Семенов обнаружил, что у него нет спичек, и воспользовался спичками мужчины.
Теперь все решали секунды. Незнакомцу так и не довелось опустить в карман коробок, врученный ему Семеновым. Мгновенье – и его рука оказалась вывернутой за спину, а спички очутились у Андрея.
– Вы! – яростно повернулся незнакомец к Миронову. – С ума сошли? Хулиган! Пустите сейчас же! Отпустите!..
Миронов рывком поднял незнакомца со скамейки, поставил его между собой и Семеновым – мало ли что? – и тихо сказал:
– Не надо, гражданин. Не поднимайте шума. Ведите себя благоразумно. Полагаю, что публичный скандал не в ваших интересах. Пройдемте в отделение милиции, там все выясним.
Семенов, воровато оглянувшись по сторонам, вскочил, намереваясь поскорее унести ноги. Но не тут‑то было! Перед ним выросли двое оперативных работников…
Они дошли до ближайшего отделения милиции. Здесь Семенов без звука вручил Миронову коробку «Казбека», полученную от незнакомца. Андрей взглянул: в коробке под слоем папирос лежала пачка сторублевок.
Незнакомец бушевал. Прорвавшись вслед за Мироновым в кабинет начальника отделения, он кричал:
– Как вы смеете, на каком основании? Я иностранный подданный…
– Успокойтесь, гражданин, разберемся, – спокойно сказал начальник отделения. – Позвольте ваши документы.
Незнакомец швырнул на стол пачку документов. Он сказал правду: был иностранным подданным, находился в Советском Союзе в туристской поездке.
Миронов вышел в другую комнату, позвонил генералу и коротко доложил обо всем, что произошло.
– Хорошо, – решил генерал. – Составьте акт, укажите все обстоятельства передачи папирос и спичек Семеновым иностранцу и иностранцем – Семенову. Деньги и спичечную коробку – немедленно ко мне.
– Уже послал, Семен Фаддеевич, будет у вас с минуты на минуту.
– Тогда так: покончите с актом и займитесь иностранцем. Извинитесь перед ним, скажите, что свяжетесь с МИДом, а на это требуется время… Поняли?
– Понял, Семен Фаддеевич. Будет сделано.
Акт Миронов составлял вместе с Семеновым. Тот, заглядывая ему в глаза, торопился восстановить все детали.
– Я человек маленький, – то и дело повторял Семенов, нервно покашливая и сглатывая слюну. – Я что? Мне сказали получить – я и получил, передать – я и передал. Что в этой коробке, понятия не имею. И насчет денег не знаю.
Закончив предварительный допрос Семенова, Миронов вернулся в кабинет начальника отделения, где продолжал бушевать иностранец.
– Факт нападения на меня, невозможного ни в одной цивилизованной стране, настолько возмутителен…
– Попрошу выбирать выражения, – жестко, хотя и вполне корректно, сказал Миронов. – О вашем поведении мы вынуждены будем поставить в известность Министерство иностранных дел СССР. Зачем вам понадобилось связываться с этим типом там, на бульваре? Что за деньги вы ему передали? Если я нарушил правила хорошего тона, то по вашей же вине. Впрочем, за манеру действий готов принести извинения.
– Если так, – согласился иностранец, – будем считать инцидент исчерпанным. Всего хорошего.
– Простите, – задержал его Миронов. – К сожалению, мы пока не вправе вас отпустить. Во всяком случае, до тех пор, пока не выясним все до конца.
– Боже милостивый, – опять начал горячиться турист. – Что выяснять? Произошло недоразумение! Я иностранный подданный, вы не имеете права меня задерживать.
– Конечно, конечно, – охотно согласился Миронов. – Но как я могу быть уверен, что вы действительно являетесь иностранцем, туристом? И деньги, деньги – две с половиной тысячи…
– Какие деньги? Ничего не знаю.
– Хорошо, – согласился Миронов, – о деньгах мы говорить пока не будем, а документы… Что ж, что документы? Кто мне даст гарантию, что вы владелец этих документов?
– Документы не мои? Может, думаете, я их похитил?
– Нет, зачем же, но проверить мы должны…
– Дайте мне телефон, я свяжусь с посольством, и вам подтвердят, что я – это я. Наконец сюда приедет кто‑нибудь из посольства!
– Сожалею, но мы не можем так поступить. Но обо всем я доложу начальству, там свяжутся с Министерством иностранных дел, наведут необходимые справки. Пока я не получу указаний, сделать ничего не могу.
– Ладно, – с раздражением сказал турист. – Я буду ждать, но не больше часа.
– А это уж как придется, – спокойно заметил Миронов.
В этот момент зазвонил телефон.
– Андрей Иванович? – услышал Миронов голос генерала. – Ну, поздравляю с большой удачей. Ваша спичечная коробка великолепна. Сейчас же забирайте этого, с позволения сказать, туриста, и ко мне. Машина выслана.
ГЛАВА 24
Не менее бурно развивались события и в Крайске. Савин вернулся из поездим в Латвию и сразу встретился со Скворецким. (Савельев остался на месте, в Вентспилсе.)
– Все в порядке, – доложил Савин. – С рыбаком договорились. Сразу. Правда, – рассмеялся Степан, – не совсем сразу…
– То есть?
– Понимаете, занятная история… Действовали мы по плану: я явился к рыбаку один, а Сергей остался в Вентспилсе, связываться с местными чекистами. Старик встретил меня не очень любезно, но выслушать выслушал. Я ему выложил все, как наказывала Войцеховская: так, мол, и так. Нам известны некоторые ваши проделки и дальние путешествия, так не хотите ли хорошо заработать в валюте? Старик подошел по‑деловому. «Почему, – говорит, – не заработать? А что, – спрашивает, – надо делать?» Я дальше выкладываю: дело, мол, простое. Взять в дальнюю поездку меня и одну мою знакомую… «Хорошо, – согласился старик, – только схожу в город, узнаю, как с горючим. У меня маловато. Вы пока тут подождите». Ну, прошло часа два – два с половиной, и появляется мой старик, да не один, а с Сергеем, с Савельевым. Сам этак сконфуженно улыбается. Что ж, мол, ты, такой‑рассякой, не сказал сразу, кто ты есть? За негодяя меня посчитал, за предателя? Да, был когда‑то грех, так то давно было, глуп был, сам потом властям все рассказал… Так могло ведь и худое случиться. Вот стукнул бы я тебя как следует… Хорошо вот твой товарищ, кивает на Сергея, все мне в КГБ разъяснил. Я ведь туда ходил. Ну, да теперь все ясно: сделаю.
В тот же день Степан явился «с докладом» к Войцеховской. Анне Казимировне он сказал, что уговорить рыбака стоило немалого труда, но решающую роль сыграли деньги, особенно обещание валюты.
Войцеховская была холодна, сдержанна.
– Вылетаем через день, послезавтра. Вот деньги. Возьмешь билеты и мой занесешь сюда…
Несколько позже, уже под вечер, собрались втроем: Скворецкий, Луганов, Савин. Вновь еще раз обсудили план предстоящей операции, уточнили кое‑какие детали, кое‑что подкорректировали. Неясным остался вопрос: кто будет руководить ходом операции на завершающем этапе. Луганов настаивал на вызове из Москвы Миронова. Скворецкий склонен был с ним согласиться, но Андрей не звонил из Москвы уже вторые сутки.
Как раз в тот же вечер в Москве генерал и Миронов вели беседу с «туристом». Предъявив снимки, на которых были запечатлены все детали обмена папиросной и спичечной коробками, генерал потребовал от допрашиваемого объяснений.
Тот начал юлить:
– Да, припоминаю. Какой‑то человек, сидевший рядом со мной, попросил папиросу. Я ему дал, он вернул. Обычная папироса и обыкновенный коробок спичек…
– Бросьте, – резко оборвал генерал. – Вам была возвращена не та коробка спичек, которую вы давали, а другая. То же и с папиросами. Вот снимки. На этой «обыкновенной» коробке под фабричной этикеткой наклеено несколько кадров микропленки с шифрованным текстом. Вы не хотели бы дать ключ к этому шифру? Не хотите? Не надо. Разберемся сами. На одном кадре, между прочим, обыкновенный текст, без шифра. Записочка. Ее уже прочли…
– Шифр, записка! Но я ничего не знаю. Слово джентльмена, не знаю.
– Верю, – спокойно сказал генерал. – Содержания этой записки вы, конечно, не знаете. Что до остального, так тот, кто передавал вам эту коробку спичек, все рассказал. Кроме того, на коробке сохранились отпечатки ваших пальцев. Советую рассказать правду.
Допрашиваемый молчал.
– Как вам будет угодно, – пожал плечами генерал и нажал кнопку звонка. – Уведите…
Когда дверь за ним закрылась, генерал повернулся к Миронову.
– Что, Андрей Иванович, сгораете от любопытства? Признаюсь, я и сам рад бы поскорее узнать содержание шифрованной записи, но шифр сложный. Специалисты говорят, что придется повозиться. Что же до записки, вот она. Тут тоже не все ясно: «Король взят пешками. Ферзь под шахом. Целесообразна рокировка по второму варианту». Что скажете?
– По‑моему, так: «Ферзь» – это Войцеховская. Между прочим, Семенов в отделении милиции сказал, что спичечную коробку получил от женщины, известной ему под кличкой «Ферзь». Больше о ней будто бы ничего не знает. Но нам‑то известно, кто вручил ему эту записку. Итак. «Ферзь» – Войцеховская. «Рокировка» – тоже понятно. Думает бежать за границу. А вот «Король», который взят пешками… «Король»?
– Черняев? Вернее, тот, кто выдает себя за Черняева?
– Хорошо бы, если так, но факты, факты… Фактов маловато.
Генерал усмехнулся.
– Фактов, конечно, немного, но они есть. Будут и еще. Семенову, надо полагать, есть что рассказать. Допросите его.
Генерал связался с Крайском и информировал Скворецкого о событиях минувшего дня.
– Как будет с Мироновым? – спросил Скворецкий, доложив генералу о возвращении Савина. – Мы рассчитывали, что именно он будет руководить последним этапом операции.
Семен Фаддеевич с минуту подумал.
– Хорошо, Миронова отпустим. Допросит он Семенова и завтра с утра вылетит к вам. Теперь насчет Черняева: направьте его сюда, в Москву.
А Миронов сидел в кабинете своего помощника, который допрашивал Семенова, и бегло знакомился с уже заполненными страницами протокола допроса. На первый взгляд могло показаться, что Семенов ведет себя искренне: он подробно рассказывал обстоятельства своей вербовки сначала гитлеровцами, потом американской разведкой, перечислял задания, которые выполнял, давал описание тех, чьи поручения ему приходилось выполнять. Меньше всего Семенов говорил о себе, о своих преступлениях.
– Я бы хотел задать несколько вопросов, кое‑что уточнить. Не возражаешь? – обратился Миронов к своему помощнику.
– Так вот, гражданин Семенов. Я никак не возьму в толк, почему фашисты остановили свой выбор именно на вас, чем вы им так приглянулись? Повторите еще раз, как вы пошли на предательство, да поподробнее.
Семенов сжался, как от удара.
– Так я же все сказал, гражданин начальник, все как было. Как попал я, значит, в 1943 году в плен, очутился в лагере. Вызвали меня там в это самое гестапо. Били, конечно. Потом бумажку сунули – подпиши. Я и сам толком не знаю, что в этой бумажке значилось, а подписать подписал. Как не подпишешь? Ну, а как подписал, тогда сказали: «Теперь будешь нам сообщать, кто, значит, немцев ругает, кто побег умышляет…»
– И что же, сообщали?
– Нет, гражданин начальник, не сообщал. Сначала говорил, что ничего такого не слышал, не знаю, а там вскоре перевели в другой лагерь. Потом пришли американцы.
– Допустим, хотя и сомнительно. Ну, а дальше что было?
– Дальше? Дальше вызвал меня какой‑то американский начальник и сунул бумагу… «На, – говорит, – читай». Смотрю, там эта самая подписка, что ли. Так, мол, и так, обязуюсь сотрудничать с гестапо, сообщать о противонемецких настроениях заключенных. И подпись. Моя подпись. Американский начальник предложил написать другую подписку, уже им, американцам. Я было отказался, тогда он пригрозил: передам, мол, тебя русским вместе с этой немецкой подпиской. Там тебя сразу вздернут. Ну, пришлось и американцам подписать. Потом меня переправили в советскую зону, и я поехал в Крайск…
– Что вы делали в Крайске?
– Поступил проводником на железную дорогу, как до войны. Ну и жил себе. Прошло года два‑три, является какой‑то гражданин и говорит: «Привет от Джеймса». Это пароль. Я, конечно, перетрусил, а что сделаешь? Велел он мне вещицу одну, пачку папирос, отвезти в Москву и передать одному человеку. Приметы его описал, указал, где встретиться. Так и пошло.
– И много побывало у вас таких, чьи поручения вы выполняли?
– Вот эта самая дамочка «Ферзь», значит, вторая будет.
– Что вы о них можете сообщить?
– Ничего, гражданин начальник, кроме внешности. Даже человеческого имени никто не называл, все по кличкам.
– Скажите, – внезапно задал вопрос Миронов, – вы левша?
Семенов смотрел на него с недоумением.
– Левша, гражданин начальник. А что здесь такого?
– Вам приходилось когда‑либо орудовать финкой? Вообще вы нож держите обычно в левой руке или в правой?
Семенов заметно побледнел.
– К‑как‑к‑кой финкой? – спросил он, заикаясь. – Я… я в‑вас не понимаю.
Сейчас Андрею нужен был «турист». К вопросу о «туристе» он и перешел: как давно встречается с ним Семенов, как часто встречался, что знает о нем?
Семенова, по‑видимому, такой поворот в ходе допроса вполне устраивал: он заговорил свободнее, с большими подробностями. Сосед по скамейке, которому он должен был вручить злополучный коробок спичек, – как же! – он с ним встречается уже третий раз, все там же, на Тверском бульваре. Передавал ему спички, папиросы. Семенов извещал о своем приезде условной телеграммой в адрес какого‑то Макарова. Кто такой Макаров, он не знает. Текст телеграммы составлял не сам, получал его от тех, чьи поручения выполнял. Кто такой этот сосед по скамейке, где работает? Этого он, Семенов, не знает. Мужчина серьезный, никогда с ним даже не разговаривал. Возьмет – и все. Остается сидеть на лавке, а Семенов уходит.
…Следующим утром Миронов был уже в Крайске.
Он сжато рассказал Скворецкому о том, что произошло в Москве за последние дни. Скворецкий и Луганов ознакомили его с результатами поездки Савина в Латвию. Кирилл Петрович сообщил, что Войцеховская намеревается выехать на следующий день.
– Вам с Лугановым надо вылетать в Ригу сегодня, – сказал Скворецкий, – за сутки до Войцеховской и Савина, подготовить встречу. До отлета времени не так много: около двух часов. Савин у меня на квартире. Поедем ко мне и все обсудим вместе.
Миронов и Луганов вышли из кабинета, а полковник убирал со стола бумаги, когда дверь приоткрылась и заглянул секретарь Скворецкого.
– Товарищ полковник, тут сообщение.
Через несколько минут он срочно связался с Москвой.
– Семен Фаддеевич, здравия желаю. Докладывает Скворецкий. Только что поступило сообщение насчет Войцеховской. Наши предположения подтвердились: никакая она не Войцеховская. В ней опознали Аннелю Пщеглонскую, дочь польского помещика Казимира Пщеглонского, соратника Пилсудского. Семья Пщеглонских в тридцать девятом году уехала в Лондон. В кругах польской эмиграции в Лондоне Казимир Пщеглонский играл видную роль. В 1942–1943 годах активно вела себя в Лондоне и его дочь Аннеля. В 1944 году она была переправлена из Англии в Польшу.
Во время пребывания в Лондоне Пщеглонская была близка с майором американской разведки Джеймсом. Счел необходимым доложить эти факты безотлагательно, тем более что Миронов и Луганов вот‑вот должны вылететь в Ригу. Хотелось знать ваше мнение.
– Понятно, – послышался в трубке голос генерала. – Ну, а вы сами, Кирилл Петрович, что предлагаете?
– Я бы действовал по намеченному плану.
– Хорошо, – согласился генерал. – Действуйте. Желаю удачи…
Когда Скворецкий спустился вниз, к подъезду, Луганов и Миронов его ждали.
Тихо, полушепотом, Скворецкий наскоро рассказал Миронову и Луганову о получением сообщении и разговоре с генералом.
До дома полковника ехали молча. Когда вошли в домашний кабинет Кирилла Петровича, Савин, сидевший в углу дивана с каким‑то журналом, поднялся навстречу. Увидев Миронова, забеспокоился.
– Знакомься, – решительно оборвал его Скворецкий, – представитель Комитета государственной безопасности майор Миронов.
Вновь, на этот раз почти в полном составе (не было только Савельева), подробно обсудили план предстоящей операции. Были уточнены все детали, согласованы действия.
– Да, пожалуй, теперь все. Вам с Василием Николаевичем пора, – сказал Скворецкий. – Берите мою машину – и прямо на аэродром. Мы со старшим лейтенантом выйдем чуть попозже.
– Старшим лейтенантом? – переспросил Савин. – Бывшим, вы хотели сказать, товарищ полковник?
– Почему бывшим? Сегодня пришла копия приказа командования Военно‑Воздушных Сил. Как это там написано, дай бог памяти? Так, кажется: учитывая, что Савин Степан Сергеевич глубоко осознал совершенные им проступки, а также его искреннее раскаяние, приказ номер такой‑то от такого‑то числа о лишении Савина офицерского звания и увольнении из армии отменить. Восстановить Степана Сергеевича Савина в звании старшего лейтенанта. Предоставить старшему лейтенанту Савину двухнедельный отпуск, после чего приступить к исполнению служебных обязанностей… Ну, отпуск, ты понимаешь, для наших дел! Значит, выходит, и есть ты самый настоящий старший лейтенант, никакой не бывший.
– Товарищ полковник, – прошептал Савин. – Товарищ полковник…
Он вытянулся в струнку, опустил руки по швам:
– Служу Советскому Союзу!
ГЛАВА 25
В тот же вечер Миронов и Луганов встретились в Риге с командованием пограничников, которое было заранее предупреждено Москвой. Объяснив пограничникам существо предстоящей операции, они выехали в Вентспилс.
До домика рыбака, где жил все эти дни, «входя в роль», Савельев, Миронов и Луганов добрались только к ночи. Дядюшка Имант и Сергей уже ложились спать, но, встретив гостей, принялись хлопотать возле печурки, чистить рыбу, готовить уху.
Пока закипала уха, Андрей сообщил им, что Войцеховская и Савин будут здесь к завтрашнему вечеру. За столом деловых разговоров не велось, но когда с ужином было покончено, Миронов провел, как он выразился, «оперативное совещание», подробно посвятив старого Иманта и Савельева в план предстоящей операции. Потом спросил, где бы он мог укрыться, чтобы не попадаться на глаза Войцеховской. Рыбак молча поднялся и жестом пригласил Андрея. Во дворе вблизи дома находился небольшой сарай, где хранилась рыбацкая снасть.
Туда Имант и привел Миронова.
…Войцеховская, она же Пщеглонская, и Савин, вылетев из Крайска, в Риге не задержались, выехали в Вентспилс.
К вечеру они были в домике рыбака. Старый Имант и его племянник (Савельев уже вполне освоился с отведенной ему ролью) встретили их без особого радушия, как встречают гостей, не принять которых нельзя, хотя визит их не доставляет удовольствия. Старик усадил Войцеховскую и Савина к столу и поставил сковородку с жареной рыбой.
– Спасибо, – сказала Анна Казимировна, – но мне не хочется.
– Нет, – решительно сказал рыбак, – так нельзя. Когда идешь в море, надо кушайт. Сколько будем идти: пять часов, десять, кто знайт?
Тут же взгляд дядюшки Иманта упал на небрежно брошенный на лавку кожаный реглан Савина и аккуратно положенное рядом пальто Войцеховской. Он сделал знак Савельеву: убери, мол, в сени. Савин поднялся было сам, чтобы унести пальто, но Войцеховская воспротивилась.
– Ты можешь убирать свою кожанку куда угодно, – сказала она вполголоса, – но мое пальто останется здесь.
– Ай‑ай‑ай, – укоризненно пощелкал языком старый рыбак. – нехорошо! Разве может оставлять человек свое пальто в комнате, где кушайт, где живет? Нехорошо.
Взяв из рук Савина реглан, прихватив пальто Войцеховской, старик вышел из комнаты и вынес вещи в сенцы С ним вышел и Савельев. Потом старик вернулся в комнату и сел за стол.
– Скоро будем ехать, – медленно роняя слова, заговорил он. – Начинается ночь, и будем ехать.
Старик помолчал, сделал несколько глубоких затяжек из своей трубки и, переводя тяжелый взгляд с Савина на Войцеховскую, спросил:
– Где есть деньги? Давай сейчас платийт.
Спорили долго. Наконец Войцеховская с ожесточенностью сказала:
– Ладно. Часть суммы в долларах я выдам сейчас, но только часть. Окончательную расплату произведем на месте. Не хотите – убирайтесь к черту!
В этот момент вернулся «племянник» рыбака. Сумрачно посмотрев на него, дядюшка Имант решил закончить спор, пошел на уступки.
– Ладно, – проворчал он, – давайте доллары…
Войцеховская отвернулась к стенке, прикрывая собой сумочку, которую ни на минуту не выпускала из рук, выхватила небольшую пачку банкнот и швырнула через стол старику.
Рыбак подхватил деньги, аккуратно пересчитал их и, поднявшись из‑за стола, убрал в почерневшую от времени шкатулку. Затем уселся к столу и принялся что‑то старательно царапать карандашом на клочке бумаги.
– В чем дело? – спросила Войцеховская. – Что вы там пишете?
– Расписка, – с невозмутимым видом сказал рыбак. – Я пишу расписка, что получал доллар. Дело требует порядок…
– Расписка? – изумилась Войцеховская. – А к чему она мне? Хотя, – она загадочно улыбнулась, – хотя давайте, пригодится. («Тебе же, старый дурак, хуже. Сам в петлю лезешь».)
– Надо собирайтс, – отрывисто сказал рыбак, отдав расписку. – Быстро, быстро! Время.
«Племянник» проворно юркнул в сенцы и вернулся с верхней одеждой гостей и несколькими грубыми брезентовыми плащами с откидными капюшонами. Два из них он протянул Войцеховской и Савину.
Освещая фонарем дорогу, рыбак повел гостей к дощатому причалу, возле которого покачивался рыбацкий баркас.
– Ход у этого суденышка будь здоров! – прошептал Савин на ухо Войцеховской. – Как черт тянет!
– Ладно уж, помолчи. Лишь бы добраться…
С помощью старого Иманта Войцеховская и Савин перебрались в баркас. Дядюшка Имант и «племянник» мягко спрыгнули вслед за ними. Мотор затарахтел, и суденышко ходко пошло в море.
Прошло минут пятнадцать‑двадцать, и на опустевшем причале появился еще один человек. С минуту он постоял, вслушиваясь в монотонный плеск волн, и когда звук мотора заглох вдали, несколько раз включил и выключил электрический фонарь, направляя тонкий луч света вдоль берега. В ответ на этот сигнал где‑то невдалеке в море взревел мотор, вспыхнул прожектор и к дощатому причалу, на котором стояла одинокая фигура, помчался пограничный катер.
– Ну как? – послышался с катера голос Луганова. – Как все прошло, Андрей Иванович, нормально?
– Порядок, – ответил Миронов. Он шагнул с причала на палубу катера и обратился к командиру: – Давайте отойдем в море и немного поболтаемся. До назначенного срока еще сорок семь минут.
– Есть.
Катер пошел в открытое море.
… Минул почти час, как баркас дядюшки Иманта покинул берег. Шли ходко. Войцеховская сначала напряженно всматривалась в темноту, потом расслабилась, откинулась к борту, надвинула капюшон и, казалось, дремала. Все шло как по маслу. Еще час‑другой, и они будут в водах той страны, куда она стремилась. А там… там…
Где‑то вдалеке послышался нарастающий гул мощного двигателя. Старый рыбак застыл у руля, напряженно вглядываясь в темноту, «племянник» зашевелился около мотора. Войцеховская выпрямилась, глянула на Савина.
– Ты слышишь?
Савин не успел ответить. В сотне метров от них вспыхнул ослепительный луч прожектора и, скользнув по верхушкам волн, уперся в баркас, выхватив его весь целиком. Мотор баркаса внезапно заглох. Гул нарастал, близился. Возник второй скоп света, скрестился с первым. Баркас безжизненно качался на волнах.
– Почему выключили мотор? – прохрипела Войцеховская. – Включай немедленно! Надо уходить!
– Куда уйдешь? – тоскливо отозвался рыбак. – Пограничники.
– А ну, старый пень, – взорвалась Войцеховская, – немедленно запускай мотор! А ты пошевеливайся, щенок! – повернулась она к «племяннику». – Твоя небось работа? Заглушил мотор, собачья кровь! А ну, живо!
В руках Войцеховской тускло блеснула вороненая сталь пистолета. Но, к ее изумлению, на лице «племянника» не мелькнуло и тени замешательства. Чуть пригнувшись, «племянник» отчаянным прыжком преодолел разделявшее их пространство. Анна Казимировна выстрелила, но в момент выстрела рука ее была подброшена снизу вверх, и в следующее мгновенье пистолет очутился в руках у Савина.
– Анна Казимировна, вы сошли с ума! – крикнул он, отстраняя ее руку. – Стрелять на глазах пограничников?
– А‑а‑а‑а! – взвизгнула Войцеховская. – Трус, предатель!
Она ударила Савина по лицу, замахнулась еще, но подоспел Савельев – схватил ее за руки. Степан смотрел на нее с нескрываемым презрением.
Пограничные катера, урча моторами, приблизились к баркасу.
– На судне! – послышался властный голос, усиленный рупором. – Откуда, куда идете?
В ответ не раздалось ни слова.
– Перейти на задержанное судно, – прозвучала команда, – взять на буксир.
«Все, – поняла Войцеховская. – Не вывернуться». Но сдаваться она пе собиралась. Пригнула голову, вцепилась зубами в угол воротника своего пальто, с силой сжала челюсти и закрыла глаза. Она знала: хрустнет в зубах раздавленная ампула, и молниеносно действующий яд сделает свое дело…
Но в зубах ничего не хрустит. Она жива, жива….
– Вот так встреча! Никак Анна Казимировна? – раздался с одного из катеров до ужаса знакомый голос. – Зря стараетесь, пани Пщеглонская: ампулы в вашем воротнике нет. Я ее обнаружил и вынул, пока, вы торговались с владельцем баркаса там, в Вентспилсе.
ГЛАВА 26
В первую ночь после ареста Войцеховская думала до рассвета. Теперь она, пожалуй, была рада, что на месте ампулы не оказалось. В самом деле, зачем умирать, к чему? Ведь она, по существу, еще молода. Если чекисты поверят в искренность ее раскаяния, если она выдаст им всех, кто ведет против их страны тайную борьбу (а уж она‑то таких знает), тогда можно надеяться на снисхождение. Дадут небольшой срок. А там, там… Чего не бывает?
Или следует все отрицать? Нет, глупо! Слишком много они знают, да и поймана с поличным. Чего стоит одна расписка рыбака, которую у нее изъяли. Расписка. О, старый дурак был совсем не так глуп, как ей казалось! Да, отпираться не имеет смысла. Искренность, только искренность, вот ее последнее спасение.
С чего она начнет? Конечно, с этой скотины Джеймса. Само собой разумеется, Аннеля не будет рассказывать, что сама предложила американцам свои услуги. Она расскажет иначе: Джеймс негодяй, садист. Он сначала совратил ее, а потом шантажировал, угрожая благополучию ее престарелых родителей.
Затем она выдаст с головой Семенова. Не пожалеет, конечно, и Черняева, этого самодовольного «Короля». Правда, с Черняевым сложнее. Судя по всему – фигура. Она это поняла по ряду намеков. Что ей о нем известно? Мало, до обидного мало! Ведь он до поры до времени не действовал, сидел тихо. Как и она, впрочем. А начали действовать – и попались!
К утру план действий у Пщеглонской созрел полностью. Когда появился Миронов, она встретила его вымученной улыбкой.
– Андрей Иванович, голубчик… Да, простите, можно вас так называть?
– От «голубчика» увольте, – сухо ответил Миронов. – Так что вы хотели?
– Я… я хотела поблагодарить вас. Вы спасли мне жизнь. Ну, а я… я вела себя как дура.
– Я выполнял свой долг. Однако оставим разговоры. Пора ехать.
Несколько часов спустя Миронов и Пщеглонская были в Москве.
Генерал с полчаса расспрашивал Миронова о том, как прошла операция. Потом приказал:
– Займитесь Семеновым – проводите эксперимент. Как Савельев? В Москве?
– Вот‑вот должен быть, он вылетел следующим самолетом.
– Черняев, между прочим, здесь, в Москве, в институте судебной психиатрии, – заметил в заключение беседы генерал. – Доставлен сегодня утром. Свяжитесь с руководством института и попросите ускорить экспертизу. Пщеглонскую тоже надо допросить.
А Пщеглонская и не думала запираться. На поставленные вопросы отвечала исчерпывающе, почти без раздумья, сама рассказала об объявлении, о спичечной коробке, о водосточной трубе, о саквояже в аэропорту, под подкладку которого Черняев упрятал микропленку со шпионскими сведениями. Пленку эту, рассказала Пщеглонская, она извлекла, перенесла на спичечную коробку и переправила через Семенова в Москву. Кому – она не знала. Ей известно было только имя Макарова, в адрес которого следовало посылать условные телеграммы.
Занончив допрос, Миронов пригласил Савельева, уже успевшего прилететь. Проинструктировав его, он велел ему ждать в соседнем кабинете, а сам вызвал Семенова.
– Вернемся к вопросу о том, как вы были завербованы гестапо, – начал Миронов. – Только говорите правду.
– Гражданин начальник, – взмолился Семенов, – но я все сказал, Христом‑богом клянусь…
Миронов сделал незаметный знак своему помощнику. Тот молча вышел из комнаты.
Прошла минута, другая, дверь в кабинет, спиной к которой сидел Семенов, открылась, и тихо вошел Савельев. Он молча встал рядом с Мироновым. Семенов бросил на вошедшего вопросительный взгляд, затем взглянул снова и вдруг замолк на полуслове. Челюсть его отвисла, в глазах появилось выражение ужаса.
– Что? – прервал тишину Миронов. – Узнали, гражданин Семенов?
– Н‑не м‑может быть! Он же мертвый, м‑мертвый!