«Жаль, очень жаль, что в свое время друзья не нашли своевременным передачу моего письма Президенту, — пишет Николай Константинович в 1941 году. — Теперь такое письмо уже не по времени, но тогда оно внесло бы новое определенное обстоятельство в историю дела. Грустно, что после стольких лет некоторые милые друзья не понимают, как точно нужно исполнять указания. Полумеры во всем ужасны» (59). Именно на полумерах и строились действия «защиты» все эти годы. Посещения влиятельных общественных и политических деятелей откладывались, к названным Учителем адвокатам НЕ обращались или обращались месяцы спустя, когда события складывались уже совершенно по- другому, Комитет Друзей Музея, созданный специально для выступлений в прессе и протестов в случае нападений на учреждения, НЕ собирался. «...Родные, умоляю обратить самое серьезное внимание на собрание и расширение Комитета Музея, — призывает Елена Ивановна. — Ведь этот Комитет является сейчас единственным законным защитником Музея. Ведь именно этот Комитет не был распущен. Не могут истинные друзья иметь что-либо против деятельности этого Комитета. Подумайте, родные, о том, что ни один Щит (60) не был поднят. Общество защиты не получило поддержки и не вылилось в общественную организацию, как это предполагалось. Общество Друзей не собралось и не закрепилось. Общество Прессы повисло в воздухе, а книга, которая была указана для самого скорого напечатания, лежит без движения. Мысль о письмах к определенным лицам была отвергнута и т. д. Пишу это не для упрека, но просто чтобы указать, как трудно иногда бывает нам и вам. Ведь мы можем действовать лишь через сотрудников самых близких, в уверенности, что будут произведены соответствующие действия и в указанный срок. Вы знаете, родные, какая страшная сила действует через ярых, потому-то и требуется с нашей стороны полная солидарность и самое тщательное исполнение советов» (61).
«Зиночка просит о помощи, но, родная моя, как это неимоверно трудно, когда столько разъединения, когда ни одни Совет не был исполнен» (62).
«Ни у кого нет ни времени, ни средств, и, главное, умения сорганизовать общественный протест против совершенного вандализма с Музеем, — делится Е.И. Рерих со своей двоюродной сестрой Ксенией Муромцевой в 1938 году. — Получаем немало писем от сочувствующих и якобы протестующих против вандализма, но все это разъединенные голоса, и, кто знает, может быть, когда дело дойдет до открытого высказывания своего мнения, они тоже спрячутся. Мы познали многие лики людей» (63).
«Так если бы некоторые друзья передали бы в срок письмо Кузену (Ф.Д. Рузвельту. — Т.К.) от Н.К., то многое сложилось бы иначе, и тем друзья бы помогли бы себе и нам... Так некоторые люди одной рукой помогают, а другой разрушают, и где те весы, которые взвесят правильно, где был нанесен больший вред или же большая польза? Часто думающий, что он помог, на самом деле оказывается, что именно он был среди вредителей. Трудно земному сознанию распознать, где враги и где друзья. Но часто повторяемое речение — ищите ближе — в нашем и вашем случае явило всю непреложность свою» (64).
«Общественное мнение молчит»
И снова предоставим слово самой Елене Ивановне: «Не скрою, что самое тяжкое для нас, что в то время как предатели кощунствуют над самым Священным, издеваются над всеми принципами человеческого достоинства, общественное мнение безмолвствует. Неужели самоуважение просвещенных слоев общества так низко пало, что они не интересуются попиранием и разрушением культурных ценностей? Неужели они не интересуются судом истории? <...> Неужели достойные граждане Америки не возмутятся тем, что шайка грабителей, опираясь на влиятельную поддержку члена кабинета Правительства, может безнаказанно захватить и надругаться над общественным достоянием и ограбить духовно и физически целую группу людей? Не было еще случая в истории культуры ни одной страны, чтобы было допущено такое издевательство над общественным началом и такое ограбление. Сотни ценнейших произведений всемирно признанного художника и культурного деятеля, работа четверти века захвачена грабителями, чтобы, может быть, предать ее полному уничтожению! Идеи его искалечены, и мерзкая клевета потоком разливается и нашептывается этими истинными исчадиями ада! Но общественное мнение молчит, не требует восстановления справедливости и даже не высказывает возмущения! <...> Не удивимся, если и приблизившиеся уклонятся от действий и выступлений в защиту и, может быть, дойдут до такого малодушия, что убоятся дать свою подпись под протестом против совершенного вандализма. Мы на все готовы, но великая скорбь живет в сердце, ибо мы верили в Америку, в ее общественное мнение.
На Ваши телеграммы, родные, мы не могли ответить, ибо что можем мы сказать и предложить, когда мы не знаем, остались ли у нас и около наших трудов — друзья?! Не были ли мы свидетелями за последние годы тяжкого непонимания и отступничества даже среди тех, на поддержку которых мы могли вполне рассчитывать? Вы знаете, родные, о всех уклонившихся. Да, тяжко сознавать, что Америка, в которую мы верили всем сердцем, выказала в отношении нас такую несправедливость, такую жестокость!
Тяжко представить себе, что так и не раздадутся возмущенные голоса против закрытия Музея, против его разрушения. Неужели все, кто писали, кто восторгались и учились на этих замечательнейших произведениях искусства, не подымут голос, чтобы воспрепятствовать разрушению? Неужели не найдется никого, кто указал бы на возмутительное лицемерие и обман президента Музея и учреждений <...> который лицемерно председательствовал на Конгрессе Пакта по Охранению культурных ценностей, теперь же, когда явилась возможность, разрушил учреждения и захватил все ценности в свои руки?! Разве это не издевательство над общественным мнением? Неужели такое лицемерие, такая ложь, такой грабеж не должны быть заклеймены и широко оповещены? <...> Родные, неужели мы явимся свидетелями полной импотентности и равнодушия культурного слоя страны?» (65)
«...Остается одна надежда, что друзья помогут широкому оповещению о совершенном вандализме, чтобы общественное мнение могло поднять свой протестующий голос. Ведь почти никто не знает, что на самом деле произошло. Никто не знает всего размера происшедшего злодеяния под покровительством преступного официального лица <...> Неужели все творчество более чем за четверть века и вся культурная деятельность, выдавшая столько идей, нашедших себе в стране многочисленных продолжателей, останутся без внимания и будут обойдены молчанием полного равнодушия? Не могу допустить этого, ибо ни в одной стране ничего подобного не могло бы произойти. Неужели лишь двадцать голосов подымутся в протесте и среди них будут голоса ближайших сотрудников? Неужели голоса выдающихся общественных и художественных деятелей и критиков Америки, утверждавших, что искусство Рериха имело огромное влияние на американское искусство, останутся голосами вопиющими в пустыне? И все, кто приходили и восхищались картинами, пребудут спокойными свидетелями еще одного позорнейшего вандализма в истории человечества? Неужели эта позорная страница в истории Искусства будет допущена в Америке? <...> Не могу представить себе, чтобы представители литературы, художества и просветительных учреждений не откликнулись на вандализм, совершенный на почве их страны и лицами, претендующими на американское гражданство. Как один герой подымает значение всей нации, так и каждый предатель бросает тень на всю страну. Пусть через малое число лет никто не укорит, что страна ничего не сделала, чтобы защитить произведения величайшего современного художника. Когда мы положим на весы с одной стороны все то высокое, что было написано и еще пишется и печатается об искусстве и культурной деятельности Н.К., а с другой — совершенный вандализм и побудительные к нему причины, то размер преступного замысла станет ясен. Каждое преступление оценивается по его следствиям. Велики будут следствия такого преступления! Если мы перечтем правдивую историю культуры и мысли человечества, то увидим, что каждое преступление, совершенное против просвещения, против внесения Света, приносило человечеству неисчислимые бедствия, и прежде всего той стране и тому народу, которые их допустили <...> Не лишено справедливости речение, что за некоторое злодеяние одного человека страдает целый народ <...> Умолчавшие и отказавшие в помощи, хотя бы малейшей, не будут ли такими соучастниками? Помните, как было уже Сказано, что там, где допущено оскорбление и умаление носителя Света, там спросят со всей страны <...> Еще раз хочу спросить — неужели могут быть такие наивные и близорукие люди, которые подумают, что содеянное Хоршем злодейство зарастет быльем и через два-три года никто уже не вспомнит о нем? Неужели кто-то на минуту может допустить мысль, что Музей и дела, начатые с чистым устремлением к Общему Благу, могут быть уничтожены без тяжких последствий? Нет, подойдут сроки, и вся преступность предателей станет явной... По многим причинам сами мы не даем огласки, также хотим, чтобы сначала высказалась Америка. Ведь плоды многолетнего зрелого творчества были отданы Америке <...> Весь процесс Музея есть пробный камень для Америки! » (66)
Тем не менее такое неслыханное злодеяние стало возможным. И его допустила именно та страна, о которой Николай Константинович так прекрасно писал, для которой сделал так много.
«Родные, на последних ступенях сердце должно узнать страдания и должно суметь достойно принять их; таков неумолимый закон, — писала Елена Ивановна в Америку, стараясь подбодрить отчаявшуюся Зину, чьи силы также были на пределе. — Но после такой голгофы следует вознесение духа, потому мы знаем, что переживаемое нами время закончится победой для всех претерпевших до конца» (67).
Полученные удары не могли не подорвать здоровье Николая Константиновича. Его самочувствие становилось все хуже и хуже, несмотря на целебную атмосферу Гималайских гор. «Только полный невежда не может представить себе, что значит явиться свидетелем разрушения и уничтожения своего долголетнего творчества!» (68) — с горечью напишет Елена Ивановна, обеспокоенная его постоянными недомоганиями. В своих «Листах дневника», написанных в последние годы жизни, Николай Константинович постоянно мысленно обращается к Америке, так и не понимая, почему страна, когда-то сердечно принявшая и приветствовавшая его, вдруг, по мановению какой-то разрушительной силы, допустила такое чудовищное злодеяние и вандализм. В 1947 году он серьезно заболевает, и в декабре его жизненный путь заканчивается. «Сердце его не выдержало количества яда, порождаемого обезумевшим человечеством, не выдержало последних нагнетений и лютой тоски за утеснение всего культурного, несущего спасение подрастающему поколению», — напишет Елена Ивановна, сокрушенная утратой любимого мужа, друга и сподвижника.
«С его уходом еще полнее утвердилась моя оторванность от всего личного и земного, — напишет она несколько месяцев спустя, — осталось лишь ярое желание довести все собранные сокровища и передать что возможно голодным душам». В январе 1948 г. Елена Ивановна вместе с Юрием Николаевичем покидают долину Кулу и после непродолжительного пребывания в Дели и Кхандале (местечке неподалеку от Бомбея) поселяются в небольшом городке Калимпонге на склонах Восточных Гималаев. Ее работа продолжалась — велись записи бесед с Учителем, приходили письма от сотрудников рериховских организаций. До последнего дня Елена Ивановна надеялась вернуться, довезти все собранные сокровища и хотя бы несколько лет поработать для Новой Страны — так она называла Россию. Мотив возвращения на Родину ясно звучит в ее письмах последних лет. Но это возвращение так и не состоялось. 5 октября 1955 года она ушла из жизни.
Кэтрин Кэмпбелл, одной из «претерпевших до конца» сотрудниц, все же удается отстоять свои права на часть картин, захваченных предателями. А в 1949 году ее друг Балтазар Боллинг выкупает у Хоршей часть полотен Николая Рериха. «Я счастлива, — писала ему по этому поводу Е.И. Рерих, — ибо Вы будете любить их и они явятся для Вас истинным Благословением. Аура, окружающая их, чудодейственна. Они создавались в любви и почитании, которыми было исполнено сердце творца их, — сердце поэта и художника» (69). Благодаря им Музей Рериха в Нью-Йорке обрел не только новую жизнь, но и новый дом, купленный в верхней части города (309 West, 107 East Street). Это произошло в 1949 году, уже после ухода из жизни Николая Константиновича Рериха.
Интересно, что в то время как Кэтрин подарила «спасенные» ею картины возрожденному Нью-Йоркскому Музею, Елена Ивановна настойчиво рекомендовала Боллингу оставить купленные им картины у себя. «Вы правы, полагая, что Ваша миссия — защитить картины, которые были вдохновлены Вел[иким] Вл[адыкой], — писала она. — Они должны быть сохранены как Ваша личная коллекция. Вел[икий] Вл[адыка] шлет Вам свое Благословение и признательность за Вашу помощь в Его Трудах» (70). Казалось бы, почему? Разве не являлось восстановление варварски разграбленного Музея ее заветной мечтой и целью? А быть может, уже тогда, в далекие 1950-е годы, Елена Ивановна предвидела и другую возможность, связанную с возвращением бесценных сокровищ искусства той стране, для которой и во имя которой они и создавались, к которой были направлены все помыслы и устремления?
«“Музей Р[ериха] будет возвращен“, — читаем в ее письмах к Боллингу, — но я еще не знаю как. Думаю, что все свершится, как обычно в делах Великих Учителей, самым неожиданным путем» (71). Обратите внимание, что эти строки были написаны в 1950 году, когда возрожденный Музей уже начал свою работу. Эту версию подтверждают и следующие ее высказывания: «...Конечно, Великий Владыка имеет План, как собрать картины, как создать Памятник такому исключительному Художнику, Мыслителю и представителю великой человечности в эпоху наибольшей бесчеловечности» (72). «Рерих Фаундейшен (73), конечно, получит основание и развитие в своей стране. Хорошо, что Дедлей уже думал о таком учреждении, но развитие его нуждается в совершенно иной обстановке» (74).
К сожалению, о Кэтрин Кэмпбелл, а ее в этой истории очень хочется выделить особо, известно не так уж и много. Архивные фотографии, хранящиеся в Отделе рукописей МЦР в разделе «Друзья и сотрудники Рерихов», запечатлели женщину удивительной красоты, чей облик исполнен одухотворенности и внутренней глубины. Ее прекрасные портреты кисти Святослава Николаевича Рериха невольно завораживают. В одном из писем Елены Ивановны мы встречаем слова о священном ручательстве в «преданности тому другу, который первым показал вам путь». Таким другом для Кэтрин стал Святослав Николаевич, с которым они познакомились в 1925 году в Нью-Йорке. В 1929 году она впервые встречается с Николаем Константиновичем Рерихом. Личность великого художника и его благородные культурные идеи пробуждают в ее душе глубокое уважение и почтение. Однако ее серьезное приближение к Учению, по-видимому, началось в начале 1930-х годов, ибо в письме от 8 декабря 1931 г. Елена Ивановна обращается к Кэтрин как к «новому члену нашей общины» и отвечает на ее вопрос о том, какого направления деятельности лучше придерживаться.
После себя она не оставила ни мемуаров, ни воспоминаний о своей жизни и о своих Учителях, ибо считала, что сокровенные чувства невозможно передать на бумаге. Однако далеко не все в жизни «богатой и красивой» американки складывалось благополучно — в 1944 году она теряет своего единственного сына Спенсера, ушедшего добровольцем на фронт. Известно также, что она принимала участие в издании первых переводов книг Учения и английской редакции «Писем Елены Рерих». В 1950 году Кэтрин впервые приезжает к Елене Ивановне в Калимпонг и проводит там два месяца. «Глубоко восприняла она вибрации наших гор, — написала Елена Ивановна после ее отъезда, — и жизнь ее получила новый смысл, новое богатство сознания. Я счастлива за нее. Она сотрудница верная». «Катрин вернется обратно к нам, ибо имеет особое поручение в связи с будущим построением научной станции. Когда это удастся, трудно сказать, судя по ближайшим обстоятельствам. Мы ее очень оценили и полюбили. Много в ней великодушия и незлобивости. Она будет сотрудничать со Свет[иком] и его женой». Второй приезд Кэтрин состоялся в 1951 году — на этот раз она приехала вместе со своей старой подругой Гизелой Ингеборг Фричи, также принимавшей самое деятельное участие в делах Музея. «Знакомство с ними, — пишет Елена Ивановна, — дало мне много радости и явило новую красоту в человеческих отношениях. Никогда не ожидала встретить такой огонь в Катрин, такое желание оявиться на Служении В[еликому] Вл[адыке], и яро она ловит малейшее Указание от Вел[икого] Вл[адыки]». «Радуюсь Вашей (письмо адресовано З.Г. Фосдик. — Т.К.) дружбе с Катрин — это совершенно необходимо. Новое Построение будет держаться Вашим Единением». До последних дней Елена Ивановна продолжает вести с ними регулярную переписку, следя за ходом их работы и передавая личные указания Учителя. Любопытно, что в отличие от Кэтрин, с которой Елена Ивановна особенно сблизилась в последние годы жизни, Зинаида Фосдик так и не получает от нее приглашения приехать к ней в Калимпонг. Правда, Елена Ивановна уверена, что с Зинаидой они обязательно встретятся и поработают в Новой Стране, то есть в России.
Но вернемся к возрожденному Музею. В его коллекции в настоящее время находится более 250 полотен Мастера. Зинаида Григорьевна Фосдик, Верный Страж, оставалась его бессменным директором. Она прожила долгую жизнь и покинула этот мир в 1983 году в возрасте 94 лет. Кэтрин Кэмпбелл также принимала самое деятельное участие в судьбе своего детища. Вплоть до своей смерти в августе 1996 года она входила в состав Совета Директоров Музея и оказывала ему постоянную материальную поддержку. Проводя значительную часть своего времени в Швейцарии, она также возглавляла Женевское рериховское общество «Корона Мунди», занимающееся изданием книг Учения, трудов Н.К. Рериха и репродукций его картин.
Мастер-Институт, оккупированный предателями, превратился в обычную картинную галерею, его возглавила «покровительница искусств» Нетти Хорш, а позднее — ее подросшая дочь Ориола, ставшая художницей. Луис Хорш по-прежнему занимался бизнесом и ушел из жизни в 1979 году в возрасте 90 лет. Он и его жена пережили своего сына Флавия, который был застрелен в здании Мастер-Института на Riverside Drive в 1975 году. Вот что пишет об этом известный исследователь творчества семьи Рерихов П.Ф. Беликов: «...В шестидесятых годах [Флавий] Хорш испытывал большие финансовые затруднения и ликвидировал часть своего имущества, а в начале этого года его застрелили в подвале того самого небоскреба, который незаконным путём присвоил его отец. У меня имеются по этому поводу выписки из американской прессы. Так Карма ткёт свои сложные узоры...» (75) Интересно, что в 1960 году Флавий Хорш хотел продать картины Н.К. Рериха Третьяковской галерее и, как пишет Беликов, «запросил за них какую-то бешеную цену. Министерство культуры обратилось к нему с вопросом, откуда у Хорша столько картин, и С.Н. [Рерих] рассказал им историю с Хоршем-отцом. Сказал при этом, что, конечно, хорошо бы эти картины иметь в Советском Союзе, но платить за них такие деньги — значит поощрять воровство. Безусловно, и само Министерство Культуры никогда не получило бы на эту покупку столько валюты...» (76).
По иронии судьбы «агент-провокатор» Эстер Лихтман закончила свою жизнь именно в богадельне, которой когда-то так опасалась. Это произошло в середине 1980-х годов в американском штате Коннектикут. Говорят, что она совершенно ослепла и превратилась в полного инвалида. Вот уж для кого долгая жизнь явилась проклятием!
До конца своих дней все они — и Эстер, и супруги Хорш — пребывали в полной уверенности, что служат Учителю. Давайте еще раз перечитаем строки Е.И., сказанные ею о предателях: «...Обратите внимание, как, кощунственно понося все, исходившее и исходящее через нас, они в то же время всячески подчеркивают свое величайшее почитание и преданность Высшему Источнику. Ведь эти безумцы думают, что, кланяясь Высшему Источнику и в то же время предавая Доверенных Его, они тем самым страхуются от кармы! » Странно, но эта уверенность каким-то поистине магическим путем влияла на незрелые умы и слабые сердца тех, кто попадал в сферу их влияния.
Не избежал этого «очарования» и человек, сменивший З.Г. Фосдик на посту директора Музея и совершенно искренне считающий себя ее учеником. Так, в 2001 году, запросив Музей Николая Рериха в Нью-Йорке относительно биографических данных некоторых лиц, фигурирующих в письмах Е.И. Рерих, мы получили от него следующий ответ, а точнее, небольшой рассказ о встрече с Нетти Хорш: «Nettie was always considered here to be more victim than perpetrator. She was loyal to her husband, but everyone had loved her and did not blame her. During our visit, communication was difficult, because she was already moving into a senile state, but it was clear that her loyalty to the Teaching was still alive» (электронное письмо от 3 сентября 2001 г.) (77). Получалось, что это придирчивые Рерихи считали (очевидно, несправедливо) Нетти предательницей, а вот здесь, то есть в свободной державе, это была милейшая женщина, преданная своему мужу и Учению!!! (Поневоле вспоминаешь язвительные комментарии М. Задорнова по поводу непостижимого американского менталитета.)
Как когда-то с горечью писала Елена Ивановна о процессе: «Истинное значение дела осталось не понятым», так и спустя шесть десятилетий, когда история предательства неожиданно получила свое продолжение, но уже с новыми действующими лицами — я имею в виду незаконную и преждевременную публикацию сокровенных дневников Е.И. Рерих, осуществленную московским издательством «Сфера» при содействии Музея Николая Рериха в Нью-Йорке в 2002 году, — мы столкнулись с тем же самым: полным отсутствием понимания сути дела в самом рериховском движении. Многие рериховцы так и не поняли, что, собственно, произошло. Кто-то недоумевает, почему его оторвали от блаженного созерцания полотен или чтения книг. Кто-то сводит проблему к простому противостоянию двух организаций, не сошедшихся во взглядах и что-то не поделивших. Кто-то считает, что в наши дни торжества демократии и свободы слова все можно, все дозволено. В связи с решительным протестом МЦР против этого вопиющего вандализма, совершаемого не кем-нибудь, а... директором Музея, носящего имя Николая Рериха, хранителем вверенного ему наследия и главным редактором издательства, отвечающим за публикацию этого наследия, в сети Интернет и в СМИ появился ряд публикаций в защиту вышеупомянутых организаций и их лидеров — г-на Д. Энтина и Д.Н. Попова. О самой же Елене Ивановне, Авторе манускриптов, в пылу страстей и перечисления своих прав и заслуг на поприще духовно-культурного строительства почему-то все забыли: и в первую очередь те, для кого ее Слово и Воля должны быть Законом с Большой буквы... В адрес МЦР приходят недоуменные письма от рериховцев: «Если “Сфера” исказила дневники Е.И. Рерих до неузнаваемости — нам-то что делать? Подскажите. Когда вы сами их опубликуете?»
Ну что ответить на этот cri de couer (78)? Пожелать людям долгой жизни — обидятся... На одном из сайтов устраиваются настоящие философско-филологические дебаты по поводу того, какой смысл вложила Елена Ивановна в слово «вероятно», делясь с З.Г. Фосдик размышлениями по поводу сроков публикации своих записей. Их участники совершенно забывают о том, что «вероятно» может трактоваться не только как «вероятно, это произойдет и раньше», но и с точностью до наоборот, а также начисто игнорируют тот факт, что, передавая бесценное наследие своих родителей созданной им в России организации, Святослав Рерих НЕ МОГ НЕ УЧЕСТЬ все пожелания, высказанные Еленой Ивановной по поводу самого для нее дорогого.
В этом контексте о Святославе Николаевиче Рерихе нужно сказать особо. В лучшем случае его выставляют наивным и немощным стариком, бессовестно обманутым Л.В. Шапошниковой — его доверенным лицом, получившим в 1990 г. Наследие и возглавившим Центр-Музей имени Н.К. Рериха. В худшем — человеком, который вообще не имеет никаких прав на архивы, картины и прочее имущество своих родителей. Впрочем, судите сами...
В письме Д. Энтина вице-президенту МЦР В.Б. Моргачеву от 31 января 2002 г., в котором директор нью-йоркского музея отстаивает авторские права своей организации на дневниковые записи Е.И. Рерих, есть следующие строки: «Однако возможна некоторая путаница в связи с волеизъявлениями С.Н. Рериха, которые не всегда были последовательны и ясны. Иногда он заявлял или передавал права, которых на самом деле не имел ». Читая этот отрывок, хочется воскликнуть: воистину, бумага все стерпит! Это Владыка М. называл Святослава Николаевича «Махатмой Люмоу», а вот нынешний директор «старейшей в мире, основанной еще старшими Рерихами международной рериховской организации» в грош его не ставит! Несколько лет назад под редакцией Д. Энтина в том же издательстве вышли дневники З.Г. Фосдик «Мои Учителя». Книга, бесспорно, интересная для всех исследователей рериховского наследия и действительно, как утверждают ее составители, способная сломать «наши вольные, но уже успевшие затвердеть умозрительные представления». Вот только какие? — О том, что надо чтить Иерархию Света? О том, что человеку свойственно стремиться к идеалам? О том, что публиковать личные дневники, писавшиеся автором исключительно «для себя» и отразившие совершавшееся в далекие 1920—1930-е годы сквозь призму далеко не совершенного восприятия, мягко говоря, неэтично? Спрашивается, для чего составители включили в издание достаточно подробно освещенные трения между старшими Рерихами и их молодыми сыновьями (особенно со Святославом Николаевичем), освещенные, заметим, с позиции Зинаиды Григорьевны, ведущей личный дневник. Зачем это делается? Нет ли здесь какой-то скрытой, непонятной нам логики, последовательности рассуждений, призванных как бы исподволь подготовить читателя к тому, что Святослав Николаевич — всего лишь эксцентричный сын знаменитых родителей, которому все легко давалось, в то время как другие напряженно трудились...
Корни этого ядовитого растения уходят в те далекие тридцатые годы, о которых только что шла речь. В этой позиции, занятой директором нью-йоркского Музея и его приближенными, явственно слышатся отголоски хоршевского: «Вы во всем попустительствуете Вашим обоим сыновьям» или лихтмановского: «В отличие от нас Юрий и Святослав жили в удобстве, занимались своей работой и делались знаменитыми»... Здесь уместно упомянуть и о судьбе «третьего листа» чистой бумаги с подписью Елены Ивановны Рерих, увезенного Эстер из Кулу в начале 1935 года. Если первые два легли на стол самого президента США, то третий оказался у Кэтрин Кэмпбелл, будучи любезно отправлен ей Нетти Хорш «для осведомления». Из него сделали письмо, адресованное Нетти и полученное ею якобы еще в 1934 году, до разрыва. В этом «строго конфиденциальном» послании Елена Ивановна передавала Нетти Слова Владыки о Кэтрин Кэмпбелл и Святославе: «The path of Mahatma Lumou is not with her. Her karma is a difficult one, for behind her are dark shadows. All intimacies must be stopped» (79). Заметим, что слово intimacies, употребленное в письме, имеет много значений — от дружеских тесных отношений до любовной связи. К этому «конфиденциальному» письму Нетти не удержалась приложить еще один фрагмент, правда на сей раз подпись Елены Ивановны на странице отсутствовала. Однако это не помешало ей выдать фрагмент также за выдержку из письма Е.И. Рерих от 14 апреля 1934 г.: «In full confidence I am writing to you that I’m told to gradually liberate Lumou from Amrida in accordance with this indication received from the Lord for you too» (80). Интересно, что в октябре 1937 года Эстер Лихтман приходит в офис мужа Кэтрин, чтобы сообщить ему «нечто важное», намекая на то, что затеянное его супругой судебное дело выведет его имя на нежелательную огласку. Г-ну Кэмпбеллу показали оба «документа» и любезно осведомили о том, что Кэтрин якобы оплачивала квартиру Святослава Рериха во время пребывания последнего в Нью-Йорке. После этой встречи доселе равнодушный к судебным делам своей супруги г-н Кэмпбелл резко меняет свое отношение и всячески поддерживает ее действия против этих нечистоплотных людей, — нетрудно догадаться, каких гадостей они ему наговорили и в каком контексте было употреблено слово intimacies.
Увы, тысячу раз права была Елена Ивановна, когда писала еще в 1935 году, «что трое тесно связанных между собою сотрудников особенно не любят Люм[оу], и Ваше сердце должно подсказать вам причину этой неприязни. Возможно, он был свидетелем слишком многого. На репутацию Лю[моу] была брошена тень, и с тех пор эта тень всячески поддерживалась и навевалась там, где это казалось выгодным» (81). Эта мрачная тень показывается на горизонте и десять лет спустя. Мы не знаем, что именно произошло на сей раз, однако в 1946 году Елена Ивановна отправляет Зинаиде следующие строки: «...Прошу Радночку везде и где возможно защищать моего Светика, который был назван Владыкой “Махатма Люмоу”» (82).
Сейчас история повторяется. Чтобы оправдать свое невежество, свое ощущение вседозволенности и аморальные действия, директору нью-йоркского Музея и его подпевалам оказывается выгодным бросить тень на Великого человека, который действительно видел и понимал слишком многое, что творилось в пространстве рериховского движения... Так же, как когда-то ослепленной Эстер Лихтман, им просто не приходит в голову, что Учителя никогда не будут нарушать установленную Ими Иерархическую линию. И, как было сказано, «только невежда или враг Бел[ого] Бр[атства] может низвергать Щиты Доверенных».
Зачем понадобилось исключать из трехтомника «Писем Елены Рерих в Америку», изданного, опять же, под надзором г-на Энтина, практически все письма, имеющие отношение к судебному процессу? Не потому ли, что они раскрывают истинную позицию Елены Ивановны по отношению к краже ее манускриптов, к разгрому культурного строительства, к преступному равнодушию Америки...
А ведь позиция Елены Ивановны по этому вопросу была совершенно однозначной — запечатлеть все подробности чудовищного преступления для будущих поколений: «Понимаю, что тяжко собирать материалы и записывать историю мошенничества и предательства апостатов (83), — пишет она Зинаиде, — но сделать это совершенно необходимо... Можно представить себе, как будут интересоваться в недалеком будущем малейшими подробностями в истории учреждений в связи с неслыханным мошенничеством и предательством апостатов» (84).
В архиве Центра-Музея имени Н.К. Рериха хранится немало материалов, связанных с процессом «Рерихи против Хоршей» и способных пролить свет на эту трагическую и во многом еще не ясную историю, разыгравшуюся в США в 1930-е годы. В частности, письма самой Зинаиды Григорьевны Лихтман (Фосдик), подробно извещавшей Елену Ивановну о подробностях процесса, переписка с адвокатами, многотомные протоколы судебных заседаний, которые будут переведены в ближайшие годы. Настоящая публикация — лишь первый шаг на этом пути.
Опубликовано в журнале "Культура и время" № 2-2004
1 Рерих Е.И. Письма. М.: МЦР, 2002. Т. 4. С. 452. Приложение. Перевод с английского Д.А. Тихомирова.
2 Фуяма — Н.К. Рерих.
3 Урусвати — Е.И. Рерих.
4 The Mahatma Letters to A.P. Sinnet. London, 1923. Собрание писем Учителей Мудрости, адресованных деятелю теософского движения XIX в. журналисту А.П. Синнету.
5 Рерих Е.И. Письма. Т. 3. С. 638.
6 Poor-house (англ.) — богадельня.
7 Рерих Е.И. Письма. Т. 3. С. 636.
8 Фосдик З.Г. Мои Учителя. М., 1998. С. 231.
9 Там же. С. 233.
10 Владимир Анатольевич Шибаев (1898—1975), секретарь Н.К. Рериха, секретарь Института Гималайских исследований «Урусвати».
11 Яруя — В.А. Шибаев.
12 Рерих Е.И. Письма. Т. 3. С. 261.
13 Галахад — Уоллес Генри Эгард (1888—1965), министр сельского хозяйства США в 1933—1940 гг.
14 План Канзаса — так в переписке Рерихов обозначался сельскохозяйственный кооператив, планируемый Н.К. Рерихом в Маньчжурии.
15 Здесь: Е.И. Рерих и Н.К. Рерих.
16 Здесь: подписание Пакта Рериха в Белом доме (США) 15 апреля 1935 г.
17 Отдел рукописей МЦР. Дело № 5944 (здесь и далее указаны временные номера). Перевод с английского Д.А. Тихомирова.
18 См.: Рерих Е.И. У Порога Нового Мира. М., 2000.
19 Здесь: Великий Владыка, Е.И. Рерих и Н.К. Рерих.
20 Рерих Е.И. Письма. Т. 3. С. 299.
21 Там же. С. 319—321.
22 Рерих Е.И. Письма. Т. 3. С. 352—354.
23 Примечание Е.И. Рерих: «Я никогда не могла бы сделать такого абсурдного заявления, поскольку это было бы против всех основных оккультных законов».
24 Отдел рукописей МЦР. Дело № 5944. Перевод с английского Д.А. Тихомирова.
25 Рерих Е.И. Письма. Т. 3. С. 323—324, 326.
26 Blames (англ.) — упреки, осуждения.
27 Отдел рукописей МЦР. Дело № 722. Лист 37—38.
28 Отдел рукописей МЦР. Дело № 722. Лист 38.
29 Отдел рукописей МЦР. Дело № 722. Лист 60.
30 Рерих Е.И. Письма. Т. 4. С. 449—451.
31 Друг — Г. Уоллес.
32 Minutes (англ.) — журналы заседаний, протоколы.
33 Bondholders (англ.) — держатели акций.
34 Lawers (англ.) — адвокаты, юристы.
35 Trustees (англ.) — члены правления.
36 Рерих Е.И. Письма. Т. 3. С. 527—528.
37 Там же. С. 523.
38 Там же. С. 538.
39 См: Рерих Е.И. Письма. Т. 4. Приложение.
40 Письмо Е.И. Рерих в Америку от 07 мая 1938 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 1188.
41 Письмо Е.И. Рерих в Америку от 03 сентября 1938 г. / Там же.
42 Письмо Е.И. Рерих Р.Я. Рудзитису и Г.Ф. Лукину от 17 марта 1938 г.
43 Pull (англ.) — влияние, протекция.
44 Письмо Е.И. Рерих в Америку от 8 октября 1938 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 1188.
45 Письмо Е.И. Рерих в Америку от 12 ноября 1938 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 1189.
46 Письмо Е.И. Рерих К.Н. Муромцевой за 1938 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 1182.
47 Письмо Е.И. Рерих в Америку от 16 июля 1938 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 1188.
48 Здесь: периодические издания Музея Николая Рериха в Нью-Йорке, освещающие его деятельность.
49 Proceedings (англ.) — протоколы.
50 Письмо Е.И. Рерих в Америку от 2 июня 1938 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 1188.
51 Письмо Е.И. Рерих в Америку от 16 апреля 1938 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 15.
52 Лихтман З.Г. Письма Рерихам. Отдел рукописей МЦР. Дело № 1943. Лист 67.
53 Отдел рукописей МЦР. Дело № 1943. Лист 63.
54 Письмо Е.И. Рерих от 12 ноября 1938 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 1189.
55 Амрида — Кэмпбелл-Стиббе Кэтрин (1898—1996), ближайшая сотрудница Е.И. Рерих, вице-президент Музея Николая Рериха в Нью-Йорке с 1949 г.
56 Письмо Е.И. Рерих З.Г. Лихтман от 12 ноября 1938 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 1189.
57 Письмо Е.И. Рерих Р.Я. Рудзитису и Г.Ф. Лукину от 17 марта 1938 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 1096.
58 Рерих Е.И. Письма. Т. 3. С. 347.
59 Рерих Н.К. Листы дневника. В 3 т. Т. 2. М., 2000. Т. II. С. 387.
60 Здесь: способы защиты.
61 Письмо Е.И. Рерих в Америку от 15 февраля 1938 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 1188.
62 Письмо Е.И. Рерих в Америку от 16 апреля 1938 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 15.
63 Письмо Е.И. Рерих К.Н. Муромцевой от 16 ноября 1938 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 1182.
64 Письмо Е.И. Рерих в Америку от 27 марта 1941 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 1189.
65 Письмо Е.И. Рерих в Америку от 7 мая 1938 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 1188.
66 Письмо Е.И. Рерих в Америку от 2 июня 1938 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 1188.
67 Письмо Е.И. Рерих в Америку от 15 февраля 1938 г. / Там же.
68 Письмо Е.И. Рерих в Америку от 21 января 1939 г. / Там же.
69 Письмо Е.И. Рерих Б. Боллингу от 18 марта 1949 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 5353. Перевод
с английского Т.О. Книжник.
70 Письмо Е.И. Рерих Б. Боллингу от 24 декабря 1950 г. / Там же. Перевод с английского Т.О. Книжник.
71 Письмо Е.И. Рерих Б. Боллингу от 16 января 1950 г. / Там же. Перевод с английского Т.О. Книжник.
72 Письмо Е.И. Рерих З.Г. Фосдик от 28 ноября 1950 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 15.
73 Roerich Foundation (англ.) — общество Рериха.
74 Письмо Е.И. Рерих З.Г. Фосдик от 1 января 1952 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 15.
75 Письмо П.Ф. Беликова Е.П. Маточкину от 29 октября 1975 г. / Архив П.Ф. Беликова.
76 Там же.
77 «Нетти всегда считали здесь скорее жертвой, нежели злоумышленницей. Она была предана своему мужу, но все любили ее и не осуждали. Во время нашей встречи общаться было непросто, ибо она уже впала в старческое слабоумие, но было ясно, что ее пр<