Рэчел вела по шесть занятий в день, проходя все тяготы каждой тренировки вместе с ученицами. Через несколько месяцев такого режима она заболела: однажды утром сил хватило только на то, чтобы позвонить ученицам и отменить занятия. А одна из них, статная седая женщина за сорок по имени Белла несколько часов спустя стояла у нее на пороге.
Только войдя, Белла принялась распоряжаться:
– Снимай с себя все и отправляйся в постель. Сейчас принесу тебе чаю. – Голос у нее был низкий и сильный, но почему-то успокаивал. Рэчел подчинилась. – Не знаю, чем ты там думаешь, если считаешь, что заслужила такое наказание, Рэчел, – продолжала Белла. – Но этому пора положить конец.
Белла присела на край кровати, глядя, как Рэчел пьет чай.
– А теперь перевернись на живот и расслабься.
Белла намазала спину Рэчел ароматным маслом и начала втирать его длинными медленными движениями – сначала просто размазывая по коже, потом вонзаясь пальцами в мускулы, пока Рэчел не начала вскрикивать от боли. Когда массаж закончился, Рэчел почувствовала, что устала еще сильнее. И глубоко уснула.
А когда проснулась, Белла повторила тоже самое, заставив Рэчел выпить горький чай и размяв ей мускулы так, что они заболели. И снова Рэчел уснула.
Проснувшись в четвертый раз, она опять приняла от Беллы чай, но теперь та велела ей лечь на спину. Руки Беллы нежно играли телом Рэчел, задерживаясь между ног и на груди. Сквозь чайный туман в голове Рэчел заметила, что Белла почти нага, и тело ее благоухает все тем же ароматным маслом.
Рэчел и в голову не пришло сопротивляться. Едва переступив порог ее дома, Белла взяла власть в свои руки, а Рэчел повиновалась. И в тусклом свете маленькой квартирки около Калифорнийского университета они стали любовницами. Прошло два года с тех пор, как Рэчел в последний раз была с мужчиной. Пока она обменивалась нежными ласками с Беллой, ей было наплевать, окажется ли она с мужчиной когда-нибудь снова.
Когда Рэчел окончательно встала на ноги, Белла познакомила ее с группой других женщин – раз в неделю они собирались у Беллы дома, устраивали церемонии и проводили ритуалы. Среди этих женщин Рэчел познала новую силу, которую носила в себе, – силу Богини. Белла учила ее всем хитростям белой магии, и вскоре Рэчел уже верховодила в их шабашах, а Белла взирала на нее со стороны, как гордая мать.
– Управляй голосом, – говорила она. – Что бы ты ни говорила, слова должны звучать, как заклинание Богини. Заклинание должно захватывать весь шабаш. В этом весь смысл чар, дорогая моя.
Рэчел отказалась от квартиры и переехала в отреставрированный викторианский особняк Беллы. Впервые в жизни она была по-настоящему счастлива. Разумеется, длилось это недолго.
Придя однажды домой, она застала Беллу в постели с профессором музыки – лысым, но с бакенбардами. Рэчел пришла в ярость. Она замахнулась на профессора каминной кочергой и выгнала голышом на улицу. Тот удрал, прикрывая свое возбуждение скомканным твидовым пиджаком и вельветовыми брюками.
– Ты же говорила, что любишь меня! – орала Рэчел.
– Но я тебя действительно люблю, дорогая моя. – Казалось, Беллу происшествие вовсе не расстроило. Голос ее был глубок и размерен, как заклинание. – Здесь все дело во власти, а не в любви.
– Если я не выполняю твои прихоти, скажи мне об этом.
– Ты самая изумительная любовница, которую я знала в своей жизни, Рэчел. Но доктор Менденхолл владеет закладной на наш дом. И заклад этот – беспроцентный, если ты не заметила.
– Ты шлюха!
– А разве мы все – не шлюхи, дорогая моя?
– Я – нет.
– И ты. И я. И Богиня. У всех нас есть своя цена. Будь то любовь, деньги или власть, Рэчел. Как ты думаешь, почему все женщины у тебя на занятиях соглашаются терпеть столько боли?
– Ты уходишь от темы.
– Отвечай, – настаивала Белла. – Почему?
– Им хочется иметь здоровое тело. Им нужен крепкий сосуд, чтобы хранить там крепкий дух.
– Да крепкий дух им – до крысиной задницы. Им хочется иметь тугую жопку, чтобы их хотели мужчины. Отрицать это они будут до смерти, но это так. И чем скорее ты это поймешь, тем скорее осознаешь собственную силу.
– Ты больна. Это противоречит всему, чему ты меня учила.
– Это самое важное, чему мне предстоит тебя научить, поэтому слушай хорошенько. Знай свою цену, Рэчел.
– Нет.
– Ту считаешь меня дешевой шлюхой, так? Думаешь, что сама выше того, чтобы продавать себя? Сколько ты платишь за жилье?
– Я предлагала. Ты сказала, что это неважно. Я любила тебя.
– Значит, вот твоя цена.
– Это не цена. Это любовь.
– Продано! – Белла встала с кровати и двинулась через комнату. Длинные седые волосы летели за ней. Она достала из шкафа халат, накинула и затянула поясок. – Люби меня такой, какая я есть, Рэчел. Так же, как я тебя люблю такой, какая ты есть. Ничего не изменилось. Доктор Менденхолл вернется, скуля, как щенок. Если тебе станет от этого лучше, можешь принять его сама. Или можем вдвоем.
– Ты омерзительна. Как ты могла даже предложить мне такое?
– Рэчел, пока ты видишь в мужчинах людей, у нас с тобой будет проблема. Они – существа низшего порядка, неспособные к любви. Как могут несколько мгновений животного трения с недочеловеком повлиять на нас? На то, что существует между мной и тобой?
– Ты говоришь, как мужчина, которого застали со спущенными штанами.
Белла вздохнула.
– Я не хочу, чтобы ты приближалась к остальным, пока не успокоишься. У меня в шкатулке с драгоценностями есть какие-то деньги. Возьми их и съезди в Эсален на недельку. Обдумай все хорошенько. Когда вернешься, тебе станет лучше.
– А остальные? – спросила Рэчел. – Каково будет им, когда они узнают, что вся эта магия, вся эта духовность, которую ты проповедуешь, – просто куча дерьма?
– Всё – правда. Они следуют за мной, потому что восхищаются моей силой. А это – часть моей силы. Я никого не предала.
– Ты предала меня.
– Если ты действительно так думаешь, тебе, наверное, лучше уйти. – Белла скрылась в ванной и пустила воду.
Рэчел вошла следом.
– Почему это я должна уходить? Я просто могу им все рассказать. Я теперь знаю столько же, сколько и ты. Я могу повести их за собой.
– Дорогая моя Рэчел. – Белла наливала в ванну масла и не подняла головы. – Неужели ты ничему не научилась, убив своего мужа? Разрушение – мужской путь.
Рэчел как громом поразило. Она рассказывала Белле о несчастном случае, но не о том, что сама вызвала его. Об этом она не рассказывала никому.
Наконец Белла взглянула на нее.
– Можешь остаться, если хочешь. Я по-прежнему тебя люблю.
– Я уеду.
– Прости меня, Рэчел. Мне казалось, ты более совершенное существо. – Белла выскользнула из халата и погрузилась в воду.
Рэчел стояла в дверях и смотрела на нее.
– Я люблю тебя, – сказала она.
– Знаю, дорогая моя. А теперь собирай вещи.
Рэчел было тошно от мысли, что она останется в Беркли, где все напоминало о Белле, куда бы она ни пошла. Она сложила вещи в “фольксваген” и месяц раскатывала по всей Калифорнии – искала, куда бы пристроиться. А однажды утром, читая за завтраком газету, наткнулась на колонку под заголовком “Факты о Калифорнии”. Простой список цифр, сообщавший читателям смутную информацию: какой округ производит больше всего фисташек (Сакраменто), где больше шансов угнать автомобиль (в Северном Голливуде), и так далее. Посреди смеси незначительной на первый взгляд статистики имелась и такая цифра: город в Калифорнии, где больше всего разведенных женщин на душу населения. Хвойная Бухта. Рэчел нашла свою землю обетованную.
Теперь же, пять лет спустя, она прочно утвердилась в местном обществе – женщины ее уважают, мужчины ее вожделеют и боятся. Она продвигалась не спеша – вербовала только тех женщин, которые сами искали ее, преимущественно тех, кто находился на грани развода, кому нужно было на кого-то опереться. Рэчел поддерживала их, давала то, чего им хотелось, а взамен они дарили ей свою верность. Лишь полгода назад она посвятила в свой шабаш тринадцатого и последнего члена.
Наконец, Рэчел могла начать выполнять те ритуалы, которым так старательно училась у Беллы. Много лет казалось, что они не приносят результатов, и Рэчел списывала неудачи на неполный состав. Теперь же она начала подозревать, что земная магия, к которой они постоянно обращались, просто не работает – в ней нет истинной силы и власти.
Она могла подвигнуть свой шабаш на что угодно, и ее приказ будет выполнен. Это тоже какая-то власть. Она умела добиваться чего-то от мужчин одним соблазнительным взглядом – и в этом была власть. Но всего этого недостаточно. Ей хотелось, чтобы магия заработала. Ей хотелось подлинной власти.
* * *
В “Пене дна” Цап учуял жажду власти, снедающую Рэчел, и признал в ней душу, родственную прежним своим безжалостным хозяевам. И ночью, пока Рэчел лежала в темноте своей хижины и размышляла о собственном бессилии, демон явился ей.
Вечером она заперла дверь скорее по привычке, чем из необходимости – преступность в Хвойной Бухте стремилась к нулю. И около девяти часов услышала, как кто-то пытается открыть ее снаружи.
Рэчел села в постели:
– Кто там?
Словно в ответ дверь медленно прогнулась внутрь, косяк треснул и откололся. Дверь распахнулась за ней никого не было. Рэчел натянула одеяло до подбородка и забилась в дальний угол кровати.
– Кто здесь?
Из тьмы прорычало:
– Не бойся. Я не обижу тебя.
Луна светила ярко. Если на пороге кто-то стоял, его силуэт был бы виден в дверном проеме, но сколько Рэчел ни всматривалась, различить ничего не могла.
– Кто ты? Что тебе нужно?
– Нет – это тебе что-то нужно, – ответил голос.
Рэчел испугалась по-настоящему. Голос раздавался из пустоты футах в двух от ее кровати.
– Я первой спросила. Ты кто?
– Ууууууууууууууу, призрак ушедшего Рождества.
Рэчел ткнула себя в ногу ногтем большого пальца – не снится ли ей это. Не снилось. Она действительно разговаривает с бестелесным голосом, как это ни противно.
– Рождество наступит только через несколько месяцев.
– Да знаю. Я соврал. Не призрак я ушедшего Рождества. Я это однажды в кино услыхал.
– Кто ты такой?! – Рэчел была на грани истерики.
– Я – все твои мечты.
Должно быть, кто-то подложил в хижину динамик. Страх Рэчел сменился яростью. Она вскочила с постели и кинулась на поиски мерзкого устройства. Но не сделав и двух шагов, столкнулась с чем-то и упала на пол. Что-то похожее на когти обхватило ее за талию. Она почувствовала, как ее приподнимают и снова кладут на кровать. Ее охватила паника, и она завопила. Мочевой пузырь не выдержал.
– Довольно! – Голос заглушил ее вопли. Окна хижины задребезжали. – У меня нет времени.
Рэчел съежилась. Дыхание спирало в груди, в голове шумело. Она начала было проваливаться в обморок, но что-то схватило ее за волосы и выдернуло обратно. Ее разум метался, пытаясь обрести опору в реальности. Призрак – это призрак. Она верит в привидения? Наверное, пора поверить. Может… может, это он – вернулся отомстить ей?
– Мерл, это ты?
– Кто?
– Прости меня, Мерл, мне пришлось...
– Кто такой Мерл?
– Так ты не Мерл?
– Никогда не слыхал о таком.
– Тогда кто же? Кто ты такой, черт тебя побери?
– Я – разгром всех твоих врагов. Я – власть, которой ты жаждешь. Я – в прямом эфире, непосредственно из преисподней – демон по имени Цап! Та-та-дамм! – По полу что-то защелкало, точно отбили чечетку.
– Ты – дух Земли?
– Э-э, м-м, да, я – дух Земли. Это я. Цап, дух Земли.
– Но я думала, что ритуал не действует.
– Ритуал?
– Мы пытались вызвать тебя на прошлой неделе, но мне показалось, что он не подействовал, потому что я не очертила круг власти девственным клинком, обагренным кровью.
– А что ты взяла вместо него?
– Пилочку для ногтей.
Повисла пауза. Неужели она оскорбила духа Земли? Первое свидетельство того, что ее волшебство – действительно волшебство, и надо же так опростоволоситься, использовав второсортный материал для ритуала.
– Прости меня, – забормотала Рэчел, – но сейчас очень непросто найти девственный клинок, обагренный кровью.
– Все в порядке.
– Если бы я знала, я бы...
– Да нет, в самом деле все нормально.
– Ты оскорблен, Великий Дух?
– Я собираюсь оделить величайшей властью на свете женщину, которая рисует в грязи круги пилочкой для ногтей. Прямо не знаю. Дай подумать секундочку.
– И тогда ты подаришь гармонию сердцам всех женщин нашего шабаша?
– Что ты мелешь, мать твою за ноги? – громыхнул голос.
– Именно для этого мы призывали тебя, о Дух – чтобы ты принес нам гармонию.
– Я еще вернусь к тебе, ведьма, после рекламной паузы. Если я обрету то, чего ищу, мне потребуется, чтобы ты отвергла Творца и выполнила ритуал. А взамен тебе будет вручена власть, которой ты сможешь править всей Землей. Ты сделаешь это?
Рэчел не верила своим ушам. Признать, что ее магия действует, – уже огромный шаг вперед. Но когда предлагают править всем миром? Она не была уверена, что карьера тренера по аэробике подготовила ее к такому повороту.
– Говори, женщина! Или ты предпочтешь всю жизнь выуживать комки волос из душевых стоков и обрезки ногтей из пепельниц?
– Откуда ты знаешь?
– Я уничтожал язычников, когда еще был жив Карл Великий. А теперь отвечай, ибо во мне просыпается голод, и я должен идти.
– Уничтожал язычников? Я думала, духи Земли – добрые.
– Всякое бывает. Ну – ты отрекаешься от Творца?
– Отречься от Богини? Даже не знаю...
– Да при чем тут Богиня? От Творца!
– Но Богиня...
– Неправильный ответ. От Творца Всемогущего. Помоги мне, малышка, – мне не дозволено вслух произносить это имя.
– Ты имеешь в виду – от христианского Бога?
– Бинго! Отрекаешься?
– Я давным-давно это сделала.
– Хорошо. Подожди здесь. Я сейчас вернусь.
Рэчел хотела сказать еще что-то на прощанье, но слова не шли в голову. Она услышала, как снаружи зашуршали листья, и подбежала к двери. Под ровным лунным светом на ближайшем пастбище бродил крупный рогатый скот, и между силуэтами что-то передвигалось. И чем дальше к городу оно уходило, тем больше становилось.
Дом Дженни
Дженни поставила “тойоту” за “шевроле” Трэвиса и погасила фары.
– Ну? – спросил Трэвис.
– Вам не хотелось бы зайти ко мне?
– Зайти? – Трэвис сделал вид, что ему нужно подумать. – Да, очень хотелось бы.
– Дайте мне только одну минутку – я расчищу нам дорогу, хорошо?
– Запросто. Мне все равно в машине нужно кое-что проверить.
– Спасибо. – Дженни с облегчением улыбнулась.
Они вылезли из машины. Дженни вошла в дом, а Трэвис привалился к “шевроле” и подождал, пока она скроется внутри. Затем рванул на себя дверцу и заглянул внутрь.
Цап сидел на пассажирском месте, уткнувшись носом в комиксы. Оторвавшись от книжки, он ухмыльнулся:
– О, уже вернулся?
– Радио включал?
– Что ты!
– Молодец. Оно подключено прямо к аккумулятору. Сядет сразу.
– Даже не трогал.
Трэвис бросил взгляд на чемодан на заднем сиденье.
– Присматривай за ним.
– Будет сделано.
Трэвис не двигался с места.
– Что-то не так?
– Ты какой-то ужасно покладистый.
– Я же тебе сказал: мне просто нравится, что ты хорошо проводишь время.
– Тебе, наверное, всю ночь в машине просидеть придется. Не проголодался, я надеюсь?
– Очнись, Трэвис. Я вчера ночью поужинал.
Трэвис кивнул:
– Чуть позже еще проверю, так что сиди смирно. – И он захлопнул дверцу.
Цап вскочил на ноги и выглянул из-за приборной доски. Трэвис заходил в дом. Забавно – оба думали об одном и том же: скоро все это закончится.
Цап кашлянул. Изо пасти вылетел острый красный каблук и ударился в ветровое стекло, забрызгав его адской слюной.
* * *
Роберт оставил свой грузовик в квартале от бывшего дома и дальше поплелся пешком, с ужасом надеясь, что застанет Дженни с мужчиной. Подходя, он увидел перед ее “тойотой” чей-то старый “шевроле”.
В уме он пробегал эту сцену сотни раз. Он выходит из тьмы, застает ее с этим парнем и кричит: “Ага!” На этом картинка обрывалась.
Но в чем же смысл? На самом деле, Роберту вовсе не хотелось заставать ее врасплох. Напротив, он мечтал, чтобы она кинулась к дверям, а по щекам ее струились слезы. Чтобы она обхватила его руками и взмолилась: вернись домой, милый. Он хотел успокоить ее: все будет хорошо, я прощаю тебя за то, что ты меня вышвырнула из дому. Такую сцену он тоже пробегал в уме сотни раз. И картинка обрывалась после того, как они предавались любви в третий раз.
Но “шевроле” в его сценариях не фигурировал. Точно рекламный трейлер из кино, дразнилка. “Шевроле” означал, что Дженни не одна. Кого-то, в отличие от Роберта, она пригласила. В мозгу замелькали новые сцены: вот он стучится в дверь, Дженни с неохотой открывает, он смотрит через ее плечо и видит на диване чужого мужика. Его посылают прочь. Этого Роберт вынести не мог. Слишком реально.
Может быть, там вообще не парень. Может, какая-нибудь тетка из ее шабаша – заехала утешить Дженни в трудную минуту. И тут к нему снова вернулся прежний сон. Он привязан к стулу посреди пустыни и смотрит, как Дженни занимается любовью с другим мужчиной. А маленький монстр сует ему в рот соленые печенюшки.
Роберт понял, что уже несколько минут неподвижно стоит посреди улицы и глазеет на свой дом. Терзает себя. Да будь же ты взрослым. Подойди и постучи в дверь. Если она не одна, извинись и скажи, что зайдешь попозже. В груди от этой мысли резануло.
Нет, лучше просто уйти. Вернуться в трейлер к Сквозняку и позвонить ей завтра. Еще одна ночь с такой сердечной болью – непереносимо. В груди закололо еще сильнее.
Нерешительность Роберта всегда раздражала Дженни. Теперь же его просто парализовало. “Просто выбери направление и иди, Роберт, – сказала бы она. – Хуже, чем сейчас, когда ты стоишь тут и жалеешь себя, уже не будет”.
Но это – единственное, что у меня получается хорошо, подумал он.
Из-за угла вывернул грузовик и медленно покатился по улице. Роберта будто ошпарило – он кинулся к “шевроле” и пригнулся за ним. Прячусь перед своим собственным домом. Это же глупо. Но все равно – если кто-то его заметит, то поймет, насколько жалок он и слаб. А Роберту не хотелось, чтобы это видели.
Грузовик притормозил перед домом, почти остановился, потом водитель поддал газу, и машина рванулась дальше. Роберт еще несколько минут просидел на корточках за “шевроле”.
Он должен убедиться.
“Просто выбери направление и иди”. Ладно, он сначала заглянет в окно. На улицу из гостиной выходило два – до них футов шесть. Старые, с отодвигающимися рамами. Прямо под окнами – ящики с геранью. Если крепкие, то он подтянется и заглянет в щель между штор.
Шпионить за собственной женой – мерзко. Грязно. Это извращение. Роберт помедлил, но потом пересек двор. Мерзость, грязь и извращение гораздо лучше его нынешней жизни.
Он схватился за край ящика с цветами и проверил его на прочность. Выдержит. Подтянулся, уперся подбородком в край и заглянул в щелочку.
Они сидели на тахте спиной к нему – Дженни и какой-то мужчина. На миг ему показалось, что Дженни – голая, но потом он заметил тонкие бретельки черного платья. Она давно уже не надевала это платье. Не тот подтекст, говорила она. В смысле – слишком откровенное.
Зачарованный, Роберт смотрел на них, попав в ловушку собственных страхов, точно олень в перекрестье фар. Мужчина повернул голову, чтобы сказать что-то Дженни, и Роберт разглядел его в профиль. То был парень из его кошмара – парень, которого он видел сегодня в “Пене дна”.
Дальше выдержать он уже не мог. Роберт сполз на землю. Внутри бился узел отчаянных вопросов. Кто этот тип? Что в нем такого замечательного? Что есть у него и чего нет у меня? И хуже всего – сколько уже это тянется?
Роберт заковылял от дома к дороге. Они сидят в его доме, на его тахте – той самой, на которую они с Дженни так долго копили деньги. Как она могла? Неужели в доме больше ничто не напоминает ей об их союзе? Как может она сидеть на его тахте с другим мужчиной? А трахаться они будут на его постели? При этой мысли боль в груди вспыхнула снова – так сильно, что его чуть не согнуло пополам.
Расколошматить вдребезги его машину? Но от нее и так мало что осталось. Проткнуть шины? Разбить ветровое стекло? Нассать в бензобак? Нет, это равносильно признанию в том, что он за нею шпионил. Но сделать что-то надо.
Может быть, в машине что-нибудь подскажет ему, кто этот похититель чужих жен? Роберт заглянул в окно “шевроле”. Видно немного: несколько оберток от какой-то мусорной жратвы, комиксы на переднем сиденье и алюминиевый чемоданчик – на заднем. Роберт сразу его узнал. Он раньше носил в таком свою камеру. Теперь же камеру он продал, а чемодан дал попользоваться Сквозняку.
Так этот парень – фотограф? Выяснить можно только одним способом. Роберт чуть помедлил, задержав руку на дверце. А если он выйдет и увидит, как Роберт роется в его машине? Что он тогда сделает? На хрен. Ублюдок бесцеремонно роется в его жизни – разве нет? Роберт подергал дверцу. Не заперта. Он распахнул ее и потянулся к чемодану.
Эффром
Он был солдатом. И, как все солдаты, в свободную минуту думал о доме и девчонке, что ждет его там. Он сидел на холме и смотрел на английские холмы, расстилавшиеся перед ним. Было темно, но глаза за долгое время на посту привыкли к темноте. Он курил сигарету и смотрел на узоры, которые луна рисует на склонах, проглядывая меж низких рваных облаков.
Простой семнадцатилетний мальчишка. Влюбленный в синеглазую девушку по имени Аманда. У нее были каштановые волосы и нежный пушок на бедрах, который щекотал ему ладони, когда он залезал к ней под юбку. На ее бедрах он видел осеннее солнышко, хотя сейчас смотрел на зеленые весенние холмы Англии.
Облака расступились, и луна осветила все вокруг.
Девчонка стянула его штаны до колен.
До окопов оставалось лишь четыре дня. Он затянулся поглубже, загасил сигарету в траве и со вздохом выпустил из легких дым.
Девчонка крепко и влажно поцеловала его и потянула к себе.
На дальнем холме появилась тень – черная и четкая. Он видел, как она покачивается над освещенными склонами. Не может быть, подумал он. Они никогда не летают при полной луне. Под покровом облаков?
Он посмотрел на небо, надеясь разглядеть дирижабль, но не увидел ничего. Все было тихо, если не считать брачных песен сверчков. Нигде ни звука – только движется эта черная тень. Видение пропало. Все превратилось в эту огромную сигарообразную тень, которая приближалась к нему молча, точно сама смерть.
Он знал, что нужно бежать, поднимать тревогу, предупредить друзей – но лишь сидел и наблюдал. Тень закрыла луну, и он содрогнулся – воздушный корабль нависал прямо над ним. Он слышал только гул моторов, когда корабль пролетал над головой. Потом его снова залил лунный свет, тень оказалась за спиной. Он выжил. Дирижабль с брюхом, набитым смертью. А потом он услыхал взрывы, повернулся и увидел вспышки и пожары вдалеке, раздались крики – его друзья на базе проснулись и поняли, что горят. Он застонал и свернулся калачиком, вздрагивая всякий раз, когда взрывалась новая бомба.
А потом проснулся.
* * *
Нет в мире справедливости – Эффром был в этом абсолютно уверен. Ни на йоту, ни на крупицу, ни на молекулу справедливости на всем белом свете. Если бы справедливость существовала, разве преследовали бы его военные кошмары? Разве терял бы он сон из-за событий, случившихся больше семидесяти лет назад? Нет, справедливость – миф, и, как все мифы, она давным-давно умерла. Ее придушила реальность жизни.
Оплакивать кончину справедливости было слишком неуютно. Жена постелила фланелевые простыни, чтобы в ее отсутствие ему было уютно и тепло. (После стольких лет они по-прежнему спали вместе. Им и в голову не приходило, что можно спать как-то иначе.) И теперь простыни насквозь промокли от пота и неприятно холодили тело. Пижама липла к Эффрому, будто саван под дождем.
Пропустив вчера послеобеденный сон, он отправился в постель пораньше – в надежде на кусочек сна про женщин в радужных трико, – но подсознание сговорилось с желудком и вместо женщин в радужных трико показало кошмар. Сидя на краю постели, Эффром слышал, как желудок урчит, точно котел людоеда, пытаясь переварить его изнутри целиком.
Сказать, что Эффром был неважным поваром, было бы легким преуменьшением – все равно что утверждать, будто геноцид – не очень эффективная стратегия связей с общественностью. Он раз и навсегда решил, что замороженные стейки – вполне сносная еда, не хуже любой другой, и больше не бросал вызов своим кулинарным способностям. Эффром скрупулезно изучал инструкции на вакуумной упаковке, потом пускался в несложные математические подсчеты, чтобы ускорить процесс: двадцать минут при 375 градусах равняются одиннадцати минутам при 575 градусах. Результаты применения формулы напоминали брикеты древесного угля с замороженной сердцевиной, но поскольку Эффром торопился лечь спать, то он утопил брикеты в кетчупе и проглотил их. Не ведал он только одного: это призраки стейков навещали его в ночи, приняв образы черных цеппелинов. Никогда еще ему не было так страшно – даже на передовой, когда над головой свистели пули, а ветерок приносил горчичный газ. И страшнее всего была тень, безмолвно скользившая над холмами.
Сидя на кровати, Эффром ощущал, что его всего парализовало страхом. Сон медленно таял в сознании, но вместо облегчения от того, что он проснулся дома, в безопасности собственной постели, Эффрому чудилось, что реальность уготовила кошмар похуже. По дому кто-то ходил. Кто-то грохотал громче, чем двухлетний карапуз в состязании кастрюльных барабанщиков.
И этот кто-то топал сейчас через гостиную. Полы в доме были деревянными, и Эффром помнил наизусть скрип каждой половицы. Вот заскрипело в коридоре. Грабитель открыл дверь ванной в двух комнатах от его спальни.
Эффром вспомнил о старом пистолете, который хранился в ящике с носками. Хватит ли времени? Он стряхнул с себя ужас и заковылял к комоду. Ноги подкашивались, и он чуть не растянулся у кровати.
Теперь пол скрипел перед спальней для гостей. Открылась дверь.
Скорее!
Эффром вытянул ящик и начал рыться в носках. Английский револьвер, который он привез с войны, “уэбли” с барабаном под автоматические патроны 45 калибра. Эффром разломил его, как дробовик, и заглянул в барабан. Пусто. Не закрыв револьвер, он зарылся в носки, разыскивая патроны. В металлических коробочках-полумесяцах хранилось по три патрона, чтобы можно было зарядить весь барабан двумя быстрыми движениями. Англичане продумали систему так, чтобы патроны подходили и к американскому “кольту”.
Эффром нащупал одну полуобойму и загнал патроны в барабан. После чего прислушался к звукам.
Дверная ручка повернулась. Нет времени. Он защелкнул наполовину заряженный револьвер. Дверь начала медленно приоткрываться. Эффром направил “уэбли” в ее центр и нажал на спуск.
Револьвер щелкнул – боек попал на пустой цилиндр. Он нажал на курок снова, и раздался выстрел. В крохотной спальне громыхнуло так, точно настал конец света. В двери образовалась огромная неровная дыра. В коридоре высоко, безумно заверещал женский голос. Эффром уронил револьвер.
Целую секунду он стоял на месте, а в голове отдавалось эхо выстрела и женский вопль.
– Боже… Аманда? – Он ринулся вперед. – Господи, Аманда! Ох ты ж...
Он распахнул дверь, отскочил назад и схватился за грудь.
В коридоре на четвереньках стояло чудовище. Его голова и грудь заполняли собой весь проем. Чудовище смеялось.
– Обманули дурака на четыре кулака, – пропело оно.
Эффром попятился к кровати и рухнул на нее. Рот его дергался, точно сбрендившие заводные челюсти, но наружу не выходило ни звука.
– У тебя твердая рука, старикан, – произнес монстр. Эффром увидел расплющенную пулю у него над верхней губой – она прилипла, будто непристойная кокетливая мушка. Одним когтем чудовище смахнуло ее с морды, и пуля глухо стукнулась о ковер.
Эффрому стало трудно дышать. С каждым вдохом в груди становилось все туже. Он соскользнул на пол.
– Не вздумай помирать, старик. Мне у тебя нужно кое о чем спросить. Ты и представить себе не можешь, как я рассержусь, если ты сейчас откинешь копыта.
Сознание Эффрома закрутило белым вихрем. В груди все горело. Он ощущал, что кто-то с ним разговаривает, но слов понять не мог. Попытался заговорить сам, но ничего не получилось. Наконец, дыхание вернулось.
– Прости меня, Аманда. Прости меня... – выдавил он.
Чудовище заползло в комнату и положило лапу Эффрому на грудь. Сквозь пижаму тот ощутил жесткость чешуи. Сил сопротивляться уже не оставалось.
– Нет! – взревело чудище. – Ты не умрешь!
Эффром находился уже не у себя в спальне – он сидел на склоне английского холма и смотрел, как к нему подползает черная тень смерти. Только теперь цеппелин метил в него, а не в базу. Он сидел на холме и ждал смерти. Прости меня, Аманда.