Филимонова Мария Александровна - кандидат исторических наук, научный сотрудник Центра североамериканских исследований Института всеобщей истории РАН.
"Неужели жизнь так дорога, а мир так сладок, чтобы покупать их ценой цепей и рабства? Не допусти этого. Господь всемогущий!» Кем же был человек, произнесший их - виргинец Патрик Генри? Следует ли представлять себе виргинского революционера рафинированным аристократом, в совершенстве владеющим греческим и латинским языком, античной и европейской философией, вроде Томаса Джефферсона или Джеймса Мэдисона? Или рачительным хозяином, посвятившим свою жизнь занятиям, которые давняя традиция признавала достойными джентльмена - войне, охоте и политике, - таким, как Джордж Вашингтон?
В середине XVIII в. Виргиния переживала свой "золотой век". Она была богатейшей колонией в Северной Америке. Табачные плантации создавали состояния, создавали аристократию, а та постепенно превращалась в подобие английского мелкопоместного дворянства. На берегах виргинских рек возникали роскошные особняки в георгианском стиле. Колония быстро разрасталась. Еще в начале XVIII столетия выяснилось, что табак здесь дает прекрасные урожаи, но за несколько лет почва истощается, и приходится искать новый участок. В XVIII в. табаководство и особенная жадность к новым землям оставались отличительной чертой "Старого доминиона" [2].
На западе колонии находилось графство Ганновер - на восточных отрогах Пидмонта, низкого плато между хребтом Аппалачей и восточными Береговыми равнинами. Цепь водопадов на реках, текущих к океану, препятствовала навигации и отделяла этот район от побережья. Зато почва здешних пологих холмов идеально подходила для выращивания табака. Этот район Виргинии был известен в то время как "верхние графства". Во второй четверти XVIII в. он бурно развивался. Если он и уступал "нижним графствам" Атлантического побережья в богатстве и общей культуре, то и представлять его себе "границей" в духе Ф.Д. Тёрнера было бы также неверно. Вопреки устойчивому убеждению историков, Пидмонт обладал социальной структурой, сходной с "нижними графствами" [3]. Здесь рождалась своеобразная культура, в чем-то близкая к культуре Береговых равнин, в чемто - к культуре зааллеганских районов. Здесь и родился 29 мая 1736 г. будущий трибун Американской революции.
Патрик Генри не имел отношения к плантаторской аристократии Атлантического побережья. Его семья не числилась среди знатнейших фамилий колонии - Рэндольфов, Пендлтонов, Джефферсонов. Положение его отца определялось в терминах того времени как "джентльмен-фригольдер", а это совсем не то же самое, что настоящий плантатор. Это понятие, согласно закону 1736 г., означало владение участком целины не менее 100 акров или плантацией не менее 25 акров [4]. "Джентльмены-фригольдеры" обладали правом голоса при выборах в палату бургесов - нижнюю палату законодательного собрания Виргинии.
Генри впитал в себя обычаи, убеждения, предрассудки "верхних графств". Даже в его внешности и характере на всю жизнь сохранилось что-то от жителя Запада. Он был высок и сутуловат, об одежде особенно не заботился. Смуглое лицо с высоким лбом и выразительными глазами казалось серьезным. Но произношение у Патрика оставалось неправильным и, по мнению придирчивого Т. Джефферсона, вульгарным. Нaконец, у него были грубоватые манеры, характерные для обитателя приграничных районов.
Он отличался легким характером, неиссякаемым оптимизмом и склонностью к хорошей компании и хорошим шуткам. Однако современники отмечали и менее привлекательные черты Генри. Вечно погруженный в книги Джефферсон, например, не мог понять его легкомыслия, его привычки проводить целые недели в погоне за оленями [5]. Притчей во языцех стала необразованность Генри. Вообще, ранние биографы описывали образование Патрика почти в стиле модной в то время педагогической теории Ж.Ж. Руссо: полученное посредством природы, собственного опыта и счастливого случая. Его представляли ленивым мальчишкой, предпочитавшим учению охоту или рыбалку; мальчишкой, получившим от отца лишь какие-то обрывки знаний [6]. Более поздние историки, однако, считают нужным скорректировать эту оценку. Уже в конце XIX в. М.К. Тайлер отмечал, что в колониальной Виргинии (тем более в "верхних графствах") хорошее образование было доступно немногим [7]. Долгое время эта колония вообще не знала школ. Губернатор Виргинии У. Беркли в 1671 г. с удовлетворением заявлял: "Благодарение Господу, у нас нет ни бесплатных школ, ни книгопечатания. Боже, спаси нас от них!" [8]. В XVIII в., несмотря на появление колледжа Вильгельма и Марии, положение не слишком улучшилось. Ко времени революции в Виргинии, по самым оптимистическим оценкам, грамотными были около двух третей белых мужчин, причем их "грамотность" нередко сводилась к умению подписать свое имя [9]. Тот, кто мог позволить себе пригласить на дом хорошего учителя, давал своим детям достаточные знания, чтобы отвечать интеллектуальным стандартам века Просвещения. Все прочие обходились без этой роскоши. Т. Джефферсона обучали частные преподаватели, а затем он закончил колледж Вильгельма и Марии. Дж. Мэдисон учился в Принстоне. У семьи Генри не было средств на что-либо подобное. На общем фоне плантаторов Пидмонта Патрик, вероятно, не слишком выделялся. Однако многих современников невежество "виргинского Демосфена" просто шокировало и, видимо, было одним из факторов, мешавших Генри сделать успешную карьеру на федеральном уровне. Дж. Адаме, один из образованнейших людей Америки, был потрясен признанием Генри, что тот в 15 лет прочел Плутарха и Тита Ливия (не бог весть какое достижение по меркам XVIII в.) и с тех пор не заглядывал ни в одну латинскую книгу [10]. Джефферсон также отмечал: "Когда дело касалось чтения, он был самым ленивым человеком из всех, кого я когда-либо знал" [11].
Первоначально отец предназначал юного Патрика для занятий торговлей, но предприятие быстро закончилось полным банкротством. В 18 лет Патрик отважился еще на одну "авантюру" - он женился, притом по страстной любви. Его невесту, Сару Шелтон, обычно описывают как девушку скромного происхождения [12], но на деле ее семья принадлежала к тому же слою общества, что и семейство самого Генри. Ее отец был плантатором и земельным спекулянтом; он также владел таверной [13]. Совместными усилиями отца и тестя Генри для молодоженов была приобретена небольшая ферма и полдюжины рабов. Впрочем, фермер из Патрика не вышел. В 1757 г. ферма сгорела. Рабов пришлось распродать.
В конечном итоге, после еще одной сокрушительной неудачи в коммерции, Патрик нашел себя в юриспруденции. В 1760 г. он сдал экзамен и получил лицензию на адвокатскую деятельность. О том, сколько времени он готовился к экзамену, передают разное - от одного до девяти месяцев [14], но, во всяком случае, никто не сомневался, что свою лицензию он получил не столько благодаря несколько хаотичным знаниям, сколько благодаря природным талантам и снисходительности экзаменаторов. В одном из анекдотов, связанных с этим эпизодом биографии Патрика, рассказывается, как он поспорил со своим экзаменатором Дж. Рэндольфом. Рэндольф сверился с книгами и, к безграничному удивлению, обнаружил, что прав не он, а юный адвокат-недоучка. "Вот какова сила природного ума! - воскликнул потрясенный экзаменатор. - Вы никогда не видели ни этих книг, ни этих принципов права, и все же правы вы, а не я... Если ваше трудолюбие будет хоть вполовину так же велико, как ваша гениальность, я предсказываю, что вы преуспеете и станете украшением своей профессии" [15].
В правдивости этой истории можно усомниться, но несомненно, что Генри быстро приобрел обширную практику [16], заметно поправившую его финансовое положение, а одно из дел, в котором молодой адвокат выступил против англиканского духовенства колонии, принесло ему известность. Его позиция в этом деле примечательна, поскольку на процессе встал вопрос о праве королевского тайного совета накладывать вето на решения колониальной ассамблеи. Генри решительно выступил против такого права как несовместимого с условиями общественного договора между королем и подданными [17]. Именно это дело, по-видимому, побудило лидеров графства Ганновер выдвинуть Генри в Палату бургесов.
Вероятно, он следовал установившейся традиции колониальных избирательных кампаний. Виргинские выборы в XVIII в. были колоритным зрелищем. Устраивались балы, торжественные богослужения, показательные учения колониальной милиции. Кандидаты в депутаты полагались не только на привлекательность своей программы, но и на бесплатное угощение, которое неизменно устраивали для избирателей. Генри был в это время недостаточно богат, чтобы зажарить для избирателей целого быка или нескольких свиней, как делали многие кандидаты и, вероятно, ограничился любимым напитком предвыборных кампаний в Виргинии - ромовым пуншем, к которому подавались имбирные пряники. Когда он выиграл выборы, его сторонники наверняка провели традиционное шествие, в котором несли героя дня на высоко поднятом стуле [18].
Ему было в то время 29 лет, и на дворе был 1765 год - год, ставший для Америки судьбоносным. После окончания Семилетней войны 1756-1763 гг. метрополия пыталась восполнить образовавшийся дефицит бюджета за счет своих североамериканских колоний. 22 марта 1765 г. английский парламент принял печально известный Акт о гербовом сборе. 26 апреля "Virginia Gazette" опубликовала таблицу новых платежей. Предполагалось, что казна метрополии получит в результате до 60 тыс. ф. ст. в год. Налогом облагались все печатные издания, официальные документы, брачные контракты, торговые соглашения и прочие документы, писавшиеся на гербовой бумаге. Во многих случаях гербовый сбор в несколько раз увеличивал стоимость сделки или покупки. В колониях росло возмущение.
В палате бургесов гербовый сбор также волновал каждого депутата. Однако никто и не рисковал высказаться по столь острому вопросу. Никто - кроме Патрика Генри. 30 мая он произнес речь, восхитившую одних слушателей и безмерно шокировавшую других. Он заявил: "Тарквиний и Цезарь каждый имели своего Брута [19], Карл Первый -Кромвеля, Георг Третий..." Оратора прервал крик: "Измена!" Но он невозмутимо окончил фразу: "Георг Третий должен бы извлечь из этого урок" [20].
Джефферсон - в то время безвестный молодой человек, стоявший у входа в зал заседаний Палаты бургесов, - навсегда сохранил яркое воспоминание об этой речи: "Мне казалось, что он (Генри. - М.Ф.) говорил так, как Гомер писал" [21]. Зато виргинский губернатор Ф. Фокье (1758-1768) счел язык выступления Генри "неприличным" [22].
Генри предложил пять резолюций относительно гербового сбора. Последняя из них гласила:
"Генеральная Ассамблея этой колонии имеет исключительное право и полномочия вводить налоги и сборы с обитателей этой колонии, и всякая попытка доверить такие полномочия любому лицу или лицам, кроме вышеупомянутой Генеральной Ассамблеи, явным образом угрожает разрушить британскую, равно как и американскую свободу" [23].
Умеренные выступили против резолюций Генри и в конечном итоге сумели добиться отмены пятой, самой решительной из них. Фокье писал, между прочим:
"Мне сообщили, что джентльмены держали в карманах еще две резолюции, но увидев, как трудно было провести пятую, которую приняли одним голосом... они не огласили их" [24].
Но было уже поздно. Резолюции распространялись в листовках и газетах по всей стране, вплоть до Новой Англии - и к тому же все семь. В шестой резолюции объявлялось, что виргинцы не обязаны подчиняться налоговому законодательству парламента, в седьмой - что защитники права парламента облагать американцев налогами будут считаться врагами Виргинии [25].
В виргинских резолюциях было четко выражено кредо американских патриотов: "Никакого налогообложения без представительства". Однако Генри был еще очень далек от того, чтобы отвергнуть власть метрополии в принципе. Он также не являлся в это время республиканцем. По справедливому замечанию В.В. Согрина, он не сомневался в непогрешимости английского короля даже в середине 1774 г. [26].
Виргинские резолюции, так решительно отвергавшие власть парламента, были восторженно приняты радикальным крылом патриотов. Дж. Адаме писал: "Они выражали иссобщее мнение континента в то время. Та готовность, с которой все остальные колонии и конгресс в Нью-Йорке приняли подобные же резолюции, доказывает абсолютное единство колоний в этом вопросе и их общую решимость признать их и поддерживать" [27]. Резолюции Генри послужили началом открытой широкомасштабной кампании против гербового сбора. Подобные же решения приняли Род-Айленд, Коннектикут, Миссачусетс, Нью-Йорк, Пенсильвания, Южная Каролина, Мэриленд, Нью-Джерси. Межколониальный конгресс в Нью-Йорке фактически воспроизвел их [28].
В 1765 г. впервые в полной мере проявились ораторские способности Генри, которым не было равных в тогдашней Америке. Позднее С. Дин описывал Генри как "совершеннейшего оратора, какого когда-либо слышал", и безмерно восхищался "музыкой его голоса", "возвышенной, но при этом естественной элегантностью его стиля и манер" [29]. Более скептическую оценку оставил Джефферсон, считавший, что риторика Генри рассчитана на эмоциональное воздействие, но при этом трудно понять, о чем, собственно, говорит оратор: "В его уме не было определенности и точности. Его воображение было обильным, поэтическим, возвышенным, но и туманным также. Он говорил важнейшие вещи прекраснейшим языком, но - без логики, без продуманной упорядоченности, бессвязно" [30]. Современные исследователи подчеркивают, что в области риторики Генри сломал традиции классицизма. Его речь строилась скорее по образцу народных форм устного творчества, прежде всего проповедей времен "Великого пробуждения" - монотонных, простых и небрежных по структуре, но при этом вызывающих сильнейший эмоциональный всплеск у слушателей [31]. Генри привносил в политику тот же дух импровизации, эмоциональности и морализаторского пыла. Его речи производили на аудиторию прямо-таки чарующее впечатление. Автор первой виргинской конституции Джордж Мэйсон уверял: "Каждое слово, произнесенное им, не просто привлекает внимание, но завладевает вами; и ваши чувства больше не принадлежат вам, когда к ним обращается он" [32].
Новый яркий этап в жизни Генри начался в 1774 г. Очередной виток напряженности был связан с Чайным актом 1773 г., который давал английской Ост-Индской компании монополию на беспошлинный ввоз чая в колонии. Инициаторы Чайного акта рассчитывали лишить американских контрабандистов, ввозивших чай из Голландии, возможности конкурировать с легальной английской торговлей. В ответ американские патриотические организации приняли решение вообще не допускать его выгрузки в колониях. Филадельфийские "сыны свободы" угрожали вывалять в смоле и перьях первого же лоцмана, который приведет в городской порт корабль с грузом "проклятой травы". В Бостоне 17 декабря 1773 г. группа патриотов во главе с Сэмюэлем Адамсом и Джоном Хэнкоком проникла на корабли, стоявшие в гавани, и сбросила в море весь чай, находившийся в их трюмах. Этот инцидент получил название "бостонского чаепития". В апреле 1774 г. такое же "чаепитие" устроили "сыны свободы" Нью-Йорка.
В ответ в 1774 г. Англия приняла ряд репрессивных законов, известных как "нестерпимые акты". Они были направлены прежде всего против Массачусетса, который власти метрополии считали главным очагом "мятежа". Виргинию же в наибольшей мере задевал принятый примерно в это же время Квебекский акт. Он устанавливал в Квебеке (Канаде) французское гражданское законодательство и феодальные поземельные отношения французского образца, гарантировал свободу католического вероисповедания и в то же время расширял территорию колонии Квебек до р. Огайо на юге и до р. Миссисипи на западе. Жителям других британских колоний было запрещено там селиться. Он угрожал экспансии Виргинии на Запад, а значит, и нормальному функционированию ее экономики. Квебекский акт задевал религиозную идентичность американцев, а поскольку в Квебеке не предусматривалось представительных учреждений, то он казался воплощением традиционного кошмара протестантов: сочетания католицизма, феодализма и абсолютизма.
В начале августа 1774 г. собралась первая сессия виргинского конвента, целью которой было выработать меры борьбы с претензиями метрополии и назначить делегатов на намечающийся Первый континентальный конгресс. Из решений конвента наибольшего внимания заслуживает "ассоциация" - соглашение о прекращении торговых отношений Виргинии с метрополией. Конвент провозглашал, что с 1 ноября 1774 г. прекращается ввоз в Виргинию из Великобритании любых товаров, кроме лекарств; прекращается ввоз рабов, как из Африки, так и из Вест-Индии; и, разумеется, не допускается ввоз чая. С 10 августа 1775 г. должен был прекратиться и экспорт табака в Великобританию. Конвент призывал виргинцев не вести никаких дел с купцами, не подписавшими "ассоциацию" [33]. Внимательный Дж. Адаме особо отметил это решение в своем дневнике: "Зашел в кофейню и видел виргинскую газету. Дух этого народа изумителен. Его резолюции поистине грандиозны" [34]. Впоследствии подобная же "ассоциация", но уже на континентальном уровне, была воспроизведена Первым континентальным конгрессом, который собрался осенью 1774 г. в Филадельфии. Несмотря на попытки губернатора Дж. Данмора (1771-1775) предотвратить избрание делегатов в Виргинии [35], выборы все-таки состоялись. Одним из делегатов стал, естественно, Патрик Генри.
Дж. Адаме вспоминал впоследствии: "В Конгрессе 1774 г., как мне показалось, не было ни одного делегата, кроме Патрика Генри, который бы осознавал тот обрыв или, скорее, ту вершину, на которой он стоял, и обладал достаточной искренностью, чтобы признать это" [36].
Впрочем, в Филадельфии Генри не добился столь же блистательного успеха, как в Виргинии. Его способности за границами родной колонии, казалось, увядали, а рядом с самыми талантливыми и яркими лидерами, собравшимися на Конгресс со всего континента, становились заметнее и его провинциализм, и недостаток образования.
Лишь некоторые из его выступлений заслуживают внимания. Например, он потребовал полного отказа от колониальных политических традиций и создания новой системы управления, у которой нет и не может быть прецедентов. "Мы находимся в естественном состоянии, - заявил он. -...Различия между виргинцами, пенсильванцами, ньюйоркцами и новоанглийцами не существует более. Я не виргинец, но американец" [37]. Исходя из этой посылки, он предложил заменить равное представительство колоний в Конгрессе представительством, пропорциональным числу свободных мужчин. Однако Конгресс предпочел сохранить равное представительство колоний [38].
Казалось бы, подобный радикализм отвечал глубинным принципам просвещенческой культуры. Век Разума освободил людей от власти прошлого. Традиции, прецеденты и устойчивые убеждения в глазах просветителей имели ценность лишь в той мере, в какой они соответствовали рационалистически сконструированному идеалу. Казалось бы, Генри в своей речи выступал от имени новой национальной общности американцев, сменившей старое колониальное самосознание, для которого соседняя колония уже была "заграницей". Однако на деле ни антитрадиционализм, ни борьба с партикуляризмом для Генри никак не характерны, так что он использует оба эти принципа лишь в тактических целях. Если в противоречивом развитии его взглядов и можно выделить ведущий принцип, то это защита интересов родной Виргинии, пусть даже в ущерб всей Америке. Выдвигая требование пропорционального представительства, он действовал прежде всего в интересах своей колонии, не желая ее уравнения с другими колониями, "не столь богатыми и населенными" [39].
Важное значение имело выступление Генри против "плана Гэллоуэя", предложенного видным пробританским политиком из Пенсильвании. План предусматривал создание общеамериканских властных структур: Великого совета, назначаемого колониальными ассамблеями, и генерал-президента, назначаемого королем. При этом Великий совет был лишь совещательным органом при генерал-президенте, а тот, в свою очередь, контролировался британским парламентом. Впрочем, генерал-президент и Великий совет также могли накладывать вето на решения британского парламента, относящиеся к Америке [40]. Этот план противоречил сложившейся к тому времени у радикальных патриотов концепции империи, в которой колонии в принципе равны метрополии и британский парламент, в сущности, низведен до положения местного законодательного органа, равного колониальным ассамблеям.
Умеренные делегаты склонялись к поддержке "плана Гэллоуэя"; но Генри резко выступил против: "Мы освободим своих избирателей от власти коррумпированной Палаты общин, но бросим их в объятия американского законодательного органа, который может быть подкуплен нацией, признающей перед лицом всего мира, что подкуп является частью ее системы управления". "План Гэллоуэя" был отвергнут [41].
Генри входил в состав нескольких комитетов Конгресса, но не блистал ни в одном из них. Характерна судьба составленного им наброска обращения к королю. В нем Генри осуждал "нестерпимые акты". Он подчеркивал, что колонии не добиваются никаких новых привилегий: "Верните нам... наши древние и неоспоримые права, и мы будем удовлетворены" [42]. Подчеркнутый традиционализм и впоследствии останется важным элементом мировосприятия Генри. Он в довольно смиренном тоне просил короля отменить ненавистные акты, но предупреждал, что колонии никогда не подчинятся претензиям парламента и что их не следует толкать на крайние меры [43]. В сравнении с речами Генри составленное им обращение казалось довольно вялым и было холодно встречено Конгрессом. Окончательная версия была составлена на основе набросков Р.Г. Ли и Дж. Дикинсона [44].
Представляется, что Генри был убежден в бесполезности такого рода обращений и именно поэтому не вложил в свой вариант особенного энтузиазма. Дж. Адаме впоследствии рассказывал об одной беседе с Генри, состоявшейся примерно в это время. Адаме выразил убеждение, что все решения Конгресса нужны лишь для укрепления союза колоний, а на Англию все равно не произведут впечатления. "Генри сказал, что они могут произвести некоторое впечатление на народ Англии, но согласился со мной, что в отношении правительства мы зря стараемся" [45].
Уже в это время, когда большинство еще рассчитывало на мирное разрешение конфликта с метрополией. Генри выступил за активную подготовку к войне [46].
Именно этому была посвящена лучшая речь в его жизни, произнесенная 23 марта 1775 г. на Втором виргинском конвенте. Генри предложил резолюцию о необходимости организации виргинской милиции (ополчения) и о немедленном приведении колонии в состояние обороны [47].
Обосновывая свое предложение. Генри заявил, что политика парламента исключает всякую надежду на примирение метрополии и колоний:
"Мы посылали петиции, мы выражали протест, мы умоляли, мы простирались перед троном и молили короля вмешаться и удержать деспотическую руку министерства и парламента. Над нашими петициями смеялись; наши протесты вызывали новые насилия и оскорбления; на наши мольбы не обращали внимания; и нас с презрением оттолкнули от подножия трона! После всего напрасно питать сладостную надежду на примирение".
Для колоний не оставалось выбора, кроме вооруженного сопротивления:
"Нам некуда отступать, кроме покорности и рабства! Наши цепи уже выкованы! Их звон уже слышен на равнинах Бостона! Война неизбежна - и пусть она начнется!" [48].
Закончил Генри словами, ставшими бессмертными:
"Дайте мне свободу или дайте мне смерть!".
После нескольких минут немого восторга радикально настроенные делегаты вскочили с места, приветствуя оратора. План вооружения и мобилизации виргинской милиции был принят [49].
Сам Генри активно включился в подготовку к войне. Он тренирует собственный отряд волонтеров. Солдаты были одеты в зеленые охотничьи куртки с надписью "Свобода или смерть" на груди. Оружием им служили главным образом томагавки. На знамени отряда была изображена гремучая змея и девиз: "Не наступай на меня". Самой заметной операцией Генри стала экспедиция, организованная после того, как губернатор Данмор перевез порох из королевских складов на английский военный корабль - для большей сохранности. Патриоты сочли действия Данмора незаконными, и отряд Генри захватил в качестве компенсации часть колониальной казны. После этого губернатор счел нужным издать прокламацию, в которой призывал виргинцев не содействовать Генри в его "умыслах". Зато патриотические организации Виргинии вынесли ему благодарность [50].
В октябре 1775 г., несколько позже, чем для Новой Англии, для Виргинии началась Война за независимость. Английские войска шли на столицу колонии Уильямсберг, но были остановлены патриотами (Генри в это время возглавлял оборону Уильямсберга). Губернатор Данмор в прокламации от 7 ноября 1775 г. ввел в Виргинии военное положение и даровал свободу всем рабам, принадлежавшим мятежникам, если только эти рабы помогут усмирить взбунтовавшуюся колонию [51]. Генри в ответ ввел вооруженные патрули для предотвращения рабских восстаний [52]. Теперь отступать было действительно некуда.
В 1776 г., на следующей сессии конвента. Генри внес проект резолюций, провозглашавших Виргинию свободной от всякой лояльности по отношению к британской короне. Он требовал, чтобы делегаты Виргинии на Конгрессе "добивались немедленной и полной Декларации независимости" [53]. 14 мая Конвент принял резолюцию Генри практически полностью. Виргиния стала независимой республикой. Население Уильямсберга было охвачено восторгом. Размещенная в городе артиллерийская часть устроила салют. Британский флаг был торжественно спущен с Капитолия новорожденного штата, а взамен на флагштоке взвилось американское знамя [54]. Еще через два месяца, 4 июля была провозглашена независимость США.
Конвент же приступил к разработке конституции Виргинии. Генри также внес несколько предложений (ни одно из них не было принято). Он выступил в пользу расширения избирательного права, но при этом требовал (под влиянием французского просветителя Ш.Л. Монтескье и Дж. Адамса) создания сильной исполнительной власти. В конституции эта ветвь, напротив, предельно ослаблялась [55].
Как только конституция была одобрена. Конвент приступил к выборам губернатора. И неудивительно, что им стал Патрик Генри, самый популярный человек в штате. Как губернатор он действовал если и не всегда эффективно, то, во всяком случае, энергично. Он ухитрился не утратить популярности на этом традиционно непопулярном посту, дважды добиться переизбрания и вновь занять губернаторский пост после войны [56].
Любопытно, что он старался демонстрировать скорее преемственность с традицией, нежели революционный разрыв с прошлым. Новый губернатор расстался с привычной для него небрежностью в одежде. Он появлялся перед согражданами в аккуратно расчесанном и тщательно напудренном парике, в черном костюме и широком алом плаще. Ходить пешком отныне было ниже его достоинства, и он приобрел дорогой экипаж [57]. Конвент, кстати говоря, придерживался подобной же тактики. Не случайно новому губернатору было назначено такое же жалованье - 1000 фунтов, - какое получали королевские губернаторы "Старого доминиона". Еще 1000 фунтов была выделена на перестройку губернаторского дворца [58].
Росло и его благосостояние. Всю жизнь, если только позволяли обстоятельства. Генри скупал участки земли на Западе. К началу 1778 г. он был владельцем двух участков в графстве Боттур и 10 тыс. акров на территории современного штата Кентукки, а в мае 1778, прикупил плантацию в графстве Генри (ее площадь равнялась 10 тыс. акров) [59]. Пще одну плантацию он арендовал в окрестностях Ричмонда - чтобы с удобствами отдыхать там от душной и пыльной столицы. В 1787 г. Генри входил в сотню богатейших людей Виргинии [60].
В 1775 г. умерла его супруга Сара, оставив мужу шестерых детей. В 1777 г. он женился вторично - на сей раз скорее по расчету. Его новая избранница, Доротея Дендридж, была намного моложе супруга. Ее семья, хоть и стесненная в средствах, происходила от первых поселенцев Виргинии и была в родстве с Александром Спотсвудом, лейтенант-губернатором Виргинии в 1710-1722 гг. Так что этот брак был для Генри еще одной ступенькой наверх, в замкнутый круг виргинской аристократии.
Победа в Войне за независимость не принесла Соединенным Штатам ожидаемого "золотого века". Финансы и экономика в целом были расстроены. Падение уровня жизни вызывало социальный протест, самым ярким эпизодом которого было восстание Д. Шейса в Массачусетсе. В это же время полностью дестабилизируется политическая система Конфедерации. Континентальный конгресс теряет свой авторитет; с исчезновением военной угрозы штаты предпочитают просто игнорировать его. В этих условиях набирают силу и влияние сторонники укрепления федеральной власти.
Конституционный конвент, собравшийся в 1787 г. в Филадельфии, предложил стране новую конституцию, превратившую рыхлую конфедерацию в федеративное государство, - ту самую конституцию, которая действует в США и по сей день, - и передал ее на утверждение конвентам штатов. По всей стране развернулись яростные дебаты ее сторонников и противников, федералистов и антифедералистов.
Генри связал себя с последними. Его позиция имела первостепенное значение. Недаром, узнав о том, что Генри встал в ряды противников конституции, Мэдисон, ее основной автор и защитник, пал духом: "М-р Генри - грозный противник, из-за которого исход дела (т.е. ратификация конституции. - М.Ф.) сомнителен" [61]. После Дж. Вашингтона Генри был самым известным виргинцем в стране и по-прежнему лучшим оратором Америки. Мэдисон со своим слабым голосом никак не мог соперничать с ним. В протоколах ратификационного конвента Виргинии нередко встречается запись: "М-р Мэдисон говорил еще что-то, но так тихо, что никто ничего не мог разобрать".
Что же предопределило позицию Генри в этом важном вопросе? Отчасти это свойственный революционерам XVIII в. острый страх перед утратой свободы и перед заговорами коварных политиков, стремящихся к деспотизму. Сказывался здесь и его традиционализм. Если многие современные историки склонны считать конституцию продолжением политической традиции Британской империи, то антифедералисты, напротив, считали ее шокирующе беспрецедентной. Генри возмущался: "Это правление так ново, что у него нет имени" [62]. Действительно, конституция содержала немалое число теоретических новшеств. Как отмечает С. Кэньон, теория современного федерализма сложилась в 1787 г. [63]. К этому можно добавить, что и концепция президентской республики была новшеством.
На примере Генри и его единомышленников можно видеть, как демократические и антицентралистские принципы Американской революции обернулись против нее самой; риторика, выработанная в борьбе с имперскими претензиями Великобритании, использовалась против укрепления союза штатов.
В восприятии Генри принятие новой конституции было равнозначно гибели Конфедерации, утрате свободы и чуть ли не установлению в США монархии. Конституция для Генри была "резолюцией столь же радикальной, как та, что отделила нас от Великобритании" [64]. При этом, в отличие от Декларации независимости, конституция не оправдывалась экстремальной ситуацией. Единственная опасность, угрожавшая США, заключалась, по его мнению, в самой конституции, так как она уничтожала Конфедерацию и создавала на ее месте унитарное государство [65]. В том, что это государство - именно унитарное, его убеждала уже первая фраза конституции: "Кто дал им право говорить таким языком: "Мы, народ" вместо "Мы, штаты"? Штаты - отличительная черта и душа всякой конфедерации. Если штаты не будут субъектами этого договора, то он должен создавать одно великое консолидированное правительство народа всех штатов" [66].
Перспектива консолидации штатов ужасала Генри, и не случайно федералист Г. Ли жаловался, что его оппонент "противодействовал бы любой системе, будь она даже ниспослана с небес, если только она укрепляет Союз штатов" [67]. Унитарное государство Генри считал несовместимым со свободой. Республиканское правительство на территории такой огромной страны, как США, не может удержать от распада единое государство. Если же правительство будет достаточно сильным, чтобы справиться с задачей, то оно неизбежно утратит республиканский характер [68].
Федеральное правительство Генри видел лишь в одном качестве - в качестве врага. Всякая уступка в пользу центра - предательство интересов Виргинии. Генри последовательно создавал картину федерального правительства как оплота деспотизма: президент обладает "королевской властью" и будет жить в "экстравагантной роскоши"; Конгресс отнимет у американцев всю их собственность, "вводя налоги, какие ему угодно, и назначая своим депутатам такую плату, какую ему захочется". В Америке будет создана постоянная армия, "чтобы исполнять омерзительные приказы тирании", а народное ополчение (милиция), этот единственно достойный свободного народа защитник, - уничтожено. Генри заявлял, что новая конституция лишает американцев возможности "защищать свои права или вести войну с тиранами". Утрата контроля над милицией делает их беззащитными перед Конгрессом [69].
Президентская власть - одно из самых смелых теоретических новшеств, введенных Филадельфийским конвентом, - вызывала у Генри наибольшие опасения. Даже назначение диктатора было бы лучше, так как подобная мера в какой-то мере оправдана опытом Древнего Рима. В его представлении президента отделяет от короля только один шаг: "А разве не сможет он во главе своей армии подавить любую оппозицию? Президент! У нас будет король; армия будет приветствовать его как монарха; ваша милиция вас покинет, поможет ему короноваться и будет сражаться против вас. И что вы сможете противопоставить этой силе?" [70].
Сложная система сдержек и противовесов, которая теоретически должна предотвратить такой сценарий, вызывает у Генри лишь презрение: "Какая польза может быть от ваших показных, воображаемых противовесов, ваших пляшущих на канате, погремушечных, бестелесных сдержек и прочих затей?" [71]. Единственной гарантии, которую он готов был признать надежной. Билля о правах, в конституции не было.
Но детали не столь уж существенны. Генри не принимал саму концепцию конституции. Если федералисты доказывали, что именно такое правительство необходимо для обеспечения государственных интересов США, то он демонстрировал характерную для классического республиканизма ориентацию на моральные принципы. Интересы государства в его глазах не стоят серьезного внимания. Более того, преследование таких целей, как величие и мощь страны, прямо противоречит сохранению свободы. Он постоянно противопоставляет "роскошное" правительство "простому", "бедные, незначительные и скромные республиканские принципы" - "утонченным" принципам, на которых основана конституция и которые на деле ведут к установлению тирании [72].
Конфедерация в его глазах идеальна. В конечном итоге, лишь она отвечает принципам революции, которая, по мнению Генри, была направлена против консолидации и была возможна лишь благодаря известной слабости имперского контроля [73]. Конституция же контрреволюционна. Ее потенциальный монархизм разрушает республиканский идеал. Контроль Конгресса над налогообложением - это то самое "налогообложение без представительства", против которого американцы боролись с 1765 г.
Начиная с XIX в. биографы истолковывали позицию, занятую Генри на ратификационном конвенте, как борьбу за свободу. Не сразу выявляется, что, помимо возвышенной заботы о правах американцев, им руководили и побуждения не ст