Таня Трунёва
Ветер
https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=22202589
ISBN 9785448352652
Аннотация
В книге представлены повесть и сборник рассказов. Повесть «Ветер» – необычная история жизни молодой женщины в жанре приключенческого романа. Любовь, колдовство, трагедия, война, побег и новая страсть героини, встреченная на другом континенте. География событий повести – Сибирь, Центральная Россия, Чечня, Канада, Франция. Рассказы написаны в любовно‑авантюрном стиле с лёгким оттенком юмора. Сюжеты – приключения и лабиринты романтических отношений.
Ветер
Таня Трунёва
© Таня Трунёва, 2017
ISBN 978‑5‑4483‑5265‑2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Ветер
И носило меня, как осенний листок
Я менял имена, я менял города.
Надышался я пылью заморских дорог,
Где не пахли цветы, не блестела луна.
Е. Агранович
Париж
Каменные химеры с высоты стен собора Парижской Богоматери взглянули на меня с надменной, насмешливой гримасой. Я не спеша вошла в храм и, присев на скамью, растворилась в атмосфере возвышенности и покоя.
Стук женских каблучков нарушил мои мысли, и я краем глаза заметила изящную женщину, одетую модно и дорого. Она опустилась на соседнюю скамью. Сквозь гулкое пение органа я услышала шёпот: «И прости нам прегрешения наши, как мы прощаем должникам нашим…»
Русская речь слышна в Париже повсюду, но я всё же из любопытства чуть повернула голову, чтобы лучше разглядеть ту, что молилась. Молодая блондинка, склонившись, шевелила губами. Она вдруг подняла голову и резко повернулась в мою сторону. Пронзительный, серо‑голубой взгляд скользнул по моему лицу. И я не поверила своим глазам!
Из памяти далёкого детства, прошедшего в сибирском городке, во мне вдруг прозвучали слова нашей учительницы рисования:
– Рисовать с натуры сложно, но нарисовать что‑то по памяти ещё сложнее. Вот ты, Таня, посмотри внимательно на свою соседку Катю и попробуй её нарисовать.
Я тогда подвела к окну хрупкую девочку и в тусклых лучах сибирского солнца долго разглядывала задумчивое бледное лицо, обрамлённое тёмно‑русыми завитками: нежная кожа, пухлый губы, не по‑детски нахмуренные тёмные брови вразлёт и глаза, глаза бездонные, серо‑голубые, как байкальская вода…
– Катька?! Семёнова? – прошептала я. Женщина вздрогнула и застыла в оцепенении.
Сибирь
Зима в тот год выдалась лютая. В преддверии Нового года весь охотничий посёлок, как водится, уже крепко «сидел на стакане». Подвыпившая акушерка, накрывая Ольгу одеялом, засмеялась:
– Ну и угораздило же тебя в новогоднюю ночь родить! Девка у тебя хорошая. Ты спи теперь, а мы догуливать пошли.
Через час Ольга проснулась, чувствуя липкую тяжесть внизу живота. Попробовала встать, но не было сил. Кровь рубиновыми бусинками капала на пол. Ольга закричала, зовя на помощь, – да слышны были только ружейные выстрелы за окном в честь праздника. И вьюга, тёплая вьюга в голове уносила всё дальше и дальше.
После похорон жены Григорий подался на песцовую ферму к матери, немногословной Степаниде; там же жила его сестра Вера.
Входя в избу со свёртком в руках, Григорий прохрипел:
– На вот, мать, это теперь наше. Хотел пострелять всех фелшерей в больнице, да что толку! A девку растить надо, она вся в нас – семёновская.
Спепанида перекрестилась, принимая свёрток, спросила со вздохом:
– Как назвал‑то?
– Катериной, – крякнул Григорий.
– Царское имя, – всхлипнула Степанида. – Чего ж, царевна, тут теперь твой дом, а это сестра твоя, Светка, – продолжила она, показывая малютке внучку, годовалую Веркину дочку.
В далёкой таёжной глубинке проходило сиротское детство «лесной царевны». Работники песцовой фермы жили в посёлке из нескольких домов. Дома были добротно сбиты из толстых брёвен, в каждом дворе сарай для мелкого скота и уютная банька. Песцов держали в огромных клетках, где они, сытно накормленные, нагуливали серебристый нежный мех.
Маленькая Катя помогала бабе Стёпе и, несмотря на тяжёлый труд и мерзкий звериный запах фермы, научилась примечать и наслаждаться всеми лесными радостями. Всё в этом царстве ей было знакомо: и радужно‑хрустальный блеск таёжной зимы со звенящими от мороза ветвями сосен и кедров, и густо‑зелёное чудо сибирского лета с дурманящим ароматом смолы и пушистого мха.
Юркая, гибкая, с нежным румянцем, Катя напоминала цветок таёжного багульника, что вроде мал и неприметен, но так хорош своей необыкновенностью.
Когда ей исполнилось двенадцать, отец, ввалившись с мороза в сени, заявил:
– Катька! Завтра со мной на охоту пойдёшь.
– Не пушшу! Девка она и мала ишо! – запричитала Степанида.
– Ты, мать, муру‑то не пори, – грубо оборвал её Григорий. – Я с охотниками с восьмилетства. К этому занятию с детства привычка нужна. А что девка – да то лучше: у баб прицел острее. Ольга‑то моя, царство небесное, соболя в глаз била.
Ледяным утром впервые почувствовала Катя вкус добычи. Ружьё казалось неподъёмным. Отец поучал, как с ним обращаться:
– Ты на ружо‑то не дави – оно лёгкость любит, а мушку на вздохе бери. На выдохе тело завсегда слабеет – рука может дрогнуть. Зверью в морду целься, а лучше – в глаз, чтоб мех не спортить.
Заметив на сосне белку, отец, дав знак молчать, прижался к дочкиной щеке, поправил ствол и нажал на курок её пальцем. От выстрела ударило в плечо, заколотилось сердце, и Катя увидела кувыркающуюся по веткам белку.
– Ну вот и почин! – усмехнулся Григорий. – Беги! Принеси!
Дрожа всем телом, несла охотница окровавленную тушку белки, и слёзы, застывая, покрывали прозрачной коркой девчоночьи щёки.
– Так, – вздохнул отец, – ты эти бабские штуки забудь!
И хрипло продолжил:
– На охоте жалостей нет. Наше дело от мучений зверьё избавить так, чтоб сразу… Потому выстрел метким должон быть, а добивать подранков – дело тошное. То зверьё, что охотникам на мушку попадается, оно ленивое или дурное. Умный зверь затылком всё чует и слышит. Этого не возьмёшь. Так что не жалей. Тут кто кого переумничает. А соболь вообще зверь норовистый, потому и в неволе не живёт. Не то что песцы вонючие в клетках на нашей ферме. Их хоть голыми руками бери. Многое зверьё таёжное поумней человека будет. Охотнику звериные повадки знать надо, да и много всяких лесных причуд. Тайга тебя научит.
И тайга учила. Знойным летом она, как суровый учитель, хлестала Катькины щёки колючими ветками, когда та, пробираясь в зарослях, выслеживала зверя. В студёные зимние дни тайга заставляла пританцовывать в толстых валенках и вприпрыжку добираться до тайной охотничьей сторожки, где была спрятана от назойливых инспекторов пушнина и разная охотничья утварь.
Про сторожку эту знали только свои. Отец её в овраге выкопал, а внутри выложил брёвнами. И тепло, и сухо. На полках – сухари, консервы, травы и корни, бабой Стёпой собранные, такие, что силу дают. Бабка, когда травы собирала, и Катю учила к чему какой корень и травка.
– Это вот – красный корень, – показывала она внучке. – Пожуёшь – и целый день без воды и хлеба по тайге бегать можно. Никакая хворь не возьмёт. Пижма, подорожник. Это лист брусничный от простуды. А это, – Степанида вздохнула, – «бешень‑трава».
– Как это «бешень»? – удивлённо вскинула глаза Катька.
– А потому как мужик, если выпьет отвар той травы, заклинаниями наговорённый, то бесам отдастся, – прошептала баба Стёпа. – Тогда мужик словно бешеный, сил не имеет устоять от женского тела и полюбит без ума ту, что рядом с ним окажется. Мала ты ишо. Ну а как придёт твоё время – лучше душой мужику милой быть без бесовской помощи, потому как за колдовство всегда расплата есть.
Сёстры
Без материнской ласки охотница росла диковатой и замкнутой. Единственной её подругой была Светка, двоюродная сестра. К ней Катя тянулась всей душой. Особенно сблизились сёстры, когда Катя, окончив в райцентре начальную школу, поехала в Усолье‑Сибирское учиться в школе‑интернате. Там прожили они со Светкой несколько лет в одной комнате.
В тот первый день Светка, влетев с улицы, застала приехавшую сестру за разборкой маленького чемодана с вещами.
– Ой, что это? – весело зазвенела Света, показывая на картинки, которые Катя старательно развешивала на стене.
– Это Париж. Я из журнала вырезала. Это – Эйфелева башня, тут – собор Парижской Богоматери, Монмартр. Я про всё это читала. И вот я книжки привезла: «Три мушкетёра», «Отверженные», «Королева Марго». Так интересно! И всё про Францию!
– Да, ты серьёзная! Как взрослая! – вздохнула Светка. – А я вот люблю легенды. Ты читала «Мифы Древней Греции»? Про разных богов. Как сказки…
И действительно, Светка была совсем другая: хохотушка и непоседа, всегда в центре внимания, пела, танцевала. Неусидчивая, она с трудом закончила восьмилетку и тут же побежала на курсы барменов и официантов.
– Ты вот у нас башковитая, – внушала она Катерине. – В институт тебе надо. Тётка наша Неля в Иркутске геологический заканчивает. Тебе уже семнадцатый год. Попросись к ним подработать на лето. Среди умных людей покрутишься, подскажут чего.
Любовь
На лето Катя была принята в геологическую экспедицию. Неля опекала её как могла.
Встретив приехавшую родственницу, Неля по‑дружески распорядилась:
– Со мной в палатке будешь. Она трёхместная, большая. Жених мой скоро приедет, мы с ним на одном факультете. Пока вместе не живём: у меня родители строгие. Свадьба в октябре. Тогда и начнём новую жизнь.
Геологические будни были Катьке привычны: тайга, скромная пища, из развлечений только рассказы о приключениях в походах, шутки да песни у костра. У начальника партии было ружьё, и охотница на радость всем постреливала дичь, угощая всех свежей зайчатиной, а вечерами развлекала народ меткой стрельбой по банкам, наполняя тайгу гулким звоном.
Она не ожидала, что скоро услышит иной, новый звон во всём своём теле: пение нахлынувших чувств. Её, таёжную царевну, знающую все шорохи и дыхания лесные, осторожную и ловкую, неожиданно настигла Любовь.
Коля приехал под вечер на попутке. Неля с радостным криком бросилась ему на шею. Она каждому представила своего жениха с особой гордостью. Катя приблизилась к высокому темноволосому парню и мгновенно ощутила непонятную тревогу. С первого дружеского пожатия она знала, что теперь в её жизни всё станет по‑другому. Катя не умела это объяснить, как не могла справиться с горячей волной, что врывалась в дыхание, когда Колин взгляд останавливался на её лице. Не могла Катя победить в себе и гнетущее беспокойство, мучительно сознавала, что этот парень принадлежит другой.
Как‑то вечером, сидя у костра и разглядывая звёздное небо, вспомнили о примете загадывать желание с падающей звездой. Николай с улыбкой спросил Катю:
– Ну а у тебя желание‑то есть? Мечты? Ты не говори, если секрет.
Катя подёрнула плечами:
– В Париже хочу побывать. Я про этот город читала много. Хочу сама увидеть, так ли там всё, как в книгах написано.
Коля с улыбкой прошёлся по струнам гитары, тихо напев:
– Ты что, мой друг, свистишь? Мешает жить Париж? Ты посмотри, вокруг тебя тайга, ла‑ла‑ла‑ла… В Париж? Желание хорошее. Только девчонки, ровесницы твои, другие мечты лелеют: о любви мечтают, за хорошего парня замуж выйти.
Колины глаза весело блестели.
– Тот, кого люблю, жениться собирается, поэтому в мечтах только Париж остался, – вдруг неожиданно для себя выпалила Катька, оборвав разговор.
Особой болью была одна ночь, когда разбуженная лёгким шорохом, Катя вдруг услышала.
– Да спит она! Иди сюда, милый! – Нелькин голос шелестел в темноте. – Тесно тут в спальнике, иди на пол.
Сквозь сон Катя слышала сдавленный смех, частое дыханье и звук долгих поцелуев, переходящих в постанывания. Приподняв голову, в бледном свете луны, проникающем через узкое окно палатки, она увидела очертания совершенно раздетой парочки, лежащей на войлоке между раскладушками. Когда глаза привыкли к тусклому свету, Катя разглядела сплетённые в объятиях руки и раскинутые ноги, то замирающие, то двигающиеся быстро в такт срывающемуся дыханию. Вскоре палатка наполнилась запахом разгорячённых тел и каким‑то странным волнующим сладковато‑кислым ароматом.
Катька лежала, как скованная, горя от непонятного возбуждения. Колины голые плечи были так близко, что она едва сдерживала желание коснуться их.
Остаток ночи Катька прометалась как в бреду. А с первыми солнечными лучами она бросилась в тайгу, чтобы, зарывшись в густую траву, дать волю слезам. Внезапно кудрявый лист бросился ей в глаза. «Бешень‑трава» – так явно вспомнились ей слова бабы Стёпы. «Расти‑расти, травка! – всхлипывая, прошептала Катя. – В конце лета я тебя сорву. Ты будешь мой, Коленька! Хоть с бесами – да будешь, иначе не вынести мне этой боли!»
Бешень‑трава
Январским утром Светка, покрытая морозной пылью, ввалилась в комнату интерната с посылкой в руках.
– Вo! Неля с Колькой с Иркутска прислали. С Новым годом поздравляют. Конфеты, всякое тут. И письмо тоже. Нельку‑то в командировку в Новосибирск послали, на две недели.
Слушая Светкину болтовню, Катя вспыхнула дерзкой мыслью: «Один он, один в городе! Моё время настало!»
– Я в Иркутск собираюсь пока каникулы. Узнаю всё про институт, может, книги какие куплю – выдохнула она тихо. – Хочешь передать чего?
Вечером, взглянув на небо, Катя обомлела: луна, словно огромный шар, нависла над окном. «Вот она судьба! Самое время сейчас». Достав спрятанный мешочек с сухой травой, Катя быстро вскипятила воду. Пузырьки варева танцевали в такт её шёпоту: «Нигде бы ты меня не забывал, Коленька, в еде не заедал, в питье не запивал, во сне не засыпал…»
Одноклассница
Мы вышли из собора, с удивлением глядя друг на друга. Я заговорила первой.
– Катя! Помнишь меня? Мы учились в одном классе в Усолье.
Я взяла её за руку, почувствовав крепкие пальцы, привыкшие к охотничьему ружью.
– Ты ведь Катя Семёнова? Как ты оказалась здесь, в Париже? Мы тебя считали пропавшей много лет назад.
– Я с дочкой приехала встретиться, – узнавая меня, сдержанно ответила одноклассница.
– Да, дочка. Что‑то припоминаю… Да где ж ты теперь? Откуда приехала?
– Издалека.
Коля
– О! Катюха! Какими судьбами?
Коля приветливо встретил Катьку на пороге.
– А Неля‑то в Новосибирске! Ну, я найду, как тебя угостить. Проходи.
– Я вот приехала всё про институт узнать, книги купить – как бы оправдываясь, объяснила Катя.
Они накрыли стол вдвоём, так естественно болтая и расставляя посуду, что Катя, досадуя, не могла избавиться от мысли: как было бы здорово вот так быть с ним каждый вечер, окунаясь в это тёплое счастье как сейчас. Видеть его, просто чувствовать рядом. Выставив на стол привезённые таёжные соленья, Катя пододвинула плоскую бутылку с деревянной пробкой.
– А это что?
Коля раскладывал еду по тарелкам.
– Это? – Катька замялась. – Да баба Стёпа настойку сварила. Зимой она хороша. Попробуй вот.
Она налила полный стакан, и Коля выпил, похвалив удивительный вкус.
Засиделись допоздна. Николай рассказывал весёлые истории о прошлой студенческой жизни. Катя млела от его голоса. В глубине души ей казалось, что каждая её клетка издаёт какой‑то особый звук, зовущий, манящий, который слышала она когда‑то в детстве в тайге. Тогда впервые, вздрогнув от трубного пения сохатого, она с удивлением взглянула на отца и услышала его ответ: «Это он самку зовёт. Тоскует. Гон у них…»
– Я тебе в кабинете постелю.
Коля разложил диван и пожелал спокойной ночи.
Катька разделась, ощупывая своё пылающее тело и шепча, как в бреду: «Забыть, забыть его надо! Он со мной как с ребёнком! А ведь всего на шесть лет старше. Вырвать его надо из сердца, как колючий сорняк!»
Она долго смотрела в темноту. Часы на стене показали полночь. Терзаемая и желанием и страхом, она решительно встала: «Уеду! Сейчас ночью уйду. Вокзал тут рядом. Первая электричка в Усолье в два ночи. Не могу больше терпеть! Только вот гляну на него одним глазком на прощанье» Катя накинула халат и тихо направилась в спальню.
Вслушиваясь в ровное дыхание, Катя присела рядом и долго глядела в полумраке на лицо любимого. Неожиданно Колины ресницы дрогнули, и он, приподнявшись, посмотрел на неё томно и влажно. Приблизился, погладил её колени. Застыв в оцепенении, она следила за этими движениями, молча гладя его волосы.
– Катюша… – выдохнул он, прижимаясь ближе и увлекая её на постель.
Вьюга стучала в окно, уличный фонарь моргал тревожным мерцанием, и «таёжная царевна» чувствовала, как душа её вырывается из груди и возвращается вновь. Катя впервые наслаждалась ощущением мужского тела. Она, привыкшая видеть совокупление животных, вдруг поняла, каким блаженством может быть человеческая страсть.
Колёса электрички глухо стучали по замёрзшим рельсам. Катя, через подёрнутое инеем окно, вглядывалась в проплывающие пейзажи. Она, упиваясь своим сладким страданием, видела в морозных искрах весь минувший день: утреннее пробуждение рядом с любимым; его смятение, бесконечные извинения и терзания укорами совести, когда он, пряча глаза, скомкал испачканную простыню; их прощание на вокзале, оборванное торопливым поцелуем и робким объяснением:
– Прости, Катенька, не знаю, что на меня нашло. Как не в себе был.
И её ответное:
– Не кори себя, Коля! Я тебя с первой минуты полюбила, как увидела. Вины твоей тут нет, и тайна эта только наша. Никто не узнает.
Катя часто вспоминала все подробности той запретной близости. В ней теперь родилось что‑то новое. Чувство притупленного стыда и одновременно азарта, как у карманной воровки, впервые заполучившей чужое и желанное. И ещё – всезатмевающая любовь, от которой она уже не страдала, а любовалась как чем‑то своим, естественным. Так любуются своим отражением в зеркале повзрослевшие девочки.
Перемены
Будни на ферме шли своим чередом. Катя со Светой приезжали каждые выходные помогать по хозяйству. Света, окончив курсы, работала в элитном баре. Общительная и весёлая, она быстро обзавелась нужными связями и частенько радовала близких гастрономическими деликатесами: французскими сырами, десертами, заморскими фруктами, непривычными в сибирской глубинке.
– Ты, Катька, поправилась очень на бабкиных‑то разносолах. Я тебе, пожалуй, свои юбки отдам, – засмеялась Светка, глядя на налившуюся грудь и раздавшиеся бёдра сестры.
– А я вижу – с лица что‑то сошла, вид замученный, – заметила Вера, Светкина мать. – В школе трудно? Ведь год выпускной! Не заболела ли?
В Усолье Светка снимала комнату в частном доме. Простая обстановка; кровать, сервант, да стол со стульями. Стены украшены фотокопиями шедевров по мифическим сюжетам. Тициановские Венеры и Дианы, округлыми формами напоминающие хозяйку картин, праздно белели наготой.
Свежим летним утром Света радостно встретила сестру на пороге и провела её на кухню.
– Я поговорить пришла, – Катин голос срывался. – Не знаю, как и сказать. Беременная я.
Встряхнув русыми кудрями, Светка уставилась на сестру.
– Ты? Как? От кого? Что ж молчала до сих пор?! Неужто солдатик, что с тобой заигрывал? Тот, из стройбата? Когда ж вы успели?
Катя вздохнула, пряча глаза:
– На каникулах. В Иркутске.
Светка сначала вскочила, потом села, запричитав сдавленным шёпотом:
– Неужели с Колькой?!
Уловив согласие в печальных глазах сестры, продолжила:
– Стыд‑то какой! Нелька ведь тётка нам, и он нам родня! Как это тебя угораздило?! На каких каникулах‑то? Ты ведь туда и зимой, и весной ездила.
Катя молчала, с обидой вспомнила встречу с Колей весной, когда он, сжав её руку и виновато глядя в глаза, твёрдо сказал: «Не приезжала бы ты лучше, Катя! Жена у меня. Забыть это надо»
– Да сколько месяцев у тебя? – не унималась Светка. – Ну, с зимних не может быть: видно бы было… Ты что, сама не знаешь? Вот дура! Так вот без матери расти, да и без отца тоже. Григорий как женился во Владивостоке, так раз в год только открытки посылает. И я не углядела!
– Ну, вот что, – по‑деловому прибавила она, – пойдёшь по этому адресу. Акушерка Валя. Она бабам уколы делает. Сразу выкидыш получается. У тебя только этот выход. Да вот возьми, ей отдашь, – Светка протянула завёрнутую в мешок шкурку соболя. – Тогда уж точно не откажет и дознаваться не будет.
Катя вернулась через час и молча легла на Светкину кровать в обречённом ожидании. Светка, вернувшись из кухни со стаканом чая, застала сестру, корчащуюся от боли.
– Все внутри разрывается, позвоночник выламывает. Валя говорила, все быстро должно быть. Не могу больше терпеть! Не могу‑у‑у! – стонала Катька.
– Тихо ты, соседи услышат, – Светка сунула сестре в рот пояс от платья и стала поглаживать ей руки, стараясь утешить. Вдруг Катя, резко разведя ноги, с усилием выдавила кровавый сгусток, который, пошевелившись, неожиданно издал тонкий звук!!!
От испуга и удивления Светка сама завопила:
– Господи! Царица небесная! Ребёночек! Да у тебя, однако, седьмой месяц был! Что ж ты молчала, окаянная? Мы чуть душу живую не сгубили! Ребёночек‑то махонький и пищит!
Посылая все мыслимые ругательства в Катькин адрес, она опрометью бросилась к серванту и, облив ножницы водкой, перерезала пуповину.
Ариадна
– Матушка! Голубушка! Анна Андревна! Спасите девочку! Это я виновата! У сестры роды были преждевременные. Моя вина! – рыдала Света в кабинете у заведующей родильного отделения. – Всё, что хотите: деньги, лекарства. В соболях ходить будете! Спасите!
– Успокойся, Света! Иди умойся, в крови ты вся. А ребёнок вряд ли выживет – мала очень. И двух кило нет. Но бывают случаи, что выживают. Что можно, сделаем, – сухо обронила суровая женщина в белом халате.
Катя несколько дней пролежала в больнице, слушая рыдания и упрёки сестры. Тупо глядя на облупившийся потолок палаты, Катька старалась подавить приступы боли и стыда.
Выписавшись из больницы, она отправилась к бабе Стёпе на ферму. Вести от сестры были скупые: «Новостей нет. Хожу в больницу каждый день, но к девочке не пускают. Напишу».
Слыша, как ни о чем не подозревающая баба Стёпа молится на ночь: «Прости нам грехи вольные и невольные…», Катя вся в слезах шептала: «Прости»
На исходе лета Катя вернулась в Усолье и устроилась на почту телеграфисткой. Поступать в институт она решила на следующий год. Теперь неразлучные сёстры жили вместе в той же Светкиной комнате. Девочку по‑прежнему держали в больнице, и Света «обхаживала» заведующую подарками и деньгами, надеясь на особое отношение.
Как‑то тихим тёплым вечером Света вернулась с работы сияющая:
– Завтра ляльку забираем. Выжила твоя дочка! Она уже почти четыре кило. Здоровенькая!
От волнения у Кати пересох рот и подкосились ноги. Эти два месяца каждый день и час она думала про дочку, ненавидя себя за слабость.
Две русые головы, затаив дыхание, склонились над малюткой. Катя, впервые увидев своё дитя, не могла сначала слова сказать и вдруг, взволнованная, зашептала:
– Доченька, прости меня! Мне нужно тебя растить, милая. Кровиночка моя! Теперь уж в институт торопиться не буду, лучше на заочное.
– Смотри, она не в нашу породу: реснички и глазки чёрные, бровки как нарисованные – вся в Кольку. Я ей имя дала – право на это имею – назвала её Ариадна в честь той, которой Зевс бессмертие даровал. Раз выжила девочка – пусть носит это имя! – заключила Света. – Ты завтра на работу иди, а я её на ферму отвезу. Там баба Стёпа девочку на козьем молоке вырастит, как нас когда‑то.
– А что скажем? Откуда она взялась? – робко спросила Катя.
– Про Кольку, конечно, молчать надо. Наша она! Твоя и моя! А откуда взялась – да откуда и все дети берутся – хихикнула неунывающая Светка.
Деревенские кумушки пару недель судачили, перемалывая новость о таинственном появлении на ферме малышки, но так и не выведали, кто же её мать. Диковинное имя «Ариадна» не прижилось среди местных. Девочку стали звать Арина. Подрастая, она называла мамой обеих сестёр: мама Катя и мама Света.
Встреча
Звуки французской столицы ласкали наши уши.
– Да‑а, Танюш, я тебя помню. Только не Катя я давно и не Семёнова, – хрипло выдохнула женщина, медленно продолжив: – Но это не так важно сейчас. Я ждала тебя, Танюха. Ну‑у, не совсем тебя, но кого‑то, с кем поговорить можно. Видно, пора пришла высказаться.
Она порывисто приблизилась ко мне. Тонкий шарф сполз с её шеи, обнажив широкий шрам, белой полосой упирающийся в подбородок.
– Вот встреча‑то! Просто не верится! Как в кино – приговаривала Катя. – Давай это отметим. Да и рассказать многое хочется.
Невольно взглянув на её шрам, я спросила:
– Что случилось с тобой? Несчастный случай?
– Да, Танюша, очень несчастный: воевала я. В Чечне воевала, – тихо обронила Катя.
Я удивлённо вздрогнула:
– Каким же ветром тебя туда занесло? В Чечню? Из Сибири‑то?
– Каким ветром? Да тем, что, как судьба, по миру нас носит. Тем самым ветром.
Побег
В тот угрюмый осенний день облака нависли над сибирским городком свинцовым одеялом, предвещающим первый снег.
Светка, запыхавшись, влетела в небольшое помещение почты.
– Кать, когда заканчиваешь? Дело есть.
– Что ты орёшь‑то так? Заведующая ещё не ушла! – прошептала Катя.
Сестра приглушённо затараторила:
– Слушай, тут возможность заработать подвернулась. Михалыч, директор наш, говорит, что начальство из Иркутска приезжает. Трое их. На охоту и в баню после. Так вот, надо им стол накрыть. Всё уже приготовлено, только подать да убрать потом. Они хорошо платят. Вот задаток дали, – Светка потрясла увесистой пачкой рублей. – Михалыч говорит, что не управиться мне одной. Советовал взять подругу. Да я лучше тебя возьму – деньги‑то не лишние!
За накрытым столом гости в компании егеря Павла с азартом обсуждали подробности охоты, то и дело подливая друг другу водку. С сёстрами обращались бесцеремонно, приказывая по‑барски: «Дай! Подай! Убери!»
– Не нравятся мне они. Мерзкие, и не начальство, а какие‑то, похоже, бандюги – прошептала Катька.
– Да ладно тебе! Скоро напьются да и уедут, а платят так, как ты на своей почте за месяц не заработаешь! – хмыкнула Светка.
Один из приезжих, грузный, с распаренным после бани красным лицом, поманил Светку пальцем: «Тарелку бы надо сменить, хозяйка!» Катя вздрогнула, обернувшись на грубый хохот. Краснолицый, усадив на колени подошедшую с тарелкой Свету, стал её тискать. Второй из гостей, коренастый, коротко стриженный, решительно встав, с влажной улыбкой направился к Кате.
– Засиделись мы. Пора бы размяться, девки!
– Пусти! Не было такого уговора! – вырывалась Светка.
– Да что вы из себя целок корчите?! – прохрипел второй. – Тут мне донесли, одна из вас дитя нагуляла от солдатика, что ли. А мы чё, хуже?!
Третий из приезжих, весь вечер сидевший тихо, лишь опрокидывая водку рюмку за рюмкой, медленно вытащил из брюк ремень. Намотав его на руку, процедил, кривя губы в садистской улыбке:
– Как ублюдков рожать – они горазды, а как почётных людей уважить…
– Вы, мужики, полегче! Зачем девок обижать? – вступился егерь.
– А ты молчи, холуй! Пошёл вон! Иди лошадей посмотри! – грубо оборвал его краснолицый.
– Ох, давно хотел такую неприступную! – коренастый сделал шаг к Катьке. – Иди сюда, шлюшка деревенская. Посмотрим, что у лесной у козочки под хвостом!
Катькин взгляд скользнул по избе. Заметив в углу ружья, она в миг схватила одно из них.
– Ты это брось, дура! Поставь ружьё на место! Лучше по‑хорошему, а то я сестрёнку твою пощекочу! – краснолицый, резким движением порвав на Светкиной блузке ворот, приставил к её нежной шее схваченный со стола нож.
Три выстрела прозвучали почти одновременно. Грохот падающих тел смешался со смачным матом Павла и Светкиным визгом.
Катя рванулась к дверям. Выскочив из избы, дёрнула поводья привязанного коня.
«Убила я! Точно застрелила!» – стучало у неё в голове в такт лошадиным копытам. Сухим ртом хватая резавший её ветер, она, как наяву, видела перед собой дрогнувшее тело с дыркой во лбу того, кто направлялся к ней; сползающего со стула «краснолицего» с окровавленным виском; и «почётного» с ремнём, беспомощно хватающегося за левое плечо. В горле у Катьки клокотало, в висках гулко стучала кровь.
Остановив коня на опушке, охотница хлопнула его по крупу:
– Пошёл отсюда! Пошёл!
Теперь таёжными тропами к сторожке – бежать туда, что есть сил. И она побежала. Время дробью колотилось в голове. Сколько? Час? Два?. Оцарапанная ветками, в полумраке… Вот он: овраг и землянка.
Зарывшись в тёплый тулуп, Катя ещё бредила в плену скомканных мыслей, когда в предрассветной тишине прозвучал знакомый звук, похожий на трещотку. Это был условный сигнал, что рядом свои. Отец ещё в детстве научил девчонок свистеть по‑птичьи. Катя на дрожащих ногах вылезла из землянки навстречу сестре. Светка хоть и была с опухшими от слёз глазами, но рассуждала смело и спокойно:
– Бежать тебе надо, Катька! Троих ты положила. Нас с Павлом полночи в ментуре держали. Хоть всё за тебя: защищалась ты, но народ ты подстрелила непростой. Ищут тебя, уже на ферме были. В общем, так, я тебе тут все собрала: кое‑что из одежды; деньги, что были; корни сибирские, что силу дают. Это – желчь песцовая. Она запах отбивает – может, с собаками будут искать. Подошву смажь. В центр тебе надо подаваться, поближе к Москве. Вот адрес. Сослуживец отца в Подмосковье живёт, у них общие дела по пушному промыслу. Я ему сегодня позвоню, чтобы приютил тебя на время. А ты сейчас бегом на Зыряновскую. Но не на станцию – ни‑ни! – ищут тебя, а километром дальше. Там рельсы в гору идут – поезд медленно ползёт, особенно товарняк. Прыгай на него. Так на перекладных и доберёшься. Да, вот паспорт мой. Мы похожи. Они ведь Екатерину Семёнову ищут, а не Светлану Бельскую.
– Да уж, похожи! – всхлипнула Катька, бросив взгляд на статное Светкино тело и красивое лицо, но, вытерев слёзы, положила паспорт в приготовленный рюкзак.
Чёрное набрякшее небо стало сереть, и тайга наполнилась скупым осенним щебетанием и ледяным запахом рассвета.
Они обнялись, вздрагивая в рыданиях и понимая, что увидятся не скоро. Обернувшись на прощание, Светка вздохнула:
– За дочку не волнуйся. Она моя, как и твоя, и куда весточку послать сообразим. Устройся там только.
Катя смазала песцовой желчью подошву крепких ботинок, задыхаясь от горькой мысли: «Вот оно как бывает: сама я тут зверьё загоняла, а теперь меня с собаками искать будут. На меня теперь охота идёт!»
Глотая сырой туман, она бежала по тайге, как быстрая косуля. Вот уже и станция – видно с горы. И поезд скоро. Надо успеть. Затаиться и ждать.
Катька старалась успокоить колотящееся в груди сердце, раздираемое тоской и болью. Голова её гудела от напряжения бессонной ночи и всего пережитого за последние часы. Вдруг ей стало по‑детски жалко себя. Это бегство и чувство затравленного зверя разом рухнуло на хрупкие плечи нежеланием жить.
Что‑то влажное коснулось её щеки. Что это? Первый снег или слеза? Катя подняла глаза на хмурое небо: «Мама! Мамочка! Всегда эти облака между нами. Я никогда тебя не видела, только представляла, как ты могла бы меня приласкать. Так сейчас пожалей меня! Помоги!»
Вдалеке застучали колёса. Всё ближе, вот уже и первые вагоны. «Мамочка, не хочу жить! Я сейчас приду к тебе, и мы встретимся!» – Катька смотрела под колёса, стараясь решиться.
«Мама!» – детский крик прозвенел в её теле. Судорожно оглядевшись, Катя видела только таёжные сопки, сурово смотревшие на неё серо‑зелёными глазами, как бы осуждая за греховные мысли.
«Ариадна! Доченька моя, не могу я тебя сиротой оставить! Бежать, бежать надо!» Изловчившись юркой лисицей, Катя прыгнула в проходящий вагон и крепко вцепилась в поручень.
Охотница
До Новосибирска на товарных, меняя их на маленьких станциях, а потом, наконец‑то, на пассажирском – двое суток отсыпаясь на верхней полке – добралась Катя до небольшого городка недалеко от Москвы.
Город Кремёнки Калужской области, только именуемый городом, встретил её свинцовым небом и печальными улицами.
Охотница с болью смотрела на чужие дома и дороги, стараясь не глядеть в глаза проходящим мимо людям, опасаясь быть узнанной, разоблачённой и пойманной.
– Что делать‑то собираешься? – заботливо спросил Вадим Павлович, хороший знакомый Светкиного отца, которому та, как всегда находчивая, позвонила, объяснив, что сестра в центр сбежала от назойливого ухажёра.
– Работать пойду, сниму комнату, – вздохнула сибирячка, наслаждаясь чистотой и хорошим обедом после изнурительного путешествия.
– Работу трудно найти без прописки. Это тебе не Сибирь‑матушка, тут Москва под боком, лимиты полно. Даже не знаю, как тебе помочь. Ты говорила, на почте работала – так лучше всего иди в часть. Военное подразделение у нас тут рядом. Там, может, связистки нужны, – рассуждал Вадим Павлович.
У ворот гарнизона Катьку встретил скучающий часовой и, выслушав историю о поиске работы, угрюмо заметил:
– Тебе к майору Потапенко надо: он у нас по этим делам, по трудоустройству. Женщин у нас мало работает, но всякое бывает. Так что попробуй.
Майор, бросив на Катьку пронзительный взгляд, пролистал паспорт:
– Так, Света‑а. Чего тебе в Сибири‑то не сиделось?
Катя, стараясь привыкнуть к новому имени, пролепетала неказистую историю про давнюю мечту жить в столице.
– Ну а кроме связного дела ещё что‑нибудь умеешь? – пытливо продолжал майор.
– Стрелять умею, – вдруг, сама не ожидая, выпалила Катя.
– Стрелять? Это интересно! – оживился майор.– Идём, покажешь.
Он вёл её долгим коридором мимо патрульных, лихо отдающих ему честь, потом они шли мрачным туннелем до подвального помещения.
В огромном зале, оборудованном мишенями и стеллажами с ружьями, майор, недоверчиво покосившись на Катьку, показал ей на ружья:
– Умеешь обращаться? Целиться туда, – он махнул рукой в сторону стены. – Становись вместе с нашими ребятами стрелять и слушай команду.
Катя взяла ружьё, краем глаза следя за внимательным прищуром майора. А минут через десять солдаты столпились вокруг неё в изумлении.
– Во даёт девка! – не удержался подоспевший лейтенант. – Спортсменка, что ли?
– Кто тебя, Света, так стрелять научил? – майор, довольно улыбаясь, что‑то обдумывал и, не дожидаясь ответа, приказал. – Завтра приходи к девяти утра. Будет тебе работа.
Всю обратную дорогу от части до квартиры Вадима Павловича Катьке казалось, что кто‑то идёт за ней, как будто следит. Привыкшая в тайге «видеть затылком», она несколько раз резко оборачивалась, ругая себя за нервозность.
Утром часовой, встретив Катю у ворот, проводил её до обшитой чёрным дерматином двери, указав:
– Вам сюда.
Катя робко вошла в кабинет.
У окна стояла женщина, светловолосая, высокая и крепкая. Что‑то было мужиковатое в её фигуре. Блондинка смотрела в окно. Услышав звук хлопнувшей двери, она спокойно сказала Кате:
– Проходи, садись.
– Мне к майору Потапенко, – робко пробубнила Катька.
– Майор не придёт, – продолжала женщина. – Он уже своё отработал. Теперь я с тобой буду разговаривать.
|
| Поделиться: |
Поиск по сайту
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2018-03-19 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных