Люди, - решил я, - страдают потому,
что лишены чего-то, что они считают
благом, или потому, что, обладая им,
боятся его лишиться, или потому, что терпят
нечто, кажущееся им злом. Упраздните такое
убеждение, и все страдания рассеются.
Анатолъ Франс
Улита сидела в единственном кресле в квартире Эссиорха и, закинув ноги на стул, шевелила пальцами на ногах. Нетерпеливо сброшенные туфли валялись в разных углах комнаты. Эссиорх, недавно вернувшийся от скульптора Кареглазова, плескался в душе - смывал с себя смог и гипс.
Из кухни появился Корнелий. Он только что втянул в рот последнюю нить морской капусты, и теперь от него пахло йодом.
– Слушай! Выходи за меня замуж! - с ходу предложил Корнелий.
– За чего? - не расслышав, переспросила Улита.
– Замуж! - повторил Корнелий.
Улита порозовела. Всякой девушке лестно, когда ее зовут замуж. Даже если она ведьма. Увы, приходилось отказывать и разбивать сердце.
– Обойдешься! - ответила Улита.
Корнелий деловито кивнул. Дожевывая морскую капусту, он достал блокнот с пожарником и карандашом поставил минус. Улита заинтересовалась.
– Что ты делаешь?
– Ничего. Так, заметки для памяти, - уклончиво ответил Корнелий.
– Для памяти? - с обидой переспросила Улита. - Хочешь сказать, без блокнота ты забыл бы, что я тебе отказала?
Корнелий не стал это отрицать.
– Ну… э-э… день длинный, впечатлений много… - сказал он.
Улите его уклончивость не понравилась. Ничего себе день длинный, впечатлений много! Женщина за всю жизнь может ни разу не поинтересоваться, как звали дедушку ее дедушки и кто он был по профессии, может с легкостью забыть номер собственного сотового, но никогда не забудет человека, сделавшего ей предложение. Даже если она ему отказала.
Улита решительно отловила Корнелия в дальнем углу комнаты и на правах несостоявшейся жены отобрала у него блокнот.
– Двенадцать минусов и три плюса. Это еще что за фокусы? А ну отвечай! - потребовала она.
– Да так, просго материалы для будущей диссертации, - неохотно признался Корнелий. - Сегодня мне отказали двенадцать раз и три раза сказали «да»… Ну минусы ладно, переживу. А вот что делать с плюсами - проблема. Люди же ждут, наверное, каких-то дальнейших действий.
– Каких дальнейших?
– Ну не знаю… Кольца там и все такое. Я же страж света. Мне обманывать не положено. Снова, значит, выговор влепят.
В ванной перестала, наконец, плескать вода. Дверь открылась, и появился Эссиорх, похожий на статую языческого бога, из соображений нравственности обмотанную полотенцем с пальмами. На ногах у него звонко шлепали резиновые тапки. И полотенце, и резиновые тапки были подарком Улиты, поскольку Эссиорх так и не сумел отыскать неудачливых полотенец и неудачливых шлепок.
У Улиты, которая по дороге к Эссиорху съела только одну шоколадку, вспыхнуло слезливое желание пожалеть себя. - Тетушка-природа мечтает усредниться и растерять все свои генетические успехи. Длинношерстные персидские кошки влюбляются в жутких котов с помойки. Баскетболистам нравятся коротконогие толстушки, а пухлым безусым блондинам суровые метательницы молота. Не потому ли я, такая чуткая, умная и совершенная, влюбилась в тупого мускулистого механика, эту бездумную подставку для мотошлема? - произнесла она с надрывом.
«Бездумная подставка для мотошлема» остановилась и с подозрением уставилась на Корнелия.
– Ты ее не кусал? - спросил Эссиорх.
– Не-а! - сказал Корнелий. - Она сама кого хочешь загрызет!
– А ты помолчи, женишок несостоявшийся! - парировала Улита.
Корнелий смущенно замолчал.
– О чем это она? - не включился Эссиорх.
– Да так, ни о чем, - быстро сказал Корнелий.
Он посмотрел на часы и, насвистывая, стал собираться на свидание с одним из плюсиков в блокноте. Флейту Корнелий спрятал в переброшенную через плечо компьютерную сумку. Там уже лежали несколько депеш Троила, которые Корнелий давно собирался доставить адресатам, но ему мешали роковые обстоятельства. Такие, например, как встреча в научных целях с очередной девчонкой или стрельба маголодиями по суккубам.
– Слушай, это же срочные депеши! - попытался как-то образумить его Эссиорх, показывая на штампы на конвертах.
– Ага, как бы не так! Уж я-то знаю! Когда действительно срочно - эти хитрованы со мной не связываются, а посылают кого-нибудь другого! - огрызнулся Корнелий.
Эссиорх невольно согласился, что логика в этом суждении есть. На месте Троила он так бы всегда и поступал.
– Ну а зачем тогда писать «срочно»? - спросил он.
– Троил пишет «срочно», чтобы я вообще доставил депешу. В принципе. Он знает, что если не проставить «срочно», она будет валяться у меня годами. До тех пор, пока тот, кому она адресована, сам не придет и не пороется у меня в сумке! - Корнелий самодовольно поправил очки.
Постоянно поправлять очки была терпимая и даже милая его привычка. Гораздо хуже казалась Эссиорху другая - обсасывать дужки очков, заталкивая их в рот по самые гланды.
– Ну я пошел! - сказал Корнелий, направляясь к двери.
Эссиорх поймал его за ремень компьютерной сумки.
– А ну стой!
– Ну чего тебе?
– Вернешься домой в девять вечера! И чтобы как штык! В одиннадцать я начинаю психовать! В час ночи ты получаешь пинка! В три часа ночуешь на лестнице! В восемь утра можешь вообще не приходить, потому что я сам уйду. Если вернешься в десять - приготовишь обед! Не приготовишь - автоматом остаешься без ужина, который готовлю я! Если не закроешь холодильник и намерзнет лед - ты труп, - напутствовал его Эссиорх.
Корнелий попытался пнуть Эссиорха в голень, но голень у хранителя была твердая как гранит. Связной света отшиб пальцы и заохал.
– И это яйцо еще хамит своей маме-наседке! Да что бы он делал без моих маголодий! Весь мрак теперь знает, что я выхватываю флейту с двух шагов! Поэтому и этого рахита никто не обижает! - пожаловался он Улите.
Рахит, он же подставка для мотошлема, молча открыл дверь. Корнелию его молчание не понравилось. Он на всякий случай отодвинулся, опасаясь пинка, и быстро сказал:
– Так и быть, сынок, живи и не мучайся! Я пошел! Девяносто девять процентов, что я вернусь вовремя!
Эссиорх попытался не улыбнуться. Он уже усвоил, что, когда Корнелий так говорит, всегда в последний момент оказывается, что выпал тот самый один процент, который был оговорен как невозможный.
Слышно было, как Корнелий спускается, перепрыгивая через три ступени и грохоча как пустой мусорный бак, который скатили по лестнице. Наконец топот смолк. Дверь внизу хлопнула. Корнелий растворился в суматохе города.
– Тихо как стало! Не верю, что мы одни! - сказала Улита, вслушиваясь в непривычную тишину.
Эссиорх кивнул.
– Не говори ему, но втайне он меня восхищает! - задумчиво произнес он. - У него взгляд художника.
– Он что, тоже рисует? - удивилась Улита, никогда не видевшая, чтобы Корнелий прикасался к кистям.
– Нет. Но это не главное. Он способен радоваться самым простым вещам. Например, стоит у окна и играет на флейте для соседской канарейки. Она на два окна левее живет. Ее отсюда не видно, но слышно. Или маголодией гоняет по стеклу дождевую каплю, рисуя рожицы. Или по двадцать минут сажает на салфетку муравья, который непонятно зачем влез на столик в кафе, где его сейчас придавят. Только посадит, чтобы перенести на траву, а муравей опять на столе.
– А ты что, так не можешь?
– Так - нет. Мне бы это даже в голову не пришло. Признаться, я ему завидую. Только, повторяю, не говори Корнелию, чтобы он не задирал нос! И вообще боюсь я за него! - сказал Эссиорх, с братской, скрытой под грубостью нежностью выглядывая в окно, чтобы еще раз увидеть прыгающую спину Корнелия.
– А ты не бойся! Москва же - это болото? Болото! А в болоте выживает не самый сильный головастик, а самый шустрый, - заявила Улита.
– Ты не права, - мягко сказал Эссиорх.
Рядом с вечно взрывающейся и кипящей Улитой он казался воплощением умиротворенности. Даже его легкое занудство оказалось очень кстати: оно противопоставлялось Улитиному буйству и уравновешивало его.
– Ну и что! - фыркнула Улита. - Когда женщина не права - извинись перед ней. Когда женщина не права вдвойне - извинись перед ней два раза. Прямо тошно, каким простым вещам приходится обучать!
Эссиорх подошел к мольберту и, взяв кисточку с полузасохшим маслом, задумчиво ее лизнул. Хранитель любил нюхать масляные краски и пробовать их на вкус. Он утверждал, что хорошее масло можно отличить от плохого по одному только запаху. Он более наполненный, дразнящий, но не резкий.
– Может, ты не художник, а тайный токсикоман, а? С красок перейдешь на клей, а после клея дорожка под горку накатанная? - спросила Улита, у которой было что на уме, то и на языке. Даже, пожалуй, на языке чуть больше.
– С красок я перейду на книжные страницы. Знаешь, как пахнут новые книги? У каждой страницы - свой запах, - мечтательно сказал Эссиорх.
В его больших глазах появилась ланья мечтательность. Улита не выдержала и повисла у него на шее корабельным якорем. Эссиорху хотелось рисовать, и он подставил ведьме свежую, хотя и давно не бритую щеку. Улите это не понравилось.
– Фу, снова ты занудствуешь! Что ты понимаешь в любви? - спросила она с досадой.
– Достаточно. Любовь - это состояние души при непротивлении тела, - ответил Эссиорх.
Улита задумалась и, вертя его слова как головоломку, даже высунула язык цвета докторской колбасы.
– Ну уж нет! По мне так любовь - это состояние тела при непротивлении души, - заявила она и снова полезла колоться о подбородок Эссиорха, про который она не раз говорила, что папа у него кактус, а мама ежиха.
– Не понимаю я тебя! Ты прям не мужчина, а памятник! И как так можно жить? - промурлыкала Улита.
Она стояла за спиной Эссиорха и, закрывая ему руками глаза, мешала рисовать.
– Как жить?
– Ну мужчина - усредненный такой - обычно судит о благополучии другого мужчины по трем вещам: машине, девушке и квартире. Машина должна быть крутая, девушка с ногами от глазных зубов, а квартира - стильная берлога. А у тебя что? Вместо машины раздолбанный мотоцикл, девушка - борец сумо, а о квартире я вообще молчу. Ты за нее даже не платишь, потому что без тебя тут потолок рухнул бы через две минуты… Не стыдно?
– Не стыдно. Мотоцикл… пусть меня кто-нибудь в пробке обгонит. Квартира недалеко от центра. Ну а девушка у меня вообще самая лучшая, - твердо сказал Эссиорх.
Он отлично знал, что внешне уверенные люди как никто другой нуждаются в усиленных дозах сторонней уверенности.
Улита просияла и вновь попыталась повиснуть на Эссиорхе. Но именно в этот момент в дверь позвонили.
– Ты уверен, что твой чемпион по выхватыванию флейт из кастрюли с супом понимает по часам? - спросила она с досадой.
– Это не Корнелий, - сказал Эссиорх.
– Откуда ты знаешь?
– Корнелий обычно трезвонит так, будто заним гонится весь мрак, а тут всего лишь двойное, очень аккуратное «дзынь» с маленьким промежутком. Это больше похоже на… Дафну! - закончил Эссиорх уже в коридоре, распахивая дверь.
Предчувствие не обмануло. Это действительно была Дафна. О ее ногу терся Депресняк, немедленно рванувший на кухню. Эссиорх мысленно открыл дверцу холодильника.
– Привет! Заходи! - обрадовался Эссиорх, за рукав втягивая в коридор Дафну.
Эссиорха оттеснила Улита. За спиной Дафны она углядела сияющего Мефа и уставилась на него с подозрением.
– А ну отвернулся от меня и привел лицо в нормальное состояние! - велела она.
– Чего? - растерялся Меф.
– А того! Ты похож на героя из японской мультяшки, когда они всех поубивают и радуются! Только глазки у них малость побольше и рожа не такая хитрая! - сказала Улита.
Дафна оглянулась на Мефа. М-да, наследник мрака, пусть даже и бывший, мог бы радоваться менее заметно. Меф сунул руку в карман и выудил стеклянный пузырек из-под валерьянки.
– О, знакомые лекарства! - умилилась Улита. - А пустырничек не пробовал? Две столовых ложки таблеток валерьянки на полстакана пустырника, добавляешь каплю йода для здоровья, перекиси, чтобы булькало, немного зеленки, чтобы цвет был приятный, - и вечный покой в этом мире бушующем! Можно не откладывая отправляться лизать краски!
Улита замолчала, довольная, что ей удалось тремя фразами проехаться сразу по Эссиорху и по Мефу. Вот только Меф слушал ее невнимательно. Большим пальцем он осторожно снял с пузырька резиновую крышку и протянул его Улите.
– Твой эйдос! Держи! - сказал он, широко улыбаясь.
До последней секунды он был уверен, что скажет это совсем просто, а вышло дешевое пижонство в стиле купчина-мыловар жертвует десять рублей на бедных сироток.
– Мой кто? - переспросила Улита, но сказанное Мефом уже проникло в ее сознание.
Она заглянула в пузырек и отшатнулась, точно внутри был живой скорпион. По лицу ведьмы пробежала судорога. Оно стало несчастным, жалким, растерянным.
– Откуда он у тебя? - спросила Улита с непонятным ужасом, почти с отвращением.
Дафне подумалось, что такой голос бывает у безногого, которому кто-то шутки ради вздумал подарить брюки.
– Да так… одолжили у одного деятеля. Почему ты не радуешься? И где искреннее «спасибо» боевому товарищу? - нетерпеливо потребовал Меф.
Воображение у него было мужское, немного трафаретное. И сцену возвращения эидоса он представлял куда как бравурнее. В духе того, как в немом кино бедной девушке дарят ожерелье, чтобы она заплатила долги отца. И вот девушка падает на колени, прижимает руки к сердцу, благодарит.
Улита же вела себя странно. Она вдруг вскрикнула, отбросила пузырек и, рванувшись, заперлась в комнате. Со звуком винтовочного затвора щелкнул шпингалет. Опрокинулся мольберт. Хлопнуло окно, раму которого толкнули отнюдь не кукольной ручкой. Через дверь слышно было, как Улита шумно рыдает. Вот она повалилась на диван, жалобно скрипнувший пружинными внутренностями.
Улита рыдала бурно. Она была как летний ливень с грозой. Как мчащийся по проспекту ураган, опрокидывающий остановки. Лампочка над головой у Даф сама собой вспыхивала и гасла. Холодильник на кухне трясся как припадочный, тоже рыдая вчерашним опрокинувшимся супом.
– Гады! Все гады! Ненавижу! - доносилось из-за двери.
Мефодий наклонился и поднял пузырек валерьянки. Он не разбился. На дне пузырька виновато переливалась половинчатая голубая песчинка.
– Что мы такого сделали? Мы же хотели как лучше! - сказал Меф с обидой.
Эссиорх взял у него пузырек, заглянул в него. Лицо у него стало печальным.
– Ты что, забыл, что у Улиты есть дарх? - спросил он и мягко посмотрел на Дафну: - И ты тоже забыла? Он-то понятно, а ты как могла?
Даф упрямо замотала головой. Нет, она не забыла. Она просто задвинула неприятную мысль в дальний ящик сознания в надежде, что все само собой разрулится и изгладится. Да вот не изгладилось - дарх есть дарх и служба Улиты мраку есть служба мраку.
Существуют вещи очевидные. Всякий знает, что если на голову с двадцатого этажа упадет кирпич - погибнешь, а уколешься шилом - выступит кровь. И есть вещи неочевидные. Например, существование света и тьмы. Хочешь - верь, а хочешь - сделай вид, что их нет.
Меф вспомнил, как давно, вдень первой встречи с Улитой, когда она впервые явилась к нему, он видел ее дарх и трогал его. Да, дарх у Улиты был, как были в нем и эйдосы, вот только Улита носила его не так явно, как Арей. Вроде дарх есть, а вроде как его и нет. Порой Мефу начинало казаться, что дар у Улиты идет не от дарха, как у стражей, а так, ведьминский, из близости мраку проистекающий.
Эссиорх осторожно постучал.
– Улита! - кашлянув, окликнул он.
– Убирайтесь, уроды! Для тех, кто в танке, повторяю: не открою! - раздалось из-за двери.
Эссиорх растерянно оглянулся и отошел. Дафна стояла у дверей и терпеливо ждала, пока ураган затихнет. Он была девушка неглупая, с хорошей жизненной школой. Дать горю выйти слезами, а потом успокоить - единственная правильная последовательность. Утешать же во время самих слез да еще таких бурных - все равно что тушить костер бензином.
Внезапно дверь распахнулась. На пороге выросла Улита. Даф отшатнулась. Она смотрела на лицо ведьмы, не узнавая его. Лицо было перекошенное, страшное, чужое. Сизые щеки тряслись как холодец. Глаза кипели слезой. Жирные волосы прилипли ко лбу.
– Эйдос мне принесли? Ути-пути! Добренькие самые? Ненавижу!
– Улита! - осторожно начала Даф.
– Что Улита? Эйдос мне принесли? Добренькие? Вы что, не понимаете, что это больно! Все равно что смотреть на свою отрубленную ногу и понимать, что ее нельзя пришить обратно!
– Послушай, мы только хотели… - Даф попыталась взять Улиту за руку, но ведьма вырвала ее.
– И куда я его теперь дену, когда я вся такая грязная, куда? А хотите, чтобы взяла! Ну ладно!
Давайте его сюда! Давайте! - Улита дернула пуговицы.
Коричневая сосулька дарха корчилась на цепи и жадно тянулась к эйдосу. Эссиорх спрятал пузырек за спину.
– В другой раз, - сказал он мягко. Улита толкнула его в грудь.
– И ты туда же? Убирайся, светлый! Жалеешь меня, да? А мне плевать на твою жалость! Понимаешь, плевать! Слышал ты это, дохлый мотоциклист? Не лезь в мою личную жизнь!
Это был уже перебор. Ложка соли вместо ложки сахара.
– Личная жизнь - это жизнь личности. А ты разве личность? Ты марионетка мрака! - глядя в пол, отчетливо произнес Эссиорх.
Его слова прозвучали отрывисто и четко. Каждое как пощечина. Улита выпрямилась, посмотрела на Эссиорха побелевшими глазами и выскочила за дверь. Лавиной скатились торопливые шаги.
Эссиорх рванулся было следом, но передумал и остановился.
– О небо! Она невыносима! Я только пытался объяснить ей, что никого нельзя заставить стать марионеткой мрака, если он сам того не желает… - воскликнул он.
– Как-то ты это криво сказал! - заметила Дафна. - Все равно что начинать признание в любви со слов: не в красоте счастье. Эссиорх удрученно кивнул.
– Я виноват. Я ее верну! - крикнул он.
– Погоди, пусть она остынет. Улита тоже много лишнего наговорила. Это только железо куют, пока оно горячо, - сказала Даф, не веря, что осмеливается давать советы своему хранителю.
С другой стороны, без совета тут было не обойтись. «Подставка для мотошлема» понимала в женщинах не больше, чем пианист в перетягивании каната.
В это мгновение где-то в квартире зазвонил телефон. Звонил глухо, точно кашлял. Эссиорх стоял и слушал.
– Почему ты не снимаешь трубку? - спросила Дафна.
– Проблема в том, что у меня нет телефона. Хотя, наверное, не следует зацикливаться на мелочах, - задумчиво произнес Эссиорх.
Телефон продолжал надрываться.
***
Хранитель открыл дверь кладовки, где старые подрамники соседствовали с запчастями от мотоцикла и, поискав глазами, выдвинул наружу коробку со всяким барахлом. Перевернул коробку, вытряхнул ее содержимое на пол, и прямо к его ногам подкатилась отрезанная телефонная трубка. Звонивший телефон - старый дисковый аппарат цвета свеклы - валялся в стороне.
Эссиорх хмыкнул, взял трубку и сказал: «Алло!» В трубке что-то убедительно зажурчало. Эссиорх едва заметно скривился и прочистил раковину уха пальцем, точно пытаясь вытряхнуть из нее лишние звуки.
– Это тебя! - сказал он Мефу.
Меф взял трубку и узнал Ромасюсика. Голос у шоколадного юноши был не по летам тонкий, а речь лилась необыкновенно свободно. Так свободно, что Мефу казалось, будто она вообще не орошает извилин. Речь сама по себе, мышление само по себе.
– К чему эти фокусы с трубками? - спросил Мсф с досадой.
Ромасюсик торопливо извинился, назвав это данью традиции. Можно, мол, говорить и из воздуха, но его, Ромасюсика, смущает мысль, что это слишком назойливо. Меф, однако, почувствовал, что ходячая шоколадка темнит и передергивает. Ромасюсик демонстрировал, что они с Прасковьей держат Мефа на коротком поводке и им известен каждый его шаг.
– Я звоню безо всякого пепаса, с одной лишь назойливой вишью, - прощебетал Ромасюсик.-Видишь ли, у нас возник трабл. Если мы не разрулим его писфулли, начнется териблевый бэтл.
– Говори по-русски! Лень мозги напрягать! - попросил Меф.
– Я не могу по-русски. Вчера мы с Прашей хавали митинг с одним инглишменом из Магфорда. Ну выскочка, натурально. В темной магии, мол, ему тесно, не те масштабы, хочет служить глобальному злу, а для начала не прочь жениться на его будущей повелительнице. Так сказать, в целях дальнейшего улучшения породы генетическая помощь бедным славянским народам…
– Предложение, что ли, заявился делать? - отчего-то напрягся Меф.
– Натурально. Прашу ты знаешь, она у нас девушка замкнутая, малоразговорчивая, так что болтать пришлось в основном мне! Ну да с моей полиглоткой это не проблема! - похвастался Ромасюсик.
– Кто бы сомневался!
– У нас был четырехчасовой орал спик за жизнь. Классно поболтали. Хлопнули несколько теакапов чая с шугером. Правда, закончилось все малость кособоко.
– Кособоко?
– Инглишмен перепил теакапов с шугером и попытался распустить ручки. Ну а Праша чуток погорячилась. А по мне так напрасно. Если какой то мэн тебе не понравился, еще не значит, что надо с ним так поступать, - охотно пояснил Ромасюсик.
– Как поступать? - спросил Меф.
От прямого ответа Ромасюсик уклонился.
– Ну как поступила - так поступила. Праша славная, только вспыльчивая. Натурально Ваня зэ Терибл и Петя зэ Грейт в одном фэйсе! У нее черекта слегка оуфул, но в глубине души она очень кайнд.
– Буду иметь в виду. А теперь к делу: чего ты звонишь? - оборвал его Меф.
Щебету шоколадного юноши он не доверял. Тот его элементарно забалтывал. Чем больше сахара в голосе, тем выше вероятность, что сахар нужен, чтобы припудрить яд.
Ромасюсик ощутил, что Меф теряет терпение, и засуетился.
– Ах да, про трабл! Мы хотели сказать, что нехорошо брать чужое! А еще светлые, пример должны подавать! Ай-ай!
В голосе Ромасюсика возникло нечто особенно пакостное. А тут еще в ухе у Мефа подозрительно захлюпало. Меф готов был поклясться, что шоколадный юноша высунул язык и облизывает трубку.
– Откуда ты знаешь, что пергамент у нас? - не выдержал Меф.
– О, признался! На скидку надеешься? - умилился Ромасюсик.
– На какую скидку?
– Ну как? Чистосердечное признание в несовершенных преступлениях смягчает вину и увеличивает наказание!
– Кончай чушью булькать! - отрезал Меф. - Кто вам сказал про пергамент?
– Интуиция - лучший друг интеллекта! В Москве не так много девиц с летающими волосами, крылатых котов и юношей с отколотыми - хи-хи! - мозгами. Ду ю андестэнд, чего я спикаю?
– Не нарывайся, шоколадка! Я спокойно могу расплавить тебя прямо через телефонную трубку, - спокойно предупредил Меф.
Это было не так, но Ромасюсик испугался.
– Не буду, не буду… Огненнобородого, на которого вы напали, зовут Боватингмо. Это евнух бывшего повелителя Кводнона, его приближенное лицо. Пергамент - память о его хозяине, к которому он был очень привязан. Сейчас Боватингмо малость не у дел и живет в Тартаре на покое. Пьет для здоровья цианид, принимает серные ванны и часто посещает котел с медиками, чтобы послушать их советов. Мирный старый страж, давно повесивший сабельку на гвоздь.
Меф держал трубку с тем расчетом, чтобы голос Ромасюсика был слышен не только ему, но и Дафне с Эссиорхом. Меф заметил, что при упоминании имени Боватингмо Эссиорх нахмурился и подал ему знак расспрашивать дальше.
– И что, этот Боватингмо прибежал к вам ябедничать? - уточнил Меф.
– А ты на что надеялся? Нельзя обижать слабых. Слабые хоть сами сдачи и не дают, но вопить умеют громко. Боватингмо предлагает, чтобы все обошлось без шума и скандала. Это ключевой, так сказать, пойнт соглашения! Он даже согласен, чтобы вы оставили у себя эйдосы. Ему не жалко. Он пожилой, потребности у него маленькие, - сказал Ромасюсик.
– Ого! - удивленно воскликнул Меф.
Он впервые встречал стража, который с такой небрежностью разбрасывается эйдосами.
– Вот именно: ого. Вам повезло, что Боватингмо - просто ходячий пису пис. Прашечка натурально умиляется. Она сама за такие дела любому давно глазки бы выпила, - заявил Ромасюсик.
– А если я не отдам пергамент? -спросил Меф.
– Тогда нам придется искать альтернативные варианты, - произнес Ромасюсик тоном вселенского злодея, укравшего из булочной два пакета сушек.
– Какие, например?
– Ну, например, Боватингмо пожалуется ненам, а Лигулу, и Лигул пришлет толпу сердитых анклов с изделиями из феррума.
– Выходит, пока что Лигул не знает? - удивился Меф.
– Пока нет. Мы обещали Боватингмо уладить все сами. Не знаю почему, Буслаев, но Праша относится к тебе очень трепетно. Мне кажется, вздумай ты чуток распустить ручки, она не поступила бы с тобой, как с тем инглишменом. - Ромасюсик хихикнул. - Так что, вернете пергамент?
– Я подумаю, - пообещал Меф.
Рядом с Ромасюсиком он угадывал Прасковью. Видимо, воспитанница Лигула нетерпеливо пнула его, потому что шоколадный юноша тихо ойкнул и затарахтел как пулемет, которому скормили новую ленту.
– У нас к тебе еще одно дельце! Лигул недавно был в Москве и говорил с Прашей. Ну как с новой наследницей. Надеюсь, без обид?
– Без, - заверил его Меф, однако Ромасюсик ему, пожалуй, не поверил, потому что голос его странно вильнул.
– В общем, Лигул кое-что сказал Прасковье и про тебя.
– Про меня?
– Ага. Он сказал, что не удивится, если Буслаевым заинтересуется Спуриус. Заинтересуется именно теперь, когда ты в некотором роде осиротил нашу древнюю организацию.
«Давно ли с балкона падал и в Лете тонул, а теперь вот «наша древняя организация»! - удивился такому быстрому превращению Меф.
Имя Спуриус тревогой защекотало ему память. Где же он его слышал? Явно не от Арея, но от кого?
– Кто такой Спуриус? - спросил Буслаев.
– О, зашкаливающе импортальная персона! У Кводнона было два фаворита - Лигул и Спуриус, - выплевывал округлые слова Ромасюсик. - Лигул (ой, что я несу! Надеюсь, тут все свои!) - горбун, сухарь, канцелярская крыса. Родную маму за копейку продаст, да только деньги вперед с десятерых возьмет, а товар придержит. Спуриус же был полная ему противоположность. Молодой, веселый, удачливый красавец. Щедр с друзьями, с врагами - кремень, за словом в карман не лезет. Дуэлянт, бретер! С клинком на ты! В общем, не сильно совру, если скажу, что Спуриус нравился даже суровым бойцам, вроде Арея, для которых мрак - это такая горьковатая романтика.
– Не тебе рассуждать об Арее! - одернул Ромасюсика Меф.
– Конечно-конечно! - торопливо согласился Ромасюсик. - В общем, когда Кводнон погиб, многие посчитали, что именно Спуриус должен возглавить мрак. Разумеется, имелся в виду временный пост, пока силы Кводнона не вселятся в подходящего младенца. Лигула тогда никто даже всерьез и не рассматривал как претендента.
– Лигул его, конечно, терпеть не мог, - предположил Меф.
– Почему? - спохватился Ромасюсик, который после неосторожных слов про канцелярскую крысу занервничал, что его заподозрят в недостатке лояльности. - Лигул всегда подчеркивал, что он выше личных амбиций. У них со Спуриусом были уравновешенные деловые отношения, основанные на взаимном уваже…
– Я так и понял! - поморщился Меф. - И куда делся твой Спуриус? Почему я о нем ничего не слышал, когда работал у Арея?
– Ничего странного! - охотно пояснил Ромасюсик. - Спуриусу фатально не повезло. За несколько дней до того, как его должны были провозгласить преемником Кводнона, Спуриус зачем-то высунулся в человеческий мир и - вот не повезло бедолаге! - немедленно напоролся на боевую двойку златокрылых.
– И его уничтожили, - нетерпеливо подвел черту Меф.
По хихиканью Ромасюсика он определил, что ошибся.
– Вообрази, нет. Златокрылые лишь срезали у него дарх. Брутально, не так ли?
– А почему его пощадили? - удивился Меф.
– Видишь ли, ходят слухи, что Спуриус отдал им свой дарх добровольно. А ведь считался отличным бойцом!
– Добровольно? - недоверчиво переспросил Меф. - Зачем он это сделал?
И, хотя Меф не видел своего собеседника, он ясно ощутил, как тот подмигнул ему мармеладным глазом.
– Понял, что шансов нет. Златокрылых, эс ай сэй, было двое. Оба с флейтами наготове, оба стоят шагах в восьми. Меч бесполезен. Возможность телепортации они блокировали - тоже народ тертый. Спуриус ощутил, что одно неверное движение - и его натурально размажут. Тогда он быстренько заключил с ними сделку и предложил им дарх в обмен на жизнь. Златокрылые разбили дарх у него на глазах и, забрав эйдосы, улетели. Спуриуса они не тронули. Ну, может, только разик пнули его на прощанье, ай донт ноу. Меня тогда на свете не было - врать не буду.
– Какое унижение для мрака! Страж может лишиться дарха лишь в том случае, если он мертв или смертельно ранен. Спуриус должен был умереть в бою, а он поступил как расчетливый трус! - пылко воскликнул Меф.
Даф взглянула на него с укором. Хоть Буслаев и порвал с мраком, но продолжал рассуждать как ученик Арея. Чуткий к чужим слабостям Ромасюсик тоже это ощутил и закудахтал как курочка Ряба, которая снесла яичко Фаберже.
– Ю а райт, май диа! Страшное унижение, натурально! Все были шокированы! Все отвернулись от Спуриуса! Он потерял всех друзей! Лигул - да умножит Тартар его темные дни! - позаботился, чтобы на виновного наложили проклятие мрака.
«Где бы ты ни выпил воды, ты выпьешь огонь. Куда бы ты ни лег - ляжешь на иглы. Ты не сможешь ни встать, ни сесть, ни глубоко вздохнуть. Любое обращенное к тебе слово вольется в уши раскаленным свинцом…» - вспомнил Меф слова, когда-то сказанные Ареем Чимоданову.
– Зачистил, короче, дядя Лигул конкурента. Ловок! - сказал Меф.
Ромасюсик застенчиво хихикнул. Он был из тех, кто сам редко говорит про начальство гадости, зато обожает их слушать. Даже ручки восторга потеют. Убедившись, что новых гадостей о Лигуле не предвидится, Ромасюсик расстроился.
– Дальше переходим к самому интересному. Вопреки ожиданиям мрака Спуриус не сгинул, а скитался здесь, в человеческом мире. Он даже сумел очиститься от проклятия.
– Это невозможно!
– Да, невозможно. Если за тебя не поручится своим копьем валькирия, - нежно сказал шоколадный юноша.
Мефодий не поверил.
– За Спуриуса поручилась валькирия? Какого копья?
– Вот уж не знаю. Для меня все копья одинаковые, - небрежно уронил Ромасюсик.
– Но зачем она это сделала?
– У меня что, плохая дикция? Я же говорил: он был красавчик, кровь с молоком, нежный, умный. Подлость в нем была глубинная, внешне незаметная… - Ромасюсик завистливо вздохнул. - В общем, он сумел охмурить валькирию и - ха! - оставил влюбчивую дурочку виз биг ноуз. Когда она поручилась за него копьем, Спуриус даже сумел вернуть себе дар. Не прежний, конечно, но большую часть. Оставалась только небольшая проблема - как избежать смерти.
– Стражи мрака бессмертны!
– Да, практически бессмертны, если у ни есть дарх. Но без дарха тело начинает стареть. Спуриус понимал, что рано или поздно он будет вынужден вернуться в Тартар, прямо в лапки к добренькому Лигулу. И тогда Спуриус, недолго думая, принялся покупать себе время.
– Покупать время? - недоверчиво переспросил Меф. - Да кто ему продаст?
– Да целые толпы народу, натурально! Ты вот разве никогда не мечтал, чтобы какая-нибудь неделя поскорее закончилась? Именно такое время и покупает Спуриус. Не днями, не неделями даже - это слишком мелко, а целыми годами. Было бы желание, а уж как технически забрать время у того, кто согласен, Спуриусу известно.
– И что, неужели много желающих? Чтобы годами-то? - усомнился Меф.
– А заключенные в тюрьмах? А безнадежные больные? - В голосе Ромасюсика прозвучало искреннее восхищение.
Люди с темными душами умеют восхищаться Теми, у кого душа еще темнее. Это дает им возможность ощутить, что есть еще куда расти и к чему стремиться.
– Ну и где этот Спуриус теперь? - спросил Меф нетерпеливо.
– Лигулу тоже хотелось бы это выяснить. Однако даже комиссионерам не удается его выследить. За последнее столетие наблюдатели Лигула и видели его лишь однажды, и то мельком…
– Ага, признался! - засмеялся Меф.
– В чем?
– Что Лигул посылает шпионов!
– Не шпионов, а разведчиков! - предусмотрительно поправил Ромасюсик.
– И зачем Спуриусу нужен я? - спросил Меф.
– Лигул предполагает, что Спуриус тобой заинтересуется. У вас с ним много общего. И ты, и Спуриус - стражи без дархов, - прощебетал Ромасюсик.
Меф не видел, но чувствовал, как шоколадный юноша вертится, подпрыгивает, наматывает шнур телефона на руку и ведет себя беспокойно, как попугайчик, которому повесили в клетку зеркальце.
– Я не страж. И дарх у меня не отнимали. Я его уничтожил сам, - поправил Меф.
Ромасюсик лизнул телефонную трубку.
– Какая разница? Главное - вы, те, у кого дарх когда-то был, а теперь его нету… В общем, Праша меня уже пинает. Когда мы получим пергамент?
– Я сам с вами свяжусь! - коротко пообещал Меф и бросил трубку назад в коробку. - Что за «спуриус»? Знакомое какое-то слово! - спросил он, глядя на Эссиорха.
– Все та же латынь. Хочешь понять настоящее - оглянись назад. Хочешь понять будущее - оглянись назад еще дальше. Хочешь узнать все сразу - вслушайся в слова, - пояснил Эссиорх. - Spurius - незаконнорожденный сын неизвестного отца.
– Не думал, что стражам мрака так важна законнорожденность, - сказал Меф.
– Стражам мрака важно все, что важно для человека. В конце концов, это только пиявки, сосущие силу чужих душ, - заметила Даф.
– А если сын незаконнорожденный, но отец известен? - с любопытством спросил Меф.
– В этом случае nothus homo. Римляне обожали на досуге чуток покопаться в чужом грязном белье. Троил считает, эта одна из причин краха их культуры. Истинных причин, ибо исгинные причины всегда лежат в глубине! - пояснил Эссиорх.
Меф лизнул палец и провел по стеклу. Его всегда привлекал этот звук В нем была законченность. Мефу он напоминал «жизнь и смерть таракана», сыгранную на самой толстой гитарной струне.
– А чем так отвратителен Спуриус? Почему его ненавидят и свет, и мрак? Ну Лшул понятно - Спуриус для него конкурент…
Эссиорх подошел к чистому холсту и кистью провел по нему горизонтальную черту.
– Вот смотри. Смертные считают, что существуют два полюса: «есть Бог» и «нет Бога». На деле же полюсов три - «нет Бога», «есть Бог» и «все равно». Вот этот полюс «все равно» Лигул пока недооценивает. Спуриус же еще при жизни Квод-нона делал ставку на тех, кто живет на полюсе «все равно». Он придумывает для них красивые теории, психологические системы и так далее. Он - некоронованный король тех, у кого эйдос окружен прослойкой жира. Герцог теплохлад-ных, владыка равнодушных. Он сосет их как вампир, с каждым часом наливаясь их силой. Спуриусу уже даже не нужен дарх. Он и без дарха не слабее стражей. Именно оттуда, из серости, он собирается прыгнуть на трон Кводнона.
– А какая валькирия поручилась за него? - вспомнив, спросил Меф.
– Вообще впервые об этом слышу. Это или ложь Лигула, или страшная тайна всех валькирий. Но кто бы ни была эта несчастная - уверен, она сотни раз потом пожалела, - серьезно ответил Эссиорх.
Меф посмотрел на телефонную трубку.
– Странно, что Боватингмо кинулся жаловаться не Лигулу, а Прасковье! - сказал он.
– Прасковья слишком молода, чтобы понимать подковерную возню мрака, - загадочно улыбнувшись, сказал Эссиорх. - Боватингмо - приближенный Кводнона, а не Лигула. При Лигуле Боватингмо возвыситься не удалось, а стражи мрака тщеславны. Ты понимаешь, что это означает?
– Не особо.
– Как минимум то, что Боватингмо не союзник Лигула. Зато вполне может оказаться тайным союзником Спуриуса. Или, во всяком случае, одним из тех, кто делает на него ставку. Улавливаешь?
– Начинаю улавливать. Боватингмо нес этотпергамент Спуриусу, а мы его перехватили. Но зачем Боватингмо побежал к Прасковье?
– Видно, просчитал, что надо выслужиться перед Лигулом, чтобы тот не взъелся на него за измену. А к Прасковье помчался, чтобы Лигул пронюхал как можно позднее. Прасковья-то самонадеянна. Двойная игра.
– Вспомнил! - воскликнул Меф. - На запястье у парня, что набросил на меня удавку, я видел клеймо Spurius!
– В том-то и дело!