Имя Сталина не сходило со страниц зарубежной периодики с конца 20-х годов и до самого конца его жизни, причём как в позитивной, так и в негативной оценке. Надо сказать, что вся информация, как приятная, так и остро критическая в адрес Сталина поступала в Кремль, обобщалась, переводилась, доводилась до сведения вождя и оседала в советских архивах.
Образ Сталина в британском массовом сознании ассоциируется с деспотизмом, жестокостью и тоталитарным режимом. Но тем не менее британские СМИ признают за ним реальную силу.
В отношении текущей политики западные публикации в основном касались изменений в составе политбюро с упоминанием социального происхождения, образования и карьеры его членов, а также весьма предположительных рассуждений о работе этого органа.
Отражением названной ситуации стал один из самых острых и дискуссионных вопросов истории сталинского периода - оценка масштабов террора 1930-х гг., остававшаяся предметом спора в англо-американской советологии в течение всего послевоенного периода. Это было связано, в первую очередь, с отсутствием достоверных данных. Долгие годы исследователи могли опираться только на недокументированные свидетельства, которые значительно отличались друг от друга и достоверность которых невозможно было проверить.
Одним из объектов критики «Таймс» были малоизвестные подробности о жизни Сталина (даже для нынешних времён). При этом ангажированная британская пропаганда прибегала к сравнениям из Библии: «Как известно, земным наследником Христа стал апостол Петр, несмотря на то, что он трижды предавал Учителя. Экс-семинарист из Гори Сталин как минимум (!) трижды отрекался от Ленина и его политического курса: дважды в 1917 г. - когда рекомендовал большевикам войти во Временное прави-тельство и когда советовал Владимиру Ильичу явиться на суд того же Временного правительства и в 1922 г. во время знаменитого «грузинского дела», когда Сталину пришлось извиняться перед Н.К. Крупской. С того момента он никогда и ни перед кем не извинялся. Сталин создавал партию как своеобразную коммунистическую церковь. Хорошо известно его сравнение партии с орденом меченосцев». То есть ради обвинения Сталина они пошли на сравнение Ленина с Христом (образ Христа во главе революции явно заимствован у Блока), хотя в зарубежной прессе представляется чаще всего обратное - зарвавшуюся толпу ведёт Антихрист.
«Таймс» акцентируется и на фактах репрессий 1937-38 гг.На московских политических процессах постоянно всплывала тема предательства, доходящая до форменного абсурда. Подсудимые из Калининской парторганизации, например, признавались, что намеревались воссоздать великое княжество Тверское, где партноменклатура подлежала конвертации в систему высшего и удельного княжеского вассалитета. Признание в шпионаже в пользу Японии, по логике сталинского прокурора А.Я. Вышинского, означало одновременно и измену в пользу Польши (а ведь сам Андрей Януарьевич был поляком). Многие современные авторы в навязчивой для Сталина теме предательства находят подтверждение слухам о провокаторском прошлом вождя, «агента царской охранки». Однако гораздо большего внимания заслуживает версия, что «московскими процессами» Ста-лин доигрывал ситуацию лета 1917 г., когда следователь Временного правительства А.Я.Вышинский искал лидера большевиков, чтобы предать его суду за измену Родине и революции. Расправляясь с «ленинской гвардией», Сталин в известной степени предавал суду единственного человека в стране, которому он ничего не мог сделать, - В.И. Ленина. Того самого, который несколько раз публично унижал нынешнего вождя и «отца народов».
Сталин в определенной степени был зеркалом процесса серьезной трансформации самой партии, получившего название «плебеизации». Накануне индустриализации лишь треть коммунистов составляли собственно рабочие. Большая часть партийных масс - 60% - занималась низкоквалифицированным, но не физическим трудом в уже разветвленном и все более разрастающемся бюрократическом аппарате. Они не могли похвастаться ни политическим опытом (лишь 2 % секретарей вступили в партию до 1917 г.), ни должным образованием (лишь 1 % окончили высшие учебные заведения). Эти коммунисты (у значительной части идеологические лозунги прикрывали желание карьерного роста) были готовы поддерживать любого вождя из Политбюро, который мог бы предложить им шанс на изменение внутрипартийного статуса и при этом внушить уверенность в причастности к великому делу исторических преобразований в стране. Этим вождем оказался Сталин.
Сталинская политическая элита и социально активная верхушка советского общества говорили на одном языке. К сожалению, этим общим языком был чаще всего русский мат, которым грузин Сталин, как утверждают мемуаристы, владел в совершенстве.
Элементы авторитарного режима Сталина наблюдались и в 20-е гг., но в четкую и связную систему они стали складываться лишь к 1929 г. В декабре того года свой 50-летний юбилей Сталин встречал уже в качестве не первого среди равных, а единственного лидера партии и страны, ставшего «Лениным наших дней». На верность новому вождю присягали бывшие оппозиционеры, «левые» и «правые» уклонисты.
Однако Сталину требовались не столько новые соратники-исполнители, сколько постоянное наличие внутрипартийных вредителей, на которых было удобно в любой момент возложить вину за трудности и огрехи индустриализации и коллективизации. На XVI съезде ВКП(б) Сталин обозначил абрис будущей политической линии: «Невозможно развернуть настоящую борьбу с классовым врагом, имея в тылу его агентуру». Фактически генсек признавал, что тыл «классовой войны» находится в Кремле.
Тем не менее, зарубежная пресса признавала, что никакой альтернативы Сталину не было. Но большинство тайных и явных выступлений против вождя не выходили за определенные рамки. В каждом случае речь шла не столько о демонтаже авторитарной командно-бюрократической системы, сколько о конкретной властной конфигурации на вершине ее пирамиды.
В то же время «Таймс» указывала, что в середине тридцатых, когда полным ходом шла индустриализация, а коллективизация уже была завершена, вполне могло показаться, что «Советский Союз выходит в спокойные воды... Эти ожидания не оправдались. В середине тридцатых Советский Союз вошел в фазу новых штормов и напряженности... Сталин решил нанести мощный удар. В последовавшей панике сводились старые счеты, наносились новые обиды, и все, возможно, зашло значительно дальше, чем Сталин и кто бы то ни было другой рассчитывал поначалу».
Очевидно, что в тридцатые годы советская внешняя политика, как в значительной степени и политика внутренняя, были детищами Сталина. По своим склонностям он давно уже был скорее советским националистом, чем интернационалистом; и теперь, прочно утвердившись у власти, он едва ли стал бы уклоняться от какого-либо из следствий «социализма в одной отдельно взятой стране». Столкнувшись с германской угрозой, как считает «Таймс», он без всякого смущения осуществил коренные идеологические преобразования, необходимые для того, чтобы Советский Союз получил возможность войти в Лигу Наций и заключить союзные договоры с Францией и Чехословакией. В конечном итоге этот проект провалился не из-за отсутствия доброй воли со стороны Советов, а из-за слабости Франции и из-за «двойственной» (как это представилось Советскому Союзу) политики Великобритании. До тех пор пока Великобританию можно было заподозрить в колебаниях между заключением договора с Германией и присоединением к единому фронту против неё, Сталин, со своей стороны, также рассматривал обе этих возможности. Мюнхен, хотя и стал сильным ударом по перспективе сотрудничества, был, тем не менее, отчасти компенсирован британской программой перевооружения, так что на протяжении всей зимы загадка британской политики так и оставалась неразрешенной.
Также «Таймс» отмечает, что «спусковым крючком стал захват Гитлером Праги в середине марта 1938 года». Великобритания стала судорожно готовиться к войне и искать союзников на Востоке. У нее по-прежнему было две возможности: с одной стороны, можно было заключить альянс с Советским Союзом ценой принятия советской политики в Восточной Европе - в Польше, Румынии, странах Балтии; с другой - она могла заключить альянсы с антисоветскими правительствами названных стран ценой вытеснения Советского Союза во враждебный лагерь. Британская дипломатия была слишком простодушной и слишком плохо осведомлённой о Восточной Европе, чтобы понимать, насколько сложный перед ней стоит выбор. Она импульсивно связала себя пактами о гарантиях с Польшей и Румынией; и через несколько дней, третьего мая, отставка Литвинова и замена его Молотовым сигнализировали о коренных переменах в советской внешней политике. Отправленная в Москву британская миссия оказалась не в состоянии добиться какого-либо успеха. Переговоры продолжались, однако их срыв был предопределен, раз Великобритания не была готова выйти из альянса с Польшей или оказать давление на нового союзника. Когда Гитлер решил перейти к решительным действиям, Сталин, со своей стороны, также не стал колебаться. Риббентроп приехал в Москву, где был подписан советско-германский пакт.
Как писала «Таймс», с 1938 года Советской России удается уклоняться от великих опасностей. Лишь только поняв, что немцы намерены двигаться на восток, Сталин прекратил переговоры с Великобританией и Францией и пошел на уступки немцам, что позволило им развязать войну, не затрагивая при этом Советский Союз. Более того, Гитлер предложил Москве на выгодных условиях присоединиться к Тройственному пакту. Но Сталин понял, что при формальном союзничестве хорошо вооруженная Германия будет иметь решающий голос во всех совместных планах, и отказался. Дабы смягчить отказ, он пообещал расширить советские поставки для нужд германской военной машины, тем самым одновременно продлив «империалистическую войну» и умиротворив Германию.
Одновременно Сталин при помощи Пакта о нейтралитете (согласно «Таймс» это от начала и до конца - плод его личных усилий) пытался переориентировать Японию на южное направление, против интересов Британии и Америки, тем самым успешно способствуя распространению войны. Вместе с тем, это соглашение автоматически предоставило Японии формальное оправдание бездействия на тот случай, если Германия потребует от неё напасть на Россию в соответствии с «военными» пунктами Тройственного пакта. «Таймс» откликнулась на это, что у Японии есть возможность выбирать между Тройственным пактом и Пактом о нейтралитете, точно так же как у Германии - между Тройственным пактом и советско-германским Пактом о дружбе.
В чисто тактическом плане (который ни в коем случае не является самым широким планом анализа) Сталин может считать свою политику успешной. Великобритания и Германия втянуты в смертельную схватку, тогда как Россия пытается извлекать из нее одну только пользу. Она поставляет Германии сырьё, компенсируя поставки, которые Великобритания получает по морю. Она улучшила свои тактические позиции, «выдвинув рубежи обороны на запад», иначе говоря - приобретя новые территории. Она выиграла время для укрепления своей собственной обороны и военной промышленности.
Справедливо будет заключить, что Сталин считал этот союз с Германией временным и ни к чему не обязывающим крайним средством. Он предпочел бы альянс с западными державами, но у него не было возможности заключить таковой на тех или иных приемлемых для него условиях. Вот характерная цитата из «Таймс»: «Стало быть, в соответствии с коммунистической теорией, Сталин, стоя сегодня над останками Ленина, может со спокойной совестью оглянуться на внешнюю политику последних лет. Но его жесткий, хитроватый, прагматичный кавказский ум, вероятно, более восприимчив к обстоятельствам стратегического характера, чем к [революционным] теориям».
Характеризуя Сталина как личность, «Таймс» тоже проводила параллель между ним и Лениным: Ленин был незаурядным мыслителем, идеалистом, превосходным революционным агитатором. Сталин этими качествами не обладал, да и не нуждался в них. Он был твёрдым администратором, организатором и политиком. Оба были беспощадны в реализации политики, с их точки зрения жизненно необходимой для того дела, о котором они радели. Но у Сталина, казалось, не было того элемента гуманности, которого, как правило, придерживался в личных отношениях Ленин. Таким образом, несмотря на классовую неприязнь, «Таймс» смешивает объективное с субъективным, и объективное выражается сильнее: дальновидный политик в роли диктатора идеологически враждебного государства..
Заключение
Технологии формирования образа средствами СМИ в информационном поле напрямую зависят от следующих составляющих:
• психологических особенностей социальной среды - объекта воздействия;
• технологических возможностей средств массовой информации;
• наличия структур, контролирующих деятельность СМИ;
• бюджета на создание и поддержание образа.
Номинация как лингвистическое понятие представляет собой закрепление за языковым знаком сигнификата, в роли которого могут выступать понятия, понятийные ассоциации, а также сложные суждения о внеязыковой действительности. Все номинации в тексте «работают» на создание целостного образа, активно участвуют в создании глубинных смыслов текста, который выявляется при анализе его семантической стороны, а также контекстуального окружения гетерономинаивных номинаций.
Отражение образа Сталина и в «Правде» и в лондонской «Таймс» представляет собой примеры ангажированной пропаганды. В первом случае происходит безудержное восхваление, во втором - содержится по возможности всё порочащее. Можно проследить и тенденции изданий: в «Правде» усиливается мифологизация образа по мере усиления личной власти (особенно в период 1935-1938 гг.), по мере перехода репрессий от борьбы с «классово враждебными элементами» к открытой борьбе в партии. «Таймс», наоборот, всё ближе приближается к объективному восприятию при выявлении всё больших противоречий во внешней политике «умиротворения Германии». Но при этом на первом плане остаются классовые разногласия СССР и Англии.
Литература
1. Власть и советское общество в 1917-1930-е годы: Новые источники // Отечественная история. 2000. № 1.
2. Гуревич А. Я. Историк конца XX века в поисках метода. https://tuad. nsk.ru/~history <https://nsk.ru/~history> / Author/Russ/G/GurevichAJa/metod.html
3. Кром М. М. Историческая антропология. https://www.eu.spb.ru /history/reg_hist/ posobie.htm.
4. Павлова И. В. «Сталинское Политбюро в 30-е годы». Рецензия. Вопросы истории. 1996. № 11-12.
. Хлевнюк О. Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы. М., 1996.