После создания ФРС правительство стало открывать для себя другие преимущества эластичного предложения денег помимо защиты банковской системы от невыполнения ее обязательств. Тот факт, что столетие мировых войн совпало с наступлением эпохи центральных банков – вовсе не совпадение. Когда правительствам приходилось финансировать собственные войны без помощи печатного станка, они экономили ресурсы. В частности, находили дипломатические решения для предотвращения войны, а если войны все же начинались, старались завершить их как можно быстрее.
Но в конце XIX века в Европе денежные ограничения на ведение войны были сняты. Теперь, с появлением центральных банков, правительства могли печатать столько денег, сколько им необходимо, поэтому они с большей готовностью спускали курок и начинали битвы. Дипломаты оказались не в силах остановить правительства, которым не терпелось опробовать свои станки для печатания денег. Кто знает, может, и не развязалась бы первая Мировая война, не будь у Германии и Англии этих станков и последнего кредитора? История не знает сослагательного наклонения, но поразмышлять об этом все же любопытно.
Как писал Мизес в 1919 году, «без всякого преувеличения можно сказать, что инфляция является важным инструментом милитаризма. Без нее влияние войны на благосостояние осознавалось бы намного быстрее и глубже; усталость от войны намного раньше давала бы о себе знать»[45].
Вооруженные центральными банками для покрытия обязательств, европейские правительства начали войну через год после создания ФРС. В New York Tribune с ужасом писали: «Потрясенный и озадаченный мир наблюдает за тем, как Европа стремительно приближается к небывалой катастрофе… Нам столько раз говорили, что финансисты разных стран, которые давно уже стали гражданами мира в силу своих интересов, никогда не допустят, чтобы великие нации доводили себя до нищеты всеобщей войной. Стоит сжать тиски кредита, уверяли нас, как к большинству правителей вернется разум»[46].
Когда-то было именно так, но система центральных банков навсегда изменила положение дел. Правительства перестали сдерживать страх банкротства и финансового краха, ведь инфляционное финансирование как по волшебству способно удовлетворить любые их нужды.
Более того, раньше Соединенные Штаты могли бы остаться в стороне от европейского конфликта. Но с ФРС Америка вступила в войну в 1917 году и с ней же приняла самую централизованную за всю историю страны национальную программу экономического развития. Она включала в себя регулирование цен, новые налоги, правительственную национализацию железных дорог, учреждение Военно-промышленного управления[47], займы свободы, новые банкноты и огромное увеличение государственного долга, спровоцированное возможностью ФРС создавать деньги для покрытия долга.
В те времена ФРС еще не научилась создавать деньги с помощью такого инструмента, как дисконтное окно, но уже тогда она играла важную роль, будучи поручителем долгов правительства. ФРС была кредитором последней инстанции и имела достаточно возможностей для создания новых денег просто из воздуха. Денежная экспансия началась в декабре 1914 года, и Америка пережила тогда свой первый из многочисленных ложных экономических подъемов. Процентная ставка искусственно удерживались на низком уровне, хотя она должна была расти вследствие увеличения рисков.
Как писали Фридман и Шварц о ситуации во время Первой мировой войны, «денежная масса, умеренно возраставшая на протяжении 1914 г., ускорила темпы роста в начале 1915 г. и наиболее быстро, как и цены, стала увеличиваться с середины 1915 г. по середину 1917 г., а затем в конце 1918 г. возобновила свой активный рост, уже более стремительный, чем цены. На пике в июне 1920 г. объем денежной массы примерно в два раза превысил показатели сентября 1914 г., когда федеральные резервные банки начали свою деятельность»[48].
Банки начали предлагать кредиты правительству для выкупа государственных облигаций. В результате инфляции значительно увеличился уровень цен. Ложный подъем продолжался на протяжении 1918 года, пока не закончилась война. Затем страна тотчас же погрузилась в рецессию, за которой в 1920–1921 годах последовал еще один небольшой подъем. В целом, по оценкам исследователей, война лишь на 21 % субсидировалась за счет доходов от налогообложения. Все остальное предоставила ФРС путем заимствований (56 %) и непосредственного создания денег (23 %) – в сумме 33 миллиарда долларов.
Итак, мы видим, что ущерб от деятельности ФРС стал проявляться практически сразу после ее создания. По сравнению с сегодняшней ситуацией тогда ее власть была ограниченной. Но сам факт наличия кредитора в последней инстанции оказывал разрушительное воздействие на государственную политику. Он заставлял правительства мечтать о большей власти и новых проектах, он порождал все более честолюбивые замыслы. Пока у государства есть неограниченное финансирование, его ничто не сдерживает, даже когда к власти приходят люди с консервативными воззрениями в отношении финансов.
Не забывайте, что значила «Великая война» для Европы. Она положила конец старым монархиям, относительно спокойному миру, который был единым лишь номинально, а по сути же являлся децентрализованным. Она положила начало военным демократиям XX века, вставшим на рельсы технократии. В Соединенных Штатах война привела к укреплению сильной президентской власти и к появлению концепции глобальной миссии США. В Германии она создала условия для гиперинфляции, которая и привела к власти Гитлера, искусно разжигавшего народное негодование.
Для России она значила приход коммунистов к власти. Лью Роквелл объясняет, как это произошло:
«Война в России финансировалась за счет печатания денег, что привело к невероятному повышению цен, усилению регулирования и дефициту… идея того, что печатный станок обеспечит режим, оказалась слишком соблазнительной. Она превратила относительно гуманную монархию в военную машину. Страна, которая давно была интегрирована в систему международного разделения труда и поддерживала золотой стандарт, стала смертоносным механизмом. И точно так же, как гибель множества людей на полях сражений отражалась на боевом духе русских, инфляция влияла на каждого, вызывая смятение и тревогу, что в конечном счете привело к победе коммунизма»[49].
В Соединенных Штатах война фундаментально изменила расстановку сил в системе демократии. Вотумы, предвыборные обещания, голосования, общественное мнение, законы, ограничение власти государства – все эти инструменты демократии ушли на задний план, уступив место неуемной жадности правительства. Представьте себе подростка с кредитной картой без ограничений. Родители, учителя, священники и власти не обладают никакой законной властью изменить его привычки. А теперь вообразите молодого парня, вооруженного до зубов и столь же невосприимчивого к букве закона. Вот что собой представляет наше правительство, поддерживаемое центральным банком.
Наглядный пример тому произошел в конце Первой мировой войны. Общество, возмущенное утратой тех свобод, которое оно когда-то имело, потребовало от правительства отчета и большей независимости в общественной жизни и экономике. Государственные расходы существенно снизились, и в Конгрессе проводились слушания, в ходе которых конгрессмены пытались выяснить, кому же была выгодна война. Эти настроения прекрасно отразились в лозунге кампании Уоррена Хардинка 1920 года: «Возвращение к нормальности», а также в названии бестселлера межвоенного периода «Торговцы смертью: Исследование международной военной промышленности»[50].
Однако, к сожалению, никакого возвращения к нормальности не могло быть до тех пор, пока центральный банк готов был финансировать правительство с ненормальными полномочиями. Старые правила больше не действовали. Был создан зверь, сулящий все для всех, который исполнял любое желание политиканов, облегчал жизнь денежным творцам и спонсировал любые необузданные желания власть имущих. Правительство отныне могло выполнять любые требования. Более того, банки получили новые гарантии от банкротства, что создало условия для роста рисков недобросовестности. Они получили возможность выдавать кредиты без должного рассмотрения потенциальных рисков.
Итак, чтобы понять «бурные двадцатые», важно посмотреть, какую роль играла ФРС в кредитно-денежной политике. Среднегодовой прирост денежной массы в обращении варьировался между 7,3 % и 8,1 % и в целом вырос с 55 % до 61 %[51]. Этот ложный подъем неминуемо должен был привести к краху сначала самого модного сектора экономики – фондового рынка, а затем и всех остальных.
Президент Гувер в 1930 году мог сделать то, что было сделано в 1920-х, когда правительство, в сущности, не стало предпринимать попыток спасти систему. ФРС еще не вошла в полную силу и на самом деле не слишком-то стремилась безгранично наращивать денежную массу. В противоположность мифу, именно Гувер предпринял немалые усилия для того, чтобы помочь системе с помощью доступных в то время финансовых инструментов. То, что они оказались неэффективными, это другой вопрос: главное, что он пытался вывести Соединенные Штаты из рецессии с помощью инфляции (в дополнение к повышению налогов, наложению новых торговых ограничений и других вмешательств).
Франклин Рузвельт просто продолжил действовать по антирецессионному плану Гувера и даже пошел еще дальше в разрушении национальной валютно-денежной системы. Он закрыл банки, объявил частное владение золотыми слитками и неколлекционными монетами незаконным и нанес увесистый удар по золотому стандарту. «Новый курс» не положил конец депрессии. Безработица оставалась такой же высокой, как и до Второй мировой войны в 1932 году, а доходы и производительность по факту снизились. Зато ФРС обрела небывалое могущество и готова была финансировать войну.
Со времен Второй мировой войны американское правительство с потрясающей ненасытностью расширяло сферу своего влияния на внутренней и международной арене. Оно вело одну войну за другой, создавала смертоносное оружие массового поражения, строило «государство всеобщего благосостояния», которое держит под своим крылом все общественные классы. Была холодная война, война в Корее, операция в заливе Свиней, оккупация Доминиканской Республики, Вьетнам и бесконечное присутствие на Ближнем Востоке, войны в Никарагуа, Сальвадоре, Боснии и Гаити, а также войны, ведущиеся по всему миру под названием войны против терроризма. И реакцией на каждый существенный кризис, будь то 11 сентября, пузырь доткомов или экономический крах 2008 года, становится все большее увеличение денежной массы.
Когда-то считалось, что правительство должно делать выбор между пушками и маслом. Теперь, когда есть ФРС, стало ясно, что выбирать что-то одно вовсе не обязательно. Политики собрались и договорились оказывать друг другу взаимные услуги, чтобы соблюдались особые интересы каждой стороны. Пушки, масло и все сущее под солнцем, включая бесконечную поддержку разоряющегося бизнеса и экономическую помощь иностранным государствам, – все стало возможным по милости печатного станка. Даже когда ФРС не делает прямых вливаний вновь созданных денег, она самим своим существованием создает условия для наращивания долгов, которые бы не стоили ничего на свободном рынке облигаций без гарантий ФРС.
Именно ФРС сделала возможным существование такой модели реакции на кризисы, поскольку без печатного станка, готового при необходимости обеспечить финансами сильных мира сего, ничего бы этого не было. Не будь ФРС, для таких целей пришлось бы увеличивать налоги, и я сомневаюсь, что американцы это приветствовали бы. А если повышение налогов провести под видом денежной экспансии, можно обеспечить правительству необходимое финансирование, незаметно раскидав расходы на все общество.
ФРС – не единственный в мире несостоятельный центральный банк. Межвоенные годы породили страшную гиперинфляцию в Германии, Австрии, России, Польше и Венгрии[52]. Надежды на процветающий благодаря центральным банкам мир разбились вдребезги. Но к тому времени правительства уже подсели на иглу свободного кредитования и не собирались возвращаться к обеспеченным деньгам.
Чем больше мы откладываем возвращение к обеспеченным деньгам и уход от системы центральных банков, тем больше усугубляется кризис и расширяется влияние правительства за счет наших свобод.
Комиссия по золоту
Нельзя отрицать того, что тема золота является центральной в вопросе восстановления обеспеченных денег. Это проистекает из самой структуры рыночной экономики, где золото выступает как самый главный гарант качества денег. На эту роль его избрали не правительства, а рынок. Причину этого понять легко. Золото обладает всеми качествами, которые мы связываем с «хорошими» деньгами: делимостью, переносимостью, высокой стоимостью за единицу веса, долговечностью и единообразным качеством. Каждый раз, когда я в своих выступлениях затрагиваю тему золотого стандарта, находятся люди, которые обвиняют меня в том, что я одержим навязчивой идеей. «Фетиш» – часто звучит такое слово. В действительности я лишь констатирую реальность: концепция обеспеченных денег на большем протяжении истории человечества тесно связывалась с золотом. Могут ли обеспеченные деньги существовать без золотого стандарта? В принципе, да. И я был бы очень счастлив, если бы система позволила рынкам вновь выбрать самую надежную валюту, чем бы она ни оказалась. Я не сторонник того, чтобы правительство устанавливало какие-либо стандарты: ни передавая полномочия центральному банку, ни назначая законное платежное средство, ни выбирая какой-либо товар в качестве денег.
Однако реальность такова, что нашим платежным средством остается доллар, пусть даже его качество очень низко. Я всегда верил в то, что обязанность правительства – восстановить то, что оно разрушило.
В конце 1970-х многие начали со мной соглашаться. Совместно с Джесси Хелмсом[53]мы подготовили законопроект, предусматривавший создание Комиссии по золоту, который прошел чтения в последние дни правления администрации Картера. Комиссия была организована уже после вступления в должность президента Рейгана. Из семнадцати ее членов помимо меня только двое, Льюис Лерман[54]и Артур Костамагна, были сторонниками золотого стандарта. Все остальные – политики, члены ФРС и представители Министерства финансов – нам противостояли.
Председателем Комиссии был министр финансов Дональд Риган, он и провел наше первое заседание 16 июля 1981 года. Что интересно, эта встреча проходила за закрытыми дверями, без СМИ и без протокола. О планах проводить все собрания тайно и без участия общественности сообщил обозреватель Боб Новак и другие, и публику это несколько взволновало. Благодаря давлению прессы большинство членов комиссии проголосовало за открытые слушания.
Генри Ройс, председатель Банковского комитета Палаты представителей, посетил одно собрание и покинул его разъяренным. Он не мог вынести и минуты серьезных рассуждений о том, как важно золото. До того как в 1975 году в Соединенных Штатах узаконили владение золотом после долгого запрета, Ройс давал прогнозы, что, если это произойдет, цена на золото упадет до 5 долларов за унцию, в связи с чем, считал он, «золотые жуки» должны радоваться, что правительство удерживает цену на уровне 35 долларов. Конечно же, он ошибался; на самом деле искусственно заниженная цена на золото удерживала стоимость доллара, по крайней мере временно.
К моменту наших первых слушаний цена на золото подскочила до 800 долларов за унцию. Ройс был совсем не в духе. Кто-то из присутствующих вручил ему бюллетень, посвященный золоту, что совершенно вывело его из себя. Покинув зал, он смял бюллетень, бросил его и разразился тирадой в адрес целей комиссии. Хотя в комиссии мало кто поддерживал идею золотого стандарта, все сочли, что Ройс достоин приза за самое враждебное отношение к мысли о том, что золото может заменить «мудрость» Совета управляющих ФРС и председателей Банковского комитета.
В то время никто всерьез не верил в возможность восстановления золотого обеспечения доллара, хотя такие проблемы, как состояние доллара, инфляция и слабая экономика, представляли немалый повод для беспокойства. Тревога была большой, но ее не сравнить с тем страхом, который мы ощущаем сегодня, и тому есть объяснения.
На 1981 год бумажный долларовый стандарт существовал только десять лет. Диспропорции, с которыми мы столкнулись сегодня, росли на протяжении тридцати восьми лет. В какой-то степени болезненные изменения 1970-х были полезными в краткосрочном плане. Необходимость девальвации доллара осознавалась. Неустойчивые валютные курсы, невзирая на разрушительные последствия, обеспечивали «рыночный» механизм, более приемлемый, чем искусственно фиксированный валютный курс. Иными словами, формальный рыночный механизм поддерживал очень неустойчивую систему.
Я очень хорошо помню один вечер после очередного собрания Комиссии по золоту в здании Министерства финансов. Делегация хьюстонских республиканцев планировала посетить прием, устраивавшийся Республиканской партией в Хьюстоне, на котором должен был присутствовать президент Рейган. Мы должны были встретить Рейгана на авиабазе Эндрюс и отправиться на «борту номер 1» в Хьюстон. Благодаря тому, что слушания Комиссии проходили в здании Министерства финансов, которое расположено через дорогу от Белого дома, мои сотрудники организовали для меня такой маршрут: через дорогу, а далее с президентом Рейганом на вертолете «Морпех-1» до Эндрюс. Так я не пропустил бы слушания и успел в Хьюстон на встречу республиканцев.
Когда вертолет подлетал к авиабазе Эндрюс, в беседе естественным образом всплыла тема золота. «Рон, – сказал мне президент, – ни одна великая нация, отказавшаяся от золотого стандарта, не осталась великой нацией». Он в самом деле сочувствовал этой идее, как и многим другим, которые соответствовали Конституции и идеалам свободы, но под давлением своей администрации по большинству вопросов принимал прагматичные решения.
Артур Костамагна, друг Рейгана и член комиссии, подписался под нашими непопулярными убеждениями с незначительными оговорками. Лью Лерман, который позже баллотировался в губернаторы Нью-Йорка, тоже это сделал. Затем я со своими сотрудниками назначил встречу президенту, чтобы вручить ему нашу программу и при случае сфотографироваться. Специальной цели встречи мы не анонсировали, но я не хотел удивлять президента своим планом. Мы позвонили в аппарат президента, чтобы прояснить цель встречи, и вскоре получили сообщение о том, что встреча отменяется. Презентация не состоялась, и сфотографироваться нам так никогда и не удалось.
Я уверен, что здесь не обошлось без Джима Бейкера и особенно Дона Ригана. Именно Дон Риган, председатель Комиссии по золоту, требовал, чтобы все слушания проходили за закрытыми дверями и без протокола. Первый отчет увидел свет 31 марта 1982 года.
Именно так работает наша политическая система. Аппарат президента, если он не полностью поддерживает философию своего руководителя, может воспрепятствовать прогрессу. Но в конечном счете ответственность лежит на президенте, ведь свой штаб он формирует сам.
1970-е годы дали доллару отсрочку и подготовили почву для возникновения гигантского финансового пузыря, который рос на протяжении двадцати семи лет. Если бы деятельность Комиссии по золоту вернула нам здравый смысл в 1981 году, проблемы и серьезные опасности, с которыми мы столкнулись сегодня, можно было бы предотвратить.
Мюррей Ротбард в своем выступлении перед Комиссией по золоту утверждал, что не золотой стандарт вызвал Великую депрессию 1930-х, а неправильное его применение. В заключительном слове своей речи он сказал, что если мы когда-либо восстановим золотой стандарт, то это должен быть золотомонетный стандарт, дающий право гражданам использовать бумажные деньги, купленные на золотые монеты.
Алан Гринспен тоже выступал перед комиссией, притом довольно честно, и хотя призывов к восстановлению золотого стандарта с его стороны не звучало, он ратовал за выпуск долгосрочных казначейских облигаций, обеспеченных золотом, что стало бы шагом в этом направлении. В 1981 году он уже не был столь убежденным сторонником золотого стандарта, как в 1960-х, но еще и не стал его ярым противником, как случилось позже.
Ганс Сеннхольц тоже выступал перед Комиссией по золоту. Разумеется, он был приверженцем идеи золотого стандарта, но не питал иллюзий по поводу того, что возвращение к нему произойдет в ближайшем будущем. Сеннхольц говорил: «Рассчитывать на скорое возвращение к золотому стандарту – значит верить в иллюзии. Бумажные деньги – большая сила, и общественная поддержка дефицитного расходования слишком велика, чтобы ожидать денежной реформы в обозримом будущем».
Разумеется, если в 1981 году дефицитное расходование пользовалось поддержкой, сейчас нам достаточно взглянуть, к чему приводит трата денег, которых у нас нет. А от этого недалеко уже и до серьезных размышлений о реформе денежной системы и реструктуризации мировой финансовой системы. Близится день, когда мы столкнемся с этой проблемой уже не по собственной воле, а в силу необходимости.
При нынешней администрации не будет ни новой Комиссии по золоту, ни открытых дискуссий о возвращении золотого стандарта. Все произойдет за кулисами: ФРС и другие элиты придумают новую систему, интернациональную по своим масштабам и директивную по природе. Вряд ли все пойдет гладко, учитывая серьезность задачи.
Более могущественные в финансовом и военном плане страны будут иметь наибольшее влияние, как Соединенные Штаты со времен Второй мировой войны. Наша военная мощь по-прежнему непревзойденна. Что касается экономики, мы все еще находимся на первом месте, но, судя по современным тенденциям, это не будет длиться вечно. Без экономической мощи и валютного превосходства военный перевес может постепенно ослабнуть. Даже если будет создана вторая Комиссия по золоту, более серьезная, чем первая, все равно разразится интеллектуальная война между бумажными и товарными деньгами, и победитель решит нашу экономическую судьбу и то, каким будет наше общество в дальнейшем.
Пол Волкер был призван, чтобы остановить инфляцию и восстановить доверие к доллару, что ему в немалой степени удалось. Это было в 1982 году, когда ФРС снова заткнула валютные пробки и мы вернулись к циклам «подъем – спад». В некотором смысле изощренность, с которой ФРС проводила необходимые коррекции, вызывала ложное ощущение безопасности. Многие уверовали в то, что настоящим маэстро экономики является Гринспен, и его репутация в глазах и республиканцев, и демократов укрепилась.
Многие, включая Гринспена, полагали, что мы живем в эпоху новой экономической парадигмы. Бытовало убеждение, что серьезные экономические спады можно предотвратить с помощью мудрой валютно-денежной политики. Однако эта «мудрая валютно-денежная политика» никак не связывалась с обеспеченными деньгами и процентными ставками, определяемыми рынком. Те, кто занимался экономическим планированием, были уверены в том, что нам никогда не придется платить за обесценивание денег, манипулирование процентной ставкой и монетизацию долга. В реальности же эти «изощренности» в управлении экономикой просто оттягивали неминуемые последствия и гарантировали, что они будут еще более тяжелыми.
Одним из самых замечательных плодов деятельности Комиссии по золоту стал отчет нашего меньшинства, который можно приобрести и сейчас[55]. Из всех членов Комиссии по золоту его подписали только трое, но весь комитет порекомендовал Конгрессу наладить чеканку золотых монет. Поскольку владение золотом вновь было узаконено для американских граждан, такой была уступка всем сторонникам золотого стандарта. Кроме того, так планировалось подорвать монополию южноафриканского крюгерранда[56], популярность которого в Америке была очень велика.
Я выступал за чеканку золотой монеты без деноминации доллара как законного платежного средства. Мне хотелось, чтобы люди ощущали вес денег. Моя конечная цель – отмена законов о платежных средствах. Однако хорошо, что тогда я проиграл в том споре, поскольку сейчас некоторые тестируют статус законного платежного средства этой монеты, пуская ее в обращение по номинальной стоимости.
К тому времени как в 1985 году билль о монете, наконец, прошел нашими стараниями в Комиссии по золоту, я уже не работал в Конгрессе. Я представил законопроект и покинул Конгресс в конце 1984 года. Позже был принят отдельный закон о чеканке «серебряного орла».
В законопроекте предусматривалась чеканка золотых монет четырех размеров: 1 унция, 1⁄2 унции, 1⁄4 унции и 1⁄10 унции. Монета весом в 1 унцию стоила 50 долларов, 1⁄2 – 25 долларов, 1⁄4 – 10 долларов, 1⁄10 – 5 долларов. Простейший арифметический подсчет показывает, что монета весом 1⁄4 унции и стоимостью 10 долларов вообще ни с чем не сообразуется. Те, кто принимал окончательное решение по поводу данного законопроекта, сознательно стремились к подобной путанице. С тех пор как появилась монета весом в 1 унцию и номиналом 1 доллар, определить, что такое доллар по сравнению с банкнотами ФРС, старым серебряным долларом или «двойным орлом», стало еще сложнее. Объявлять монеты законным платежным средством было нелепо и бессмысленно, и это было сделано для того, чтобы никому в голову не пришло оплачивать долг в 50 долларов золотой монетой или же серебряными долларами.
Я всегда полагал, что Налоговое управление США ни в коем случае не станет опираться в своих расчетах на номинальную стоимость новых монет. Но некоторые предприимчивые и смелые конституционалисты из Лас-Вегаса стали платить зарплату золотыми и серебряными монетами, существенно экономя на налогах. Многие люди получали минимальную заработную плату и вообще не платили налоги. Как и следовало ожидать, такой ход был оспорен в суде, но суд присяжных не выработал единого решения, и ответчики чудесным образом «выиграли» дело. Глупость наших законов о платежных средствах и невозможность определить понятие «доллар» убедили суд присяжных в том, что обвиняемые не совершали никакого мошенничества, а просто воспользовались путаницей в законе.
Мы до сих пор так и не услышали последнего слова в этом споре. Я рад, что он начался, полезным может оказаться любой благоприятный прецедент, если в условиях экономического спада все больше людей станут обращаться в суд. Но когда дело касается денежных вопросов, суды, как это было во времена Гражданской войны и в 1930-х годах, всегда выступают на стороне тиранов. Держу пари, правительство не допустит полноценного использования новых золотых и серебряных весовых монет до тех пор, пока мы не покончим с ФРС.
Беседы с Гринспеном
За долгие годы своей деятельности мне часто доводилось беседовать с председателями Совета управляющих Федеральной резервной системы. Больше всего я общался с Гринспеном. Он восхищал меня главным образом потому, что я довольно рано узнал о его положительном отношении к золотому стандарту и презрению к ФРС и бумажным деньгам.
В 1960-х я выписывал «Объективистский бюллетень» Айн Рэнд, на страницах которого в 1966 году впервые была опубликована статья Гринспена «Золото и экономическая свобода», которую я внимательно изучил[57]. Однажды я сказал ему, что именно ею он произвел на меня благоприятное впечатление. Он всегда прекрасно осознавал мою позицию, и даже если я напрямую не упоминал о золотом стандарте в своих к нему вопросах, отвечал на них в этом контексте. Хотя мои вопросы его часто раздражали, особенно в последние годы, они никогда не вызывали у него такого недовольства и смятения, как у Бена Бернанке.
Как-то раз Гринспен, отвечая на очередной вопрос, заявил, что центральные банки настолько совершенны, что способны обеспечить все плюсы золотого стандарта без всех его ограничений. Однако для свободного общества ценны и важны именно ограничения, которые накладывает золотой стандарт. Эту мысль прекрасно сформулировал сам Гринспен в своей исторической статье «Золото и экономическая свобода»:
«При отсутствии золотого стандарта отсутствуют и способы защиты сбережений от конфискации путем инфляции. Отсутствует безопасное средство сохранения ценности. Если бы оно существовало, государству пришлось бы сделать владение им незаконным, как это произошло в случае с золотом. Если каждый, к примеру, решит конвертировать все свои банковские вклады в серебро, медь или любой иной товар, после чего откажется в качестве оплаты за товары принимать чеки, то банковские вклады утратят свою покупательную способность, а созданный государством банковский кредит потеряет всякую ценность в качестве требований на товары. Финансовая политика государства благосостояния требует, чтобы у владельцев богатства отсутствовали любые способы защитить себя.
В этом и состоит главная подоплека всех атак на золото. Дефицитное финансирование государственных расходов – это лишь способ конфискации богатства. Золото является препятствием для этого бесчестного процесса. Оно стоит на защите прав собственности. Тот, кто это осознает, сможет без особого труда понять причины резкой неприязни “государственников” по отношению к золотому стандарту»[58].
В соответствии с его же логикой Гринспен просто-напросто стал «государственником».
Однажды я спросил Гринспена, как он относится к работам Мизеса и экономистов австрийской школы. Вот этот разговора от 25 июня 2000 года.
Рон Пол: В сущности, я так понимаю австрийскую трактовку экономических циклов на свободном рынке: когда мы прибегаем к инфляции, печатаем новые деньги, мы искажаем процентную ставку и заставляем людей делать глупости. Они делают слишком большие вложения капитала, инвестирование становится неэффективным, появляется излишек производственных мощностей, в результате чего требуется коррекция. Об этом писали многие известные представители австрийской школы – уверен, вы их знаете: Мизес, Хайек и Ротбард, а также Генри Хэзлитт, и они сделали немало правильных прогнозов. Именно этим меня и привлекли их труды. Так, например, Мизес прекрасно понимал, что советская экономическая система, в конце концов, окажется недееспособной.
В 1920-х годах экономисты австрийской школы объяснили, что может произойти в 1930-х. Ни один представитель австрийской школы не удивился, когда в 1989 году лопнул пузырь в Японии, а у Японии, между прочим, был резервный капитал. И разумеется, самым значимым прогнозом австрийской школы стало предсказание разрыва Бреттон-Вудского соглашения и того, что нам пришлось пережить в 1970-х. В свете всего этого сейчас нам следует задать себе вопрос: почему мы до сих пор поддерживаем инфляцию? С 1995 по 1999 год денежный агрегат М3 увеличился на 41 %. Его рост за этот период в два раза превысил рост ВВП, что еще больше усугубило сложившееся положение. Мы пользуемся тем, что доллар является мировой резервной валютой – это позволяет нам сохранять финансовый пузырь. Из-за огромного дефицита текущего баланса мы теперь берем в долг более миллиарда долларов в день, чтобы профинансировать наше процветание. Большинство экономистов хоть из австрийской школы, хоть из любой другой согласится с тем, что это нестабильная ситуация и что-нибудь рано или поздно произойдет.
Недавно я видел статистику, которая показывает, что общая сумма кредитов на повседневную деятельность, выданных подконтрольными ФРС банками, выросла на 22 % и продолжает увеличиваться. Америка является самым крупным дебитором мира. У нас 1,5 триллиона внешнего долга, сейчас он составляет 20 % ВВП, и такую статистику многие экономисты считают недобрым предзнаменованием.
В связи с этим я хочу задать вопрос: в чем же не правы экономисты австрийской школы? По каким пунктам вы их критикуете и почему заявляете, что мы не можем принимать ничего из сказанного ими?
Второй мой вопрос связан с производительностью труда. Многие уже высказывались о том, что у нас нет точной статистики. Эстевао и Лач указывают на то, и это написано в материалах Федерального резервного банка Сент-Луиса, что в расчетах не учитываются временные сотрудники и это искажает всю картину. Стивен Роуч из «Морган Стенли» говорит, что мы не принимаем во внимание сверхурочную работу. Роберт Гордон из Северо-Западного университета отмечает, что в 99 % случаев рост производительности труда наблюдается в компьютерной отрасли и он никак не связан с экономикой в целом, а значит, нам нельзя успокаивать себя тем, что рост производительности труда защитит нас от будущих коррекций, которые могут оказаться достаточно серьезными.
Алан Гринспен: Я буду рад поучаствовать в серьезной академической дискуссии по поводу австрийской школы экономики и ее влияния на современные экономические воззрения, ведь я посещал семинары Людвига Мизеса, когда ему было около девяноста лет, а у меня все еще было впереди. Так что я давно знаком с идеями австрийской школы и считаю, что многие из них до сих пор актуальны. Несомненно, они во многих отношениях повлияли на экономическую науку в целом, и отсылки к ним можно найти во многих академических материалах, которые появляются на страницах разных современных журналов, хотя обсуждение редко, даже практически никогда не ведется с их позиций.
У нас выдающаяся экономика, которая определяет нашу внутреннюю и внешнюю политику. Как показал опыт не одного поколения, силы, которые обуславливают экономические изменения, сами постоянно меняются, и человеческая природа остается единственной несомненной константой во всем этом процессе. Думаю, все экономисты прежде всего стараются понять, что именно заставит экономику двигаться в том или ином направлении в непосредственном будущем, и я рискну утверждать, что взгляды на это меняются каждое десятилетие. У нас были одни взгляды на инфляцию в 1960-х, а сейчас, в сущности, идея низкой инфляции мало кого привлекает, во всяком случае большинство не рассматривает низкую инфляцию как нечто желательное.
Факторы, которые способствуют стабильности рыночной экономики, периодически меняются, и мы видим, что определенные гипотезы о том, как работает система, со временем перестают соответствовать реальности. Поэтому я могу сказать лишь то, что длинные щупальца, если позволите так выразиться, австрийской школы проникли далеко в будущее и большинство их идей оказали сильное и, по моему мнению, даже необратимое влияние на господствующую экономическую мысль в нашей стране.
Рон Пол: У вас нет времени ответить на вопрос о производительности, но я предполагаю и в некотором роде надеюсь, что вы сказали бы примерно следующее: не обращайте внимания на этих экономистов австрийской школы, поскольку если мы будем воспринимать их воззрения как истину в последней инстанции, помня о том, что некоторые их прогнозы сбылись, то это будет лишний повод для беспокойства. Пожалуйста, переубедите меня в том, что они правы.
Алан Гринспен: Позвольте мне отметить, что существует большая разница между экономическим анализом и прогнозами, сделанными на основе этого анализа. Особенность экономики заключается в том, что она редко меняется в соответствии с прогнозами так, как это предполагалось. Я знаю о серьезном споре по вопросу данных о производительности труда. И я не хочу в него ввязываться, иначе нам пришлось бы вести его как минимум до конца месяца. Мне кажется, факты все больше убеждают нас в том, что в нашей стране происходят фундаментальные структурные изменения, которые оказывают влияние на производительность труда.
Накануне одной из наших встреч с Гринспеном, которые проходили дважды в год, нам удалось устроить фотосессию. Поскольку мероприятие было запланированным, я взял с собой оригинальный экземпляр «Объективистского бюллетеня» от 1966 года. Во время краткого общения и съемок я по