– Завидная поездка, окунетесь в Черном море…
– А я на юг впервые, – признался Догадин. – Если бы можно, то полетел на аэроплане.
– Бежите от нас? Напрасно, – забасил штабс‑капитан Канделаки, загорелый, белозубый южанин. – Как сказал Пушкин, там некогда бывал и я, но Брест милее для меня.
– В расчетах ошибаетесь, Пушкина перевираете, – съязвил Владимир Максимович в адрес своего помощника, но широкой простодушной улыбкой дал понять, что говорит не в упрек, а ради красного словца.
Неожиданно появился полковник Короткевич. Всегда спокойный, ровный в обращении с людьми, радушный, он выглядел каким‑то растерянным и унылым. Отозвав в сторону Догадина, он тихо произнёс, с трудом выговаривая каждое слово:
– Владимир Максимович! Нехорошо приносить дурные вести. Но вашу поездку придется отменить. Получен приказ готовиться к войне.
В воздухе пахло войной. Почти за месяц до этого воскресного дня – 15 июня – наследник австро‑венгерского престола эрцгерцог Франц‑Фердинанд отправился на Конопишта к сербской границе. Там развертывались маневры австро‑венгерских войск. Карета наследника с пышным эскортом въехала в главный город Боснии – Сараево.
Националистически настроенная сербская молодежь высыпала на улицы. Но не для встречи Франца‑Фердинанда с цветами, не для выражения своего восторга, а с чувством возмущения и протеста. Тайное великосербское военно‑патриотическое общество «Черная рука» решило уничтожить эрцгерцога. Пусть знает австро‑венгерская монархия, что свободолюбивые сербы не будут под ее пятой. Террористический акт поручили выполнить члену этого общества – студенту Гаврило Принципу. Гаврило выскочил из толпы навстречу Францу‑Фердинанду и, Приблизившись почти вплотную к нему, выстрелом из пистолета убил эрцгерцога наповал.
Выстрел в Сараево оказался подобным взрыву бомбы в пороховом складе. В Берлине и Вене только и ждали удобного повода, чтобы начать войну. Повод нашелся. Австрийский посол вручил в Белграде сербскому правительству ультиматум. В нем Габсбургская монархия потребовала, чтобы сербы отказались от собственного суверенитета. Но еще до истечения срока ультиматума царское правительство России, решив, что войны не миновать, объявило мобилизацию в четырех военных округах и, на Черноморском и Балтийском флотах. А в субботу 12 июля, на заседании Совета министров под председательством царя Николая II, было введено в действие «Положение о подготовительном к войне периоде». Все ведомства в России обязывались принять меры для обеспечения мобилизации армии. Такой приказ получили военные округа, командующие флотов, коменданты крепостей.
Вот с такой новостью в воскресенье встретил полковник Короткевич капитана Догадина, отменяя его командировку в Одессу.
События разворачивались молниеносно. Австро‑Венгрия объявила войну Сербии. Германия – России, Франции и Англии.
Загремели орудия. Помчались поезда с солдатами к границам. В Брест‑Литовской крепости лихорадочно готовили форты к обороне. Семьям офицеров дали меньше суток на сборы и отъезд в глубь страны. В распоряжение прорабов прибыло несколько тысяч мобилизованных рабочих, несколько сот конных подвод.
С таким огромным пополнением можно было приводить в порядок земляные валы высотой в шесть метров, даже перекидывая грунт лопатами вручную. Конную тягу использовали на перевозке материалов и железнодорожных рельсов для перекрытий казематов полудолговременного типа.
Наличие большого числа рабочих при отсутствии чертежей заставило инженеров работать с большим напряжением.
Весь день Карбышев находился на ногах. Он руководил строительством, на ходу давал десятникам наскоро набросанные чертежи, следил за точностью их выполнения. А ночью почти не ложился спать, подготавливал фронт работ на следующий день.
Не позднее пяти утра он был опять на ногах, торопился к форту, расставлял рабочих по местам, ибо помощниками были два строительных десятника, совершенно незнакомые с фортификацией. Так складывались сутки не только у Карбышева, но и у других инженеров. Многие из них уставали до того, что за поздним обедом в столовой, часов в восемь вечера, засыпали прямо за столом.
С Карбышевым такого никогда не бывало. Подтянутый, собранный, тщательно побритый, он казался всегда спокойным. Он быстро привыкал к любому, даже самому жесткому режиму – настоящий солдат.
Оставив городскую квартиру, Карбышев жил у самого форта, чтобы не терять на поездки ни одной минуты. Его очень раздражала и возмущала неразбериха, царившая в управлении строительством крепости, смена начальства в столь неподходящий момент, некомпетентность вновь прибывшего генерала, расформирование крепостного батальона по охране крепости как раз в канун войны.
Карбышев едко высмеивал трусоватых и бездеятельных офицеров из управления. Изредка появляясь на стройке, они не помогали, а мешали расспросами, отвлекали от дела, но зато сами большую часть дня усердно занимались покупками «на всякий случай» личного походного снаряжения, полевых биноклей, седел для верховых лошадей и даже панцирей на грудь, забывая, что война не парад и не поединок между двумя дуэлянтами.
Все чаще мимо Брест‑Литовска на запад шли воинские эшелоны. В обратном направлении стали двигаться поезда с ранеными. Противник наносил свой первый удар со стороны австрийской границы. В тиши ночи можно было слышать отдаленный рокот пушек из‑под Ивангорода. Там мощные силы немцев пытались форсировать Вислу.
Однако враг был отброшен вовремя подоспевшими полками сибиряков. Многодневные атаки кайзеровских войск мощных полевых укреплений крепости остались безрезультатными – они не смогли преодолеть сопротивления доблестного крепостного гарнизона.
Любопытно заметить, что эту крепость по планам военного министра Сухомлинова полагалось ликвидировать еще до начала войны. Но не успели сделать это лишь потому, что потребовалось бы слишком много средств и большое количество взрывчатки.
Крепость, списанная царским министром «в расход» и случайно уцелевшая, помогла русской армии отбросить противника, показала пример того, как можно умело использовать долговременные фортификационные сооружения и позиции – окопы, ходы сообщения, блиндажи и еще многое, что было заблаговременно сделано вокруг крепости…
Потерпев полную неудачу под Вислой, кайзеровские войска поспешно откатились назад. А русские армии стремительно их преследовали и быстро продвигались на юго‑запад. Уже готовилась осада крепости Кракова.
Фронт все более удалялся от Брест‑Литовска. Многие тыловые офицеры полагали, что уже «отвоевались»: ведь война не может продолжаться более трех‑четырех месяцев, – рассуждали они. Война требует предельного напряжения сил и ресурсов государства, оно не в состоянии выдержать затяжных военных действий. Три месяца к тому времени уже прошло, значит, осталось воевать совсем недолго.
Но эти «горе‑теоретики» жестоко просчитались.
Карбышев и его сослуживцы думали и действовали иначе. В октябре они закончили полностью фортификационную подготовку Брест‑Литовской крепости к обороне.
Для ее обозрения сверху, по настоянию Дмитрия Михайловича, был специально снаряжен в полет управляемый дирижабль. Он облетел весь пояс фортов. Наблюдатели остались очень довольны. Строители выполнили все, что требовалось по чертежам. Но чертежи были разными, не существовало единого проекта, и разнохарактерность укреплений, даже по внешней форме, была очевидна. И только на VII форте, который строился под руководством Карбышева, возвышались массивные фортификационные сооружения, напоминавшие Ляоянские укрепления, хорошо известные Дмитрию Михайловичу по русско‑японской войне.
Сделав свое дело, Карбышев в ноябре 1914 года по личной просьбе был направлен в действующую армию. По времени это совпало с новым натиском войск противника и отступлением наших армий. Об осаде Кракова никто уже не толковал. Встревоженное командование торопилось возвести укрепления в тылу. Военные «знатоки», уверявшие раньше, что можно обойтись без фортификации, окончательно сконфузились.
По примеру Карбышева и другие инженеры Брест‑Литовской крепости отправились в действующую армию.
Что же толкнуло самого Дмитрия Михайловича на встречу опасности из тыловой, надежной крепости в пекло кровопролитных боев?
Владимир Максимович Догадин отвечает на этот вопрос так: «Прежде всего надо вспомнить, что по рождению он казак Сибирского войска, а мне особенно понятно влияние казачьего происхождения, потому что я тоже вышел из казаков, но только из Астраханского войска. В казачестве каждый без исключения мальчик предназначается для службы, уже с самой колыбели наряжается в казачью форму и насыщается атмосферой рассказов о воинской славе и героизме.
Затем идет воспитание в течение семи лет подряд в кадетском корпусе, имеющем основной целью выковать человека, наделенного всеми высокими качествами воина.
Наконец, пребывание Карбышева в инженерном училище, его участие в русско‑японской войне и после нее годы учения в академии, которая с давних пор является рассадником доблестных командиров, выдающихся военных деятелей и героев…».
В чем‑то, конечно, прав Догадин, но не во всем.
Б. Няйко, будучи еще студентом МГУ, обнаружил фотографию Дмитрия Михайловича и обратил внимание на сделанную его рукой дарственную надпись: «На память Сергею. Д. Карбышев. 22.XI.14 г. VII форт».
Кому же была подарена эта карточка? В результате кропотливого поиска студент выяснил: осенью 1914 года с Румынского фронта прибыл по делам в Брест‑Литовск руководитель военно‑ветеринарной службы Сергей Васильевич Ваганов. Он провел там несколько дней, остановившись у инженера VII форта.
Почему он предпочел быть гостем именно Карбышева, а не начальника крепости генерала Лидерса или начальника штаба генерала Вейля, пока остается тайной. Открылось другое – личность самого Ваганова. Он, оказывается, был членом одного из подпольных революционных кружков на Украине. Был арестован властями как «вольнодумец», долго находился в опале. Очевидно, он нашел в Дмитрии Михайловиче единомышленника.
«Сергей Васильевич Ваганов и Дмитрий Михайлович Карбышев видели несправедливость русского царизма, переживали как личную трагедию расправу над участниками революции 1905 года, прекрасно понимали антинародную сущность мировой войны. Они верили, что час возмездия настанет», – такой вывод сделал Няйко.
…Москва. Земледельческий переулок. Дом № 10. Здесь Няйко встретился с женой покойного приятеля Карбышева С. П. Пешкова – Ниной Иосифовной. Ей минул уже 85‑й год, но память бережно сохранила дорогие для нее воспоминания.
– С Дмитрием Михайловичем Карбышевым я познакомилась в 1911 году, когда моего мужа – военного инженера – командировали в Брест‑Литовск главным контролером над ходом строительства оборонительных сооружений.
Дмитрий Михайлович, тогда инженер‑капитан, по счастливому стечению обстоятельств оказался нашим добрым соседом. Общее дело крепко связало с ним моего мужа. Близость по службе скоро переросла в настоящую дружбу. Несомненно, они были людьми одинаковых взглядов и нравственных устоев.
Мы жили в одном доме. Наши квартиры находились бок о бок. Естественно, часто встречались, вместе проводили вечера.
Дмитрий Михайлович тогда еще не имел семьи и в свободное время забегал к нам, чтобы немного поиграть с моей дочуркой Танюшей… Он очень любил детей, и дети любили его.
Среди своих сослуживцев он выделялся скромностью, кристальной честностью. Муж ставил его в пример другим офицерам крепости, его отчеты о сделанном незачем было контролировать.
Наступил 1914‑й год. Год тяжелых раздумий, тревог и острых переживаний. Нахлынула казавшаяся мне неотвратимым стихийным бедствием первая мировая война. Дмитрий Михайлович Карбышев без промедления потребовал от своего начальства направить его на фронт, в действующую армию. А Сергей Павлович был оставлен в Бресте для срочного сбора документации и пересылки ее в Питер. Меня и нашу Танюшку решено было эвакуировать в Москву.
Хорошо запечатлелось утро расставания с Дмитрием Михайловичем. Он зашел к нам одетый по‑фронтовому, отдал честь и, стараясь скрыть печаль, подхватил Танюшу и закружился с ней. Раздался в унисон его и ее раскатистый смех. Потом трижды каждого из нас по русскому обычаю обнял, расцеловал и решительно зашагал к двери. Вдруг, не дойдя до нее шаг, повернулся к нам лицом и воскликнул:
– Ах, Сергей, чуть было не забыл… Решил все‑таки остаться с тобой навсегда…
Он вынул из кармана фотокарточку и протянул мужу.
Нина Иосифовна показала альбом с семейными фотографиями, уцелевшие документы. По ним стало ясно: Сергей Павлович, как и Дмитрий Михайлович, сразу встал на сторону Советской власти. Вскоре Лешкову поручили ответственную работу в Рабоче‑Крестьянской инспекции. Затем послали создавать такой же орган в освобожденной Одессе. Там Лешков заболел брюшняком, и тяжелый недуг оборвал его жизнь в роковом для его семьи девятнадцатом году.
Верные друзья больше не встретились.
Очень символичны находки и верны выводы Б. Няйко. Им открыты и уточнены примечательные подробности, сообщены новые имена людей, с которыми общался Дмитрий Михайлович.
Рассказ Нины Иосифовны Лешковой нашел своего рода подтверждение в письме сослуживца Карбышева – младшего производителя работ в Брест‑Литовской крепости Николая Михайловича Ильина.
«Дмитрия Михайловича, – сообщил он, – я лично знал со второй половины 1912 года, как только начал работать и крепости. И могу смело утверждать, мы не расставались ни на один рабочий день до призыва меня в действующую армию. Кажется, мы покидали Брест‑Литовск почти одновременно.
Самое сильное впечатление на меня, да и на подавляющее большинство строителей крепости оставили душевная отзывчивость и преданность Карбышева делу. Не менее этого влекло к нему и вызывало наши симпатии его уважительное отношение к рабочему человеку, кем бы он ни был по происхождению и национальности. В царской России процветал произвол, националистический угар охватил офицерство. Многие военные в „чинах“ отличались разнузданным эгоизмом, унижали подчиненных, особенно нацменов, держали их в страхе. С таким царским офицерьем Карбышев враждовал».
Бескиды
Почти всю войну Карбышев провел на Юго‑Западном фронте, в 8‑й армии, которой командовал выдающийся полководец генерал Алексей Алексеевич Брусилов.
В отрогах Карпат Дмитрий Михайлович оказался под непосредственным руководством Константина Ивановича Величко, своего учителя, энциклопедически образованного генерала, большого знатока военно‑инженерной науки. Карбышев очень обрадовался встрече.
Он превозносил учителя, считая его прямым продолжателем русской школы фортификации, основоположниками которой были А. З. Теляковский и Э. И. Тотлебен.
А учитель запомнил своего любимого ученика еще с конца прошлого века, с Николаевского инженерного училища, где Карбышев выделялся среди однокашников умением безошибочно схватывать суть инженерной задачи и находить для ее решения оригинальный и вместе с тем интересный и целесообразный способ. Такое решение профессор Величко справедливо считал творческим. И он не ошибся в Карбышеве. Их жизненные маршруты много раз сходились, часто они оказывались рядом – на Дальнем Востоке, у Порт‑Артура, позже снова в Петербурге, в стенах академии, где Величко с удовлетворением отметил инженерную зрелость Дмитрия Михайловича и с радостью вручил своему ученику высокую и почетную премию за проект.
Когда в ноябре 1914 года Карбышева на некоторое время направили в 11‑ю армию и он впервые доложил начальнику инженерного управления этой армии генералу Величко о своем прибытии в его распоряжение, Константин Иванович, не скрывая чувства радости, подошел к своему питомцу, положил ему на плечи обе руки и, вглядываясь в молодые с искоркой глаза капитана, дружески произнес:
– Вот и снова вместе воюем! – сделав маленькую паузу, генерал добавил: – Куда же вас?.. На какую штабную должность? – и прежде чем успел Карбышев ответить, продолжал: – Знаю, знаю, штабы не ваша стезя… Не беспокойтесь, побудете немного штаб‑офицером, мне необходим надежный помощник для выполнения специальных поручений. Как только найду, кем вас заменить, – отпущу в часть.
Учитель с учеником уселись на походной кровати, которая стояла в кабинете генерала, и дружески повели беседу.
Величко разузнавал у Карбышева подробности строительства крепости Брест‑Литовска, расспрашивал о других своих учениках. Он помнил их и хотел знать, верно ли оценивал способности того или другого фортификатора, его умение на практике применять полученные в академии знания и навыки.
Обещание свое генерал сдержал. С декабря – Дмитрий Михайлович на полях сражений, в должности дивизионного инженера. Он ведет с частями 78‑й и 69‑й пехотных дивизий и 22‑м финляндским стрелковым корпусом укрепление позиций в тяжелых условиях, в ходе кровопролитных боев на крутых Бескидских перевалах Карпат.
Бескиды – неприступная крепость, созданная самой природой. Это вереница хребтов высотой до полутора километров. Они тянутся от реки Моравы до истоков реки Сан. Гребни хребтов – запутанная сеть долин и котлованов, поросших хвойными и смешанными лесами. Повалишь дерево, выкорчуешь пень, копнешь саперной лопатой землю – и наткнешься на сланцевые породы вулканического происхождения.
Летом и осенью Бескиды одолеть не так уж тяжело. А вот зимой, в лютый мороз, намного труднее. Резкие холодные ветры наметают снежные сугробы, серебристым пологом покрываются долины и овраги – ни пройти, ни проехать. Морозы здесь устойчивые, лютые, достигают тридцати – сорока градусов.
Австрийские войска находились по сравнению с русскими в более выгодном положении: они успели за лето и осень возвести мощные укрепления.
Нашим войскам досталась иная участь. В метель и морозы русские саперы «грызли землю зубами», долбили затвердевший грунт под перекрестным и прицельным огнем противника. В ход пошли клинья, кувалды, ломы и даже взрывчатка.
Саперы и солдаты выбивались из сил. Но окопаться самим и устоять – это только часть задачи, причем меньшая. Гораздо важнее было выбить противника из его укреплений и оттеснить за Бескиды.
Скупо, но точно о выполнении второй половины задачи написал в своих воспоминаниях генерал А. А. Брусилов: «Это была борьба не только с врагом, но и с природой и климатом. Каждый хребет, каждая гора, каждый лес были задолго, заблаговременно укреплены; приходилось шаг за шагом сбивать противника с сильных природных позиций, карабкаться по обледенелым скатам, дни и ночи проводить в боевых частях при сильных морозах».
Двадцать тысяч пленных австрийских солдат и офицеров, богатые военные трофеи – таков итог брусиловского натиска на Бескиды.
Русский солдат показал себя выносливым, упорным, умеющим одолевать превосходящего по численности врага. В своем приказе по случаю одержанной победы Брусилов писал: «Я счастлив, что на мою долю выпала честь и счастье стоять во главе вас, несравненные молодцы».
Весь январь и февраль 1915 года в Карпатах не стихали ожесточенные кровопролитные бои. Русские войска мужественно отбивали яростные атаки и, в свою очередь, наносили противнику короткие, но чувствительные удары. Австро‑венгерские войска, напрягая все силы, пытались охватить левый фланг 8‑й армии, чтобы освободить блокированный гарнизон крепости Перемышль. Однако 8‑я армия, получив подкрепление, сумела расстроить планы противника.
Генерал Величко вызвал к себе Карбышева.
– Наши дела на фронте после грандиозного провала контрудара австрийцев в направлении Перемышля значительно улучшились, – сказал генерал. – Одно плохо: блокада самой крепости затянулась. Необходимо взять ее во что бы то ни стало. Тогда наши руки будут развязаны. Освободится блокадная армия – и мы сможем усилить ею другие участки фронта.
Константин Иванович доверительно поделился своим мнением о первом штурме Перемышля, который был предпринят раньше, в сентябре четырнадцатого, без тщательной инженерной подготовки. Генерал считал этот штурм авантюрой, безумием. Шутка ли, идти сломя голову на крепость в 45 километров по обводу, обладавшую 15 фортами и 25 укрепленными опорными пунктами. Половина фортов была оборудована броневыми башнями, а у всей крепости – 100 орудий и гарнизон в 120 тысяч солдат.
– Однако же оставим хулить моего незадачливого предшественника, – сказал генерал. – Может быть, он и не так уж виноват. Разве только ко взятию крепости мы были не готовы? Россия не подготовилась ко всей войне…
Перейдя к делу, ради которого был вызван Карбышев, генерал сказал, что командование блокадной армии под его наблюдением начинает методично готовить новый штурм крепости. Для овладения ею предусмотрены крупные инженерные осадные работы.
Организовать и проследить за их выполнением способны энергичные, знающие военные инженеры‑фортификаторы и в то же время храбрые офицеры с достаточным боевым опытом.
Особенно крепка восточная часть Седлисской группы крепости. Кто сможет ее подточить и опрокинуть? Решая этот вопрос, командование армией и сам Величко остановили выбор на Карбышеве.
– Как вы на это смотрите, мой друг? – спросил генерал.
Карбышев был польщен предложением учителя. Согласился без колебаний. Поблагодарил за доверие. Ведь он знал Константина Ивановича как одного из крупнейших ученых‑теоретиков по вопросам осады и атаки сухопутных крепостей. Был уверен: с таким руководителем не попадешь впросак.
В конце февраля Карбышев приступил к выполнению задания. Он сумел увлечь саперов, пехотинцев и ополченцев. Осадные работы велись без перерыва, днем и ночью, в любую погоду, их не останавливали, не прекращали, несмотря на то, что противник бил по саперам шквальным огнем крепостной артиллерии.
Настойчиво прогрызая в каменистом грунте ходы сообщения и «параллели», т. е. сопутствующие траншеи, осадные войска как бы шли на сближение с вражескими фортами. Саперы одновременно вели разведку местности на подступах к крепости. Отряды подрывников уничтожали минные поля и другие искусственные препятствия, установленные австрийцами. Кроме того, для штурма готовились штурмовые лестницы и специальные приспособления. Дмитрий Михайлович руководил постепенной атакой фортов, обучал пехотинцев пользоваться штурмовыми средствами. С каждым днем все больше сужалось кольцо блокады вокруг Перемышля.
Очевидно, в крепости заметили подготовку русских. Австрийская дивизия под командованием генерала Тамаши совершила из крепости внезапную вылазку, пытаясь уничтожить сооружения восточной осадной линии.
На русской стороне прозвучала боевая тревога. Пехотный полк осадной линии на участке Медыка – Быхув – Плошовице перешел в контратаку.
Завязался ожесточенный бой. Участок считался достаточно укрепленным, но располагал он лишь одним пехотным полком и ополченской дружиной. Силы неравные, и перевес в начале боя явно обозначился на стороне австрийцев. При поддержке массированного артиллерийского огня они сбили передовые посты русской пехоты.
Все это видел Карбышев. Он следил за ходом сражения с позиции осадных работ. В критический момент, предчувствуя неминуемое поражение, он собрал свободную роту саперов и бросился с нею на австрийцев.
К утру осадные войска на штыках отбросили врага обратно в крепость.
Дивизия Тамаши потеряла более ста офицеров и тысячи солдат. Наш пехотный полк и сводная саперная рота тоже имели немалые потери. В ожесточенной схватке был ранен в ногу и капитан Карбышев. К счастью, рана оказалась не очень тяжелой: пуля попала в мягкие ткани ноги, не задев кости. Дмитрия Михайловича отправили в полевой госпиталь Мосцисько в Галиции.
Уже на больничной койке он узнал, что полугодовая осада крепости победно завершена. Ее комендант генерал Кусманек вынужден был капитулировать. Он приказал взорвать крепостные форты и поднял над ними белые флаги. До того дня считавшаяся неприступной первоклассная австрийская цитадель Перемышль пала. 120‑тысячный гарнизон ее сдался в плен.
Д. М. Карбышева за храбрость и отвагу наградили орденом Святой Анны второй степени с мечами и произвели в подполковники.
В мае 1915 года, как только зажила рана, Дмитрий Михайлович вновь поступил в распоряжение генерала Величко. К этому времени германское командование перешло в наступление объединенными силами немецкой и австро‑венгерской армий под командованием фельдмаршала Макензена. Прорвав нашу оборону в районе Горлицы, противник развил удар на Львов.
Превосходство вражеских сил вынудило русские войска отступать. 8‑я армия, где был Карбышев, тоже отступала, ведя кровопролитные оборонительные бои.
24 июня Брусилов дал войскам указание: «…При укреплении позиций отрешиться от создания сплошных линий окопов, а устраивать их на взводы или полуроты, лишь бы они были в тесной огневой связи между собой, промежутки же между ними заградить переносными искусственными препятствиями».
Кем было подсказано такое новшество в фортификации? Генералом Величко? Подполковником Карбышевым? Самим ли Брусиловым задумано или созрело в ходе боев? Одно бесспорно – оно обогатило отечественную военно‑инженерную науку.
Отступление продолжалось. Но 8‑я армия вела его планомерно. Ее войска не оставляли никаких трофеев врагу. Когда они подошли к Бугу, решено было перейти к обороне. Увы! Эти позиции тоже не смогли долго удержаться.
Военная кампания 1915 года окончилась поражением русских войск.
Основная причина неудач – и это хорошо знал Карбышев – коренилась в экономической отсталости России. Прав был Величко, когда говорил Карбышеву о неподготовленности страны к войне. Царизм оказался неспособным обеспечить потребности фронта. Войска испытывали острую нужду в оружии, боеприпасах, снаряжении. Русские солдаты, несмотря на присущие им храбрость, стойкость и упорство, не имели многих технических средств, которыми обладал, вооруженный до зубов неприятель. И что всего важнее – не верили в необходимость этой войны. Она была чужда народу.
Всю осень пятнадцатого и весну шестнадцатого года Карбышев провел на строительстве Киевского тылового оборонительного рубежа.
Учитель из города Канева Черкасской области И. И. Сорокопуд беседовал с людьми, которые встречались в тех местах с Дмитрием. Михайловичем. Вот отрывок из его записей:
«…Потеряв Галицию, Польшу, сдав Либаву, русское командование решило создать военные укрепления в глубоком тылу. Одно из них – у Канева.
Начало оборонительного рубежа пролегло от Киева до Мироновки и дальше на Канев до Звенигородки. Сооружение укреплений было развернуто поздней осенью, работали крестьяне окрестных сел Поташни, Голяков, Горобиевки, Луки. Третьим участком сооружаемого рубежа между Виграевским лесом и Шендеровкой руководил военный инженер Карбышев. Удивительно свежи воспоминания о нем тех, кто и поныне живет в Шендеровке.
Семидесятипятилетний Данило Ларионович Симшан говорит:
– Дмитрия Михайловича я не раз видел. Чернявый, подтянутый, с приветливым лицом в оспинах. Большой души человек.
Симшана дополняет семидесятилетний Марк Григорович Хоменко:
– А я Дмитрия Михайловича много раз встречал на оборонительном участке. Вместе с саперами он ел из одного котла, ездил на рубеж в обычной крестьянской повозке. Очень скромно была обставлена и его квартира…
Больше всего довелось видеться с Карбышевым Тодосею Савичу Скорику, жителю Селища, что неподалеку от Корсуня. Скорик бетонировал оборонительную линию.
– Начатое в Масловке тыловое укрепление проходило по Каневщине за Таганчею. А потом через Виграевский лес около Комаровки между Моринцами и Почапинцами, у Верещаков на Майдановку, Звенигородку, а там поворачивало на Умань. Подполковник Карбышев успевал всюду. Он одинаково хорошо относился к солдатам и вольнонаемным, стоял за нас горой. Однажды я добирался на рассвете на оборонительную линию. Поравнялся со мной ехавший на подводе Дмитрий Михайлович. Предложил мне сесть рядом с ним, довез меня к палаткам саперной роты прапорщика Опацкого. Увидел, что на трескучем морозе стоит навытяжку солдат с полной выкладкой, спросил его: „Тебя снова наказали, Зозуля?“ – „Случилось… Зубы у меня заболели. Решил пойти в околоток, а прапорщика забыл спросить“, – ответил солдат. И Дмитрий Михайлович тогда сказал: „Вернется прапорщик, скажи ему, чтобы он по моему распоряжению освободил тебя от наказания“.
Прапорщик инженерных войск Андрей Васильевич Головин был в 1916 году на Юго‑Западном фронте производителем работ на одном из участков тылового оборонительного рубежа близ Киева. Построив необходимые узлы сопротивления, он подготовил их к сдаче.
Но сперва, по установившемуся порядку, выполненную работу инспектировали старшие офицеры штаба. Обычно все сводилось к объезду „на рысях“ оборонительных позиций. Старший в назидание младшему давал несколько нравоучительных советов, на том все и кончалось.
На сей раз мы, производители работ, узнали, что приедет из штаба не просто инспектор, а Дмитрий Михайлович Карбышев, подполковник инженерных войск, которого многие знали как человека принципиального и взыскательного специалиста. Все мои сослуживцы, в том числе, разумеется, и я, волновались и трепетали.
В назначенный день, рано утром, мы встретили его на правом фланге своего участка и доложили о выполненном объеме работ.