Егор молчал и тяжело дышал, будто бежал метров двести, хотя сама возня длилась всего несколько секунд. Потом Якушев посмотрел на свою простреленную кисть, из которой кровь крупными сгустками падала на пол.
Штукин тоже посмотрел на его кисть и сказал:
– Это тебя еще спасет.
Егор не понял, что Валера имел в виду последующий разбор полетов: полученное ранение свидетельствовало о действиях опера в пределах необходимой обороны и в условиях реальной угрозы для жизни.
Штукин прижал обе руки к левой стороне груди, на лбу его выступили крупные капли пота. Со стороны казалось, что он пытается нащупать что‑то, провалившееся за рубашку.
– Странное дело, – спокойным, но прерывающимся голосом сказал Валера, – за этот день в меня стреляют третий раз… Фильм ужасов какой‑то…
– Дойдешь сам? – спросил Якушев, еще не осознав того, что случилось. Не осознал он и то, что его вопрос прозвучал двусмысленно, хотя Егор просто имел в виду возможность выхода Штукина на улицу. Валера понял его правильно и саркастически усмехнулся, бледнея на глазах:
– Я тебя сгоряча пару раз дураком назвал, но ты и вправду… того… Ты же убил меня…
– Брось ты! – не поверил Якушев.
– Хоть брось, хоть подними.
– Но ты ведь тоже!…
Егор, словно защищаясь, выставил перед собой простреленную ладонь. Голос Штукина упал до хриплого шепота:
– Не переживай, ты не пианист.
Якушев подошел к Валере, присел и начал пытаться приподнять его.
– Не трогай, – просипел Штукин. – Уйди. Дай мне помереть спокойно. Надоели вы мне все…
Перед Валеркой вдруг поплыли мимо какие‑то лица, а потом ему показалось, что в комнату зашла Зоя.
– Хоть ты‑то скажи ему, – обратился к ней Штукин, но из его горла вырвался лишь невнятный хрип, а потом свет в квартире стал медленно гаснуть. Валерка завалился на бок и уже не успел подложить под голову руку…
Егор некоторое время еще постоял над подрагивающим телом и вспомнил, что уже видел такую дрожь – когда несколько часов назад на его руках доходил Сво.
Якушев поднял пистолет Крылова, оглянулся, увидел кожаный баул на полу, наклонился и открыл его. Там были деньги – много пачек долларов. Несколько капель крови упало с простреленной руки Егора на светло‑зеленые бумажки. Якушев поморщился, закрыл баул, выпрямился и вышел в прихожую. Там он еще немного задержался – заглянул в ванную и замотал пробитую пулей кисть полотенцем. Пистолеты он разложил в карманы куртки, а баул взял в здоровую руку. Потом Якушев снова заглянул в комнату, где лежал Штукин, но ничего говорить умирающему не стал…
…Когда он вышел на лестничную площадку, то увидел у лифта двух молодых парней в домашних тапочках – они шепотом переговаривались, очевидно обсуждая услышанные выстрелы.
– Милицию вызвали? – в упор и зло спросил Егор.
Парни заменжевались, а потом один честно ответил:
– Нет.
– А чего ждем? – гаркнул Егор. – Живо!
В глазах молодых людей появился страх, и они попятились к своей квартире.
– Приметы мои запомнили? И не вздумайте врать, очниками[31]замордую!
Судя по всему, Якушева приняли все‑таки не за сотрудника милиции, потому что один из парней, захлопывая за собой дверь квартиры, даже взвизгнул:
– Мы ничего не видели!
Егор вздохнул и побрел вниз по лестнице.
Только оказавшись на улице, он задумался над тем, что делать дальше. Думал Якушев недолго: вынув телефон, он набрал номер мобильника Вадима Колесова, того самого, кому и принадлежала контора в Пушкине, из которой Крылов забрал деньги. Номер телефона Колесова Егору дал накануне Юнгеров – на всякий случай. Вот случай и представился…
…Сам Вадим в это время находился в Пушкине, в своей конторе, из окон которой наблюдал суету над пятью трупами. В сам момент нападения Колесова там не было, но потом ему позвонил Юнгеров, вкратце объяснил, что произошло, попросил на всякий случай подъехать в контору и добавил замогильным голосом:
– Просто наблюдай. Ты пока ничего не знаешь.
Вот Вадим и наблюдал, выкуривая сигарету за сигаретой. На само место происшествия Колесов отрядил своего водителя и доверенного работника, соответствующим образом напутствовав их:
– Чтоб уши, как у Чебурашек были!
Это означало, что они должны прислушиваться ко всем обрывкам фраз, оброненных сотрудниками милиции и прокуратуры. (Это оказалось, кстати, не очень сложным делом, так как сотрудников Колесова сразу же захомутали быть понятыми). Вадим понимал, что на его контору все равно выйдут, но не раньше, чем через несколько дней, когда сотрудники уголовного розыска возьмут распечатку мобильного телефона Крылова. К тому времени что‑то уже прояснится, можно будет подготовиться к неприятным разговорам. А если начнут наезжать: «Что ж вы сразу ничего не сказали?!» – можно будет и «дурака включить», дескать, боялся мафии, был в шоке, да и, вообще, не привык доверять посторонней милиции…
Юнгеров не догадался подключить Вадима к экстренным поискам Егора, поэтому, когда тот позвонил, Колесов достаточно сухо ответил, что ему сейчас ни до чего. Но Якушев странным голосом сообщил, что все знает и понимает, однако беспокоит отнюдь не по пустякам.
– Я сейчас на Московском, минут через сорок могу быть уже в Пушкине… Там на месте сотрудники еще работают?
– Работают.
– Хорошо. Тогда я буду ждать вас у дворца, где туристам безделушки продают. Это очень важно. Вы никому ничего пока не говорите, когда встретимся, все сразу поймете. Хорошо?
– Хорошо, – с легким недоумением согласился Вадим. – Через полчаса я выхожу из конторы…
Через полчаса Колесов вышел из офиса, прошел через оцепление сотрудников и направился к Екатерининскому дворцу. Оцепление и место трагедии он прошел без труда и проблем. В таких случаях на месте происшествия царит такая неразбериха и присутствует столько начальников на одном квадратном метре, что если вдруг в самом эпицентре этого водоворота появится злодей и гаркнет: «Вяжите меня, православные!» – ему, скорее всего, скажут: «Уйди, мальчик, не до тебя!»
Когда Вадим подошел к лотку, где днем наивным туристам втюхивали паленый «Палех», Егор уже стоял там. Сами лотки закрылись еще с час назад. Вадим увидел Якушева и пожал ему руку, обратив внимание, что левая кисть парня замотана полотенцем, на котором проступили кровавые пятна. У ног Егора стояла кожаная сумка. У Колесова перехватило дыхание.
– Узнаете? – спросил Якушев каким‑то надтреснутым голосом.
– Мама! – Вадим даже отпрыгнул на полметра. – Там все на месте?
– Не знаю, – равнодушно ответил Егор. – Наверное, все. Я не пересчитывал.
Колесов присел на корточки, воровато озираясь, и начал расстегивать молнию на бауле. Расстегнув сантиметров на пятнадцать, он сунул внутрь руку и осторожно поводил ею, ощупывая пачки.
– Ну, как минимум, без особых потерь, – наконец вздохнул облегченно Вадим и остался сидеть над сумкой, потому что сил подняться сразу у него не нашлось. – А кто нашел? Кто задержал?
Колесов подумал, что убийцы и похитители денег уже в наручниках и дают показания.
– Я нашел, – все так же безразлично ответил Якушев.
– Ну, ты даешь, брат, – восхищенно выдохнул Вадим и, кряхтя, поднялся. – Саша уже знает?
– Нет еще, – качнул головой Егор. – Пока знаете только вы. Я вас вот о чем попрошу. Вы сейчас занесите эту сумку обратно к себе в офис, а потом позвоните Александру Сергеевичу. Если он начнет спрашивать обо мне, – то я на Литейном. Я тут немного… дров наломал… В общем, если он захочет подробностей, то Ильюхин, заместитель начальника Управления уголовного розыска, будет владеть вопросом в нюансах и подробностях.
– Понял, – сказал Колесов, хотя на самом деле не понял ничего. Ему не очень понравился странный тон Якушева и его вялость, но мысли Вадима были сконцентрированы на сумке с миллионами и на том, как ее доставить обратно до офиса. Было уже достаточно темно, и Колесов просто не заметил, что из левой штанины Егора капает на асфальт кровь…
Вадим подхватил кожаный баул, развернулся и быстрым шагом направился обратно к своей конторе. Якушев проводил его взглядом, подождал немного, а затем, хромая, двинулся следом.
Доковыляв до места расстрела Крылова и Рахимова, Егор пронаблюдал, как Вадим с сумкой подошел к своим понятым, как он попытался позадавать вопросы сотрудникам, уклонявшимся от ответов постороннему. Когда Колесов наконец зашел в офис, Якушев облегченно вздохнул и, достав из кармана мобильный телефон, набрал номер Юнгерова. Александр Сергеевич ответил почти сразу:
– Слушаю! Егор, это ты?!
– Я. Дядя Саша, по поводу денег – все нормально. Вам сейчас позвонят… Вадим позвонит, Колесов. Все у него. Со Штукиным я… разобрался. Это он организовал налет и участвовал в нем. Он был не бывшим сотрудником. Его внедрили к вам. Внедрил Ильюхин, который был его куратором. Все, дядя Саша, я пошел.
– Егор, подожди!! – отчаянно заорал, точнее, заревел Юнгеров, но Якушев уже выключил свой мобильный телефон.
Егор сощурил воспаленные глаза и среди сотрудников, бродящих по месту происшествия и вокруг него, нашел взглядом Ильюхина. Полковник одиноко стоял чуть в стороне и грустно наблюдал за всей этой привычной и до боли знакомой ему суетой. Якушев незаметно подошел к нему со спины и тихо сказал:
– Вот и я.
Виталий Петрович вздрогнул, быстро обернулся, посмотрел Якушеву в глаза и ответил:
– А знаешь, я не удивлен.
Егор желчно усмехнулся:
– Вас, товарищ полковник, наверное, вообще трудно чем‑то удивить. Не то что меня, желторотого. Я вот сегодня целый день удивляюсь. Ваш хороший знакомый Штукин, например, многим меня удивил. Такого мне нарассказывал…
– Я знаю, – сказал полковник, нахмурив брови от вызывающего тона Якушева. Ильюхин, когда сказал, что знает, имел в виду услышанную им по телефону разборку.
Егор, естественно, понял его по‑своему и улыбнулся еще злее:
– Вы знаете, товарищ полковник?! Да?! Все знаете?! То, что этот налет Штукин организовал, – знаете? И то, что он деньги взял, – тоже? А может, вы по этим деньгам с ним в доле были?!
Виталий Петрович дернулся, будто его ударили по лицу:
– Да как ты смеешь…
– Смею! – перебил его Якушев. – Смею… Я тогда пришел к вам посоветоваться, как к старшему товарищу, как к офицеру с необычной для ментов репутацией, а вы… Я вам рассказал про Зою и про Штукина… А вы сказали, что он – сотрудник, наш коллега, что вы во всем разберетесь сами… Разобрались?! Полюбуйтесь, что ваш внедренный подчиненный устроил! Это – как?! Вон там лежит Крылов – а весь угрозыск знает про ваши отношения! Что – не так?!
Полковник ничего не отвечал, играя желваками. Егор, тяжело дыша, попытался поймать взгляд Ильюхина, но это было трудно сделать, так как тот полуприкрыл глаза.
– Что же вы молчите, товарищ полковник?! Ваш подчиненный Штукин был гораздо разговорчивее…
– Где он? – наконец‑то разлепил губы Виталий Петрович.
Якушев махнул рукой:
– Лежит в адресе на Московском. Я его застрелил.
– Я знаю, – сказал Ильюхин. – Какой адрес?
– Это дом «Русский пряник». Пятьдесят седьмая квартира на втором этаже…
Егор вытащил из карманов куртки два «пээма» и отдал их полковнику:
– Один мой, один у Штукина забрал… Удостоверение тоже вам отдать?
Якушев снова полез в карман, но полковник махнул рукой:
– Успеется… Вот что… Давай‑ка продолжим разговор в другом месте. Только сначала к врачам заедем. Пошли в машину.
Виталий Петрович повернулся и зашагал к своей «Волге». Он шел, держа спину неестественно прямо, и демонстративно не оглядывался.
Якушев, у которого уже все плыло перед глазами от большой кровопотери, двинулся за Ильюхиным. Егор сделал шаг, другой, а на третьем упал лицом вниз и уже не смог подняться…
Вместо эпилога
…Поздней ночью, а точнее – очень ранним утром уже наступившего следующего дня Юнгеров позвонил журналисту Андрею Обнорскому, который, похоже, тоже не спал, так как трубку взял сразу:
– Алло?
– Андрюха, здорово. Не разбудил?
– Уснешь тут… В связи с последними событиями…
– А ты, конечно, уже в курсе.
– Что делать, работа такая, – вздохнул журналист. – Жалко Петра.
– Да, – сказал Юнгеров. – Крылова не вернешь. Андрей, мне надо срочно переговорить с Ильюхиным. Не по телефону.
– Понял, – ответил Обнорский и ничего переспрашивать не стал, потому что, наверное, о чем‑то догадывался, да и вообще понимал, что сейчас не самое лучшее время для вопросов. – Я перезвоню.
Он перезвонил через несколько минут и сказал:
– Он согласился. Я предложил ему подъехать к «Астории» – там ночной клуб, хоть кофе попить сможете. Он будет там через полчаса.
– Спасибо, Андрюха.
– Не за что, Саша. Нам бы потом тоже переговорить с тобой.
– Обязательно переговорим. Только дай головняки разгрести малехо.
– Я понимаю. Пока, Саня. Звони, ежели что…
– Угу… спасибо.
…Когда Ильюхин зашел в холл «Астории», Юнгеров уже ждал его. Было видно, что Александр Сергеевич сильно нервничает. Полковник тоже, бывало, выглядел лучше.
– Поговорим? – спросил Юнгеров.
Виталий Петрович некоторое время молча разглядывал его, потом кивнул:
– Поговорим.
– Руки жать будем? – поинтересовался Александр Сергеевич.
– Будем, – ответил Ильюхин и протянул руку. Юнгерову немного полегчало, и он предложил пройти в кафе. Они уселись за столик, стоявший в самом углу.
– Два эспрессо, две воды без газа, лед, – скомандовал Александр Сергеевич подошедшей официантке и посмотрел на полковника. – По рюмке, я думаю, потом?
– Если бог даст, – уклончиво ответил Ильюхин.
Официантка убежала. Юнгеров набрал в легкие воздуха и начал без обиняков и долгих предисловий:
– Виталий Петрович, я волнуюсь, ты прости, но думаю, что понимаешь… Последние события, они… Знаешь, волки – стайные звери. Они живут в стае, в стае и погибают. Понимаю хорошо, что ты – другой случай, и не предлагаю тебе выбираться в доле. Я хочу предложить выходить из всей этой… ситуации… вместе. При этом я многого не знаю, но ситуация, в целом, мне ясна. Как я ее вижу: Штукин проходит у вас, как внедренный сотрудник. Егор – просто сотрудник, но он еще и очень близкий мне человек. Расстрел…
Тут Александр Сергеевич слегка запнулся и уточнил:
– …Первый расстрел, который был в лифте, организовал Гамерник. Думаю, что он мог иметь отношение и к вашей разработке в отношении меня. Я немного… нет, не так… Я не вижу за собой какой‑то вины. Может быть, только в том, что чего‑то недооценил, в чем‑то не разобрался, что‑то не смог предвидеть. Многие события происходили за моей спиной. Да, цинично сейчас об этом говорить, но деньги, которые Крылов должен был везти в Москву – мне возвращены, так что система функционирует дальше. Уточню: эти деньги предназначались большим чинам в Москве, чтобы товарища Гамерника можно было урыть на законных основаниях. У нас в стране все стало совсем интересно – чтобы посадить негодяя и убийцу, надо платить большие деньги большим людям… Ладно, я не об этом… Если бы я думал о тебе плохо – я бы не попросил о встрече. Слышал – только хорошее. В том числе и от Петра, который тебя не очень любил. Так вот: я хочу обсудить с тобой судьбу Егора. А именно – как его вытаскивать с кичи. При этом замечу, что на законность в данном вопросе мне… Не интересует меня в данном случае законность… Я хочу вытащить Егора и похоронить друга, как подобает, – с государственными почестями. И мне плевать, кто и что о нем думает!
У Юнгерова перехватило дыхание. Он вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб и постарался сдержать движение кадыка.
– Девушка! – гаркнул Александр Сергеевич. – Я за кофе по двести рублей плачу и еще должен ждать, пока вы нагуляетесь?
Официантка вздрогнула, вспомнив о заказе, и заметалась за стойкой вместе с барменом. Другая официантка, наткнувшись на дикий взгляд Юнгерова, все перепутала и поставила на столик перед ним рюмку коньяка. Александр Сергеевич выпил ее залпом и сказал свистящим шепотом:
– А теперь – кофе! Очень прошу.
Официантка засеменила к стойке, испуганно озираясь.
– Так вот, – снова обратился к Ильюхину Юнгеров. – Похороню Петра, вытащу Егора, а там – видно будет. А видно будет, что Гамернику – не жить. Я перед тобой юлить не собираюсь.
– И я не собираюсь, – впервые откликнулся ни разу до того не перебивший Александра Сергеевича полковник. – А раз не собираюсь, то… Несмотря на некоторые неточности в формулировках, картину, в целом, ты видишь правильно. Некоторых деталей я не знаю и сам. Пока. Да, кстати… Там, в Пушкине, трупы двоих опознали… Они и расстреливали тот лифт. Мы их установили достаточно давно, но… Доказательной базы не было. Теперь она уже и не нужна. Жаль, «наружку» за ними сняли… У нас на «наружку» очередь… Я оценил, что ты деликатно обошел то обстоятельство, что у меня ситуация аховая. В войну при таких раскладах стрелялись… Тебе я не друг, но уже и не враг. А потому все, что натворил Егор, я вижу не только сквозь призму закона, будь он неладен…
Официантка поставила наконец на столик чашечки с кофе, Ильюхин выпил свою залпом и закурил.
– Что‑нибудь еще желаете? – спросила официантка.
– А не видно, что мы желаем? – рыкнул Юнгеров, и девушка снова убежала.
Виталий Петрович глубоко затянулся и очень тихо сказал:
– Конечно, Александр Сергеевич, Егора надо вытаскивать. Спасать, кстати, придется не только его одного, но об этом после… Как? Это уже больше мой вопрос, тут позволь мне быть руководителем.
– Говори, когда и что нужно, – серьезно произнес, почти потребовал Юнгеров.
– Денег тут точно не надо или… – Ильюхин задумался: – Так… Деньги тут – не самое главное. Нужно, чтобы все выполняли мои указания.
– Решено, – мгновенно согласился Александр Сергеевич. Он поверил полковнику.
Ильюхин потер лоб и устало вздохнул:
– Ты знаешь, Сергеич, это, конечно, не мысль сегодняшнего дня, но я уйду с этой работы. Эх, как промахнулся Акелла…[32]
Юнгеров дернулся было сказать, что, дескать, давай сначала потушим пожар, а там сработаемся – и так далее, но у него хватило ума и выдержки промолчать.
Но Ильюхин, видимо, прочитал что‑то в его глазах, потому что улыбнулся совсем грустно и снова полез за сигаретами:
– Что ж мы за люди такие? Действительно, что ли, заблудились когда‑то? Дикие мысли в голову лезут. Неужели должна была случиться вся эта жуть, чтобы мы смогли встретиться и нормально, по‑человечески поговорить?
Теперь вздохнул Александр Сергеевич. Он пошарил по карманам и, не найдя курева, спросил:
– Можно я у тебя сигаретой угощусь?
– Бери, конечно, – протянул пачку Ильюхин.
Они долго курили молча, но молчание это не было тягостным. Они просидели в кафе еще несколько часов, выпили много чашек кофе и выкурили еще больше сигарет.
Юнгеров и Ильюхин расстались, лишь когда уже совсем рассвело, договорившись о следующей встрече этим же вечером. Они оба смертельно устали, но не друг от друга…
…А Егор Якушев, спасать которого от тюрьмы договорились Юнгеров с Ильюхиным, спал под охраной в больничной палате, усыпленный обезболивающими и успокаивающими средствами.
Ему снился странный сон – будто он входит в необъятную гостиную какой‑то странной усадьбы. Посреди гостиной стоял огромный стол, на грубой бесконечной поверхности которого лежала разная снедь и стояли бутылки. Якушев пригляделся сквозь странный малиновый сумрак и узнал сидевших за столом людей. Это были Юнгеров, Ильюхин, Крылов и Ермилов. А еще там сидел Штукин, только не рядом со всеми, а чуть поодаль. И все они доброжелательно смотрели на Егора и улыбались. Штукин тоже улыбался, и не ернически, а нормально, как в тот день, когда он передавал Якушеву дела. Егор от его улыбки чуть насупился и спросил:
– А ты почему здесь? Я думал, ты в аду.
– А ты знаешь, что такое ад? – вдруг спросил его Ермилов. – Не знаешь? Ад – это когда топаешь по раскаленному лунному ландшафту в далекой арабской стране. Идешь давно и идти еще километров двенадцать. Топаешь с частыми приседаниями, потому что почти у всех амебная дизентерия, от которой жопы раскаляются и дымятся. Все время чешешься. На разведку, которая чуть впереди, не надеешься, безразличие полное… Наконец выходишь на точку. Точка – это охраняемый лагерь геологов. Перед лагерем – полотнище цвета выцветших розовых трусов с бодрым лозунгом на русском языке. Везде бродят вонючие козы, которые жуют пустые сигаретные пачки… А местные дети отнимают у них эти пачки, потому что это – единственные яркие штучки на много верст окрест. Яркие даже в козьих слюнях… Вот это ад. Хотя некоторые называли это выполнением интернационального долга. Но дело в том, что выполнение этого долга крайне затруднено воспаленными жопами. Ад не может быть смешным, а кто‑то сказал, что нет ничего смешнее, чем напечатанное русское слово «жопа». Но мне – не смешно. Значит, для меня это и есть – ад. А какие еще будут мнения?
Откликнулся Юнгеров:
– Попал я раз в Ивдельские лагеря, когда уже на поселении был. Лесотундра. На вышки вохры поднимаются с опаской, заборы – вот‑вот упадут. Вьюга. На построении – весь лагерь. Все стоят, припорошенные снегом. А на трибуне – Хозяин, пьянее грязи, в галифе и дубленке на голое тело. А за ним, на сопке, – выложенный камнями профиль Сталина, метров тридцать на двадцать… Это – ад. А ты, Петр, что нам расскажешь?
Крылов подпер щеку кулаком:
– А я как‑то, когда еще на Урале служил, зашел в барак и вижу в воровском углу, отделенном от мужицкой половинки ширмой – иконы какие‑то странные… Вроде все как положено, ладанка закопченная, занавесочки из ситца… Пригляделся – а вместо лика Спасителя – маленькая черно‑белая фотография. «Что это?» – спрашиваю у смотрящего. А он с трепетом отвечает: «Это Алик Алалаевский, вор авторитетный». Я тогда пошутил, что, мол, у нас свобода вероисповедания, но сейчас понимаю: я был в аду. А тебе, Виталий, как геенна огненная представляется? Бывал ведь там, поди, и не раз?
Крылов взглянул на Ильюхина. Тот потер лоб рукой и ответил коротко:
– Бывал. Когда однажды пришлось отпустить насильника и убийцу. Доказательств не было, но я точно знал, что он изнасиловал и убил минимум трех девочек, каждой из которых было меньше десяти лет…
Егор столкнулся взглядом со Штукиным. Валера пожал плечами и спросил его:
– Думаешь, пожалею?
Все заулыбались, и Штукин улыбнулся тоже:
– Ныряешь в черной воде… Ныряешь за красивой, хорошей бабой, которая утопла не за понюшку табака… И ни черта не видно, только тени какие‑то… И вдруг – рука на тело натыкается! А воздуха больше нет… Выныриваешь – и снова вниз, но уже найти ничего не можешь… и вылезаешь ты из воды уже мерзавцем. Вот тебе и ад!
К столу вдруг подошла Зоя и начала сметать крошки и прибирать лишнее. Она выглядела очень хорошо: красивая и дородная, словно Аксинья в «Тихом Доне».
– А Валерка‑то не соврал, – с легкой улыбкой сказала Зоя.
Юнгеров неожиданно встал, потянулся, подошел к Егору, приобнял его сзади и прошептал на ухо:
– А где твой ад, сынок?
Шепот этот гулким эхом разметался по всем углам гостиной. Зоя выпрямилась и посмотрела Якушеву прямо в глаза. Только тут Егор заметил, что руки у нее белые, будто испачканные мукой.
– Пельмени лепила? – неожиданно для самого себя спросил ее Егор.
Все засмеялись, Зоя тоже улыбнулась:
– Ты на вопрос‑то отвечай…
Якушев обвел стол взглядом. Все сидевшие за ним смотрели на него, ждали и улыбались, но не язвительно, а очень по‑доброму, можно сказать – по‑семейному…
Егора вдруг пробила испарина, так как даже во сне он понял, что это – всего лишь сон. А ему больше всего на свете не хотелось просыпаться…
КОНЕЦ
17 февраля 2004 года