«Вот оно что…»-думал теперь Саша, уже другими глазами глядя на своих спутников и вслушиваясь в их разговор. Стала понятна ему и вчерашняя беседа у Тимофеева.
Когда пришли на лесной полустанок, который находился недалеко от Песковатского, Саша попросил разрешения зайти в село.
— Иди… — сказал Тимофеев. — Завтра отдыхай. На операцию не поедем.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Солнце уже село. Первые звезды только нарождались, робко выглядывая из синевы. Неумолчный стрекот кузнечиков становился все более громким, и все заметнее и гуще толпилась мошкара в остывшем прозрачном воздухе.
Саша медленно шел по обочине дороги. Горели натруженные ноги, нужно было бы разуться, пойти босиком, но впереди на пригорке уже показались соломенные крыши Курьянова. До Песковатского оставалось немного.
Потянулся огороженный жердями, вытоптанный скотиной прогон. И сразу же от села ветерок потянул самоварным дымком, стал доноситься дробный звук отбиваемых кос, голоса людей — тонкие ребячьи и протяжный женский: «Прусенька!.. Прусенька!..» Скрип ворот… Саша теперь бодро шагал, поглядывая по сторонам: не встретится ли кто из ребят?
Только что пригнали скотину. По улице бродили, лениво заглядывая во все закоулки, не нагулявшиеся за день телята. За ними бегали с хворостинками ребятишки, загоняя их по домам. Мимо, тяжело покачиваясь, проехали, как два запоздавших богатыря, огромные возы с сеном. Сразу запахло сушеным клевером и зверобоем.
«Давно я не косил», — с сожалением подумал Саша.
Дом деда стоял посредине села, на большаке. Кудрявая приземистая ветла прикрывала пологую железную крышу. Из трубы тонкой струйкой вился сероватый дымок. Наверное, бабушка разогревала ужин или ставила самовар. Навстречу Саше выкатился большой черно-желтый пес. Он бросился Саше на грудь, лизнул его в лицо.
— Ну, хватит, Тенор. — Саша недовольно отстранился, но все же ласково потрепал собаку.
Дедушка сидел на крылечке и обстругивал ножом самодельное топорище.
— Неужели на охоте был? — спросил он, заметив у Саши за плечами ружье.
Несмотря на свои семьдесят лет, дед выглядел сильным и крепким. Только спина заметно горбилась и слезились глаза. Услышав разговор, на крыльцо вышла бабушка. По-прежнему круглолицая, полная, она держалась бодро, прямо. Была она моложе деда лет на восемь.
— Охотничек ты мой! Покоя тебе нету… — ласково заговорила бабушка.
Саша разулся, вымыл в сенях ноги и, усевшись у печки, задремал. Дедушка принес на тарелке желтый, с черневшими сотами кусок меду. Бабушка поставила на стол глиняную чашку с вареной картошкой, полив ее льняным маслом, принесла огурцов, натерла хрену.
Вскоре пришел Павел Николаевич. Он ни о чем не расспрашивал сына. Мало говорил и о своих делах. Накануне он был в райвоенкомате. Всех, кто получил повестки, взяли, а его снова оставили до особого распоряжения.
— Мало народу в селе остается, — озабоченно говорил дед. — Как с урожаем-то, справимся?
— Уберем, — спокойно отвечал отец, громко прихлебывая чай с блюдечка. — Только бы фронт установился. Отступают всё наши.
— А помощь идет от наших союзников? — спрашивала бабушка. — Почему же они не воюют? — Она недоумевающе качала головой.
— Не нашего они покроя, союзники-то, — отвечал дед, неодобрительно хмуря густые брови. — Капиталисты разве захотят русскому народу помогать… Советской власти они враждебны…
Отец что-то говорил про военные действия англичан в Африке. Саша плохо слушал, не вникая в разговор. Сидели они, не зажигая огня, в полутемной избе. Было тепло, даже жарко, и от этого еще больше клонило ко сну.
Сквозь дремоту до Саши доносился резкий, словно кем-то кованный голос деда:
— Жидковаты союзники-то… Не закалены еще воевать…
— Я пойду спать, — сказал Саша и вылез из-за стола, поблагодарив стариков.
Раздеваясь на печке, он слышал, как за трубой в стене стрекочет сверчок. Попалось под руки что-то живое, пушистое, теплое. «Кошка» — догадался Саша, сворачиваясь, как в детстве, калачиком на ватной подстилке.
Утром, когда Саша проснулся, отец уже ушел на пасеку, а дед — в кузницу.
Бабушка истопила печку. Изба была наполнена приятным запахом свежевыпеченного хлеба. Два больших темно-золотистых каравая, прикрытых мокрым полотенцем, лежали на лавке, от них шел густой пар.
С тех пор как по селу прошел слух, что Саша зачислен в истребительный батальон, бабушка стала относиться к нему с особым уважением. Теперь он «военный человек», все знает, во всем разбирается. И пока Саша завтракал, она старалась выведать у него, когда же наконец остановят «этих супостатов», как называла она вражеские войска.
— Остановят, бабушка, — уверенно отвечал он, вспоминая свой разговор с Тимофеевым и невольно подражая ему. — Остановят. Но готовиться надо к длительной войне.
— К длительной? — испуганно переспросила бабушка.
Саша, нахмурившись, неопределенно пожал плечами.
— Ничего, — успокоил он Марью Петровну, вылезая из-за стола. — Наш Советский Союз — во какой! — Саша, мысленно представив себе географическую карту, широко развел руки, показывая, какой огромный Советский Союз. — А Германия вот какая. — Промежуток между руками у него сузился. — Поняла?
Выйдя на крыльцо, Саша зажмурился от обильного солнечного света, яркими снопами заливавшего умытую за ночь дождем зеленую луговину. Вдоль большака молодцевато блестели темно-зеленой листвой посаженные Сашей еще в детские годы деревья. За это лето они заметно поднялись, закудрявились.
Саша прошел по берегу Вырки, заросшему кустарником и осотом. Землянка на горе еще сохранилась, только не было потолка и местами обвалились стены.
В сопровождении Тенора Саша медленно шел к своему дому, еще не зная, чем он займется в Песковатском, вспоминая вчерашнее блуждание по лесу. Было теперь у Саши такое ощущение, словно фронт внезапно приблизился к Лихвину и враг находится совсем рядом.
Невольно на все окружающее он стал смотреть по-новому. Дом стоит на отшибе. По сторонам — огороды, кусты, сад, речка. Можно задворками незаметно подойти к нему, и так же незаметно проглядывается весь большак, подымающийся за кооперативом в гору. Полусгнившая доска в подворотне легко приподнимается в этом месте — можно пролезть во двор.
Саша вошел в дом. В сенях скрипели половицы. Пахло плесенью, пылью. Все находилось на прежнем месте, как и два года назад. Только голубые с цветочками обои местами заплесневели да почерневшая бумага на потолке отклеивалась, провисала.
Саша вышел во двор, огляделся. Все было родное, обжитое. А вот у двух елок на пригорке — приметный бугорок, заросший травой. Насыпали они с Витюшкой его своими руками. Казалось, было это совсем недавно, хотя прошло уже несколько лет. Саша хорошо помнил тот день.
…Ребята азартно сражались в футбол на своей спортивной площадке, рядом с домом дедушки.
В самый критический момент, когда Саша — центр нападения пытался обвести опытных игроков Фильку Сыча и Лиходея и готовился ринуться к вражеским воротам, его позвали домой.
— Громила-то у нас умирает, — жалобно сообщил Витюшка, встретив брата на дороге у моста.
…Громадный лохматый Громила, уже старый годами, неподвижно лежал в конуре. Глаза у него были мутные, страдальческие, из них текли крупные слезы.
— Громила, Громилушка, голубчик! Хороший ты наш! — разговаривали с ним ребята.
В ответ собака только чуть шевелила хвостом. У Громилы уже не было сил не только встать на ноги, но и поднять голову.
Ребята видели, как Тенор совался носом в морду Громиле, трогательно лизал его.
— Собака и то понимает, — замечали окружающие, — жалеет.
На другой день Громила подох.
На огороде, под двумя елками, Саша и Витя вырыли могилу, обложили глинистые края досками и похоронили своего друга, насыпав сверху вот этот бугор. Сохранилась и прибитая внизу у дерева дощечка, на которой можно было еще разобрать: «Громила, наш верный друг».
Когда Саша снова вернулся в избу к бабушке, оказалось, что к нему уже заходили приятели.
— Придут еще, — успокоила бабушка.
Она угадала. Почти тотчас же скрипнули половицы в сенях, и в дверях показалось расплывшееся в улыбке, загорелое до черноты лицо Сереги. Он был босой, в руках держал кнут, видно, сразу с поля.
— Ребята сказали… Я прямо к тебе, — сообщил он, здороваясь с Сашей.
Они вышли на крыльцо.
Подошли Тоня с Зиной, а вслед за ними Егорушка и Степок. За последнее время Зина заметно выросла, округлилась, стала вполне взрослой девушкой. Прямой пробор черных как смоль волос очень шел к ее скуластому румяному лицу, делал его миловидным. Сзади вилась тяжелая и длинная коса, такая коса, которой позавидовали бы все девчата в Лихвине. Тоня тоже повзрослела, но осталась худощавой, тоненькой. По-прежнему у нее было очень чистое, слабо тронутое загаром лицо. Под длинными темными ресницами глаза стали еще более голубыми, и очень красили ее ровные, один к одному, молочной белизны зубы.
У крыльца сразу стало шумно. Взрывы смеха перемежались со звонким говором.
— Истребитель… — шутили девчата, с явным вызовом поглядывая на Сашу.
В их голосе невольно сквозили уважение и гордость за своего товарища.
— С операции зашел? — выпытывали ребята. — Говорят, неспокойно стало в наших местах…
Саша щурил глаза и отвечал односложно, давая понять, что не на все вопросы он может отвечать.
— Нам теперь некогда разгуливать, — солидно говорил Егорушка, сбивая с колен приставшую ржаную полову. — С утра работаем на веялке. Зерно к сдаче готовим. — Держался Егорушка степенно, не кривляясь, как раньше.
— Да, работы теперь много, — в один голос подтвердили Зина и Тоня. Обе были веселые, румяные. Они наперебой приглашали Сашу вечером выходить на улицу.
— Будет гармошка, — обещала Зина, лукаво посматривая то на Егорушку, то на Сашу, и шутливо подталкивала Тоню: «Помогай уговаривать!»
Когда девушки ушли, Степок, как показалось Саше, несколько пренебрежительно спросил:
— Что, на охоту вчера ходил?… С дробовиком-то шагал…
— Неужто охотился? — изумился Егорушка.
— А я думал, ты с операции, — разочарованно протянул Серега, ловко сплевывая за два метра от себя.
Саша смутился, понимая, каким теперь бездельником считают его ребята, когда все в колхозах в эти дни работают от зари до зари не покладая рук. Сказать ребятам правду, зачем он ходил в лес, нельзя.
— Дела были, — многозначительно произнес Саша. — Дробовик тоже оружие, — добавил он, давая понять, что попусту шляться по лесу он не станет. — Такое задание имел.
Ребята успокоились. Все вместе пошли к буграм на берег Вырки, благо стоял полдень и все колхозники разошлись на обед.
— Затягивается война-то! — озабоченно говорил Степок. — Очевидно, всю зиму придется воевать.
— А наши… всё отступают… — поддержал его Егорушка.
— Да, ребята, положение на фронте серьезное… — подытожил Саша, как более опытный и сведущий в военных делах. Он рассказал, что слышал на днях от Тимофеева.
Все задумались.
— Эх, хотел бы я быть танкистом, — мечтательно проговорил Серега. — Трактором управлять я немного умею, а вот дальше… — Он с сожалением посматривал на свои большие мозолистые руки, думая, что бы предпринять такое, более полезное и значимое.
— А я думаю так… — растянувшись на траве, стал высказываться Егорушка. — Потребуется нашему правительству взять допризывные возрасты, вот тогда всему, научимся: и пулеметом владеть, и танком управлять…
— Известное дело, ты примиренец… — пошутил Саша, тоже растягиваясь рядом с Егорушкой на траве. Остальные последовали их примеру. Было жарко… говорить не хотелось. Лениво ребята перебрасывались словами. Но и лежать не хотелось.
— Давай поборемся… — вдруг предложил Саше Степок, первым поднявшись с земли. Он с явным вызовом глядел на Сашу.
— Смотри… жалеть будешь… — с задором предупредил Саша, засучивая рукава.
Они долго катались по траве. Наверху мелькала то белая рубашка Степка, то пестрая ковбойка Саши. И хотя Степок был сильнее Саши, он не мог положить его на лопатки. Отряхиваясь, Степок хмурился. Он по-прежнему остался каким был — излишне серьезным, неулыбчивым.
— Ночевать останешься? — спросил Степок, когда ребята пошли по петлявшей в низине тропинке на дорогу. — Вечером бы сразились в шахматы.
Саша молчал. Степок замысловато играл в шахматы. Играть с ним было нелегко и поэтому очень заманчиво. А после игры они могли бы еще пойти погулять на улицу. Наверно, вышли бы и девчата…
«Остаться, что ли?» — подумал Саша.
Но мысль, что ребята на селе могут принять его в такое тревожное военное время за бездельника — днем ходит на охоту, а вечером гуляет по улице, — заставила Сашу категорически отказаться.
Пообедав у бабушки, Саша вернулся в город. Здесь его ждала новость.
— Задержали… — сообщил Витюшка, встретив Сашу у ворот дома. — Того самого подозрительного человека мы разыскали и задержали.
Вокруг стояли тимуровцы и позвякивали выкрашенными охрой винтовками, к каждой из которых руками Саши были приделаны затворы — шпингалеты от оконных рам. Выходило внушительно и солидно, почти по-настоящему. Но лица тимуровцев отнюдь не сияли радостью. Все молчали.
— Сопротивление он нам оказал… — продолжал докладывать Витюшка. — Нож имел. Хотел нас ножом зарезать, когда мы его в НКВД вели.
— Нашенский он оказался… — разочарованно добавил кто-то из ребят. — Выпущенный из острога…
— Молодцы, ребята, — похвалил Саша. — Отметить приказом по отряду, — предложил он начальнику штаба Генке, стоявшему перед ним навытяжку, с вытаращенными от усердия глазами. — Приказ послать в райком комсомола как свидетельство вашей бдительности.
Ребята повеселели.
— Знаешь, кого они задержали? — сообщила потом Саше мать. — Кирьку Барина. Из заключения его выпустили, он и явился в город.
Через несколько дней стало известно, что Кирька Барин уже мобилизован и с группой жителей Лихвина уехал на оборонные работы в прифронтовую область.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Один за другим, похожие друг на друга, шли, как солдаты в строю, жаркие августовские дни, заполненные тревожными сводками с фронтов Великой Отечественной войны. По-прежнему стояла хорошая солнечная погода, позволявшая колхозникам, несмотря на нехватку рабочих рук, своевременно убирать обильный урожай.
Подводы и машины с зерном вереницами двигались по дорогам на склады «Заготзерно». Там у тесовых ворот с раннего утра толпились люди.
Большинство городских школьников по решению райкома комсомола работали на уборке урожая. Отряд тимуровцев, влившись в школьные бригады, тоже полностью переключился на уборку. Тимуровцев в эти дни Саша встречал в разных местах: и на складе «Заготзерно», и в пригородных колхозах. Боевой штаб-амбар сторожила теперь одна Пальма. Она жалобно посматривала на ребят, забегавших проверить, в сохранности ли их самодельные боевые винтовки.
— Не скучай, Пальма, — утешали ее тимуровцы, — нам сейчас некогда: новое задание по уборке. Ничего не поделаешь!
— Молодец Чернецова, всех ребят организовала, к делу приспособила, — хвалила Надежда Самойловна нового секретаря райкома комсомола.
Саша видел, что инициативная, энергичная Чернецова пользуется большим уважением у комсомольцев и пионеров.
— Чернецова распорядилась! Чернецова дала задание! Чернецова послала! — звучало в разговоре у ребят как боевой приказ.
Ничего не было удивительного, что Наташа Ковалева, побывав в райкоме, уехала с детдомом в Саратов, а Володя Малышев, не возражая, вторично отправился на строительство оборонных рубежей. Вместе с ним уехали Вася Гвоздев и Егор Астахов.
Из прежней школьной компании в городе почти никого не осталось. Но скучать не приходилось.
В истребительном батальоне Саша был конным разведчиком. Прикрепленный к нему приземистый, буланой масти конь Пыжик оказался на редкость добродушным животным. Саша очень быстро привязался к Пыжику, сам ухаживал за ним, поил, чистил скребницей.
Стоило только Пыжика выпустить из конюшни, он не отходил от Саши, ластился к нему, жмуря большие умные глаза.
— А лошадка-то ладная получается, — одобрительно говорил подслеповатый старый конюх Акимыч. — Был одер, замухрышка. Выходил ты его, парень.
— Я с детства лошадей люблю, — смущенно улыбался Саша.
— То-то и видно, не городской. Крестьянская у тебя ухватка, деревенская… А лошадь ласку уважает. Она хоть и бессловесное существо, но большой ум в ней заложен… — рассуждал Акимыч, неторопливо попыхивая трубочкой. Он любил при каждом удобном случае поговорить о жизни. Такой же слабостью Акимыча было пристрастие к необычной одежде.
Покрытая многочисленными латками, гимнастерка выглядела на нем всегда чистенько, аккуратно. Ярко начищенные пуговицы блестели. На голове старик носил форменную, зеленого цвета с красными кантами, фуражку, которую ему подарил сын-пограничник.
Конный взвод истребительного батальона последнее время зачастил выезжать на операции по утрам.
Громко в утренней тишине звучала команда:
— По коням!..
Дробно цокали по булыжнику подковы лошадей. Бил в лицо свежий полевой ветер. Озаренные первыми лучами солнца, вставали из белесого осеннего тумана желтеющие колхозные нивы. Хотелось прильнуть к теплой, вздрагивающей шее лошади и мчаться, как вихрь, по мягкому проселку.
У линии железной дороги, возле моста через Оку, конники рассредоточивались, прочесывая прилегающую к полотну местность.
Иногда, оставив коней в одном месте, отряд спешивался, разбивался на группы. С винтовкой за плечами, зорко оглядываясь по сторонам, Саша нетерпеливо и жадно искал вражеские следы.
Деятельность батальона была окружена тайной — это нравилось Саше.
Вместе с Митей Клевцовым они были в одном взводе. Вместе они мечтали о подвиге и спорили, какими качествами должен обладать боец истребительного батальона.
— Уметь молчать, — говорил Саша, вспоминая строгий приказ командира. — Это главное.
— Молчать не хитро, — отзывался Митя, почесывая свой темно-русый затылок и жадно затягиваясь папироской. — Молчать мы умеем. Выследить и накрыть фашиста — вот это дело.
Но отличиться пока Саше и Мите не удавалось — не было случая.
В свободные дни Саша, к великому неудовольствию Витюшки, спешил уйти в Песковатское. Там у него были, очевидно, неотложные дела, о которых он ничего не говорил.
Домой, в город, он возвращался поздно, усталый, с натруженными, в волдырях, руками.
— Где только тебя носит целый день? — ворчала мать.
— Мама! А я теперь по дому без тебя один все управляюсь, — жаловался Витюшка. — Скажи Шурке, чтоб помогал. А то уйдет с утра и до темна…
— Дела, мама, — отвечал Саша. — Понимаешь, военное время.
— Военное время… — ворчала мать. — Отец, что ли, тебя там, в Песковатском, в работу запряг… Наверное, на пасеке всё… Скрытные оба какие-то стали.
Мать жалела старшеклассника-сына. Последний год в школе. Раз лето, должен отдыхать. А дальше?.. Дальше тоже должен учиться. Порой по этому поводу у отца с матерью происходили споры.
Павел Николаевич видел в сыне самого себя. Его радовало, что Саша увлекается охотой, рыбной ловлей, пчелами. Не ленится работать на огороде и в поле. Выучится Саша на агронома и станет работать в колхозе — это самое лучшее, что мог пожелать отец для сына. Надежда Самойловна мечтала о другом. Ей хотелось, чтобы старший сын стал инженером-изобретателем. Она выписывала для него технические журналы, соседям говорила:
— Шурка у меня будет инженером.
— А я кем буду? — спрашивал везде поспевавший Витюшка.
— Болтуном! — сурово отвечала мать. — Дойдешь благополучно до девятого или десятого класса — тогда видно будет. А теперь вот соседи на тебя жалуются — озоровать стал…
Витюшка не обижался. Поболтать на улице или в школе, поозоровать со своими приятелями он всегда был не прочь.
Только один Павел Николаевич знал, чем был занят Саша в Песковатском. Однажды, заглянув к себе на усадьбу, он заметил сына с лопатой в руках. Саша копался в старой землянке, подправляя стены и устраивая потолок.
— Может быть, пригодится, — смущенно сказал Саша, искоса поглядывая на удивленное лицо отца. — Готовиться надо.
— Готовиться? — переспросил Павел Николаевич, не сразу поняв, что имеет в виду Саша.
— Если придут фашисты, я останусь здесь, в партизанском отряде, — пояснил Саша, наблюдая, как воспримет отец его решение.
Разубеждать Сашу Павел Николаевич не стал. Он внимательно посмотрел на сына и только сейчас заметил, как за последнее время Саша повзрослел.
Павел Николаевич не знал, что сын трудился не один. Помогали ему Егорушка и Степок. Помимо землянки, задумали ребята из подпола дома прорыть подземный ход наружу.
— Думаешь, и до нас дойдут? — волновался Степок.
— На всякий случай. Понимать надо, голова, — сердито обрывал его Егорушка.
— Без меня не ройте, — предупреждал Саша. — Узнают на селе — панику поднимут.
Распростившись со своими деревенскими дружками, Саша спешил домой в город. На ночь могло быть неожиданное задание по истребительному батальону.
Незадолго до 1 сентября на дверях школы появилось объявление. В нем сообщалось, что о дне начала занятий будет объявлено дополнительно. Слово «дополнительно» было подчеркнуто жирной чертой. И то, что оно было подчеркнуто, внушало ребятам какую-то надежду. Старшеклассники, читая объявление, хмурились и тихо расходились.
— Фронт подходит — может быть, и вовсе не будем учиться в этом году, — толковали между собой собравшиеся около объявления малыши, тоже не по-детски серьезно поглядывая друг на друга.
Саша постоял у объявления, потом через черный ход прошел в школу узнать, открыта ли библиотека.
Библиотека была закрыта. На двери висел замок.
— Какие теперь книги! — замахала на него руками старушка уборщица. — Госпиталь на днях разместят.
Саша заглянул в свой класс. Все было на месте, как в июне, когда ребята расходились оживленные, радостные, думая о наступающих каникулах.
На стене висела старая стенгазета с заметкой Саши «Подтянуть отстающих». Как разом все изменилось!
Когда Саша вернулся обратно, у крыльца все еще толпились школьники.
Вдруг пронзительно завыла сирена.
В сером облачном небе, прямо над школой, гулко завывая, пронеслись одно за другим два звена одномоторных истребителей с фашистской свастикой. Малыши, напуганные ревом моторов, шарахнулись в сторону, едва не сбив с панели проходившего мимо пожилого человека — заведующего городскими банями Якшина. Тот тоже трусливо метнулся в подъезд.
Саша остался на улице, он стоял на панели, запрокинув голову, чувствуя, как бешено колотится сердце.
Вражеские самолеты впервые днем на небольшой высоте летели над городом.
Впервые так ясно и отчетливо вблизи видел Саша паучью свастику и черные кресты на крыльях самолетов. Впервые видел врага, который в любой момент мог сбросить на город бомбу, обстрелять…
«А где же наши самолеты? — думал Саша. — Почему они не вступают в бой?» Было ему до слез обидно. И невольно возникло такое ощущение, словно фашисты находились совсем рядом и вражеские войска вот-вот вступят на улицы Лихвина.
— Боязно все-таки, — криво улыбнулся Якшин, выглядывая из подъезда. — Добрались и до нас… разве остановишь такую силу… — Лицо у Яншина внезапно оживилось, подобрело. — Так, что ли, молодой человек?..
Саша ничего не ответил, сразу помчавшись к сборному пункту истребительного батальона.
Вдали, над железнодорожной станцией, уже поднималось густое черное облако дыма.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
То, что еще недавно казалось очень отдаленным и даже невозможным — чтобы вражеские войска могли дойти до небольшого мирного городка на берегу Оки, отстоявшего за тысячу километров от пограничной полосы, — произошло в несколько дней.
Не было никакого сражения, пушки и пулеметы не стреляли, а вырытые заранее на возвышенных, удобных для обороны местах окопы остались пустыми и необжитыми; фашистские полчища где-то стороной прорвались вперед, перерезали железную дорогу, и сразу же город заполнили отходящие войсковые части, обозы…
Всю ночь и весь день на разбухших от недавних дождей дорогах тарахтели повозки, урчали автомашины, громыхали орудия. Жители города тревожными взглядами провожали колонны грузовиков, медленно ползущие обозы беженцев с несложным домашним скарбом на ручных тележках. Размешивая липкую осеннюю грязь, по шоссе шла пехота. Было много раненых, их везли на машинах, на телегах, а легкораненые шли пешком.
Издалека доносились глухие звуки канонады. Люди прислушивались, вступали в разговоры с беженцами, с ранеными. В душе у них еще тлела надежда — бьются наши войска! Может быть, остановят врага, не пустят дальше…
И днем и вечером на улицах теперь толпились люди, смотрели на дальние зарева, от которых небо краснело, словно набухало кровью.
Истребительный батальон в эти дни на операции не выезжал. Все были заняты спешной эвакуацией города и района. Но Саша не мог, ничего не делая, сидеть дома. Вместе с Митей Клевцовым он отправился к Тимофееву, надеясь получить какое-нибудь боевое задание.
Но Тимофеева там, где он должен был находиться оказалось. Они долго ждали. Попробовали обратиться к Коренькову, но тот нетерпеливо отмахнулся от ребят. Его все время осаждали какие-то военные, отрывали телефонные звонки.
Отчаявшись дождаться Тимофеева, Саша и Митя отправились в райком партии. Здесь тоже было шумно и людно, во всех комнатах толпились колхозники, военные, эвакуированные. И все чего-то настойчиво требовали, чего-то добивались, кого-то разыскивали.
Саша слышал разговоры про транспорт для отправки больных, про не вывезенные еще запасы зерна на складах, про вражеских парашютистов, якобы появившихся в тылу за городом.
— Хоть бы нас отправили куда-нибудь… — сердился Митя, отчаявшись пристроиться к какому-нибудь делу.
Добрались ребята и до секретаря райкома. Но поговорить с ним все не удавалось.
Калашников на ходу подписывал какие-то бумаги, распоряжался погрузкой на военные автомашины беженцев — женщин и ребятишек. Вскоре он уехал, но быстро вернулся.
Саша встречал Калашникова в эти дни в разных концах города — то на переправе через реку, то во дворе школы, над которой еще реял большой белый с красным крестом флаг, то у складов райпотребсоюза. По-прежнему одетый в полувоенный костюм, в фуражке с красной звездочкой, он неторопливо и негромко давал какие-то указания, только изредка повышая голос.
Саша и Митя все-таки разыскали Тимофеева. Он был в запыленном старом плаще и забрызганных грязью сапогах. Лицо его осунулось, отливало желтизной.
Выслушав ребят, он нахмурился и кратко приказал:
— Находиться дома до особого распоряжения. Кто хочет эвакуироваться — напишите заявление. Задерживать не буду.
— Ну, ты как? — спросил Митя, когда они вдвоем шли от Тимофеева, растерянные и немного обиженные этим разговором. — Ты остаешься?
— А то как же? — удивился Саша.
Они пошли по людной, загроможденной подводами улице. У обоих на сердце было тоскливо. Оба не знали, что делать в общей суматохе.
— Ваши не эвакуируются? — спросил Саша, подразумевая мать, сестру и младшего брата Мити.
— Нет, — буркнул Митя, насупившись и думая о чем-то своем.
Из двухэтажного особняка, где помещалось отделение Госбанка, грузили на машину папки с бумагами, суетливо бегали по лестнице девушки — служащие банка. Напротив, в продовольственном складе, раздавали населению муку, там толпилась небольшая очередь.
Ребята подошли ближе.
— Нам, что ли, тоже встать?.. — пошутил Саша.
— Будете за мной. — строго предупредил Сашу пожилой, с раскрасневшимся лицом мужчина из очереди.
— Тоже… мыльная душа из бани… — проворчал Митя, узнав Якшина. — Два мешка с собой захватил. Обрадовался даровому хлебу… Все подонки теперь вылезут.
— Откуда ты его знаешь?.. — спросил Саша, отходя от очереди.
— Знаю… Живет как бирюк… Недалеко от нас… — Митя не успел объяснить.
Навстречу ребятам попался боец истребительного батальона, ровесник Мити, Алеша Ильин. Здоровый черноволосый парень казался растерянным, хотя внешне бодрился.
— Ну как, орлы? — спросил он, здороваясь. — Что делать-то будем?
— Партизанить пойдем, — бодро отозвался Митя. Из-под шапки у него задорно выбивался клок русых волос, брюки были неровно, складками засунуты в сапоги со сбитыми каблуками.
Втроем они зашли в райком комсомола. Оттуда увезли уже все дела, на полу валялись обрывки бумаги, белели пустые полки в настежь раскрытых шкафах. В передней большой комнате расположилась группа легко раненных красноармейцев в грязных, измятых гимнастерках. Тут же в углу лежали их шинели и вещевые мешки.
Возле раненых суетилась Люба Пахомова — девушка из соседней, железнодорожной школы. Весной она окончила десятилетку и с первых дней войны работала сестрой в местной больнице.
— Ребята, принесите воды, — порывисто откидывая назад волосы, попросила Люба.
Саша торопливо спустился вниз и принес ведро воды. В помещении пахло йодом и еще чем-то тяжелым, неприятным. Прибежали Витюшка и с ним Славка и Генка, очевидно помогавшие Любе, и, перебивая друг друга, сообщили, что за ранеными пришла машина. Вслед за ними на пороге появилась Чернецова, одетая в новый синий ватник и кирзовые сапоги. Красноармейцы, поддерживая друг друга, потянулись вниз. Вместе с ними ушла и Люба.