Подъем на гору осложнялся еще и тем, что колонну непрерывно атаковали три самолета, сменявшие друг друга. Облегчение наступило лишь тогда, когда обогнули пропасть и начали втягиваться в лес. Отвесная гора отошла влево. Дорога стала шире, представилась возможность стороной объезжать остановившиеся подводы…
Семнадцать часов длилось восхождение на гору и закончилось часам к десяти вечера. За это время на равнине мы могли с меньшей затратой сил пройти километров шестьдесят, а здесь с грехом пополам одолели километра четыре. Устали, по выражению Гриши Дорофеева, до потери сознания.
Утро девятнадцатого июля выдалось на редкость ясное и чистое. В противоположность ему партизаны ходили хмурые и недовольные. Куда только и делась удаль молодецкая! Каждый понял, что с горами шутки плохи. Первый день в горах, как говорится, вышел боком. Без боя, только от налетов авиации, мы потеряли десять товарищей, сто сорок восемь лошадей, двенадцать повозок. Кроме того, двадцать девять партизан были ранены.
Было над чем задуматься! Если подъем на высоту 936 метров дался нам с таким трудом, то каких усилий потребуется, чтобы преодолеть горы с отметками 970, 1204, 1656, которые возвышались на нашем пути. Не удивительно, что даже комиссар Руднев не проявлял особого восторга, ходил задумчивый и озабоченный больше обычного. Только Ковпак оставался самим собой – спокойный, деловой, даже пытался шутить.
Мне, как и многим моим товарищам, впервые приходилось видеть такое нагромождение гор. Отсюда, с горной полонины, как называют гуцулы высокогорные пастбища, где мы разбили свой первый горный лагерь, открывалась величественная картина, которой в другое время можно было бы любоваться. На север на десятки километров простиралась всхолмленная низменность, покропленная лоскутами лесов и рощ и усеянная хуторами, деревнями и селами, которые казались нам игрушечными. Низина во всех направлениях пересечена серой сеткой дорог. Тонкими извилистыми стеклянными нитями сверкают реки. Но стоит взглянуть на восток, запад или юг, картина резко меняется. Взору предстает нагромождение гор, хребтов, кряжей, изрезанных долинами рек и ущельями. Большая часть гор покрыта лесами. И лишь вершины наиболее высоких гор голые, каменистые. Смотришь и удивляешься такому хаосу. Склонный ко всякого рода выдумкам, Гриша Дорофеев дал свое определение этой местности.
– Что такое Карпаты? – спрашивал он, и сам же отвечал: ‑Это часть земной поверхности, изуродованной до невозможности.
И вот в этом «изуродованном до невозможности» районе нам предстояло действовать.
Ковпак с обнаженной головой стоял на высокой полонине в радостном возбуждении.
– Вот она – дрогобычская нефть. Ради нее мы больше месяца пробивались сюда. Выдержали десятки боев. И вот мы у цели…
Свои первые дни пребывания в Карпатах соединение ознаменовало ударами по нефтяным промыслам. Для их разведки были высланы группы еще до подхода к горам. А когда разведчики доложили, что нефтяные вышки охраняются малыми силами, главным образом полицейскими, Сидор Артемович сказал:
– Надо действовать немедленно, пока противник не опомнился. Упустить момент – значит, сорвать выполнение задания… Ударим, чтобы чертям тошно стало…
Не теряя времени, подразделения приступили к выполнению задания. Разведчиков распределили по группам в качестве проводников. Помочь вызвались и местные жители Манявы.
– Стежки нам есть ведомы, покажем товарищам, – говорили они.
Вскоре горы огласились взрывами. Повалили клубы черного дыма и заволокли вершины гор. Нефть пылала.
В течение пяти дней диверсионными и ударными группами было взорвано и сожжено около сорока нефтяных вышек, бензохранилище, два нефтехранилища, нефтепровод с поперечным сечением сто миллиметров, два нефтеперегонных завода, научно‑исследовательская лаборатория со всем оборудованием, две электростанции, газораспределительная станция, питавшая Станислав, и много другого оборудования. Лишь в хранилищах было уничтожено около двух тысяч тонн бензина и несколько тысяч тонн нефти. Кроме того, в результате взрыва нефтепровода Надворная – Станислав нефть шла в реку Быстрица в течение двадцати шести часов.
Этими диверсиями были выведены из строя Биткувские и Яблоновские нефтяные промыслы. Врагу был нанесен чувствительный удар. Гитлеровская армия лишилась тысяч тонн горючего. А именно в горючем она испытывала затруднения.
– Разгромив нефтяные промыслы, мы наступили на любимую мозоль Гитлера, – говорил повеселевший Руднев. – На славу ребята потрудились. И это в то время, когда наши братья на фронте под Курском и Белгородом лупят фрицев в хвост и в гриву. – Комиссар повернулся к востоку, вытянул вперед руку и выкрикнул: ‑ Слышите нас, друзья? Это вам наш партизанский подарок!
Да, поистине ценный подарок, а главное своевременный.
Первые успехи подняли дух партизан. Оказывается, и в горах можно воевать, громить врага, наносить ему потери, подрывать экономику, создавать невыносимые условия для оккупантов, короче говоря, «наступать на его любимую мозоль».
Так было положено начало боевым действиям партизанского соединения в Карпатах.
РАЗВЕДКА В ГОРАХ
До прихода в Карпаты нам приходилось выполнять задания на разнообразной местности: степной, лесостепной, лесной, лесисто‑болотистой со множеством рек и речушек. Большое количество дорог давало возможность нам быстро передвигаться, используя конный транспорт. Большую помощь в добывании разведывательных данных нам оказывало местное население. Кроме того, жители помогали продовольствием.
В горах разведчики встретились с рядом новых трудностей. Горы, ущелья, плохие дороги и крутые тропы, стремительные реки лишали нас свободы маневра. Здесь лошадь мало чем могла помочь разведчикам. Не всякая тропа для нее доступна. Наоборот, пешие группы имели ряд преимуществ перед кавалеристами.
В горах трудно было ориентироваться. Многие хребты, полонины, высоты сходны между собой, и без привычки трудно было их различать. Условия для наблюдения тоже имели свои отличительные особенности. Можно было просматривать верховины за многие километры и в то же время не видеть, что делается рядом. Это требовало от партизан особой наблюдательности. Даже эхо и то мешало нам.
Припоминается случай, когда в долине Зеленички нас обстреляли немцы. Мы развернулись к бою совсем в противоположную сторону, подставив противнику свои спины. Это получилось потому, что звуки выстрелов сливались с эхом, и в долине стоял сплошной гул.
Однако самым большим недостатком разведки в горах являлось то, что мы почти лишились такого источника добывания разведывательных данных, как местные жители. Селений в горах очень мало. Приходилось довольствоваться лишь помощью пастухов. Но они, как правило, редко бывали в селах, сведения, которыми они располагали, были устаревшими. Да и этой незначительной помощи мы вскоре лишились. Немцы под угрозой расстрела заставили пастухов вместе с отарами спуститься в долины.
Приходилось рассчитывать только на свои собственные силы и сообразительность разведчиков. Никому из нас, кроме Журова, не доводилось бывать в горах, поэтому разведчики прислушивались к советам бывшего пограничника. Ведь большая часть его службы прошла на границе в горах близ Черновцев и Коломыи.
Военный ветеринарный фельдшер Журов часто разъезжал по заставам. Знакомился с бытом населения. Много раз приглашали его гуцулы на высокогорные пастбища – полонины. С разрешения командования Алексей лечил сельский скот и тем самым завоевал любовь и уважение гуцулов. Журов полюбил этот веселый, жизнерадостный народ, всего за два года до войны получивший свободу, имеете с ним радовался расцвету новой жизни. Душевные, мелодичные песни гуцулов на всю жизнь запомнились молодому пограничнику. Он даже на вечерах художественной самодеятельности исполнял полюбившиеся ему «коломыйки» и песни гуцульских пастухов.
Алексей мечтал об учебе. В июне 1941 года его зачислили слушателем академии. Оставалось дождаться сентября, когда гостеприимно раскроются двери учебных аудиторий. Внезапно началась война и, перепутала все карты. Военфельдшера Алексея Журова закрутило в смертельном водовороте кровавой битвы.
Полтора месяца с боями отходил 97‑й пограничный отряд, в котором служил Алексей. В начале августа в одном из сел под Уманью попал Журов под бомбежку и был ранен. Кроме того, его завалило обломками разрушенного дома. Из‑под развалин вытащили местные жители и отправили в госпиталь.
7 августа немцам удалось захватить госпиталь со всеми ранеными. Тяжелораненых фашисты расстреляли на месте, а способных передвигаться поместили в лагерь военнопленных в Умани. Оттуда их перевели в Винницу.
Четыре месяца томился в плену Журов. И лишь в начале декабря, когда пленных перевозили из Винницы в Либин, он на ходу выпрыгнул из машины и бежал.
Оказавшись на свободе, Алексей пошел на восток в надежде перейти линию фронта. Однако это ему не удалось.
Странствуя по Украине, он встретил Леню Слесарева, который бежал из другого лагеря.
– Перейти линию фронта – напрасные старания.
Надо разыскать партизан, – предложил Журов.
– Я давно об этом думаю, – признался Слесарев.
С помощью местных жителей им удалось в селе Спадщине Путивльского района связаться с Черемушкиным и разведчиками, а через них с партизанским отрядом.
Вспоминая об этой встрече, Митя Черемушкин рассказывал:
– Нас поразило, что Журову удалось пройти от самой границы до Путивля… Зачислили в разведку, но все же решили проверить. Бой – лучшая проверка человека. Эту проверку Леша выдержал с честью…
Способный, осмотрительный и находчивый, он быстро стал своим среди разведчиков.
Весной 1942 года партизаны испытывали большие затруднения в боеприпасах. Журов установил связь с местными жителями и узнал, что один из них прячет много патронов, оставшихся после отхода наших войск. Это была большая находка для отряда.
В Путивле по заданию партизан в полиции работал один товарищ. Он сообщал 6 мероприятиях, которые проводились немцами для борьбы с партизанами. Связь с «полицаем» поддерживал Журов, Он ходил в Путивль попеременно с Чусовитиным, Мишей Фоминым, Олегом Фирсовым, Лучинским… Всегда они приносили важные сведения.
При совершении рейдов из Брянских лесов за Днепр и от Князь‑озера по Белоруссии и Украине Журов вместе с товарищами выполнял ответственные задания.
В апреле и мае 1943 года Алексей с Семеном Рыбальченко и радистом по заданию Демьяна Сергеевича Коротченко сопровождал под Киев секретаря Подольского райкома партии столицы Украины товарища Миронова. Кроме того, ему было поручено связаться с партизанскими отрядами, которые действовали в Киевской области, и разведать железнодорожные перевозки противника через киевский узел… За успешное выполнение этого задания Журов был награжден орденом Красной Звезды.
Много раз Алексею приходилось встречаться с немцами и полицией. Всегда выручало спокойствие, решительность и умелые действия.
Через два года после начала войны Журов вновь возвратился на Карпаты, но теперь уже обогащенный боевым опытом в партизанском соединении.
Высокий, худощавый, с вытянутой шеей и выпирающим кадыком, коротким чубом, приспущенным на правую сторону лба, Журов стоял на полонине, устремив задумчивый взгляд на юг, где виднелся лысый шпиль горы.
– Посмотрю на горные вершины – все так знакомо, кажется, только вчера отсюда ушел. А присмотришься, нет, не то! Людей как будто подменили. Не видно веселости, присущей гуцулам, ее вытеснила настороженность, – проговорил тихо Леша.
– Как называется? – спросил я Журова, указывая на лысую гору.
– Говерла. Самая высокая гора в этом районе.
– Далеко до нее?
Разведчик усмехнулся, видимо припоминая что‑то, и сказал:
– Гуцул ответил бы: «Ни, ту близко. Миль з двадцать пять будэ, нэ бильше!» Вот и считай, что до нее около сорока километров.
– Не может быть! – выкрикнул Черемушкин. – Она кажется рядом.
– Это одна из особенностей гор – не принимай за действительное то, что кажется.
Я вынул карту, отыскал на ней Говерлу с отметкой 2058, измерил до нее расстояние и ахнул:
– Сорок девять километров по прямой!
– Пойдешь петляющими ущельями, долинами, перевалами – вдвое наберется.
В правдивости слов Журова мы скоро убедились. Меня вызвали в штаб. Никогда не унывающий помначштаба Федя Горкунов оживленно заговорил:
– Вышли разведку по маршруту, – он провел карандашом прямую линию от горы с отметкой 936, на которой мы находились, до села Пасечного, расположенного в долине реки Быстрицы Надворнянской. – Установить, есть ли противник в селе, его силы, также состояние дорог. Всего до Пасечной семь километров. Результаты доложить через четыре часа.
Я смотрел на карту и размышлял: «О каких дорогах идет речь? На карте их нет. Есть тропки, да и те обрываются на полпути. Видимо, упираются в пропасти».
– Не успеют за четыре часа, – высказал я свое сомнение.
– Успеют, – уверенно отпарировал Федя.
– Я поведу сам разведчиков.
– Правильно, капитан, – отозвался комиссар. Он лежал на плащ‑палатке под деревом и рассматривал карту. – Федя, на первый раз не ограничивай их сроками, пусть капитан на практике проверит… Надо присмотреться к горам.
На первое задание в состав группы я включил и Журова. Лагерь покинули перед обедом, рассчитывая вернуться засветло. Пересекли полонину, вошли в редколесье. Начался крутой уклон. Настолько крутой, что приходилось все время придерживаться за деревья или за камни, которые выступали на поверхности склона. Перебегая от одного дерева к другому, мы все глубже и глубже уходили в узкую долину. От непрерывного напряжения быстро устали. В ногах появилась дрожь. [405]
Перед нами расступилась пропасть. Ее буровато‑серые края расходились вправо, а влево сближались. Пошли в обход слева.
Крутые откосы горы, с которой мы только что спустились, прижимали нас к обрыву. Приходилось пробираться по самой кромке обрыва, рискуя сорваться в пропасть, откуда несло прохладой и горьковатой прелью.
Много времени потратили, чтобы обойти преграду. Снова начали снижаться. Для удобства передвижения, по совету Журова, разведчики вырезали длинные палки.
– Так гуцулы ходят, – сказал Леша.
Действительно, с помощью палки идти стало легче. При спуске с горы ею притормаживаешь, а при подъеме – опираешься на нее. Даже отдыхали, навалившись грудью на посох.
Спустились в долину. Пошли резвее. Но не успели порадоваться этому, как увидели, что она уводит нас совсем в другую сторону от Пасечной. Пришлось взбираться вверх, пересекать хребет, чтобы выйти на свое направление.
С большим трудом взобрались на горный кряж, снова вышли на полонину. Там паслась отара овец. На середине поляны – одинокая бревенчатая избушка, пастушья хата. Направились к ней, чтобы у пастухов узнать дорогу.
Чабаны – высокий, сухопарый мужчина с черными усами, в безрукавке, вышитой цветными узорами, в сыромятных постолах и в шляпе с выцветшими полями, и парнишка лет двенадцати, в овчинной шапке, с самодельной деревянной сопелкой в рукaх, – встретили нас молча, настороженно. Они боязливо доглядывали то на оружие, то на Стрелюка, одетого в немецкое обмундирование.
– Добрый день, товарищи, – приветствовал я пастухов.
– Добрый день, пан‑товарищ, – дипломатично ответил старший пастух, приподымая шляпу.
– Это ваш сын? – спросил я старшего, указывая на паренька.
– Ни, цэ сирота. Ни батька, ни матэри нэмае. Пастушонок.
– Чьих овец пасете?
– Хозяйских из Пасечной, – ответил старшой, подумал и добавил: – И своих трошки есть.
– Далеко отсюда до села? – спросил Журов.
– Ни, ту рядом. Мили з три нэ бильше.
– Сколько? – переспросили разведчики в один голос.
– Километров пять, – уточнил пастух.
По нашим расчетам, мы прошли не меньше пяти километров, а приблизились к Пасечной всего на два. Да, прав был Журов, как пойдешь – расстояние удвоится.
– Немцы в селе есть? – спросил я гуцула.
– А хто вы будете? – осмелев, спросил он.
– Партизаны.
– Тут приходили партизаны, только среди них не было россиян. У них значок наподобие вил, – ответил он, недоверчиво осматривая нас.
– Трезубец?
– Ага, трезубом называли.
– Это бандеровцы, украинские националисты, – пояснил Костя.
– А хто их знае. Назывались партизанами, – развел руками пастух. – Вы, значит, советские партизаны?
Чабан совсем осмелел и начал оживленно задавать вопросы о положении на фронте и скоро ли кончится война. Пока мы беседовали, парнишка сбегал в хату и принес сыр и брынзу. Сыр оказался очень соленым, зато брынза понравилась всем.
Узнать что‑либо определенное о гарнизоне немцев в селе Пасечном от пастухов нам не удалось.
– Германы в селе есть, а сколько их – не знаю. Мы уже больше недели не были дома, – отвечал старший чабан.
Нас не могли удовлетворить такие скудные и старые сведения. В связи с появлением партизан и уничтожением нефтепромыслов противник мог усилить гарнизоны. Надо было идти к Пасечной.
– Как пройти в село? – спросил я.
Чабан начал долго и путанно рассказывать:
– Тут просто. Пойдете просто, потом леворуч возьмете. Дойдете до серого камня, повернете праворуч. А там просто, просто аж до родника. От родника возьмете леворуч…
В объяснении слова «праворуч», «леворуч», «просто» повторялись десятки раз. Видя, что мы ничего не поняли, старый чабан улыбнулся и сказал:
– Краще будэ, як Ивась вас провэдэ…
Распрощавшись с чабаном, мы с мальчишкой пошли дальше. Ивась шагал впереди с маленьким топориком на длинном топорище. Он шел бойко и резкими взмахами топорика срезал молодые кустики.
Пастушонок вел нас не напрямки, как мы до этого шли, а вдоль хребтов, поминутно сворачивая то враво, то влево. С горы спускался зигзагами по чуть заметной петляющей тропке.
– Вы заметили, как он ведет? – спросил меня Журов.
– Так он нас до вечера будет водить, – тихо, чтобы не слыхал Ивась, ответил я.
– Умно ведет, парнишка, – одобрил Журов. – В горах так и ходят.
– Почему же ты сразу не сказал?
– Я хотел сказать, но вы все равно не поверили бы. Теперь сами убедились.
Возможно, и прав Журов. Трудно было сразу согласиться с тем, что идти лишние километры легче, чем напрямую. Я все же решил проверить то, что сказал Журов, и спросил:
– Ивась, почему ты нас ведешь вокруг горы, а не через нее?
Мальчик посмотрел на меня такими глазами, как будто хотел убедиться, не смеюсь ли я над ним. Но, поняв, что я спрашиваю серьезно, он снисходительно улыбнулся и вместо ответа спросил:
– Хиба ж то можна дарма силы тратить?
В его голосе было столько удивления, что, казалось, он хотел сказать: «Как это партизаны не знают того, что в их селе знает самый маленький гуцуленок? А еще с оружием!»
Как ни странно, а в этом вопросе мы уступали даже маленькому гуцуленку. Мы сами являлись, если так можно сравнить, младенцами в знании гор. Приходилось не пренебрегать советами даже мальчишки, оказавшегося к тому же смышленым и разбитным. В отличие от старого чабана, Ивась знал, что в Пасечной немцев немного, человек двадцать пять. Они охраняют нефтяные вышки… А когда мы оказались на перевале, с которого открылся вид на Пасечную, Ивась показал нам, где живут немцы. Данные, которые сообщил нам пастушонок, подтвердили жители села. Многое мы и сами видели.
В отряд возвратились глубокой ночью, затратив на разведку около восьми часов.
На следующий день батальон Кульбаки разгромил немцев в Пасечной. Путь на юг был открыт.
ПО КАРПАТСКИМ ОТРОГАМ
Вечерело. Солнце еще не скрылось за горами, а долины и ущелья уже погрузились во мрак. От горных вершин широкой полосой легла тень. На восточных склонах гор наступила ночь.
На полонину из леса вытянулись колонны подразделений. Предстояло преодолевать крутые подъемы и спуски, поэтому к каждой подводе прикрепили четыре‑шесть человек для помощи. Ездовые запаслись приспособлениями для торможения повозок. Казалось, все продумано и учтено. Последовала команда, колонна тронулась.
Сначала все шло благополучно. Пересекли поляну, взобрались без особого труда на небольшой хребет и поехали вдоль него. Твердая горная порода звенела под ногами лошадей. Из‑под кованых копыт временами летели искры.
Начался крутой спуск. Груженые телеги накатывались на лошадей. Ездовые тормозили. Однако телеги все‑таки напирали. Лошади не в силах были сдержать такую тяжесть. Пришлось намертво закрепить все колеса. Но и это мало помогло. Брички сползали вниз, как на салазках. Железные ободья колес скрежетали о камни и выбивали снопы искр. Партизаны уцепились в телеги, изо всех сил старались удержать их. Ездовые все время меняли направление, лавируя между деревьями. Подводы налетали на камни, врезались в стволы деревьев. Трещали колеса и дышла. Матерясь, ездовые с помощью товарищей заменяли сломавшиеся запасными.
Выход из затруднения нашел опытный в хозяйственных вопросах Михаил Иванович Павловский.
– Рало, рало сделайте! – кричал он ездовым.
– Яке рало? – переспросил Иван Селезнев.
– Не понимаешь, шо такое рало? – напал на него помпохоз. – Соху знаешь? Не знаешь. Ох, и молодежь пошла! Ну, плуг, которым пашут?
– Плуг знаю.
– Сделай деревянный плуг… Сруби суковатое дерево, подвяжи под бричку и пусть пашет…
Взялись за топоры и пилы. С шумом и треском валили деревья. Обрубив ветки, партизаны оставляли заостренные сучья и подвязывали дерево под бричку верхушкой вперед. Вскоре обоз возобновил движение, оставляя после себя змееобразные борозды. Находчивость Павловского значительно облегчила спуск.
Съезд с горы продолжался всю ночь. Несколько повозок не выдержали испытания и рассыпались, а две вместе с упряжками сорвались в пропасть. Их падение вызвало горный обвал, который долго грохотал и эхом отдавался в долинах. Чудом уцелевшие ездовые растерянно поглядывали в черную дыру пропасти. Орудия спускали на канатах,
На рассвете вышли в долину реки Быстрицы. Облегченно вздохнули. Проехали несколько километров вдоль реки, а затем свернули влево. На отдых расположились в ущелье Зеленицы недалеко от охотничьего дома.
Утром меня вызвали в штаб на совещание. Командиры и политруки подразделений расселись на камнях и свалившихся многолетних деревьях в стороне от небольшой горной речушки, которая, шипя и пенясь, рассекала каменистое ущелье и стремительно несла свои воды в Быстрицу.
Первым выступил комиссар. Он подвел итог проведенных боев и диверсий.
– Итак, рейд из Полесья в Карпаты завершен. Партизаны и партизанки совершили чудеса. Оценку рейду даст история, – воодушевленно говорил Руднев. – За время рейда мы нанесли врагу большой урон в живой силе и материальных средствах. Но неизмеримо больший ущерб нанесен престижу фашистов. Мы продемонстрировали перед народом свою силу и слабость врага… Нет сомнений, что нашему примеру последуют сотни, тысячи советских граждан. Ряды партизан пополнятся новыми народными мстителями. Нам сравнительно легко удалось рассчитаться с нефтепромыслами. Но фашисты попытаются свою оплошность исправить. Впереди предстоят тяжелые бои в непривычных для нас горных условиях. Первые бои и переходы в горах показали, что мы слабо подготовлены к действиям в этом районе. Надо перестраиваться на ходу, изучать горную тактику. Предлагаю высказать свои соображения по ведению боев в горах.
Комиссар кончил говорить и сел рядом с Ковпаком. Установилось молчание. Партизанские командиры посматривали друг на друга, никто не решался начать первым.
– Дозвольте мне? – попросил слово Павловский, вытягивая руку с зажатой дымящейся трубкой. Получив разрешение, он грузно поднялся на короткие кривые ноги и начал: – Хочу обратить внимание командиров на обоз. Вы еще не забыли первый подъем на гору. Да и последний переход. Сколько горя нам доставил обоз? Много. Можно дальше так? Нельзя. Наш обоз не приспособлен для действий в горах. С нашими возами и бричками на этих тропках не развернуться…
– Что же ты предлагаешь? – спросил Сидор Артемович.
– Предлагаю телеги переделать на двуколки, – ответил Павловский. Сразу загалдели все:
– Как это переделать?
– А грузы куда девать? Разве на двуколках увезешь столько, сколько на бричке?
– Потребуется в два раза больший обоз!
– Тише, товарищи, – прервал Ковпак расходившихся командиров подразделений. – Продолжайте, Михаил Иванович.
– Я и кажу, переделать на двуколки. Обоз ни в коем случае не увеличивать, а, наоборот, сократить, – закончил помпохоз. Началось оживленное обсуждение. Одни поддерживали помпохоза, другие возражали… Высказывались различные, противоречивые мнения относительно тактики. Некоторые предлагали занимать ключевые высоты, другие настаивали на движении по долинам рек, третьи рекомендовали удерживать дороги, удары по противнику наносить мелкими группами.
– Переходы совершать по хребтам, – предложил Бакрадзе.
Командир второго батальона Петр Леонтьевич Кульбака сказал:
– У меня такая думка: сделали дело, уничтожили эти самые нефтяные промыслы и айда на равнину, на раздолье. На равнине вымотаем немцам кишки, тогда можно снова в горы. А то нам здесь жаба цицки даст, то есть хочу сказать, что в горах нам каюк…
Не только Кульбака так думал. Многим горы пришлись не по душе.
Сидор Артемович внимательно выслушал мнение командиров, а затем сказал:
– Основой наших действий по‑прежнему остается метод маневрирования и внезапных ударов по врагу. В случае, если противнику удастся перекрыть нам дорогу крупными силами, не лезть на рожон, обходить, прикрываясь заслонами… Смелее засылать мелкие группы в тыл врага. Для повышения маневренности немедленно приступить к переделке возов на двуколки. Учтите, что каждый потерянный день на руку врага. Поэтому на переоборудование повозок отвожу три дня. Все лишнее имущество уничтожить. Запасы трофейного оружия закопать. Обоз сократить наполовину, сам проверю. О ходе работ докладывать мне ежедневно…
– Есть, – с готовностью отозвался Павловский.
– Вести непрерывную разведку во всех направлениях, особенно в сторону Надворной и Делятина, – продолжал Ковпак. – Остановку использовать для ремонта обуви и обмундирования. Ну, а врачи свое дело знают… Я вас больше не задерживаю, товарищи командиры, можете идти и приступать к делу, – закончил Сидор Артемович.
За переделку обоза взялись горячо. Выход из положения нашли простой. Повозки перерезали пополам, пристраивали к ним оглобли – и получалась двуколка. Но вот с ее грузоподъемностью никак не выходило. Как ни примеряли, а в двуколку вмещалось в два раза меньше, чем в телегу. Надо было освобождаться от всего, без чего можно обойтись в бою.
Посоветовавшись с политруком и старшиной, я собрал роту.
– Товарищи, с переходом на двуколки наш обоз сократился наполовину, – обратился я к разведчикам. – Надо пересмотреть весь груз, все то, без чего можно обойтись, уничтожить. Это касается запасного белья, обмундирования, а также обуви и трофейного оружия… Сколько в обозе боеприпасов?
– Тысяч тридцать патронов и больше сотни гранат, – ответил Зяблицкий.
– Оставить в резерве тысяч пять патронов, остальные раздать на руки. Так будет надежнее.
Мое предложение вызвало одобрение разведчиков. Партизаны жадны к боеприпасам, сколько ни дашь – все заберут.
– Будем оборудовать четыре двуколки: одну под радиостанцию Ани Маленькой, в ней же возить запас патронов, одну под продукты и две под раненых. Часть продовольствия раздать разведчикам. А теперь проверим, что у нас в обозе.
Подошли к повозке старшины. Она была загружена с верхом и крепко увязана веревками. В ней находились шинели, белье, запас обуви и часть патронов. Выбрасывая барахло, я натолкнулся на что‑то твердое. Это оказалось трехствольное ружье, которое в Скалате захватил Зяблицкий и подарил мне со словами: «После войны приедете к нам в Сибирь на охоту». Новенькое, легкое, изящное, так и просилось на охоту. Я подержал его и с сожалением передал старшине.
– Об дуб.
– Как, об дуб? – удивился Вася.
– Очень просто. На войне автомат все‑таки лучше!
Зяблицкий с любовью посмотрел на ружье, тяжело вздохнул, взялся обеими руками за стволы и со всего размаху ударил о дерево. Дерево загудело, а ружье осталось невредимым. Старшина раз за разом наносил удары. Полетели щепки приклада. Изогнув стволы, Зяблицкий забросил в бурелом то, что осталось от охотничьего ружья.
Переходя от одной повозки к другой, мы общими усилиями перебрали все их содержимое. Оставили лишь боеприпасы, питание к рации и продукты. Разведчикам каждому выдали по две гранаты, в дополнение к тем, которые они имели. Патроны брали, кто сколько мог: по триста, по пятьсот штук. В качестве неприкосновенного запаса выдали ребятам по два килограмма сахарного песку.
И только после этого уложились в отведенный роте лимит – четыре двуколки.
В подразделениях проводились партийные и комсомольские собрания. Политруки беседовали с партизанами, разъясняли последние события, которые происходили под Курском…
Задержкой воспользовались партизанские врачи. Они тщательно осматривали раненых, которых немало накопилось за время рейда, произвели обработку ран, оперировали тех, кто в этом нуждался.