Тяжело становиться командиром в первую военную полярную ночь. Прошлую, мирную ночь я провел трудно и нервно. Теперь же мы каждый час ждали десанта, диверсионных вылазок. Я остро почувствовал разницу между ответственностью помощника и командира. Всю ночь надо поверять караулы, обходить землянки, а я по-прежнему боюсь проспать, да к тому же не совсем уверен в бдительности товарищей. Роднянский угрюм и мрачен: полярная ночь подавляет его. А я терзаю дежурных. Вскакиваю по нескольку раз в ночь, хотя понимаю, что нужно быть сдержаннее. Матросы ведут себя совсем иначе, чем в прошлом году. К караулам, вахтам относятся очень серьезно. Нельзя допустить, чтобы притупилась их настороженность. Нужны какие-то активные действия. А их нет.
Я уже упоминал, что одно из орудий оставалось на старой позиции. По существу, возникли две батареи, которыми надо управлять. Мы долго бомбили начальство просьбами перевести на новую позицию и это, третье, орудие. Упорство помогло, получили «добро».
Но мы решили не просто переместить орудие с места на место. Это был отличный повод хоть немного повоевать с врагом. Срочно собрал командиров, сообщил им радостную весть, вместе продумали тактический маневр, связанный с перестановкой орудия. Прежде чем перетаскивать на новое место, нужно продемонстрировать орудие противнику на старой позиции, произведя огневой налет на Ристаниеми. Пусть враг считает, что заговорившая вдруг батарея стоит на прежней позиции. Роднянский высказал опасение, что на нас сразу навалятся несколькими батареями и мы потеряем орудие. Опасения резонные. Чтобы этого не случилось, решили начать огневой налет вечером. Противник не успеет засветло изготовиться к ответному огню, а ночью стрелять не будет. Нам только того и надо, за ночь перетащим орудие на новую позицию. Но это еще не все. Лейтенанту Игнатенко поручили сделать макет орудия для установки на старой позиции.
Распоряжения отданы. Игнатенко проверил готовность орудийного расчета к стрельбе и занялся макетом. Лейтенант Годиев, ведающий всей электромеханической частью, готовил к 16.00 трактор и сани. Старший лейтенант Роднянский отвечал за бригаду слесарей и такелажников. Плотники ремонтировали козлы. Окончив стрельбу, поднимем орудие талями, без разборки. Важно, чтобы все по сигналу командира батареи шло одно за другим. В 16.30 — готовность огня. В добрый путь, за дело!
Этим орудием командовал Михаил Пасечник, наводчиком был краснофлотец Афанасий Стульба, оба прославились позже в боях, которые наша батарея вела с морским противником и фашистской артиллерией. Сегодня командир орудия и наводчик именинники, им завидует вся батарея. Остальные расчеты тоже не останутся без дела, для тренировки я приказал им проводить условную немую стрельбу.
Наша батарея вела огонь не первый раз. Длительный перерыв, ожидание стрельб измучили людей. Когда я скомандовал: «Орудие зарядить, поставить на залп. Залп!» — на всех орудийных позициях, даже на тех, где приказано вести огонь условно, матросы закричали «ура».
— Нет дисциплины, — проворчал кто-то из командиров.
— Наоборот! Очень хорошо, что люди радуются, — возразил Бекетов. — Есть батарея. Далеко слышен ее голос. И мне, признаться, хочется кричать «ура»...
А уж мне и подавно хотелось того же: ведь это моя первая боевая стрельба как командира батареи.
На батарее противника блеснула молния, взметнулся дым. Снаряд попал в цель.
— Пять снарядов беглым!
От вспышек выстрелов красными отблесками заиграл снег.
Когда Пасечник доложил, что приготовленный для стрельбы боезапас вышел, я приказал увести личный состав в укрытие. На всякий случай: вдруг противник все же ответит.
Пасечник и его матросы в белых маскировочных халатах быстро покинули позицию. Издалека донесся разрыв последнего снаряда. Сгустившаяся темнота закрыла и берег противника, и море.
Мы подождали минут двадцать. Гитлеровцы молчат. Значит, наши расчеты верны — ночью ответного огня не будет. Отдаю команду приступить к работе.
Бойцы быстро вернулись на позиции. Люди воспрянули духом: воюем, бьем врага! Трактор Годиева уже подтащил к орудию сани и козлы. Слесари отдают установочные болты, такелажники крепят тали, все разделись, жарко. Словно в большом порту слышны выкрики: «Вира помалу, майна, вира, вира, давай быстрее, майна, быстро крепить...»
Орудие уже на санях, Годиев сам садится на трактор, он любит трактор и говорит, что это его танк. Приказываю осторожно трогать. Тяжело врезаются сани в снежный сугроб. Поезд двинулся в путь.
А лейтенант Игнатенко начинает устанавливать на старой позиции орудийный макет.
Работа шла без перерыва, без перекура: одни возились на старой, ложной позиции, другие расчищали дорогу трактору и помогали устанавливать и маскировать орудие на новом месте.
После завтрака, усталые, завалились спать. Мы уже перешли на фронтовой режим: ночью бодрствуем, в часы недолгих рассветов отсыпаемся.
Но ровно в одиннадцать раскаты сильных взрывов подняли меня на ноги. Спросил дежурного, в чем дело.
— Ничего особенного, — доложил Игнатенко. — Ответный визит. Обстреливают ложную позицию. Боюсь, не выдержит макет...
— Дело за вами, лейтенант. Надо оживить позицию, больше появляться на ней.
— Можем организовать даже танцы!
— Танцев не надо. А дорожка туда всегда должна быть протоптана. Снег тоже придется расчищать, да иногда полезно вращать стволами. Это теперь ваша забота.
Расчищать снег на ложной позиции! Легко произнести такое. А нам и без того хватает хлопот со снегом. День и ночь матросы убирают снег с боевых постов. Гонимый ураганом, сыпучий, колкий, он забирается в каждую маленькую щель, смешивается на механизмах, со смазкой, сковывает их льдом. Мороз. Руки прихватывает к металлу. Но надо чистить. В любой момент мы должны быть готовы открыть огонь.
Всю зиму свирепствовала пурга. Всю зиму мы боролись со снегом и льдом. В пургу, в лютые морозы неустанно следили за морем сигнальщики Афонина. Нет прожекторов. Невозможно осветить море. Но Глазков видит и в темноте.
— Катер! Прямо у берега катер! — закричал однажды Михаил Глазков.
Раздался сигнал боевой тревоги. Я позвонил командиру стрелкового взвода:
— Против озера Карху-Лампи катер противника. Открыть пулеметный огонь! Быстро!
Глазков доложил, что на мостике упал человек.
Катер лег против волны, пошел в море, но вдруг застопорил. Человек полз по палубе, чтобы отдать якорь. Пулеметным огнем были, видимо, повреждены моторы. На катере боялись, как бы их не снесло волной к нашему берегу.
В тот же момент над морем появился истребитель. Сделав круг над катером, он пошел к берегу, поливая свинцом снег.
По катеру открыла огонь зенитная батарея Пушного. Двумя снарядами она пустила его ко дну.
Враг прощупывает нашу оборону. Враг ищет лазейку.
Трудно проходит зима. Не все ее выдерживают. Сдали нервы у Роднянского. Жил он в землянке второго орудия. Там кто-то, дурачась, стал бросать в печку запалы от гранат. А то еще додумались: пустили по землянке ракеты...
— Зачем?
— Не знаю, — устало сказал Роднянский. — Наверно, пугают. Нервы испытывают.
От злости у меня похолодело внутри. Пошел в землянку. Опросил краснофлотцев. Молчат. Я подозревал троих, но нужно добиться признания.
— Через десять минут жду виновных на КП...
Вслед за мной на командный пункт пришел краснофлотец Барканов, высокий рыжеватый парень. Краснея, признался, что это он бросил в печку ракету и запал.
— Зачем? Барканов смутился:
— Просто так, для баловства. Испытываем нервы друг у друга. Бойцы привыкли, а вот старший лейтенант спросонья...
С удивлением я смотрел на Барканова. Хороший, дисциплинированный боец, семейный человек, не мальчишка.
— И вам не стыдно?
— Дурость... Засиделись без боя. Скорее бы уже...
Да, засиделись без боя. И трудно в этих условиях, да еще в полярную ночь, уберечь даже самых хороших людей от мрачных размышлений, от душевной подавленности. Роднянский признался, что ему стало тяжело на батарее. Он готов пойти на любой участок фронта, только бы сменить обстановку. Ну что же, я его понимал и не осуждал. Жалко расставаться с близким товарищем, но нервы имеют предел выносливости у каждого из нас.
По моему ходатайству Роднянского перевели в конце зимы на другой участок фронта. На его место прибыл командир из запасников, в прошлом инженер-судостроитель Иван Никитич Маркин.
Новый человек, деятельный, с крепкими нервами и свежими силами, внес в нашу жизнь бодрую струю. Его приход всем нам пошел на пользу, всех подстегнул. Как инженер он все время что-то придумывал, подсчитывал, предлагал.
Маркин пришел на батарею в день очередной бомбежки. Немцы в одно мгновение разбили продовольственный склад, но в домик радистов, хотя делали на него несколько заходов, попасть не смогли. Мы ко всему уже привыкли, а свежему человеку с Большой земли, видевшему, как там отбиваются от налетов, наша беспомощность показалась чудовищной.
— Что-то следует придумать, — сказал Иван Никитич. — Самолеты надо отгонять.
— Спору нет, надо! Но чем?..
Маркин взялся построить зенитные треноги из дерева, чтобы установить на них станковые пулеметы — их у нас много в стрелковом взводе. Так делают на Большой земле. Все же будет защита. Кроме того, решили создать группы стрелков по самолетам из личного оружия. Хоть и не собьют, но создадут огневую завесу. Плотный огонь помешает летчику бесчинствовать на малых высотах, подействует на его психику. Словом, пусть малый шанс на успех, но все же шанс, и его надо использовать.
Вызвали на КП командира стрелкового взвода Зыбкина. Он хороший пулеметчик. Взвод Зыбкина — самостоятельная боевая единица, нам подчинен лишь оперативно. Так что договариваться надо по-хорошему. Выложили ему все как пожелание личного состава батареи. Попросили прикрывать нас не только с моря от десантов, но и с воздуха.
— В газетах этот вопрос отражается часто. Можем прикрывать, — выслушав нас, сказал Зыбкий.
Иван Никитич выделил в распоряжение Зыбкина людей, строительный материал, взялся помочь своими расчетами и советами. Мы загорелись новой идеей и наметили сногсшибательные планы мощной зенитной обороны. 48 станковых пулеметов — это море огня. Все пулеметы — в зенит, батарейные тоже. Расставим их вокруг каждого орудия, выроем для пулеметов глубокие, прочные котлованы. А под командой Годиева создадим еще взвод охотников за самолетами — стрелков из личного оружия.
Так под покровом ночи мы готовились к встрече полярного дня, к предстоящим боям. Провели рекогносцировку местности. Выбрали места для пулеметных точек. Участвовать в этом деле вызвались все: надоели безнаказанные бомбежки и наше вынужденное бездействие. Ночи стали светлее. Настает и день, но до мая еще не кончится полностью полярная ночь. Значит, есть опасность ночных десантов. Зыбкий сказал, что, пока не настанет полярный день, не даст для зенитной обороны ни одного пулемета.
— Главное, — твердит он, — берег, главное — оборона от внезапного десанта.
Зыбкий, конечно, прав. Осуществление нашего плана отложили до конца мая. Только тогда можно будет перенести пулеметы на новую огневую позицию.
ВНЕЗАПНАЯ ПРОВЕРКА
Май 1942 года. Уже 16-е, а зима в разгаре. Метели припорашивают посеревшие сугробы новым снежком. Кругом сверкающая белизна.
Послеобеденный час. До темноты можно отдохнуть, почитать газеты. В светлое время мы не ждем врага. Поэтому доклад вахтенного сигнальщика Глазкова кажется полной неожиданностью:
— Пеленг двести шестьдесят девять градусов, дальность сто сорок кабельтовых, курс сто тридцать — транспорт и четыре катера.
Батарея изготовилась к бою. Тотчас следует новый доклад:
— Пеленг двести, дальность шестьдесят, высота три тысячи, курсом на батарею девять «юнкерсов».
— В чем дело? Что заставило их пойти днем? — тревожно спрашивает Бекетов.
— А черт их знает! Устроили внезапную проверку нашей готовности. По всем правилам — с самолетами и эскортом.
«Юнкерсы» кружат над старой позицией. Метель занесла там все стежкидорожки вместе с макетами. Новой позиции немцы, очевидно, еще не знают. Да и не могут знать, мы не сделали с нее ни одного выстрела.
Транспорт ползет медленно. Четыре катера — невелико прикрытие. Думают, наверное, что мы еще не очухались от прошлогоднего разгрома. Решаем открыть огонь с предельной дистанции.
Батарея дала залп, когда транспорт подошел на 80 кабельтовых.
В боевой рубке КП вылетели стекла — вот это залп!
«Юнкерсы» тотчас пошли в пике, но на старую позицию. Значит, нашего первого залпа с новой позиции фашистские летчики не засекли.
Сразу после залпа для маскировки дали орудиям угол снижения. Фашистские бомбы рвутся в стороне.
Дальномерщики Пивоварова доложили о результатах первого залпа: накрытие!
И снова наши залпы гремят над заливом.
Теперь немецкие летчики уже разобрались, откуда мы ведем огонь, и ринулись в атаку на новую позицию, поливая ее из авиационных пушек и пулеметов. Бомб не бросали — все израсходовали на ложную позицию.
Батарея Пушного и наша счетверенная зенитная установка бьют по самолетам. Один загорелся и повернул на свою территорию.
Батареи противника открыли ответный огонь.
Катера ставят плотную дымовую завесу. Они легли на обратный курс — навстречу транспорту. Над транспортом поднимаются пламя, дым.
— Попадание! — радостно докладывает Пивоваров.
— Горит! — кричит сигнальщик.
Но катера быстро закрывают транспорт сплошным белым дымом и, уменьшив ход, идут на расхождение. Командую:
— Обстрел площади!
Батарея дает шесть залпов. Цели не наблюдаем. Катера находятся за пределом дальности нашей стрельбы. Самолеты уходят на аэродром. Приказываю боевым постам искать транспорт.
Транспорта не видно — даже высокие горы закрыты дымом.
— Катера сбросили морские дымовые шашки, — докладывает сигнальщик.
По курсу движения катеров черными точками легли дымовые шашки, из них подымается к небу кудрявый белый дым.
— У гады, додумались!
Вход в залив чист. Значит, транспорту не пройти. Дымовая завеса медленно уходит на запад, он прячется где-то за ней.
— Наверное, лег на обратный курс, — сокрушается Афонин.
— Гасит пожар, — ворчит Трегубов.
Все огорчены, каждый вставляет свое слово.
— Жаль, очень жаль, — гудит мне в ухо Бекетов.
— Конечно, жаль, но что поделаешь?
— Еще одно попадание, и он не ушел бы...
— Задача выполнена — порт блокируется.
— Уничтожать, понимаешь, уничтожать надо, а не повреждать. Блокировать уничтожением!
Мне и без замечаний Бекетова тошно. Как во сне, даже опомниться не успел, прошел бой. До боли обидно, но дальше 80 кабельтовых мы не достаем.
Чувствую, бойцы недовольны. Угрюмо смотрят они на белую муть дымовой завесы и тихо спорят о том, прав ли я, что открыл огонь с предельной дистанции. Одни считали, поторопился. Но можно ли пускать противника дальше? Куда? Прямо в порт? От предела до входа в порт всего 12 кабельтовых. Это не более пятисеми минут хода при самой малой скорости. А что такое пять минут при плохой видимости, да если еще цель закрыта дымом?
Спорят не только матросы.
— Не рано ли открыл огонь? — спрашивает Бекетов.
— Думаю, нет. Бить надо с предела. — Объясняю, почему надо открывать огонь с предельной дистанции.
Комиссар считает, что следует немедленно критически разобрать ход боя. Ведь это только начало, первый бой. Очевидно, прощупывают нашу тактику и наши возможности.
Через полчаса дымовая завеса, все время поддерживаемая катерами, рассеялась. Мы не обнаружили на море ни катеров, ни транспорта. Вероятно, они зашли в залив Пеуравуоно. Объявляю готовность № 2 и приказываю Маркину вызвать на командный пункт всех командиров.
Прибывающие на совещание подавлены. Только Годиев, сверкая огромными пылающими глазами, шумно здоровается и темпераментно приговаривает:
—Влепили гаду! Жаль, что сбежал. Надо было ввести в дело моих стрелков!
— Ну конечно. Только потому и не добились победы, — иронически замечает Игнатенко.
— Почему не добились? — горячится Годиев. — Будет победа. И сегодня победа! Транспорт не прошел.
— Не велика победа, — вмешивается наш врач, капитан медицинской службы Попов.
— Вы-то, медики, что в этом понимаете?! Только клизмы умеете ставить!..
Попов и Годиев переругиваются, их разнимает Бекетов.
Этот спор немного разрядил атмосферу, ослабил напряжение.
Маркин доложил, что все собрались.
— Продолжим уже начатый товарищами Поповым и Годиевым спор, — предложил я. — Думаю, товарищ Попов прав. Невелика сегодня наша побе да. Враг ушел. Одного попадания оказалось мало, чтобы его потопить, а большего мы не добились. Враг, правда, в порт не прошел. Но это не должно нас успокаивать. Давайте разберемся в наших действиях. Подумаем, что надо сделать для повышения эффективности артиллерийского огня, для прикрытия батареи с воздуха. Высказывайтесь прямо, без стеснения. Замечу только, боя мы сегодня не ждали. Не предполагали, что враг пойдет не ночью, а днем. Думаю, это не случайно.
С этим согласны все. Похоже, противник прощупывает нас. Мы оказались свидетелями разведывательной вылазки. Было мало авиации, действовала она слабо.
Четыре катера могли при желании закрыть вход в залив плотной завесой, но не сделали этого. По всему чувствуется: следующий бой будет тяжелее. Из сегодняшнего эпизода противник сделает для себя выводы.
Разбор идет непринужденно. Говорят о действиях личного состава, высказывают свои взгляды. В конце концов все сводится к главному предмету спора: стоит ли открывать огонь с предельной дистанции?
Игнатенко настаивает, что надо стрелять с предела, но более точно готовить данные для первого залпа. А значит, предъявлять больше требований к дальномерщикам.
Маркин, как помощник командира, подсказывает:
— И более точно наводить!
Командир огневого взвода согласен с этим: более точно наводить, лучше комплектовать боезапас, стрелять без пропусков, не ошибаться в наблюдении за результатами стрельбы. Словом, Игнатенко считает, что первый залп должен быть поражающим. Маркин отмечает, что желание это хорошее, но оно не всегда осуществимо с точки зрения теории вероятности.
— Война требует поражать врага первым ударом, — вмешивается в спор комиссар Бекетов.
Я поддерживаю Игнатенко. Мы не можем отказаться от предельной дальности стрельбы, тем более, эта дальность известна противнику. Условия боя диктует нам он. Единственное, что есть в нашем распоряжении,— внезапность поражения, зависящая от точности огня. Наша задача, наш девиз — в кратчайший срок наносить поражение. Будут бомбить, обстреливать, мешать дымовыми завесами. Но и под огнем, и под бомбами мы должны делать свое дело — топить противника.
И тут все обращаются к Зыбкину: когда перенесем пулеметы? Главное, что нужно сейчас для нормальных действий батареи, — прикрыть ее во время боя с воздуха.
—Я уже над этим думал, — сказал Зыбкий. — В течение суток у нас еще часа два полной тьмы. Этого достаточно, чтобы противник мог незаметно подойти к берегу и высадиться.
— Значит, нельзя перенести пулеметы, товарищ Зыбкий?
— Почему нельзя? Можно. Только не перенести. Переносить. Туда и обратно. Начинает светать — несем на зенитную позицию. Темнеет — несем обратно. Солдаты сегодня спрашивали, почему мы не стреляли по самолетам. Я ответил, что бой неожиданный. Никто не предполагал, что они попрут днем. А надо было об этом подумать! Так что будем перекосить.
Молодец Зыбкий, все решил сразу и смело. Трудно перетаскивать туда и обратно станковые пулеметы. Но другого выхода нет. Тем более, это ненадолго. Скоро наступит полный полярный день. Тогда будем держать станковые пулеметы на новых позициях круглые сутки.
Тут же на разборе намечаем, что надо немедленно сделать для защиты батареи от самолетов. Годиеву и его стрелкам приказано с рассветом занять зенитную позицию и потренироваться. Утром надо расставить по местам треноги, подготовить боезапас, набить пулеметные ленты, перенести станковые пулеметы на дневную позицию. Маркин, как помощник командира батареи, подготовит и проведет батарейное учение по отражению нападения с воздуха. А. Зыбкину внушаю, что его святое дело — оборона побережья, защита от нападения с моря. Перенес на новую позицию пулеметы, оставил там своих пулеметчиков — и все. На этом забота Зыбкина о противовоздушной обороне кончается. Главное — не проморгать десант.
Устанавливаем сигнал отражения десанта. Командный пункт Зыбкина остается на прежнем месте, наблюдатели за морем тоже. Уходят только пулеметчики. Надо отработать порядок передвижения личного состава в случае обороны побережья, подготовить маршруты движения. Ведь все может случиться под артиллерийским обстрелом и бомбежкой. Люди за зиму засиделись, отвыкли бегать, их следует расшевелить.
— Есть, понял, будет сделано, — уверенно отвечает вышколенный нелегкой пехотинской службой Зыбкий.
Я знаю, он выполнит все точно.
Много дела у Маркина. Кроме учения с зенитчиками ему предстоит заняться дальномерщиками Пивоварова, усилить тренировки в замере дальности. Учеба, учеба и еще раз учеба. И в бою, и между боями. Сигнальщиков надо научить не только обнаруживать корабли, но и определять их замысел по боевому порядку. Огневикам необходимо усилить маскировку. Нельзя допускать, чтобы стволы орудий зря торчали над местностью. Угол возвышения они должны давать только по команде командира батареи, зная, что за ней сразу последует другая команда: «Поставить на залп!» Потому и наводчикам требуется соответственно отработать свои действия. Все должно следовать одно за другим как по маслу. Словом, стрелкам, огневикам, взводу управления, санитарной службе — всем на батарее нужно подтянуться, подобраться, подготовить себя к молниеносной реакции в предстоящих тяжелых боях.
Но как быть с артиллерией противника? Как от нее защититься, не прерывая боя с кораблями? Мы же не можем одновременно топить корабли и вести контрбатарейную борьбу!
Комиссар берет на себя переговоры с соседней армейской батареей Кокорева. Попросим его помогать во время боя, подавляя артиллерию противника.
Такой урок извлекли мы из первой после полярной ночи проверки, устроенной врагом.
Через два часа после разбора снова полностью рас: свело. Батарейцы взялись за дело. Зыбкин, искусно маскируя своих пулеметчиков, передислоцировал их вместе с пулеметами на зенитную позицию. Восход солнца батарея встретила, ощетинясь 48 пулеметами, обращенными в безоблачное небо.
— Будет чем встретить фашистских летчиков, — радуются артиллеристы.
Идет день за днем. Каждый час в учебе, в тренировке. Ждем противника. А его кораблей все нет. Уже конец мая. Солнце светит круглые сутки. Осел и посерел снег. Пройдет снежный заряд, ненадолго забелеет все вокруг. Но солнце быстро сгоняет зиму.
День 26 мая был особенно богат снежными зарядами. Пелена за пеленой наползали с северо-запада на полуостров. Вахтенные сигнальщики то и дело отмечали в «Журнале наблюдения» перемену видимости.
Солнце поднималось к зениту. Все, кроме вахтенных, легли отдыхать.
— Десант! — услышал я сквозь сон голос Михаила Трегубова.
Бросился в боевую рубку. Продолжительный телефонный звонок — наш сигнал боевой тревоги — разнесся по батарее, поднял всех на ноги.
— Где десант? — Я подбежал к командирской стереотрубе.
Трегубов, не отрываясь от своей стереотрубы, шептал:
— Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать... — Сколько насчитал?
— Товарищ командир! Пеленг двести сорок градусов, дальность сто восемьдесят кабельтовых, курс восемьдесят градусов — семнадцать кораблей противника, вахтенный...
— Добро, вижу, — перебил я Трегубова. — Посмотрим, что за корабли.
— Три больших, наверное, транспорты, шесть средних, похоже, тральщики, восемь малых — катера.
— Думаете, это десант?
—Похоже. Столько никогда не ходило.
— Кораблей много, но это не десант.
Звоню Зыбкину:
— Идет конвой, семнадцать единиц. Предстоит хорошая работа. Учтите — это не десант.
— Понял, — ответил, как всегда, немногословный Зыбкий.
На ярко очерченном горизонте даже небольшие суда кажутся громадами. Танкер, два транспорта, шесть тральщиков и восемь сторожевых катеров. Впереди, в кильватер, сторожевые катера. За ними тральщики. Между берегом и эскортом следует караван — транспорт, танкер и транспорт. Всего 17 единиц.
Быстро передали донесение в Полярный. Возможно, помогут авиацией.
Звоню командиру армейской батареи Василию Кокореву:
— Видишь армаду?
— Вижу, вижу.
— Надо стрелять по катерам. Да, да! Тебе стрелять по катерам. Не допускать постановки дымовых завес. Меня прикрывать не надо. Пусть бьют. Главное — расстроить их боевой порядок.
— Хорошо. Сейчас выкачу орудия на прицельную наводку и буду стрелять дистанционной гранатой.
— Давай, время еще есть. Наш успех зависит от тебя, от того, как ты подавишь катера.
Батарея давно изготовилась к бою. Ждем. На дальности 100—120 кабельтовых караван замедлил ход.
— Чего-то ждут, — заметил Афонин.
— Авиации, — уверенно отозвался Трегубов. Отдаю боевое распоряжение нашим новоиспеченным зенитчикам:
— Патроны зря не жечь, стрелять только на дальности действительного огня и по пикировщикам.
Маркин настойчиво проверяет правильность подготовки данных для первого залпа. Игнатенко то и дело запрашивает у дальномерщиков дистанцию до кораблей. Чувствую, что люди волнуются.
Звонит Годиев, докладывает: к бою готов. Желаю ему успеха. Даже не видя Георгия, представляю, как горят у него глаза, в каком он азарте.
Противник начал перестраивать боевой порядок конвоя. Катера пошли строем фронта. Очевидно, попытаются поставить дымовую завесу в восемь рядов. Тральщики идут прежним строем — в кильватер, прикрывая караван с моря от возможных действий наших подводных лодок, торпедных катеров и авиации. Между тральщиками и противоположным берегом за катерами по-прежнему следуют три корабля. Головной транспорт водоизмещением свыше десяти тысяч тонн.
— Самолеты противника! — доложил Трегубов.
Вот они, черные с белыми крестами, заходят один за другим в круг над батареей.
Наша зенитная оборона молчит — высоко. Пусть врагов радует наша мнимая подавленность.
24 бомбардировщика — сила. А выше над ними и в стороне, прикрывая их, носятся «мессера».
На батарее полная тишина. Только рев моторов в воздухе.
Меня вызывает к телефону Бекетов.
— К нам прибыла тридцатисемимиллиметровая зенитная батарея. Куда поставить?
— Где она сейчас?
— На правом фланге, около первого.
— Очень хорошо. Пусть там и развертывается к бою.
Связь у нас единая, каждое мое слово слышат на всех боевых постах. Тут же сообщаю радостную весть о прибытии давно ожидаемых зенитчиков.
Каждые 30 секунд Пивоваров докладывает о дальности до головного транспорта.
— Дальность девяносто пять!..
Предупреждаю Маркина, что огонь сегодня откроем с 74 кабельтовых. Маркин поражен, не поздно ли? Ведь я сам утверждал, что надо бить с предела? Но сегодня нельзя бить с предела, противник может лечь на обратный курс и уйти. Маркин согласен с этим. Ждем.
Очень медленно идут корабли. Кажется, остановилось время. А самолеты ревут над головой, испытывают наше терпение. Но мы пока не подадим признаков жизни.
— Как дела, товарищ Ковбаснян? — спрашиваю по телефону старшину комендоров. Он недавно заменил Зубова, который снова стал старшиной батареи.
— Хорошо, — весело отвечает Алеша Ковбаснян, черный, как цыган, красавец, с большими карими глазами, храбрый, надежный боец.
— Дадим концерт фрицам?
— Устроим!
— Обязательно устроим, — слышу в телефон голоса командиров орудий Покатаева и Фисуна.
— До смерти развеселим, — доносится басистый голос Михаила Пасечника.
Такая перекличка отвлекает. Забываешь о ревущих над головой самолетах.
Позже в ожидании боя мы даже напевали...
— Дальность семьдесят шесть кабельтовых! — сообщает Пивоваров.
— Приготовиться! — предупреждаю боевые посты.
— Дальность семьдесят пять!
— Дать угол возвышения! — командую на огневую,
— Дальность семьдесят четыре с половиной!
— Поставить на залп!
— Дальность семьдесят четыре!
— Залп!
От дружного трехорудийного залпа задрожала земля.
Увидев вспышки, самолеты повернули к огневой позиции. Первый начал пикирование. Мгновенно заработали зенитные орудия, пулеметы, винтовки. Масса огня рванулась навстречу самолетам.
Первый бомбардировщик не выдержал, второпях сбросил бомбы и отвернул в сторону. В общий треск зенитного оружия врезался вой бомбовых сирен, грохот разрывов. За самолетом — черный хвост дыма, машина в пламени. Пылающим факелом она падает в море.
По сторожевым катерам открыла огонь батарея Кокорева. Один катер загорелся.
Тотчас яростно обрушилась на нашу батарею артиллерия противника. Над полуостровом стоит сплошной гул.
Сторожевые катера попытались ставить дымовую завесу, но меткие разрывы дистанционных гранат кокоревской батареи разогнали их в разные стороны.
На горящем катере взрыв, катер разлетается в щепки. Три других повернули на обратный курс. Остальные прибавили ходу и позорно бежали в залив Петсамовуоно.