ГОПАКИАДА (11)
Короли и капуста
Еще и еще раз повторяю: Мазепу зря объявляют предателем. Ни один руководитель, даже Иосиф Виссарионович, имея полную возможность истреблять подчиненных «обоймами», не может идти против всего аппарата. А кинуть москаля требовал от гетмана именно весь аппарат. Немедленно после «измены» оказавшийся ни при чем. Ивана Степановича, лидера чересчур сильного, просто съели. А вместе с ним съели и верхушку «бунчуковых», нахватавшую слишком много лакомых кусков. И Орлик, призывавший Скоропадского и прочих «встать за волю» был обречен именно потому, что землю «изменников» уже - с позволения Петра – переделила «элита «второго эшелона», и возвращения эмигрантов не хотел никто…
Почти сразу после «казуса Мазепы» абсолютное большинство казачества избрало нового гетмана – Ивана Скоропадского. Под прямым давлением российских войск, говорят мифологи. Не соглашусь. Выбор был сделан самим фактом отказа в повиновении старому гетману, а персоналии – это уже дело второе. В любом случае, это был на самом деле выбор большинства, а не 200 червонцев на пропой запорожцам, как в бендерском варианте. Правда, Скоропадский был кандидатом старшины, массы же хотели более популярного Павла Полуботка, но шла война, и Петр, как главнокомандующий, имел право голоса при назначении высшего командования. Важно для нас в данном случае, однако не это, а то, что эпоха Скоропадского, по утверждению оранжевых авторов, стала периодом «наступления российского самодержавия на права автономии». Наиболее подробный список претензий по этому поводу составил некто А. Худобец, учитель-методист (https://som.fio.ru/Resources/Drachlerab/2005/07/07.htm), и сводится он к тому, что (1) при гетмане находился министр-резидент, который следил, чтобы старшина не имела связей с татарами, турками, шведами и поляками; (2) в 1715-м царь упразднил выборность старшин и полковников, они теперь назначались свыше; (3) вновь избранный гетман должен был присягать на верность; (4) Петр сам назначал полковников; (5) гадячский полк возглавил серб Милорадович, и вообще, много старшинских постов заняли не украинцы по происхождению; (6) российские купцы имели большие привилегии в торговле с Гетманщиной; (7) с 1719-го украинцам запрещалось самостоятельно экспортировать пшеницу и прочее на Запад, все должно было отправляться через Ригу и Архангельск под контролем царских таможенных служб; (8) в 1722г. была создана Малороссийская коллегия для надзора за всеми административными, судебными и финансовыми делами.
Что тут скажешь. Я не вправе осуждать пана Худобца, он человек служивый. Но детей жалко. Им, видимо, никто уже не растолкует, что «министр-резидент» (в отличие от польского комиссара при Войске Запорожском) не вертухай на вышке, а, пользуясь сегодняшними терминами, Чрезвычайный и Полномочный Посол, само присутствие которого при гетмане говорит о статусе Малой Руси, пусть формально, но признанной государством, находящимся в особых договорных отношениях с Россией. Никто не объяснит бедным детям, что «слежка», с учетом реалий, была вполне обоснована, поскольку Коломакские статьи строго запрещали «автономные» контакты с зарубежьем, а попустительство Мазепе, неявно их нарушавшему, известно, к чему привело. Никто не расскажет, что в 1715-м Петр не выборность отменил, но наследование «бунчуковых» должностей, а присяга на верность суверену была обязательна для всех гетманов во все времена, начиная с польских. И уж конечно, ежели не закончится оранжевый кошмар, никогда не узнает пытливая детвора, что «не украинцы по происхождению» в казачьей старшине были не подлым петровским нововведением, а обыденностью, причем во всех вариантах и оттенках – и поляки (имя им легион), и румыны (Иван Подкова), и турки (Павло Бут, вождь восстания 1637 года), и татары (Кочубей), и абхазы (Андрей Абазин, один из лидеров Колиивщины), и даже (о ужас!) евреи, причем (о два ужаса!) в количестве, перебивающем всех остальных (Мусий Мойзерница, гетман Марк Исмаэль-Жмайло, выигравший битву при Куруковском озере, Илляш Караимович, Павло Герцик, Остап Борухович), а великий Филипп Орлик вообще чех, никакого отношения к Украине не имеющий. Впрочем, поскольку дети не мои, пусть растут теми, кем начальству пана Худобца их желательно видеть. А вот насчет купцов, хлебной торговли и Малороссийской коллегии разговор особый.
Дело в том, что «зажав» политику, Петр не коснулся экономики, дав понять, что, мол, живите как хотите, а я закрою глаза на все, что не мешает государству. И новые магнаты, решив, что теперь дозволено абсолютно все, разошлись вовсю. Примерно как председатели узбекских колхозов в эпоху застоя. Столь стремительно, что хлеборобы начали вспоминать «ляшские времена» как время тихого покоя и социальной справедливости. В конце же концов дошло уже и до того, что не мешать государству никак не может. Начали, скажем, ставить внутренние таможни, облагая пошлиной российских купцов, и гонять за кордон караваны с «теневым» зерном, покушаясь тем самым на одну их основных отраслей наполнения бюджета (помните пункты 6 и 7 стенания пана Худобца?). Плюс, разумеется, уход от налогов. Даже не уклонение, а вообще неуплата. Со ссылками, что, дескать, имеем льготы. Что было правдой, но не совсем. Льготы относились только к «старым» пожалованиям, но не к полученным в итоге «черного передела», но кто же, честное слово, обращает внимание на такие мелочи? Тем паче, что в Петербурге имелась целая структура хорошо «подогретых» заступников, пустившая метастазы на всех уровнях вплоть до Сената и возглавляемая лично Меньшиковым, повадки которого старшина хорошо изучила в период его пребывания на Левобережье. Короче, люди зарвались. Забыв о некоторых особенностях личности главы государства, которому было, по большому счету, плевать на все, кроме бюджета. То есть, армии, флота и питерских строек. Тут он вставал на дыбы и становился свирепым, карая даже верных людей, причем сумма нанесенного государству ущерба не имела значения. Многолетний губернатор Сибири, князь Гагарин, некогда доверенное лицо мамы царя, был повешен за многомиллионные гешефты, а обер-фискала Нестерова, оступившегося один раз в жизни, колесовали за сущий пустяк, не приняв во внимание смягчающие обстоятельства. И в конце апреля 1722-го, устав интересоваться, почему, donnervetter, богатое Левобережье уже который год приносит убытки, а население сотнями бежит на правый берег «до пана круля», царь (смотри пункт № 8 претензий пана Худобца) учреждает ту самую Коллегию. Поставив во главе её бригадира Вельяминова-Зернова, человека из своего знаменитого «собственного реестра», куда заносил имена людей, которые хотя по бесталанности на повышение не претендуют, но никогда не уйдут с баркаса. Дав ему полномочия подобрать штат на свое усмотрение и разобраться, что все-таки происходит на брегах Днепра. Никаких властных полномочий. Только контроль и прием жалоб. Но даже это вызвало на местах шок и трепет. «Новые паны» понимали, что стоит приоткрыть ларчик, и вылетят демоны, которых уже не остановишь. Да и жалобы, даже даже не имеют немедленных последствий, все равно ложатся в досье, и неизвестно, когда и чем откликнется. Началась паника.
Очень красноречив в этом смысле гетманский Универсал, изданный 19 августа 1722 года. Как точно отметил Юрий Полевой, сильно запоздалая попытка хоть что-то исправить, когда стало ясно, кто такой Вельяминов и чего от него следует ждать:
«…чтобы паны полковники, старшины полковые, сотники, державцы духовные и светские, атаманы и прочие урядники, отнюдь не дерзали козаков до приватных своих работизн принуждать и употреблять; но имеют они, козаки, при своих слободах оставаясь, только войсковые, чину их козацкому приличные, отправлять услуги…
…чтобы тяжебные дела судья судил не самолично, но с участием и другой старшины и безурядовых, только бы честных и разумных людей, которых нарочно к тому определить нужно и абы те дела решались таким судом совместно, совестно и по правде, как требует закон и необходимость без всякого пристрастия и без вымогательства, никому не наровя, ни на кого не посягая… и в особенности по селам, где, как слышно, атаманы и войты, стоя у дверей корчму судят и на всякого шею напивают…
…чтобы и в селах споры разбирались в пристойных местах и не пьяным, а трезвым умом…
…кто сельским или сотенным судом будет недоволен, должен апеллировать в суд полковой, а на суд полковой — в генеральный суд…»
То есть, получается, уже не «быдло» давят, а вольных казаков загоняют в «быдло», причем жаловаться некуда и некому. Рука руку моет, судьи «свои», скуплены, подпоены, апелляционная система сгнила на корню, генеральный судья практически не у дел. И это только в городах, а на селе вообще закон - тайга. Более того. Вскрылась система «черной», вопреки указу, торговли зерном. И еще хуже: гетманская администрация не смогла дать ревизорам отчет по сбору налогов. Что собирались, понятно. Сколько собрано и куда делось – нет. Что до жалоб, то они буквально захлестнули комиссию, и остановить этот поток не удавалось, несмотря на запугивания и расправы вплоть до смертоубийства (как докладывал царю Вельяминов, имелся даже «секретный комплот», координировавший меры по предотвращению контактов «быдла» с «ворогами»). Короче, понемногу всплывает все. И перепуганная старшина вспоминает о «казачьих вольностях». То бишь, о бунчуковых привилегиях, которые, между прочим, кроме как в части наследования должностей, формально не отменяли. Глупо, конечно, но куркули чуют угрозу карману, и прочее не в счет. И вот в такой обстановочке, после смерти немолодого, видимо, совсем затюканного ситуацией гетмана заступает на должность Павел Полуботок. Тот самый, который не глянулся Петру, но все равно за лояльность был щедро награжден, став одним из чемпионов «черного передела». А поскольку власть это не только галушки, но и ответственность, именно ему и пришлось стать «рупором».
Начались терки. Сперва попытки уговорить, потом купить, затем «телеги» в Питер, к Александру Данилычу. Остановите, типа, извергов, в долгу не останемся! Обвиняли во всех смертных грехах. Не получилось. Дождались только того, что Вельяминов заявил: я, дескать, царем поставлен, только сам царь и может отозвать.И не ошибся. Именно на эту тему возник первый серьезный конфликт Петра с «минхерцем», а полномочия комиссии были серьезно расширены. Теперь Вельяминов мог не только проверять, но и принимать меры. Что и начал делать немедленно, взимая законные налоги, отменяя незаконные и при необходимости беспощадно налагая санкции. И «новые паны» решаются на отчаянный шаг. Они снаряжают делегацию в Петербург. Естественно, во главе с Полуботком. Тот, видимо, не рад столь высокой чести, но, поскольку задача делегации – личная встреча с царем, уклониться невозможно. Так что, добившись от коллег максимального смягчения коллективной малявы (в частности, зная о специфическом отношении главы государства к армии, куркули, покряхтев, вычеркнули пункт об отмене воинского постоя) и на всякий случай отправив в лондонский Ost India Company Bank пару бочонков с червонцами, Павел Леонтьевич отправился в путь, везя документ, после всех чисток и правок содержащий всего три просьбы: вернуть льготы «заслуженным людям» (то есть снять налоги с магнатов), упразднить Малороссийскую коллегию или хотя бы убрать Вельяминова (лютует нещадно, украiнофоб клятий) и дозволить избрание гетмана (если коллегию не уберут, «полному» гетману все же легче будет с ней бодаться). Приняв бумагу, Петр велел ждать. Ждали до сентября 1723-го, когда в столицу приехала (сам ли Вельяминов сообразил или Петр комбинацию придумал, неведомо) еще одна делегация - на сей раз жалобщики от казачества, причем все как один заслуженные вояки, из тех, кого Петр знал в лицо и помнил по именам. Разумеется, двум делегациям организуют встречу, плавно перешедшую в скандал, после чего обласканные казаки убывают, Павла же Леонтьевича сотоварищи приглашают на беседу в Тайную канцелярию. А после того, как был перехвачен гетманский универсал на Батькивщину («Кретины, бля, гасите стукачей, не то всем песец!»), ревнителей вольности помещают под арест. Пока домашний.
Возможно, все бы как-то и утряслось. Но глупость неизлечима. Вести из стольного града ввергли официальный Глухов в предынфарктное состояние. И старшина, уже, видимо, мало что соображая, посылает царю новую петицию. О Малороссийской коллегии там уже ни слова. Только освободите братву, отмените налоги и назначьте выборы. Потому как – внимание! – мы Москве всегда верны были, потому что она с нами всегда по-хорошему, а вот поляки с нами пытались по-плохому, и сами знаете, что и как получилось. Естественно, все завуалировано, закамуфлировано и засахарено, но смысл именно таков. «Новые паны», прекрасно зная, что император, только-только завершивший тяжелейшую войну, очень не хочет нового серьезного восстания на Левобережье, мягко и крайне ненавязчиво шантажируют. Однако, на свою беду не знают, кто такой бригадир Румянцев, пребывающий в это время в Глухове. А человек это не простой. Именно он ловил в Гамбурге бедолагу Войнаровского, отслеживал Орлика, на пару с Толстым изымал из Неаполя царевича Алексея. И так далее. Короче, этакий Судоплатов, и тоже специалист по Малой Руси. Не общаясь с Коллегией и даже матеря Вельяминова на «бенкетах», куда ходил охотно, он лично объездил все города, через доверенных лиц проводил «экзит-пулы» и лично встречался с руководством, мещанами и казаками, выясняя отношение к Малороссийской коллегии, идее выборов гетмана, довольны ли своей старшиной и прочее, прочее, прочее. Придя в итоге к выводу, что народу, в принципе, все по фиг, но старшину ненавидят все, и ежели что, никаких бунтов даже в намеке не предвидится. В связи с чем 10 ноября 1723 года, ровно через день после того как подробный доклад Румянцева, по прихоти судьбы прибывший одновременно с «прошением» старшины, лег на стол императора, томящиеся на квартирах «диссиденты» во главе со своим наказным легли на нары Петропавловской крепости.
Возможно, на том никому уже, кроме «новых панов», не нужная автономия Левобережья и почила бы в бозе. Петр, начав что-либо, доводил дело до конца. Однако вмешалась судьба. Следствие еще шло, персон второго ряда понемногу рассылали по зонам, но Полуботка, особо не разрабатывая, держали в каземате, вполне возможно, готовя для показательного процесса. Есть красивая байка о том, что Петр навещал его в камере, уговаривая не объявлять голодовку и горько каясь в стиле «Не мы такие, жизнь такая», на что гетман, якобы, ответил ярким спичем о «милой Украйне» и «вольности казацкой», после чего пожелал царю поскорее сдохнуть. Вранье, скорее всего, поскольку впервые прозвучало в конце 18 века, да и встреча (если была, что весьма сомнительно) проходила с глазу на глаз. Но факт есть факт: император в самом деле скончался в январе 1725 года, через пять недель после смерти Полуботка, не успевшего увидеть, как дорвавшийся при Екатерине до полной и безраздельной власти Данилыч списками амнистирует «незаконно репрессированных». Все изменилось. Вельяминов-Зернов был отозван и получил взыскание за «свирепость», Малороссийская коллегия распущена «за ненадобностью», а Меншиков в очередной раз повысил свое и так не последнее в России благосостояние. После чего, не останавливаясь на достигнутом, уже при Петре II, бывшем первое время его марионеткой, пробил и выборы нового гетмана. Каковым сентябре 1727 года стал престарелый миргородский полковник Данило Апостол, бывший мазепинец, которого «полудержавный властелин» разрабатывал после явки с повинной и с тех пор числил в своей «обойме». Согласно подписанным накануне выборов «Решительным статьями», автономия Левобережья восстанавливалась в полном объеме. Ради «милой Украйны» бунчуковые в ходе переговоров со светлейшим шли на любые жертвы. Так что контакты с краем в итоге были переданы в ведение Коллегии иностранных дел, а российских ревизоров отозвали (кроме, ясен пень, надзирающих за судебной системой и финансами). Только права смещать гетмана правительство оставило за собой, да выгнать всех евреев не получилось. На последнем, впрочем, старшина не настаивала. Евреи и ей были нужны (без хорошего бухгалтера, как они уже понимали, прожить сложно), а отказ давал возможность приподнять рейтинг в «низах» – типа, видите, козаки, мы ж не только для себя, мы и ради вас старались, да вот москали не дали счастью настать.
Далее наступил золотой век. Что бы ни происходило в далеком Питере, какие бы кульбиты не выкидывала судьба, «новым панам» все шло на пользу. Ни помешало ни падение отца родного, Александра Данилыча, поскольку правительство Анны Иоанновны, запоздало торжествуя победу «милославской» партии над «нарышкинской», по всем направлениям (в том числе и на малороссийском) ревизовало богомерзкие инициативы «Наташкиного ублюдка», ни кончина матушки императрицы, поскольку новая монархиня, Елизавета, в свой черед торжествуя реванш «нарышкинцев» над «милославцами», щелкнула «Анькиных холуев» по носу, назначив в гетманы им, ясновельможным и родовитым, Кирилку, 19-летнего пацана самого что ни на есть «быдляцкого» роду, брата своего тайного мужа Алексея Разумовского, в девичестве Розума, начинавшего карьеру подпаском у кого-то из «новых панов». Даже воцарение Екатерины Алексеевны, дамы европейски мыслящей, а потому искренне не видящей смысла в сохранении забавного реликта, обернулось пользой для радетелей «вольности». Ибо, упразднив совсем уж к тому времени опереточный гетманат (против чего никто не то что саблю не поднял, а и не пискнул), компенсировала потерю не просто землями, а тем, чем давно грезили и о чем давно молили - правом владеть теми, кто на ней живет. После чего Василенки стали Базилевскими, подавляющее число вольных хлеборобов, считавших себя, может быть, и без особых на то оснований, казаками – крипаками, а повадки новых, с наслаждением отбросивших кавычки, панов, сформированные памятью о повадках поляков, которые, в отличие от «восточных варваров», паны настоящие, сделали местное крепостное право наиболее жестким в Империи. Салтычиха, как точно отметил Д. Табачник, была шоком для Москвы и Петербурга, но не для Винницы и Черкасс. Когда же, дойдя до крайности «крипаки», как в Турбаях или Клещинцах, брались за вилы, на выручку одворяненным убийбатькам неукоснительно приходили заботливые российские солдаты, и жизнь вновь становилась спокойным, сытым раем. Кто-то, конечно, уезжал в Москву, Петербург, Одессу, там учился, служил, постепенно вырастая в городские головы, миллионеры, «золотые перья», министры, генералы, сенаторы, гоголи. Но большинству хватало наконец-то обретенной вольности. Оно, большинство, вольно ело галушки, возилось на пасеаах, писало на досуге акварельки, спивало дедовские думы и листало купленные на ярмарке брошюрки типа «Истории Русов», тужа за штофом горилки на тему, какие бы мы были великие, кабы кляти москали не помешали…
ГОПАКИАДА (Post Scriptum I)
Священная война
Завершение «Гопакиады», да простится мне тавтология, еще не значит, что она вполне завершена. Остались еще сюжеты, которые хотя и не всегда впрямую относятся к общей канве событий, но для изложения необходимы. В частности, многие интересуются: а что же в 18 веке творилось на Правобережье?
Вернемся чуть-чуть назад. Когда, передохнув после Чигиринских походов 1676-1677 годов, Порта продолжила Drang nach Westen и осадили Вену, угрожая прорывом в мелкие беззащитные княжества Германии, что означало бы всеевропейский бардак лет этак на тридцать, Польша в последний раз тряхнула стариной. Собрав все, что могло драться, в том числе и остатки правобережных казаков, Ян Собеский решил вопрос. После чего, поскольку, хотя турки и перестали быть актуальны, но татары со своими шалостями никуда не делись, восстановил на правом берегу казачество - шесть небольших, не чета прежним (сотни по полторы сабель) «полков» во главе с наказным гетманом Самусем. Под сурдинку пристроились и просочившиеся с левого берега неформалы Семена Гурко-Палия, явочным порядком организовавшие еще несколько «полков» и давших королю честное слово, что будут лояльны. Как ни странно, слово они держали. Ну, не точно уж совсем, немногочисленных польских поселенцев из облюбованных мест выгоняли, а евреев громили, но, поскольку против Варшавы не выступали, с татарами в меру сил дрались, польские поселенцы сами могли за себя постоять, а евреи были не в счет, король Ян на мелочи внимания не обращал. В общем, понемногу жили. Однако все проходит. Король-воин умер. Война с турками успешно завершилась. Татары притихли. А для «домашней войны» («патриоты» Лещинского, креатуры Франции, схватились с «саксонцами», опекаемыми Россией) казаки не годились. Да и вообще, само слово «казаки» вызывало у поляков вполне понятную идиосинкразию. Посему в 1699 году Сейм принял закон об упразднении казачества на территории РП.
Результатом, естественно, стал мятеж. Серьезный. Но неудачный. Казаков было мало, многотысячных толп поднять они не смогли, за неимением в крае таковых. Так что небольшое, но профессиональное войско, возглавленное лично коронным гетманом Адамом Синявским, довольно быстро разгромило бунтарей, пересажав на колья лидеров, которых не повезло попасть в плене, а последние искры беспорядков погасила Россия, дорожившая союзом с Польшей против шведов больше, чем Правобережьем со всеми его проблемами. Возможно, и не без огорчения, в порядке nothing personal, just a business. Но даже после этого потрепанное правобережное казачество сохраняло лояльность «восточному царю», надеясь, что он рано или поздно, не мытьем так катаньем, но оттягает Правобережье. И вовсе не исключено, что именно это входило в планы Петра. В конце концов, Август Сильный, сидевший исключительно на русских штыках, дорожил польской короной, в основном, как головным убором, без которого прозябал бы в простых курфюрстах. Убедить буратинку в том, что Польша без Правобережья смотрится на карте даже лучше, особого труда не составило бы. Увы. Прутская конфузия смешала карты. Турция категорически протестовала против российского проникновения на юг, Швеция все еще брыкалась, а поляки, и так обиженные потерей половины Periferia, могли бы поголовно уйти к Лещинскому. Так что Гродненская конвенция была исполнена до буквы. К 1714-му российских частей на правом берегу не осталось, что ввело всех, считавших себя казаками, в замешательство. Хулиганить они были горазды, но вот противостоять силам правопорядка, как показала Палиивщина, - отнюдь. К тому же ни Палия, ни, на худой конец, Самуся уже не было в живых, а наличная мелочь никого ни на какие подвиги увлечь не могла. При этом натворить «новые реестровые» успели столько, что кол в задницу можно было считать вполне заслуженной и не худшей перспективой. И начался исход. Не только добровольный, но и очень-очень шустрый. Благо, на левом берегу мигрантов не только привечали, но и трудоустраивали (зять Палия, «полковник» Танский стал даже настоящим полковником). В итоге, правый берег достался полякам в виде полупустыни. Чему, учитывая, кто ушел, скорее всего, были даже рады.
Однако «руину» нужно было заселять. Как это делалось, в полном согласии описывают и Грушевский, который, если дело не касается политики, врет, как ни странно, довольно редко, и его оппонент Дикий. Земли стали раздавать. Преимущественное право имели, понятно, потомки законных владельцев, уже более полусотни лет кусошничавшие где попало на положении бедных родственников, а если таковых не имелось, находилась масса охотников, за гроши деньги выкупавших права владения или вообще бесплатно получавшие их под условие обустроить и населить. Новые владельцы нанимали специалистов, те начинали агитацию, суля всем «уважаемым панам земледельцам» сколько угодно чернозема, работу по договору и полную свободу от всех налогов на 15, а то и 20 лет – и народ ехал. Конечно, не поляки (крепостных никто не отпускал), а с бору по сосенке: из вечно голодной Галиции, из Молдовы (там как раз в это время, в связи с началом «фанариотской» эпохи, резко взлетели налоги), из болотистой Белоруссии. И, натурально, в наибольшем количестве, с левого берега, от беспредела «новых панов». Всего за десять-пятнадцать лет, констатирует Грушевский, «пустыни снова густо покрылись селами и хуторами, среди которых воздвигались панские дворцы, замки и католические монастыри (…) а когда начал подходить конец обещанным свободам, стали поселенцев принуждать к несению барщины, разных работ и повинностей». Выделено, между прочим, мной. И не зря. Ведь как долги возвращать жалко, поскольку берешь чужие и ненадолго, а отдавать надо свои и навсегда, так и льготные годы знаешь, что кончатся, но надеешься, что нет, и когда они все же завершаются, давит жаба. Вполне до тех пор спокойный правый берег заволновался. Тем более, что жаба была не одинока.
Очень важный момент. Одним из результатов лихолетья 2–й половины 17 века для Речи Посполитой стало то, что федерация перестала существовать. То есть, формально все осталось по-прежнему, и даже память о своих корнях у литвинов никуда не делась, но фактически Речь Посполита, пережив эпоху огня и меча, потопа и пана володыевского, самоопределилась как Польша, Польша и еще раз Польша. Которую обидели, ограбили и, можно сказать, почти окончательно погубили предатели-схизматики изнутри и враги-схизматики извне. И чтобы такое не повторилось, схизму на польских землях следовало искоренить раз и навсегда. Причем, желательно, не оружием (оружие штука обоюдоострая, да и соседи-схизматики могут вмешаться), а правовым путем. С этим были согласно все слои польского общества, от мнения которых хоть что-то зависело. Четко проработанной программы действий поначалу не было, двигались методом проб и ошибок, однако уже в 1676 году решением Сейма были уничтожены права православных «братств», своего рода культурно-просветительских и религиозных клубов. Затем началась активная работа по охмурению идеей унии элиты православного клира. Причем по-умному. Никого не жгли и вообще не давили. Уговаривали и покупали. А поскольку за ценой не стояли, кое-что получалось. Скажем, епископ Иосиф Шумлянский, стойкий борец за православие из Львова, сдался лишь после гарантий получения всего имущества киевской митрополии. Более принципиальных иерархов обламывали на диспутах. Если ранее ксендзы с батюшками спорили на равных, по нулям, то теперь на пропаганду унии был брошен цвет католической интеллигенции (по данным Ватикана, в начале 18 века Польша, наряду с Парагваем, стала основным фронтом работы иезуитов).
И кое-что опять-таки получалось. На сторону унии перешел Иннокентий Винницкий, епископ Перемышля, бессеребренник и златоуст, весьма популярный среди паствы, а еще один авторитетный епископ, Кирилл Луцкий, «убояся соблазна и наущения латынского», бежал из епархии на Левобережье, Никто не спешил. Лишь в 1720-м, после того, как униатский митрополит Лев Кишка на соборе в Замостье объявил Греко-Католическую церковь единственной законной, кроме римско-католической на территории Речи Посполитой, начались активные действия. При полном попустительстве властей и поддержке местных помещиков, на 100% католиков, униаты захватывали православные монастыри, изгоняли из приходов священников. В отношении «схизматиков» было позволено все. Но и перейдя в униатство, хлебороб мог рассчитывать разве что на то, что бить не будут да попадание в «правильный» рай. Некоторые льготы полагались лишь тем, кто стал «полноценными» католиками, однако такое случалось редко, поскольку Костел дал «младшим братьям» негласное обязательство не отбивать паству. А в судах жалобы «схизматиков» по определению считались клеветой. Когда же Россия, имевшая по условиям Вечного мира право заступаться за православных, выражала протест, на её демарши либо не обращали внимания, либо выражали недоумение по поводу «вмешательства во внутренние дела соседнего государства». И поделать Петербург не мог ничего: пока «саксонская» Польша плясала под российскую дудку, расшатывать и без того непрочный трон ручного королька Августа II было не в масть.
В сущности, на Правобережье хозяйничало нечто типа ку-клукс-клана. Только не первого, благородного, времен Натана Бедфорда Форреста, защищавшего население от слишком радикальных афроамериканцев и «саквояжников» с Севера, и не нынешнего, карикатурного, а того самого, в начале 20 века сотнями убивавшего людей только и исключительно за неправильный цвет кожи. А действие рождает противодействие, и в недавно еще относительно спокойном краю появились, а затем и стали бытовым явлением ватаги «дейнек», иногда, но в ту пору еще нечасто называемых «гайдамаками». В общем, конечно, криминалы, чьи методы (грабеж, в том числе и на дорогах, поджоги и так далее), как признает даже помянутый выше пан Худобец, «были небесспорны». Но с социальным подтекстом, поскольку грабили православный люд, с которых взять было нечего, а «пана да жида». Естественно, набирая популярность в массах. К слову. Хотя «еврейский вопрос» более чем деликатен, из тех, где шаг влево, шаг вправо чреват расстрелом, обойти его в данном случае невозможно, и, думаю, мне, агностику, по рождения имеющему право носить и крест, и маген-давид, рассуждение на эту тему простительно. Так вот, евреям на Малой Руси жилось хлебно, но куда как непросто. Их, мягко сказать, не любили, а при случае и резали. Но не из пресловутого антисемитизма. Претензии к «жидам», как отмечено многими, были очень конкретны. Поскольку шляхта, в экономике бестолковая, со времен расцвета РП использовала опыт и связи евреев для управления своими поместьями, еврей в понимании «быдла» становился естественным продолжением и конкретным воплощением пана. К тому же аренда, в отличие от России, где на местах управляли бурмистры из своих, означала повышение поборов, а это тоже мало кому нравится, да, если говорить о Правобережье 18 века, кампанию по заселению края проводили опять-таки евреи, и следовательно, именно они в глазах новоселов были виновны в том, что льготные годы закончились. Добавим сюда иную, запредельно «неправильную» веру, вообще отрицавшую роль Христа в истории, и совершенно «не наши» обычаи, и пасьянс готов. Для традиционного сельского общества, любого «не такого» принимающего в штыки, еврей становился почти (и даже не почти) земным воплощением дьявола. И вместе с тем, ненависти по национальному признаку не было. Да и быть не могло. Внуки чешского горняка Оты Гидлера в ту пору еще только обживались в окрестностях австрийского Линца, даже не предполагая, что сынишка их отдаленного потомка Алоиза дойдет до идеи о «вредных» расах. Избранников Б-га Единого грабили потому, что у них было, что взять, а резали в рабочем порядке и не всегда. Когда Зализняк в канун Колиивщины запросил инструкций, как и кого насекомить, ответ гласил: «Паписта да унию под корень, а жида как Бог пошлет», да и наиболее известные полевые командиры в «обычные» времена бывали терпимы (карпатский Довбуш в жидоедстве замечен не был, а знаменитого Кармалюка можно подозревать даже в некоторой юдофилии: он был весьма популярен в штетлах и охотно принимал «нехристей» в ватагу). Но когда поднималась волна, и «народные массы» давали волю инстинктам, начинались мясные ряды...…
Впрочем, вернемся к нашим «дейнекам». Гуляли они знатно, «надворных» гоняли почем зря, но по-настоящему круто стало в 1734-м, когда в Польше вновь пошли разборки между «партиями» Августа (уже III) и состарившегося, но неугомонного Станислава Лещинского. По понятным причинам, на Правобережье преобладали «патриотические силы», и когда «саксонцев» начали прижимать к ногтю, русское правительство ввело на правый берег войска, начавшие разоружать отряды конфедератов. Восторг населения был неописуем. В политике оно разбиралось плохо, но сами посудите: ежели с восхода пришли казаки, набили пану морду, заковали в цепи и куда-то увезли, оставив пани на фольварке одну-одинешеньку – как же тут не вмешаться? А тут еще слух пошел, что, дескать, «православные воеводы привезли от царицы Золотую Грамоту, чтобы всем русским людям воля была». И все стало окончательно ясно. Особенно когда некто Верлан из Шаргорода, сотник «надворных» князя Любомирского, «саксонца» до мозга костей, получил письмо от русского командира для передачи пану. Вскрыть, конечно не вскрыл, да и вскрой, едва ли бы прочитал, но, узрев на конверте печать с орлом, понял: не врали, выходит, люди-то, вот она, та самая грамота. И, объявив себя «царицыным полковником», активно включился в события. Огромная, быстро пухнущая за счет крестьян бригада «дейнек» загуляла от Умани до Львова, моча «жидов» и поляков, без разницы, «патриот» или твердокаменный «саксонец». Небольшие польские отряды были бессильны. Край стремительно покатился в новую Руину. Но как раз в это время завершились бои под Данцигом, и Лещинский уплыл в la belle France с остатками французского десанта. В Польше ему ловить было уже нечего, поскольку даже самые отпетые «патриоты», бросив своего короля на произвол судьбы, массами изъявляли покорность Августу, умоляя русское правительство пресечь беспорядки. Что и было сделано. Nothing personal, just a business. Правда, обошлось без экзекуций. Основная часть мятежников, выслушав увещевания людей в русской военной форме, печально пожала плечами (царице виднее, не сейчас так не сейчас) и вернулась к полевым работам. Но кое-кто из числившихся в особом розыске, уйдя на очень кстати восстановленное Запорожье или в Молдову, начал партизанить, порой бандами в несколько сот ножей.
Кончившись пшиком, герилья 1734 года имела, однако, важные последствия. Если ранее гайдамаки (после Верлановщины они себя называли только так, обидное слово «дейнеки» куда-то пропало) действовали на свой страх и риск, то с этого времени как-то само собой получилось так, что вместо лесных схронов и молдавских сел их основным тылом сделался «русский» клин на правом берегу. Сюда, в окрестности Киева, они отступали, когда прижимало, здесь отмаливали грехи, здесь, в церковных селах и монастырях пережидали зиму. Здесь – под присмотром запорожцев-пенсионеров, под старость принявших постриг – обучались воевать «не по-детски», и здесь же находили инструкторов из числа запорожцев «действующего резерва», причем духовные пастыри нередко засчитывали «походы до панов» как монастырское послушание. Церковь приручала гайдамаков умно и умело, особенно с тех пор, когда переяславскую епархию возглавил епископ Гервасий Линцевский, а мощный и богатый Мотронинский монастырь под Чигириным - молодой, но деятельный игумен Мелхиседек Значко-Яворский, заклятый враг унии и весьма красноречивый оратор, ставший любимым исповедником двух поколений правобережных инсургентов. Неудивительно, что в 1750-м, когда натиск униатов значительно усилился, край ответил полякам новой войной, причем на сей раз центра не было, но ватаги, на первый взгляд разрозненные и возглавляемые совершенно ни до, ни после неизвестными атаманами (Грива, Медведь, Хорек, Ворона), работали по совершенно четкому плану, умело координируя свои действия, так что крохотные польские части не рисковали высовываться из укрепленных городов, хотя даже крепкие стены и пушки не гарантировали безопасности - Корсунь, Погребище, Паволочь, Рашков, Гранов и другие города были разграблены и сожжены. Не помогло даже создание за счет местных магнатов постоянной «милиции» во главе с князем Святополк-Четвертинским; она хоть и оказалась боеспособнее регулярных команд, однако успеха не добилась. Лишь после того, как спорные церкви были оставлены униатами в покое, действия гайдамаков прекратились – так же внезапно и одновременно, как начались.
После того как на коронации Екатерины II епископ белорусский Георгий Конисский публично попросил у «матушки» помощи, Россия зашевелилась. В 1764-м, при избрании на престол российского кандидата (других уже не было) Станислава Понятовского вопрос о свободе совести и вероисповедания был рассмотрен на сейме. Спустя год делегация во главе с епископом Георгием и (опять-таки)игуменом Мелхиседеком, съездив в Варшаву, встретилась с королем и получила от него привилей, подтверждающий права своей паствы, а также письмо к униатам с повелением угомониться. Имея на руках такие козыри, православное духовенство нача