! Стрелять буду! – предупредил Стрелюк. Но это только подхлестнуло старосту. Он свернул с дороги и быстро скрылся в лесу.
– Савкин, беги по дороге в Движки – там жди, а мы с Костей пойдем по следу, – распорядился Богданов.
Погоня продолжалась… Володя Богданов не ошибся, послав Савкина по дороге в ближайшее село, расположенное на пути в Ельск. Он предвидел, что предатель обязательно туда придет. В свою очередь староста тоже хитрил. Он был из местных и хорошо знал лес и дороги. Его расчет был простой: увести партизан в лес, подальше от дороги, запутать следы и ускользнуть от преследования. Надо сказать, что это ему в некоторой степени удалось: Стрелюк и Богданов потеряли след и теперь, ругаясь, путались среди густого кустарника.