Одним из вершинных произведений дореволюционного творчества Ивана Шмелева является повесть «Человек из ресторана» (1911), выдвинувшая его в ряды крупнейших писателей-реалистов серебряного века.
Ни в каком другом из своих прежних произведений Шмелев не достиг такой художественной выразительности в изображении противоречий жизни, не показал так глубоко и ярко драматизм судьбы, сложность и противоречивость социального сознания и духовных исканий простого человека, как сделал он это в повести «Человек из ресторана».
«Исповедью обнаженного и раненого сердца» назвал И. А. Ильин шмелевское произведение.
Как и другие произведения, автор адресовал эту повесть прежде всего народному читателю. «Не для категории высшей писал я эту вещь,— сообщал он Горькому.— Широкая масса, если бы прочла ее, м[ожет] б[ыть], что-нибудь получила. Хоть одно теплое слово хотелось сказать за эту массу и для нее».
Одна из примечательных особенностей этой повести состоит в том, что Шмелев первым из русских писателей избрал в качестве главного героя представителя «холопской», по нормам тогдашней морали, профессии. «По яркости контрастов,— признавался писатель,— показалось мне интересным взять за персонаж официанта при большом ресторане и преломить через призму его мысли и чувства бегущую жизнь времени, поскольку она его цепляла».
Перед нами раскрывается во всей ее сложности драматическая «одиссея» официанта фешенебельного столичного ресторана Якова Софроновича Скороходова, вынужденного изо дня в день, говоря—его языком, «потрафлять» капризам спесивых посетителей, безропотно сносить их высокомерие и пьяный кураж. «Лакей— он весь в услугу должен обратиться, и так, что в нем уж ничего сверх этого на виду не остается... Ну и измотают, конечно, так, что по ногам-то ровно цепами молотили. Наутро едва поднимаешься»,— так передаёт герой повести свои впечатления от службы в ресторане)
Предшественником Шмелева в создании образа официанта был Г. И. Успенский В 1886 году в рассказе «Развеселил господ» он изобразил замордованного, задавленного тяжелым подневольным трудом трактирного слугу, лелеющего заветную мечту о возвращении в деревню, «к земле». И характером профессии героя, и особенностями его языка шмелевская повесть близка этому произведению. Однако в рассказе «Развеселил господ» образ лакея — второстепенный, поэтому освещение его жизни не достигает здесь, естественно, той полноты и яркости, как в произведении Шмелева. (Повествуя о нелегкой судьбе официанта, писатель стремился при этом к широким социальным обобщениям. «За жизнь я взял ресторан и за служителей жизни -лакея,— писал он Горькому.— Хотелось выявить слугу человеческого, который по своей специфической деятельности как бы в фокусе представляет всю массу слуг на разных путях жизни... Может быть, словами и переживаниями Скороходова я хоть отчасти передал думы и переживания людей его лагеря, слуг жизни, его правдой — их правду». (Герой повести — характерный тип задавленного жизненными обстоятельствами и воспитанного в трепете перед «сильными мира сего» «маленького человека», наделенного от природы отзывчивым сердцем, незаурядным умом и обостренным чувством справедливости)
Критика 1910-х годов не раз сравнивала «Человека из ресторана» с лучшими страницами произведений Достоевского, посвященных страданиям «бедных людей». «Эта повесть имеет тоже значение для нашего времени, какое некогда имели «Бедные люди»,—писал рецензент газеты «Россия».—Тогда — «человек из департамента», а теперь — «человек из ресторана», но тема одна и та же — человеческая личность ее страдания, ее достоинства». Действительно, тема защиты человеческого достоинства униженных и оскорбленных» стала в «Человеке из ресторана» стержнем, организующим все произведение. Она определила собой сюжетно-композиционную структуру, выбор и группировку персонажей, форму повествования.
Произведение отличается тонкостью и глубиной психологического анализа. Автор внимательно, с большим художническим тактом прослеживает сложность душевных движений героя, глубоко проникая в его внутренний мир. Сначала мы видим, что Скороходов, подобно персонажу гоголевской «Шинели», примирен со своей жалкой участью, свыкся с жизнью лакея. Пытаясь как-то самоутвердиться и внутренне оправдаться перед детьми, которые стыдятся профессии отца, Скороходов стремится, убедить себя и других в том, что он лакей «не какой-нибудь, а из первоклассного ресторана», куда официантов «как все равно в какой университет» принимают: ведь там бывает «не мелкота», а «самая отборная и высшая публика», ей не просто «прими-подай, а со смыслом». (III, 117)
Эта беспомощная попытка самоутверждения, вступая в явное противоречие с рассказом ~ самого же Скороходова о его бесправном положении в ресторане, где «всякий за свой, а то и за чужой целковый барина над тобой корчит», лишь сильнее подчеркивает горечь неизбывных обид униженного человека и его подспудные мечты о лучшей доле. «И вся-то жизнь моя, как услужение на чужих пирах... И всю-то жизнь в ушах польки и вальсы, и звон стекла и посуды, и стук ножичков. И пальцы, которыми подзывают...— к такому горькому выводу приходит герой.— А ведь хочется вздохнуть свободно и чтоб душа развернулась, и глотнуть воздуху хочется во всю ширь». (III, 260)
Скороходов вместе со своими собратьями по профессии занимает нижнюю ступеньку общественной лестницы. На вершине ее находятся те, кто «оборот с капитала делает». Скупыми, но выразительными штрихами рисует писатель посетителей ресторана, которые таким, как Скороходов, «даже и не глядят на лицо, а в промежуток стола и ног». (III, 129) Перед читателем проходит целая вереница влиятельных жуликов, ловкачей и пройдох, похотливых сластолюбцев и приспособленцев: попечитель женского монастыря росторщик Кашеротов, «особливо обожающий» юных послушниц; большой любитель «живого салатца» адвокат Глотанов, которого «даже приятели прямо жуликом называют»; спекулянт домами Семин, развращающий несовершеннолетних «портнишечек» Владелец двадцатимиллионного состояния «паскудник» Карасев и многие другие. Автор не гнушается «низкими» подробностями, изображая их. «А сами из себя сморщены, и изо рта у них слышно на довольно большое расстояние ввиду гниения зубов» (III, 119) говорит Скороходов о Карасеве. Изображенные через «призму мыслей и чувства» главного героя повести посетители ресторана предстают во всей своей отвратительной нравственной наготе. Одна из основных черт этих людей — угодничество, раболепие перед теми, кто богаче и влиятельнее их. Автор показывает, что чем выше стоит каждый из них на социальной лестнице, тем низменнее и подлее причины лакейства. Ресторанной прислуге, лакеям по профессии, контрастно противостоят в повести холуи «по призванию». Только они гнут спины не ради куска, хлеба, а «из высших соображений». Скороходов наблюдает, как важный господин в орденах подобострастно бросается под стол, чтобы раньше официанта поднять упавший у министра платок, как «кланяются и лижут пятки» начальству те, кто мнит себя солью земли. За тридцать восемь лет службы в ресторане герою повести открылась вся изнанка жизни «образованных и знатных господ»: цинизм, пошлость, фальшь и низкопоклонство перед всесильными толстосумами, их издевательства над слабыми и беззащитными, безудержный разврат. Пожалуй, наибольшее место в повести занимает обличение нравственного убожества, развращенности посетителей ресторана. Старый официант видит, как «образованные и старцы с сединами и портфелями» охотно посещают «номера», где женщин запросто подают) «на десерт», как «жены из благородных семейств»! являются туда «под секретом» для подработки средств». «И уж с другого конца выходят гости с портфелями, и лица серьезные, как по делам... А девицы и дамы через другие проходы. И все знают и притворяются, чтобы было честно и благородно!». (III, 149) Скороходов рассказывает жуткую, по силе впечатления достойную пера Бальзака, историю, о том, как сын обобрал до нитки и выбросил из квартиры смертельно больного старика- отца, бывшего учителя, «а тот-то всю жизнь на сына положил...» (III, 173)
Сравнивая жизнь бедняков и «знатных господ», герой повести приходит к мысли о нравственном превосходстве простых людей. «Хамы, хамы и холуи! Вот кто холуи и хамы! — гневно восклицает старый официант.— Не туда пальцами тычут!... Грубо и неделикатно в нашей среде, но из нас не отважутся на такие поступки... И пьянство, и жен бьют, верно, но чтобы доходить до поступков, как доходят, чтобы догола раздевать, да на четвереньках по коврам чтобы прыгали,— это у нас не встречается». (III, 149) Высокими моральными качествами выгодно отличается от тех, кому он вынужден прислуживать, прежде всего сам Скороходов. «Жизнь без соринки», (III, 220) — так определяет он свое нравственное кредо. И примеров, подтверждающих его исключительную честность, добросердечие, порядочность, мы найдем в повести немало. По благородству души Скороходов, «человек», т. е. лакей, по профессии, оказывается в ресторане, среди его многочисленных посетителей, лакеев по своей сущности, едва ли не единственным Человеком в самом высоком смысле этого слова. Это подчеркнуто и названием произведения, имеющим двойной смысл— и профессиональный, и оценочно-моральный. Нравственное превосходство простых людей над миром роскоши и показного благородства подчеркивается автором также с помощью мотива двойников: чертами внешности Скороходов оказывается в глазах окружающих очень похожим то на адвоката Глотанова, то на некоего «пальцимейстера» из Красноярска Аксена Симоныча. Внутренне же старый официант неизмеримо выше, порядочнее тех, кому прислуживает. Глотанов и ему подобные по нравственным качествам, холуйской сущности своей натуры более подходят для должности лакея, чем Скороходов. «Если их пробрить да нацепить; на бортик номер, —- говорит он о Глотанове,— очень бы хорошо сошли заместо меня». (III, 118)
Жизнь рядового человека в изображении Шмелева предстает как сложное проявление самых различных начал: материальной бедности и душевного богатства, величайших страданий и неподкупной честности, грубой прозы быта и возвышенной поэзии чувств. Это глубокое понимание взаимодействия между характером и обстоятельствами позволило писателю создать замечательную социально-психологическую повесть, в которой внутренний мир маленького человека» изображен ярко и многосторонне. Подробно и тонко, с большим мастерством воссозданная писателем сфера психологических переживаний человека труда освещена мощным прожектором социальной мысли. Каждый шаг, каждый поступок и каждое событие в жизни Скороходова обусловлены ярко очерченными общественными причинами.
Простой человек, всю жизнь работающий не покладая рук, Скороходов не претендует на какие-то «особые» блага в своей жизни. Его запросы более чем скромны. Заветная мечта героя — хотя бы в старости пожить спокойно, без забот о куске хлеба, «чайку в своем саду со своей ягодой напиться». Но это — тщетная надежда. Суровая действительность разрушает иллюзии Якова Софроновича. Целый каскад несчастий обрушивается на него и в семье, и на службе. При падении курса акций потеряны последние сбережения, которые старый официант по крохам собирал на покупку собственного домика; становится содержанкой старшего приказчика магазина дочь Наташа, в погоне за «хорошей жизнью» попавшая в ловко расставленные сети грязного проходимца; исключают из училища, а затем арестовывают за революционную деятельность сына Николая; умирает, не выдержав свалившихся на семью несчастий, жена Луша; наконец, увольняют со службы из-за сына революционера «Как раскидал кто и порастащил в моей жизни» — горько резюмирует старый официант. Но в этом «хождении по мукам» есть и существенный позитивный момент.
Продолжая традиции своих предшественников в изображении «маленького человека», Шмелев в новых исторических условиях развивает и углубляет их. В произведениях Гоголя и отчасти Достоевского духовный мир «маленького человека» изображен преимущественно под одним углом зрения — отражения в нем мертвящей скуки и идиотизма чиновничьего существования. Шмелев же стремится показать, что духовная и социальная сущность человека не представляет собой чего-то раз и навсегда данного и неподвижного, что она, как и все содержание его личности, изменяется под влиянием различных обстоятельств. Страдания и невзгоды, пре-) следующие Скороходова, в то же время раскрывают ему глаза, помогают освобождению его сознания от духовного рабства, способствуют возникновению чувства собственного достоинства и внутренней свободы.
Своим социально-нравственным пафосом повесть Шмелева перекликается, как верно заметила Л. Крутикова, с лучшими произведениями Л. Н. Толстого. Не случайно Скороходов с восторгом отзывается о произведениях Толстого, которые он прочитал: «...Очень резко пишет в книгах, и по справедливости», и думает о том, как много мог бы рассказать великому писателю, если бы довелось увидеть его: «Ведь у нас не трактир, а для образованных людей... А если с умом вникнуть, так у нас вся жизнь проходит в глазах, жизнь очень разнообразная. Иной раз со всеми потрохами развертывается человек, и видно что у него там за потроха, под крахмальными сорочками...». (III, 130)
В литературном движении конца XIX — начала XX века Толстому принадлежит исключительная роль. Наиболее ярко эту роль охарактеризовал Чехов в письме М. О. Меньшикову: «...Когда в литературе есть Толстой, то легко и приятно быть литератором: даже сознавать, что ничего не сделал и не делаешь, не так страшно, так как Толстой делает за всех. Его деятельность служит оправданием тех упований и чаяний, какие на литературу возлагаются... Только один его нравственный авторитет способен держать на известной высоте так называемые литературные настроения и течения»7. Толстой являлся для писателей как бы эталоном художника-гражданина. Его открытия в литературе проложили дальнейший путь реалистическому искусству. Хотя в русской литературе начала XX века у Толстого не нашлось достойного преемника, равного ему по силе изображения, глубине и эпическому охвату действительности, художественные открытия великого писателя стали достоянием целой плеяды представителей младшего поколения литераторов. Горький, Куприн, Бунин, Андреев и другие прозаики начала XX века самобытно продолжили те или иные традиции, своего учителя. К их числу принадлежит и И. С. Шмелев.
Для Шмелева Пушкин и Толстой — это «две грани русской литературы», которые поставили ее на недосягаемую высоту. В автобиографическом рассказе «Как я ходил к Толстому» (1934) Шмелев вспоминал, что его отроческое произведение — роман «Два лагеря» — родилось из страстного желания узнать, как отнесется к его увлечению великий писатель. Шмелеву так и не удалось встретиться со своим кумиром, на будучи чиновником, он в провинциальной «норе» жадно следил за жизнью и творчеством великого писателя и стремился поступать «как Толстой». Деятельность Толстого являлась для него высоким образцом служения народу, правдивого отображения его чаяний и надежд. Автор «Войны и мира» навсегда остался для Шмелева величайшим художником слова, неутомимым борцом за народные идеалы, человеком сказочного обаяния, кристальной нравственной чистоты, неподкупной честности. В 1911 году в статье «Дар бесценный», посвященной выходу в свет первого тома посмертного издания собрания сочинений Толстого, Шмелев писал: «Ложь и фальшь в жизни, в людских отношениях, неправда во всех ее видах — вот тема, всю жизнь занимавшая Толстого, борца за правду, борца за высокое назначение человека. Какое бы его произведение ни взять из массы написанного им, везде мы натолкнемся на этот важнейший и мучительнейший для него вопрос — о правде и неправде в жизни. «Война и мир», «Анна Каренина», «Смерть Ивана Ильича», «Воскресение», «Поликушка», «Детство и отрочество», «Хозяин и работник» — все, все посвящено разрешению величайшего вопроса о социальной, житейской, личной неправде».
Смерть Толстого потрясла Шмелева. В письмах друзьям, собратьям по перу остро звучит горечь утраты того, кто, по его словам, являлся «счастьем, гордостью... светом и правдой, сердцем огромным, которого не видел мир давно-давно»9. В письме Горькому от 22 ноября 1910 года Шмелев признавался, что очень бы хотел «хоть крупицу поднять и на себя из того делания, которое завещано Толстым».
Как отзывчивый, с широким эстетическим кругозором писатель, Шмелев не мог, конечно, оставаться в стороне от той атмосферы художественных поисков, которой отмечена литературная жизнь начала XX века. И в этом плане ему, как и многим другим писателям-реалистам этого времени, по характеру творческой индивидуальности Толстой был очень близок. Коренные вопросы жизни, гениально освещаемые великим художником, и высокие нравственные идеалы, выдвинутые им, его потрясающая писательская проницательность, изумительная мощь слова — все это оказало сильное воздействие на творчество Шмелева. В этом смысле среди богатых традиций русской классической литературы, своеобразно преломленных в прозе Шмелева, толстовским традициям принадлежит одно из ведущих мест. Однако их не следует рассматривать как проникновение в поэтику Шмелева чуждой ему стихии. «В искусстве слова все являются учениками друг друга, но каждый идет своим путем»,— справедливо заметил М. Пришвин.
Не будучи эпигоном Толстого, никогда не копируя его творческую манеру, идя собственным путем, Шмелев самобытно использовал его художественные завоевания. В повести «Человек из ресторана» ему удалось по-толстовски глубоко и остро осудить мир лицемерия и эгоизма. Писатель показывает, что благами жизни пользуются те, кто их вовсе не заслужил. «Поглядишь, как Антой Степаныч деликатесы разные выбирает и высшей маркой запивает, так вот и думается — за какой такой подвиг ему все сие ниспослано, и дома, и капиталы, и все?» (III, 121) — размышляет Скороходов.
Огромный фешенебельный ресторан в изображении Шмелева — своего рода микромодель мира, где изнывают от тяжкого труда и унижений простые люди и «жируют» незаслуженные баловни судьбы.
Весь этот сонм корыстолюбцев и лицемеров нашел в авторе «Человека из ресторана» гневного и сурового обличителя. Сам характер этого обличения также сближает Шмелева с Толстым.
Как известно, в основе эстетики Толстого лежит этический критерий, с которым у писателя связан моральный аспект изображения действительности, социальная направленность творчества, требование единения интеллигенции с народом и т. д. Эстетика Шмелева во многом близка эстетике великого писателя. В произведениях Шмелева, изображает ли он богатый мир природы или освещает важные социальные проблемы, мы так же ясно чувствуем прежде всего этическое начало. Оно обусловливает интерес писателя к проблемам морали, человеческого достоинства, упорные поиски решения вопроса о смысле жизни. С этих позиций ведется писателем критика современного ему общества и в повести «Человек из ресторана». Обличение гнилой морали сильных мира сего становится одной из важных задач Шмелева. «Уж тут-то пятен, пятен всяких и по всем местам... Нравственные пятна!.. Пятна высшего значения!» (III, 129) — так резюмирует герой повести свой наблюдения над жизнью хозяев современного общества. Именно упадок нравственности, равнодушие к человеческой личности, «насмеяние над душой» больше всего волнуют Скороходова. Лейтмотивом всех его дум и стремлений является тоска по доброте, справедливости, высокой одухотворенности человеческого существования в том мире, где основным стремлением в жизни является погоня за наживой и жажда наслаждений.
Картины быта ресторана чередуются в повести со сценами семейной жизни официанта Скороходова. И тут резко меняется тон, повествования Из негодующего он превращается в сочувственный, согретый теплом глубокого авторского лиризма. Колористика повести почти целиком построена на контрасте света (в ресторане) и темноты (в квартире Скороходова). Подчас этот контраст присутствует в одной картине: «И огни горят, и музыка, и блеск... А посмотришь в окно – темно-темно там и холодно». (III, 142) Внешний цветовой контраст переходит в произведении во внутренний, нравственный, ибо там, где «огни и блеск, и оркестр», на самом деле царит нравственная темнота, а там, где видимая темнота — напротив, льется внутренний свет благородства и нравственности. Быт ресторана и жизнь семьи Скороходовых изображены тщательно, со множеством штрихов, оттенков, подробностей. Несколькими выразительными мазками художник умеет создать яркий, запоминающийся образ, нарисовать колоритную бытовую сценку.
В словесном изобразительном искусстве деталь — естественное и необходимое средство изображения внешнего и внутреннего облика героя, быта, обстановки и т. д. В поэтике Шмелева видное место занимает, в первую очередь, деталь предметная, зримая. В этом отношении она близка к художественной детали Толстого. Писатель наследует конкретность, обстоятельность толстовской детали, его стремление к «мелочности» и одновременно к «генерализации» изображаемых явлений. Детали в повести «Человек из ресторана» выписаны резко, отчетливо, словно высечены резцом. Их конкретность обусловлена стремлением писателя сделать каждый компонент стиля произведения выразителем его; главной идеи. Рядом с деталью крупного плана соседствует в повести множество мелких, тщательно выписанных штрихов. При этом частные, незначительные детали создают, соединяясь вместе, сильный драматический 
эффект, несут в себе значительные социальные обобщения. Примером может служить хотя бы описание ужина, устроенного миллионером Карасевым музыкантам оркестра ради того, чтобы овладеть новой скрипачкой, «барышней__Геттелет» «Велели такого вина пять бутылок, которое у на очень редко и прямо в натуральном виде подают... Несут на серебряном блюде двое номеров и осторожно, потому что одна такая бутылка стоит больше ста рублей и очень старинного происхождения... За такие деньги я два месяца мог бы просуществовать с семейством! Духов два флакона дорогих, по семи рублей, сожгли на жаровенке для хорошего воздуха. Атмосфера тонкая, даже голова слабнет и ко сну клонит. Чеканное серебро вытащили из почетного шкафа и хрусталь необыкновенный, и сербский фарфор. Одни тарелочки для десерта по двенадцати рублей! Из атласных ящиков вынимали... Зернистая икра стояла в пяти серебряных ведерках-вазонах по четыре фунта. Мозгов горячих из костей для тартинок — самое нежное блюдо для дам! У нас одна такая тартинка рубль шесть гривен! Французский белянжевин груша по пять целковых штучка... Такое море всего, такие деликатесы в обстановке!..». (III, 138-139) Все детали этого роскошного банкета, настоящего парада закусок и сервировки, направлены на то, чтобы, с одной стороны, ярче подчеркнуть честолюбие натуры Карасева, выбрасывающего уйму денег ради удовлетворения своих похотливых желаний, а с другой — оттенить скудность жизни семьи Скороходовых. Лишь одной ремарки героя повести о том, что на деньги, заплаченные Карасевым только за одну бутылку вина, он мог бы вместе с семьей просуществовать два месяца, достаточно для того, чтобы придать этой, на первый взгляд, сугубо бытовой картине социальный подтекст. Аналогичным образом строится рассказ о банкете учителей раскрывающий их жадность, лицемерие, нищету души!
Лев Толстой называл искусство «бесконечным лабиринтом сцеплений». Сюжет «Человека из ресторана» очень конкретен. Но повесть не замкнута формальными границами сюжета. Несмотря на то, что в центре внимания автора перипетии судьбы официанта Скороходова, для произведения характерна широта охвата жизненных явлений. Писатель развертывает перед своим героем широкую панораму действительности, дающую ему богатый материал для наблюдений и выводов. Жизнь Скороходова Шмелев по толстовски стремится изобразить на фоне общественных явлений, в тесной связи с большими историческими событиями (в повести это — русско-японская война и революция 1905 года) и во взаимодействии с представителями различных сословий и общественных групп. Герой повести сталкивается с многочисленными посетителями ресторана, собратьями по профессии, со своими постояльцами, знакомыми и родными, с революционерами. Весь богатый жизненный опыт «пропускается» автором через сознание героя, вызывая у него соответствующую реакцию.
Второстепенные персонажи изображаются писателем таким образом, чтобы каждый из них так или иначе вносил дополнительные штрихи в характеристику центрального героя произведения. Если фигуры посетителей ресторана освещают разные стороны мира, противостоящего простым людям, то судьбы членов семьи Скороходова, большинства его постояльцев и знакомых представляют собой различные индивидуально-психологические варианты той же драмы «бедных людей», которую переживает главный герой.
Из второстепенных персонажей повести, близких Скороходову трагизмом своих судеб, особенно тщательно обрисованы его постояльцы Черепахин и Кривой.
Поликарп Сидорыч Черепахин, зарабатывающий на жизнь игрой в духовом оркестре, человек трудной и драматичной судьбы. «Наплевать мне на жизнь! — в сердцах заявляет он Скороходову.—Что я от нее видел? Был я на хрустальном заводе... Папаша мой всю грудь себе отдул на бутылках, матери не знал, Катюшка (сестра.— А. Ч.)... от жизни отравилась...» (III, 230) Единственная радость в его жизни — затаенная любовь к дочери Скороходова, Наташе. При виде ее этот большой, недюжинной силы человек становится до смешного робким и покорным. Черепахин полон гнева на «проклятущую жизнь», но против кого и как направить свой гнев — он не знает. В итоге запойная горячка приводит его в дом для душевнобольных.
Еще более трагична судьба другого постояльца Скороходова — писаря полицейского участка Ежова, понадломили и озлобили этого человека, превратили его в нелюдима и пьяницу. С конфликта Кривого с семьей Скороходова и начинается повествование в «Человеке из ресторана». Случайно подслушав «крамольные речи» Колюшки Скороходова, Кривой, в ответ на требование освободить комнату, запугивает семью официанта своим «положением» в полиции, угрожает доносом и арестом.
Психологический рисунок образа Кривого заставляет исследователей говорить о традициях Достоевского в повести Шмелева. «Этот образ вполне сопоставим с образами кривляющихся, заносчивых, самоунижающихся и страдающих «шутов» Достоевского типа штабс-капитана Снегирева»,— пишет М. Дунаев. В самом деле, в душе Кривого — и дьявольская гордость, и отчаяние, и ненависть к людям, и униженность перед ними. Кривой и жалок в своем ничтожестве, и трагичен как человек, изломанный обстоятельствами жизни, и отвратителен в предательстве. Он и страдает, и одновременно наслаждается своими страданиями. Душевный надрыв приводит Кривого к самоубийству, на которое он идет с наслаждением, рассматривая его как акт мести своим явным и мнимым врагам и мучителям: «Все супротив меня! Ну, так и знайте! Я всем присчитал: и приставу, подлецу, и дорогой супруге, и всем! И всем вам язык покажу! Будьте покойны!». (III, 161) Перед смертью Кривой пишет на Скороходовых ложный донос в полицию, осложняя и без того нелегкое положение этой семьи.
Иначе складывается судьба сослуживца Скороходова — официанта Икоркина. Он организует союз официантов для защиты их прав, смело вступается за несправедливо обиженных товарищей, призывает их отстаивать свои интересы. «Мы сами должны. Кому до нас дело? — поучает он Скороходова и других официантов.— А если сидеть, только и будешь, что по шеям получать». (III, 210) Узнав, что сын Скороходова арестован, Икоркин как может ободряет и поддерживает его, добивается восстановления на прежней работе.
Изображение судеб этих героев призвано убедительнее показать перелом в сознании старого официанта. Если трагизм положения Черепахина, Кривого, больного старика-учителя Ивана Афанасьевича и других обездоленных заставляет Скороходова глубже задуматься над всеобщим «неустройством жизни», то Икоркин в немалой мере способствует его переходу от созерцательного восприятия действительности к суровому обличению ее.
Однако Скороходов выступает в повести не только как проницательный наблюдатель и страстный обличитель. «Бегущая жизнь времени» резко влияет на мировоззрение героя, заставляет его настойчивее искать правду, пересматривать свои взгляды и убеждения. Самый трудный перелом в психологии и взглядах старого официанта вызван сложными, постепенно меняющимися взаимоотношениями с сыном.
На протяжении всей повести, хотя и на втором ее плане, развёртывается судьба сына официанта Скороходова, Николая, с юношеских лет вставшего на путь революционной борьбы. Писатель сумел создать обаятельный, согретый теплом авторской симпатии, образ молодого правдоискателя. На наших глазах формируется характер Николая, его непримиримость ко всякой несправедливости, бескомпромиссность в поступках, готовность на самопожертвование. Тяжелый, подневольный труд отца, вынужденного ежедневно терпеть оскорбления и унижения, скудное существование семьи пробудили у Николая ощущение несправедливости окружающей жизни. В училище, куда правдами и неправдами устроил его отец, Колюшка на себе испытал всю горькую участь «кухарских детей». Учитель, с первого взгляда невзлюбивший его, называет его «оборвышем», «вшивым», «Скомороховым». «Он меня негодяем при всем классе обозвал...— жалуется Колюшка.— Я отговаривал деньги на войну собирать, а он высказал, что только негодяи могут не сочувствовать... А сам сына по знакомству от мобилизации освободил. Ну я и сказал ему,— это как называется?». (III, 156) У директора училища, куда вызывают его вместе с отцом за столкновение с учителем, Коля держится смело и независимо. «Я стою как на огне,— рассказывает об этом Яков Софронович,— а ему хоть бы что! Позеленел весь и так и режет начисто: — И вы на меня не кричите! Я вам тоже не швейцар!.. Так было дерзко со стороны Колюшки, что даже невероятно». (III, 195) Сцена посещения отцом и сыном Скороходовыми директора училища — не простой бытовой эпизод. Она приобретает под пером Шмелева обобщающее значение. Б силу этого даже незначительные детали ее насыщаются особой выразительностью и неиз 
гладимо врезаются в память читателя. Жалкая фигура официанта Скороходова, его покорность, смирение перед «начальством» и, наоборот, смелое поведение его сына говорят о трагической обездоленности и приниженности одного и об активном чувстве собственного достоинства у другого.
Одна из основных черт Николая — его проницательность, трезвый взгляд на жизнь. Он довольно быстро распознает в близком человеке его отца, владельце парикмахерской Кирилле Саверьяныче Лайчикове, мещанина и лицемера. Случай из жизни ресторана, о которых рассказывает отец, Колюшка умеет так растолковать, придать им такую социальную окраску, что Яков Софронович только удивляется: «И почему Колюшка так все знал, будто сам служил в ресторане? Кто же это все узнает и объясняет даже юношам?». (III, 134) Еще будучи в училище, Коля близко сходится с революционно настроенными рабочими и интеллигенцией. Его первыми наставниками становятся весовщик железнодорожной станции Васиков и студент Гайкин. Они вводят Николая в революционный кружок, дают читать нелегальную литературу. Поселившиеся у Скороходова в бурные дни осени 1905 года квартиранты — молодые подпольщики брат и сестра — довершают то, что было начато Васиковым и Гайкиным: Николай принимает активное участие в подготовке революционных выступлений, становится на путь профессиональной революционной работы. Неудачный побег из ссылки не умерил в нем жажду борьбы. Осужденный на смертную казнь Николай вновь убегает из-под стражи, чтобы, уже за границей, вплотную заняться революционной деятельностью.
Взаимоотношения отца и сына Скороходовых исследуются автором детально и тщательно. С большим художественным тактом показана в повести нежная любовь старика-отца к Николаю, его постоянная тревога за судьбу сына. Трогательно изображены эпизоды тайного свидания сына с отцом, бегства приговоренного к смертной казни Николая из тюрьмы и спасение его незнакомым стариком-торговцем.
Окружающая жизнь, поведение сына оказывают решающее влияние на перелом в сознании и психологии старого официанта. Полностью отвергая вначале позицию Николая, Скороходов долго и мучительно ведет с ним то открытый, то мысленный спор. Он осуждает сына за строптивость и вольнодумство, упрекает его в безбожии, пытается внушить покорность: «Люди мы маленькие, с нами все могут сделать, а мы что... А ты бери пример с Иисуса Христа...». (III, 166) Но в конце концов в сознании героя совершается переворот. Он оправдывает сына («Твоя правда, Колюшка!»), рвет дружбу с Кириллом Саверьянычем, некогда близким и авторитетным для него человеком.
Герой повести становится проницательнее. Его уже теперь невозможно обмануть ложной мишурой высокопарных речей разного рода «доброхотов» о «бедном Народе». Показательна в этом плане эволюция отношений Скороходова к либеральной интеллигенции. Яков Софронович рассказывает о бурно вспыхнувшей в начале русско-японской войны «банкетной кампании». Речи участников этих банкетов вначале приводили его в восторг: «...Вот как много оказалось людей за народ, и даже со средствами! Ах, как говорили! Обносишь их блюдами и слушаешь. А как к шампанскому дело, очень сердечно отзывались... Служишь, рыбку там по; даешь, а сердце радуется, потому что как бы для всех старались». (III, 214) Скороходов даже не чувствует всего трагикомического противоречия между «резкими фразами» участников банкета и видом роскошного ужина, он не постигает лицемерия их разглагольствований о благе народа «под шампанское». Но проходит время, и герой иначе смотрит на подобные словоизлияния. Он видит теперь посетителей насквозь и резко осуждает их лицемерие: «Знаю я им цену настоящую, знаю-с, как они там ни разговаривай по-французски и о разных предметах. Одна так-то вот все про то, как в подвалах обитают, и жалилась, что надо прекратить, а сама-то рябчика в белом вине так и лущит, так это ножичком-то по рябчику, как на скрипочке играет. Соловьями поют в теплом месте и перед зеркалами, и очень им обидно, что подвалы там и всякие заразы. Уж лучше бы ругались. По крайности сразу видать, что ты из себя представляешь. А нет... знают тоже, как подать, чтобы с пылью». (III, 177) Шмелев показывает, что все лицемерные излияния этих «защитников» народа есть мимикрия, прикрывающая их узко-собственнические, эгоистические интересы. Тем, кто «боролся» против несправедливости с бокалом шампанского в руках, герой повести начинает противопоставлять революционеров, к которым принадлежит и его сын: «И уж потом я узнал, что есть еще люди, которых не видно вокруг и которые проникают все». К этим людям Скороходов начинает относиться с уважением, правду их он «через собственную скорбь познал» (III, 250)
Итог духовной эволюции Скороходова весьма значителен. «Один только результат остался, проникновение насквозь», то есть способность понять подлинные ценности жизни, распознать лицемерие и фальшь, в какие бы одежды они ни рядились,— так формулирует в финале повести главную суть своего духовного прозрения «маленький человек» Яков Софронович Скороходов, чьи мысли и поступки контролируются глубоким религиозным чувством.
Не отвергая правды революционеров, Скороходов высшей правдой считает религиозно-нравственную которую открыл ему старик-торговец «теплым товаром», спасший Николая от рук жандармов: «Добрые-то люди имеют внутри себя силу от Господа!.. Вот как сказал. Вот! Вот это золотое слово, которое многие не понимают и не желают понимать». (III, 285) Старый официант убежден, что «если бы все понимали и хранили в себе» именно это «сияние правды», то «легко было бы жить».
Обретение религиозной Истины дало Скороходову силы нравственно противостоять неблагоприятным жизненным обстоятельствам, духовно возвыситься на