АНДРЕЙ ЯЗОВСКИХ
Привычка к войне
Повесть
Часть первая
Все события, описываемые ниже – наверняка являются вымышленными. Совпадения в именах, датах и прочем – не более чем нелепая случайность. Автор надеется, что благоразумный читатель отнесется к данному тексту не серьезнее, чем к армейским байкам, долго и нудно рассказываемым пьяным дембелем.
Глава 0
Полевая форма
В Новокузнецке, в штабе части, на одной из стен висели фотографии. Длинные ряды застывших лиц. Это не было похоже на доски почета на предприятиях периода упадка коммунистического строительства: там передовики производства вид имели лихой, даже надменный. Здесь же в уверенных взглядах чудилась тоска по чему-то такому, что нельзя вернуть. Казалось, что ордена на парадной форме тяготят кавалеров, что тесно им в отутюженном сукне, что жаждут они действия, пусть не решающего уже ничего.
Много было фотографий, где лица были веселыми, форма - полевой и заношенной, а орденов на ней не наблюдалось, но такие фотографии перечеркнуты были черной лентой.
Под черными лентами – краткие похожие слова: выполняя задачу по…, отражая нападение…, принял решение…, ценою собственной жизни…, посмертно…
Люди, перечеркнутые черной лентой - улыбались, а те, что в парадной форме – нет.
Шагая по темному коридору с каким-то очередным поручением, я сбавлял шаг и старался осторожнее ставить сапоги на рассохшийся паркет. Слишком уж это место было значительным и мистическим. Тогда я уже понимал, что каждый офицер части будет на этой стене. Раньше или позже. В парадной?..
Офицеры, вернувшиеся из командировок, чудили: тревожили караул по ночам, били за надуманные косяки, напившись, ходили драться с дальнобойщиками в придорожную забегаловку у ворот части. Не все, конечно. Майоры и полковники, сдав документы, пропадали из части на весь заслуженный отпуск. Провожая взглядом их удаляющиеся фигуры, наряд по КПП болтал разные глупости о том, что делает с человеком война. И все мы знали, что большинству из нас предстояло прокатиться тем же маршрутом с кем-то из этих командиров.
Даже лейтенанты, имевшие за плечами по одной командировке, совершенно отличались от того образа офицера, который устаканился в моем юношеском восприятии мира, и представлял собой нечто среднее между Юрием Гагариным, Василием Чапаевым и совсем уж сказочным дядей Степой. Они не смотрели на нас свысока – напротив, порой с удовольствием окунались в детскую дурашливость. Но стоило зайти разговору о войне – как будто срабатывал в них переключатель, и становились они вдумчивы, резки в суждениях и беспощадны в постановке учебных задач. И в момент, когда падали мы, расплескав по полосе препятствий молодые свои силовые резервы, они яростно плевались матерками:
– Обсоски мамкины, доходяги! Вас же в первом кипеше перестреляют всех как курей! Задницу прижми к грунту!
Наоравшись, отдав команду: «На жопу садись!» – ходили беспокойно вокруг и бубнили под нос неподходящие слова:
– Пацаны! Думайте – что делаете. Пуля – она дура! Не подставляйтесь, ради Христа! Вас любой пионер-нохча задырявит, если башкой думать не будете!..
И мы тоже матерились, и злились на лейтенантов. И тоже бубнили про себя, что мы еще поглядим – кто чего стоит…
А вот контрактников я начал сторониться с самого начала, и не мог понять – отчего. Люди эти – простые и приземленные в своих потребностях, вызывали во мне страх, природу которого я сначала не мог понять. Осознал позже, ближе к дембелю.
Я боялся подхватить от них эту страшную заразу – привычку к войне. Ведь каждый из них, прошедших Первую или Вторую войну, точно так же, как я, однажды приехал в Чечню, но пройдя ее и вернувшись на гражданку, уже не смог найти там чего-то, что могло бы иметь жизненный смысл.
Глава 1
Стук колес
Я не часто ездил в поезде. Разве что во времена безоблачной юности, на электричке до соседнего города, где постигал азы перспективной, как тогда казалось, профессии. Но электричка – это не то. Нет в ее качающихся и дергающихся вагонах того неуловимо-волшебного ощущения большого путешествия. Был один раз в детстве, когда мы с матерью и братом ездили к бабушке. Та поездка осталась в памяти ярким, шумным и теплым пятном. Мы с братом не отлипали от окна и наперегонки выкрикивали названия того, что мелькало перед глазами. И так много было незнакомого и непонятного, что, наверняка, матери было неудобно за нас перед соседями по плацкартному загончику.
Вагон скрипел и громыхал на ходу, но полз еле-еле. Некоторые окна были заварены тяжелыми листами железа, остальные зашторены. Смотреть было не на что, кроме блуждающих туда и обратно военных, а разговоры переговорены на двадцать раз. Я молча поднялся и пошел курить.
Половина вагонного тамбура была занята хлебом. Огромные военные булки лежали прямо на полу высокими поленницами. Курить рядом с хлебом было не в удовольствие, совестно. Выбросил окурок в разбитое окно, и он улетел в кусты неизвестной системы.
В проходе запутался сапогом в извивающихся проводах полевой связи. Тихонько поматериваясь, попытался высвободиться, когда кто-то заворчал из купе проводника. Я почему-то решил, что обращаются ко мне, и, занятый своими думами отреагировал совсем не по-военному:
– А-а?
– Пилотку на, товарищ младший сержант!
Мужик в купе улыбнулся собственной шутке, и продолжил:
– Коньяк, говорю, будешь?
– Нет, спасибо. По сроку службы не положено еще.
– Ну, это ты зря. Откуда сам-то?
Вопрос этот, как я уже понял, является в армии совершенно обязательным при знакомстве. Каждый мечтает найти земляка, и, в особо тяжелых случаях, таковым считается даже житель соседнего с твоим региона.
– С Урала.
–Угу… А конфетку будешь?
Мужик сидел в модной в этом сезоне сетчатой майке, так что звания его я так и не узнал, как и должности. Но пораскинув мозгами, можно было предположить, что человеком он был не простым, если уж занимал единственное купе в плацкартном вагоне.
– Куда едешь то? Да садись ты, набегаешься еще поди.
– В Червленую…
– Угу… На вокзал, или к Винни-Пухам?
– Не знаю. В/Ч 6776.
– Ну это они и есть – Винни-Пухи пьяные!
– Почему Винни-Пухи?
– Так они же с Сибири приперлись со всем скарбом. И технику притащили… А шевроны перешить-перекрасить видимо руки не доходят у них. Так и ходят с сибирскими медведями. Вот и Винни-Пухи.
– Ну а пьяные почему?
Собеседник посмотрел на меня, как на совершенного дебила, покачал головой, отпил из стакана, поморщился и изрек:
– Так они ж, черти, бухают всю дорогу, как приехали. Поговаривают, что они под винзаводом разбомбленным бочку нашли целую, – мужик многозначительно подмигнул левым глазом – а в бочке тонны три. Так что если не брешут – и тебе того уксуса хватит.
– И что, прямо вся часть из Сибири переехала?
– Ну-у, не совсем так! Там же, как дело-то было. Генералы в Ханкале сидят – думу думают, решения принимают. И вот смотрят они на карту и говорят – а чегой-то у нас в Червленой народу так мало? Ну-у, давай организуем батальончик какой-нибудь. А где же мы народу в тот батальон возьмем? А мы в сибирский округ напишем в каждую часть по письму – мол, дайте одного-двух нормальных ребят на хорошее дело, на пользу Отечеству. Ну а ты сам-то подумай: вот если ты командир части, и приходит тебе такая бумага – ты кого отправишь? Отличников боевой и политической подготовки? Не-е-ет! Ты позвонишь начальнику караула и спросишь – а не сидит ли кто на киче у нас сегодня? Начкар тебе скажет – конечно. На киче сидит ефрейтор Писькин, злостный залетчик и дебошир. Ну и тут ты принимаешь единственно верное решение, что высокая честь отозваться на призыв Родины доверяется ефрейтору Писькину.
Вот таким нехитрым образом и собрался в Червленой целый батальон отборнейших дуболомов со всей матушки Сибири. Где-то возле Красноярска они постояли пару месяцев в поле, прошли боевое слаживание, пощупали деревенских девок за сиськи, да и переехали в Червленую.
Там же хороший пригорок-то, возле кладбища, – вот они там и зарываются уже второй месяц. Сейчас даже на военных немного походить стали, а то ведь сначала как выгрузились со всем своим шмурдяком – табор табором.
Рассказчик мой запыхался, раскраснелся. Вновь наполнив стакан, он спросил:
– Ну а ты как поехал? Тоже залетчик что ль?
– Есть такое дело – соврал я, уставившись в пол, – Ну а чего не съездить то? Чем в Сибири сапоги топтать до дембеля… А здесь хоть день за два, да и денег сколько-то заработать. Сейчас же поспокойнее стало вроде бы, говорят?..
Я взглянул на мужика, желая получить подтверждение своих слов, и заметил, что он совершенно изменился лицом. Сидел он, выпрямившись в спине, с пустым стаканом в руке и явно полным ртом коньяка, не зная, что с этим коньяком делать. Когда же коньяк провалился в нужное место, он принялся дико хохотать. Хохотал долго, заливисто, хлопая себя ладонями по коленям. Хохотал заразительно, только понимал я, что мне вряд ли понравится то, отчего ему так весело.
– Попал ты, товарищ младший сержант, яйцами в двери. Нынче в солнечной Чеченской республике стало настолько спокойно, что теперь севернее речки Терек войны нету совсем. Соответственно дни тебе считать не будут, и денег боевых тебе не положено. Вот так!
Если это было правдой, то это была самая хреновая новость за все 10 месяцев моей службы. Он еще что-то говорил, подсовывал мне конфеты и хлопал по плечу, но я не слышал его. Я сидел совершенно оглушенный тем, что все, на что я рассчитывал – рухнуло в одночасье. Новость металась в моей голове, рикошетила и ломала планы, обесценивала плюсы на весах выбора, который был уже сделан.
Очень хотелось ругаться – многосложно и звонко. Схватил свое лицо ладонями, сильно оттягивая кожу вниз, стер пот и пробормотал:
– Ну а что хорошего-то в том месте, рядом с кладбищем?
Хозяин купе вдруг посмотрел на меня задумчиво, серьезно. И думал он, наверняка, что вот: сидит тут перед ним, бывалым воякой, какой-то щегол неразумный – небитый, нетертый, незнамо куда сунувшийся. И что станет жизнь этого щегла воспитывать, и ладно если жизнь…
Но если и думал он так, то говорить о том не стал. Сказал другое:
– Песок там у них. Они чистенькие ходят, несмотря на то, что с утра до вечера окопы роют. А погляди на ту же Ханкалу: пока штаб найдешь – как черт в глине перемажешься, по самое не балуйся.
Глава 2
У кладбища
С тем мужиком из поезда, понятия о чистоте у нас сильно различались – народ в батальоне был грязен невероятно.
Прапор оставил нас стоять возле здания штаба. Так стояли мы вдесятером и озирались по сторонам, пытаясь понять – куда занесла нас нелегкая, и что нам это место готовит.
Солдатня шла на ужин. Без песни. Без строя – просто группы молчаливых и, очевидно, затруженых не по-детски людей, человек по 5 – 15. Брели молча, громыхая закопченными котелками в грязных руках, понурив головы и очень медленно моргая. Народ шел на ужин самыми невероятными траекториями, пробираясь между ровными рядами палаток и кучами строительного мусора, избегая встречи с офицерами, перешагивая через лужи и тоненькие ручейки. С нового плаката на новой стене штаба за происходящим наблюдал новый президент. Усугубляя ощущение нереальности происходящего, откуда-то грянул джаз на духовых.
– «Серенада солнечной долины» Глена Миллера! – опознал я произведение. – Отличный выбор.
– Чего? – Сухраб с Женькой посмотрели на меня с раздражением. Я уже успел кратко пересказать им основные для нас новости.
– Музыка из фильма. Одноименного. Символично очень звучит.
– Зомби-Апокалипсис какой-то, вот как это кино называется.
Потом мы увидели военных. Именно таких, как и должны были выглядеть военные в моих фантазиях, как и мне хотелось бы выглядеть. Военные в количестве примерно взвода шли к штабу, и смотрелись они настолько внушительно, что сомнений у нас не возникло – дорогу надо уступить.
Взвод остановился напротив невысокого крыльца, встав в некое подобие двухшереножного строя. Вперед вышел командир и начал неторопливо перебирать в руках АКС-ГП, к которому почему-то был пристегнут прицел от гранатомета. Оружие как будто липло к его мозолистым рукам, но на лице витало выражение рассеянного недоумения. Наконец автомат занял свое место за спиной на ремне, и стало понятно, что командир нечасто носит его так, как это рекомендовано строевым уставом.
Из штаба вышел высокий майор кавказских кровей. Командир отряда затянул было: «Взво-од…», но майор перебил его:
– Вольно.
Он с минуту водил усталым взглядом по строю, и по лицу его иногда пробегала не то улыбка, не то нервный тик. Строй между тем команду «вольно» воспринял буквально: кто-то подтягивал ремни разгрузочных жилетов, которые были здесь всех мастей и систем, кто-то перевязывал платок-бандану. Но все же видно было, что взвод уважает майора так же, как майор уважает этот взвод.
– Цифра на сегодня – семь, наконец негромко проговорил майор. – Вопросы ко мне есть?
– Разреши-ите обра-а-атиться, тава-арищ ма-айор? – тягуче заикаясь в каждом слове, выговорил непропорционально широкоплечий воин.
– Что, Миша?
– Когда-а бро-о-оники но-овые придут? Заколеба-а-ала эта чихуя.
– Вы же знаете, что первыми получать будете. Так чего спрашивать лишний раз? Работайте…
Майор глянул на взводного.
– НнаправОшагамарш! – одним выдохом пробурчал взводный, развернулся и тяжело зашагал прочь, увлекая за собой взвод. На первых же шагах ремень автомата скатился с его плеча и, совершив пируэт, оружие легло на левый локоть. Ни у одного актера голливудских боевиков так не получилось бы ни за какой гонорар.
Сопровождавший нас прапор показался из дверей штаба.
– Разрешите обратиться, товарищ майор?
– Обращайтесь.
– Мне вот в Моздоке десяток срочников подсунули до вас сопроводить, а кому докладывать не пойму. Мне еще до Шелковской добираться. Дежурный по части ходит где-то, в штабе никто ска…
Договорить прапор не успел, ибо из глотки майора прогремел могучий рык:
– Гаврилова!
На мгновение в батальоне стало тихо, потом в недрах штаба что-то упало, и послышался женский голос:
– Я здесь, товарищ майор!
На крыльце показалась женщина средних лет и вытянулась перед майором. Камуфляж, однако, не скрывал недостатков ее фигуры.
Майор не спеша достал сигарету, закурил и вкрадчиво нежным голосом поинтересовался:
– Вы меня тренируете что ли, прапорщик Гаврилова? Тренируете, да?
Гаврилова судорожно вздохнула:
– В РМТО?
– Так точно, там им пожрать хотя бы дадут. Дневального сюда вызвони. Бегом!
Пока майор докуривал, было слышно, как прапорщик Гаврилова кричит в трубку:
– Дневальный РМТО в штаб к сто второму!
Сто второй метнул окурок в цинк, олицетворявший собой урну, и обратил взор на нас – стоявших в ряд трех новоиспеченных сержантов и семерых рядовых весеннего призыва. Все как один в ментовской форме.
– Откуда прибыли нарядные такие?
– 5502 Новокузнецк, – отозвался я, потому что был на два сантиметра выше Сухраба, и на четыре – Женьки.
Майор оглядел нас по очереди, потом обратился к Сухрабу:
– Как фамилия?
– Младший сержант Турсунов!
– Откуда родом?
– Свердловская область!
– Бывает, - майор тяжело вздохнул и еле уловимо шевельнул плечами:
– Майор Имамгуссейнов.
– Товарищ майор, дневальный РМТО ефрейтор Герасименко по вашему приказу прибыл, - выпалило запыхавшееся молодое тело.
– Военный, а где ружье твое, а?
– Виноват, товарищ майор!
– Интере-есно, чем это товарищ майор виноват?
– Никак нет! Я виноват! Оружие под охраной дневального на КХО.
– Ну а если бы я тебя вызывал, чтобы ты меня защитил с оружием в руках, а? Ладно, слушай сюда. Десять человек ночуют в РМТО. Они ужинают и завтракают, понятно? Они спят. Пока они спят, у них ничего не пропадает с вещмешков, понятно? Завтра после завтрака кто-то ведет их к сто четвертому.
На этом сто второй потерял к нам интерес и, с видом человека, который не сомневается ни секунды в том, что как он сказал – именно так и будет, зашагал прочь.
– Ма-ать твою попрове-едовать,- нараспев, с явным облегчением протянул дневальный РМТО ефрейтор Герасименко.
Глава 3
Котелок
Ни в учебке, ни в своей «ментовской» части, взводных палаток мы не видели.
В Моздоке видели только снаружи. Тогда эти достижения военно-инженерной мысли особо заинтересовали Женьку, как человека наиболее из нас практического.
– Как думаете, сколько народу надо, чтобы такую поставить?
– Надо будет – в одну каску поставишь.
– Интересно – зимой холодно в ней? Метров десять в длину, ага?
Довести до ума дверь в столовую никому в голову не приходило. Еще чего – она же общая. Полог тамбура низко провисал, и на входе приходилось нагибаться чуть не вдвое, однако это отнюдь не гарантировало, что потревоженная капля конденсата не угодит тебе за шиворот. Протиснувшись через тамбур, мы остановились, пытаясь сориентироваться в незнакомом полумраке.
Посередине и справа относительно входа стояли грубо сколоченные высокие столы на всю длину палатки. Очередь на раздачу, устроенную в противоположном тамбуре, начиналась слева. Под столами навалены кучи яичной скорлупы, много ее было втоптано в грязь на земляном полу. Жутко воняло хлоркой. Из соседней палатки доносился дуэт гитары и тромбона.
Всего в столовой, не считая нас, оставалось человек пятнадцать – на улице уже смеркалось.
– Кого привел? – устало и недовольно поинтересовался у нашего нового провожатого повар в изрядно закопченной белухе.
– Пополнение прибыло. Имамгуссейнов к нам ночевать отправил, кормить велел.
– Охмуревший сильно ваш, – на этом месте поварешка как будто невзначай обернулся и окинул взором кухню, – Имамгуссейнов. Яйцев нету, кончились!
– Ну, мне-то вообще полведра наплевать. Хлеба дашь мне с чаем?
Получив пищу, на пути к столу я неуместно вспомнил, как же мне не хватает в нынешней армейской жизни такой простой штуки как унитаз. Вспомнил я об этом видимо потому, что отчетливо осознал: с сегодняшнего дня точно так же остро я буду скучать по тарелке.
Кушать из армейского котелка, мягко говоря, неудобно. Начинается все с того, что нужно, не задерживая особо очередь, подставить под наполнение котел, кружку, взять хлеб (а если это завтрак – то и печенюхи с сыром), а в обед – второе. Оперируя двумя руками, надо добраться до свободного места за столом, убедиться, что место пустует по причине опрокинутой на стол каши, найти другое место, лишенное недостатков, и расставить все, не опрокинув пищу самому.
Справившись с задачей в первый раз, я спросил у дневального:
– А нельзя на улице где-нибудь пожрать? Воняет чего-то тут – караул.
По его взгляду я понял: что я ему не нравлюсь, и что я не первый кому приходит в голову эта идея, и – что НЕТ, нельзя!
Каша была гнусная, чай – так себе, хлеб – великолепен.
Дневальный РМТО удалялся в сгущающейся тьме. Догнали мы его возле большого сарая, обитого листовым шифером, из всех щелей и открытых дверей которого валил пар. Возле сарая стоял стол, на столе – огромная алюминиевая кастрюля с надписью «ХЛОР». Рядом, развалившись в изрядно потрепанном кресле, сидела женщина с петлицами медицинской службы на кителе.
– Здравия желаю, Надежда Васильевна, – сказал ей дневальный.
Нам он сказал:
– Шкандыбайте мыть котелки.
По сравнению с влажностью и ароматами, царившими в умывальнике, в столовой было свежо. Сухраб, явно уже на взводе, первым ринулся внутрь. Войдя следом, я старательно выбирал место, куда поставить ногу, вглядываясь в клубы пара. В свете тусклой лампы я увидел, как Сухраб сует котелок под струю одного из множества открытых кранов, роняет котелок в грязную раковину и отдергивает руку.
– Да что ж такое-то? Заколдованное здесь все что ли?
Все краны торчали из одного и того же бака. Из всех кранов бежал кипяток.
Минут через семь мучений, кое-как отмыв котел от каши, я выскочил на улицу и двигался по инерции еще несколько метров, когда меня остановил голос медички.
– Стоя-а-ать, боец! Котелок к осмотру.
Опешив от необычной команды, протянул ей котелок. Надежда Васильевна, не вставая с кресла, поглядела внутрь, затем на ощупь нашла в кастрюле половник, зачерпнула и плеснула в котелок порцию раствора.
– С-спалас-с-скивайте, товарищ младший сержант, дабы не обдристаться.
Глава 4
Последняя ночь
РМТО логично располагалась невдалеке от столовой и занимала двенадцать палаток, в то время, как первые четыре строевые роты – по шесть. Исходя из этого можно было предположить, что материально-техническое обеспечение такого аттракциона, как 358-й отдельный батальон оперативного назначения (он же – в/ч 6776), дело, мягко говоря – хлопотное.
Пост дневального в РМТО являл собой воплощение рекомендации устава гарнизонной и караульной службы – торчащий из песка столб с зонтиком из плащ-палатки, и полочкой для телефона полевой связи.
– Герасим, где ты проведываешься? Я обоссусь сейчас!
– Первый раз что ли? Где старшина?
– А ты догадайся с одного раза!
Каптерка была в палатке поменьше взводной, и полога ее в землю закопаны гораздо глубже, и на двери – петли для амбарного замка. Форт Нокс – не иначе. КХО – в такой же точно палатке рядом – защищена от несанкционированного проникновения попроще. Правда второй дневальный с автоматом стоит аккуратно посередине.
На старшину мы произвели впечатление лишь тем, что были одеты в милицейскую форму. Когда он узнал, что судьба наша (то есть, кто из нас в какую роту попадет) еще не решена – пьяно заулыбался.
– То я уж было думаю – где на вас камуфляж возьму? На кой ляд вы нужны, такие клоуны – милиционеры, гы – гы – гы!
Чтобы надежно обеспечить себе спокойный сон, старшина поинтересовался:
– Повара, связисты – есть?
Не получив никакого ответа, развернулся с явным намерением вернуться к прерванным занятиям.
– Старшина, а куда класть-то их?
– Герасим! Не тупи. Кто у нас в ночь на посту?
– Связь.
– Еще вопросы?
– Так связистов в ночь пятеро ушло, а этих – десять!
Ротные старшины в любых войсках – это как отдельная каста. Не суть даже – в каком звании человек попал на эту должность, хороший старшина или плохой, щедрый или, что гораздо чаще, прижимистый. Старшина очень многое знает и может. Старшина всегда мыслит иными категориями. На должности старшины любой военный пропитывается какой-то житейской мудростью с неотъемлемым армейским колоритом.
Вот и в этот раз старшина РМТО ответил ефрейтору Герасименко кратко, но емко.
– И чё-о-о?
***
Ночью стреляли. Мы, вновь прибывшие, но уже достаточно офонаревшие от происходящего вокруг, не знали, как на это реагировать.
Как только на батальон опустилась тьма – то тут, то там затрещали выстрелы. То реже, то чаще, одиночными и короткими очередями. Иногда к автоматам подключались пулеметы – их звук был чуть реже, но гораздо основательнее, сочнее. Звуки выстрелов носились над крышей палатки, а я лежал на втором ярусе шконки, уперевшись в эту провисающую тряпку потолочного полога носом, и думал, что должно пройти какое-то время, и должны случиться определенные события, чтобы я так же лежал и, видимо, спал, когда вокруг стреляют.
Я решился выйти из палатки.
В Чечне начиналась осень. Ветер нес запахи незнакомого разнотравья и пороховую гарь. Где-то далеко на юге пылало зарево колоссальных размеров. С холма, на котором стоял батальон, открывался вид на широкую долину Терека. Самой реки видно не было – далеко еще до реки. Да и кто станет смотреть на воду, если над головой такое небо: низкое, облака по которому несутся, тесно сбившись, и облака те озарены огнем. Огнем далеким, могучим.
Забившись в тень, я закурил, тщательно пряча огонек в ладони, вслушиваясь в ночь. К автоматам и пулеметам присоединился АГС-17. Мне показалось странным, что сами выстрелы кажутся не такими громкими, как скрежет ленты в улитке. Разрывы АГСных гранат следовали через три-четыре секунды после выстрелов – стреляли куда-то недалеко.
Сигарета заканчивалась, я начинал думать что это – нормально.
Где то невдалеке командным голосом зазвучал цифры, смысла которых я не знал, а следом:
– Огонь!
Через секунду раздался ГРОХОТ.
Когда звон в ушах чуть отошел, стало слышно, как батальон ворочается на шконках. Повсеместно лениво, но искренне ругались матом. Дверь палатки распахнулась от удара ноги. Кто-то вышел и закурил.
– Перекантованые трубадуры! Как же вы дороги мне…
***
Таким был день пятнадцатого сентября двухтысячного года.
Первый из трехсот девяносто пяти, по моим подсчетам.
Глава 5
Причастие
На столе в канцелярии второй роты стоял графин, и офицеры сидели на дистанции вытянутой руки от него.
– Откуда красивый такой? – капитан вертел в руках и с выражением крайнего пренебрежения на лице разглядывал сувенирный ножик, в рукоять которого была вмонтирована зажигалка. Закончив осмотр, он положил нож на стол перед майором и озвучил вердикт: – Погремушка какая-то китайская. Только вшей меж полужопий гонять.
– 5502 Новокузнецк.
– А родом? – майор бросил ножик в ящик стола и шумно захлопнул его.
– Свердловская область.
– Маскайкин!
– Я, товарищ капитан! – раздалось из-за занавески.
– Есть у нас кто со Свердловской области?
– Никак нет!
– Не повезло тебе, товарищ младший сержант.
– Это я уже понял.
Майор и капитан переглянулись.
– Ну и куда тебя девать прикажешь? – риторически вопросил майор.
– Ну, если совсем не нужен – можете на дембель отправить.
Москайкин за занавеской сдавленно захихикал.
– Чего-то ты сильно остроумный, как я посмотрю! – беседа начала утомлять майора, - может к АГСникам? – посоветовался он с капитаном.
– Куда там! Его соплёй перешибить можно, а под АГСом он и в помине обгадится!
– Москайкин! А рембо это ушибленное, которое контракт разрывать собрался – он в каком взводе у нас числился?
– Во втором, товарищ майор!
– А старшина когда вернется?
– А пес его знает, товарищ майор!
Капитан взял со стола графин, отпил из горла и крикнул:
– Дежурный!
– Дежурный по роте в канцелярию! – проверещал на улице дневальный.
Через минуту в палатку, зевая, вошел рослый нестриженный младший сержант, на котором мешком на подтяжках висели зимние штаны-ватники без теплой подстеги.
– Вызывали, товарищ майор?
– Дед, ты чего это на себя напялил? Ты дежурный или где? – капитан был гораздо словоохотливее майора.
– То, что чистое было, товарищ капитан!
– Ты в этих портках уже две недели гоняешь! Не мог постираться время найти!
– А как я мазут-то отстираю?
– Ладно, черт с тобой. Вот это, – капитан наклонил голову, прищурил глаз и прицелился мне в живот пальцем, – твой новый друг и соратник. А по совместительству – комод два второго взвода. Вводи в ситуацию, старшина приедет – пусть принимает.
– Разрешите идти?
– Топайте, товарищи сержанты.
***
– У тебя сигареты есть? – после стандартного знакомства перешел к делу младший сержант Диденко.
– Порожняковые есть, «Дукат».
– О-о-о! Дукат – это шикарно, по сравнению с тем, что старшина выдает. «Приму» плесневелую.
Диденко был неуловимо похож на молодого Никулина. Он курил и блаженствовал, сидя на узловатой чурке со следами долгих попыток расколоть ее.
– Чего у тебя еще есть порожнякового?
– Водки нет, денег рублей 100 осталось.
– Ну, и то вперед. Бумага туалетная есть?
– Есть.
Дед даже подпрыгнул, но все же сел обратно, докуривать.
– Надо заныкать, я знаю куда. А то у тебя один хрен утащат.
Вот кто бы знал. Особых планов на оставшиеся 100 рублей у меня не было, а туалетной бумаги на них можно было приобрести – взводу на месяц подтираться. Мог бы и додуматься, вспомнив уничтоженную библиотеку Омской учебки.
– Что-то тут совсем все плохо у вас.
– Сейчас уже ГОРАЗДО лучше. Когда свет провели и узнали где коньяк брать.
– Почем коньяк?
– Три банки тушняка или сотка денег. Ну, бензик еще берут, но тебе это не светит – ты не механ. Тушняк только говяжий берут. Килькой брезгуют.
– На кой черт им тушняк?
Дед посмотрел на меня, как смотрит отец на затупившего сына.
– Сам как думаешь? Хоббитам в горах тоже что-то кушать надо!
***
К ужину мои сто рублей стараниями Деда превратились в бутылку без этикетки, наполненную под горлышко мутноватой коричневой жидкостью. Сели после отбоя. В распитии участвовало пятеро – больше на второй ярус пары сдвинутых армейской кроватей не влезло.
– А что за хрень в ночи бабахала? – старательно изображая невозмутимость, начал я беседу.
– Минометная батарея. Там она, за парком.
Тут я вспомнил, что на завтраке видел группу военных с петлицами артиллеристов. Разговаривали они вяло, но излишне громко. И пошатывались, топчась в очереди.
– А куда стреляют?
– Да кто ж их, дебилов, знает. Типа – летает в ночи хитрый вертолет с тепловизором. Где чего обнаружит – туда и лупят. Только я думаю – в белый свет как в копеечку они шмаляют. Сколько мимо не проходил – минометы всегда в одну сторону, в степь смотрят.
Намереваясь произвести впечатление нормального пацана, откровенно тупых вопросов я старался не задавать, поэтому про минометчиков ничего больше спрашивать не стал.
– Ну а командиры как?
– Ну как? Ротный, майор Гусаков – нормальный мужик.
– Чмо он вялое! – перебил Деда долговязый ефрейтор Ярослав Ерусланов, – боится он Снегова, а уж в штабе каждую жопу начисто вылизал.
– Капитан Снегов - это зам по боевой части, – уточнил Заяц. То, что зовут его Ваня Зайцев, знала только книга вечерней поверки.
– Снегов – мужик серьезный. Дерется, гад, больно. Ну и пьяный – буйный. Зато со штабными на равных разговаривает. Кроме комбата, ясен пень.
– А с комбатом чего не так?
Собутыльники заворочались – тема явно была больной.
– С комбатом, Андрюха, полный финиш. Еруслан лежал на краю, спиной к тусклой лампочке. Говорил он спокойно, но в глазах горел недобрый огонек.
– Он на прежней должности начальником зоны был в Забайкалье. И мы для него – те же зеки. Он обыкновение имеет рацию свою об головы срочников разбивать. А потом обломки в рожу тебе бросит и скажет: «Вали к связистам, неси новую!». Во всю голову переконтуженное создание, короче.
– Да уж. Ну а взводный наш?
Парни заулыбались и Дед налил очередную кружку.
– А у нас взводный – золотко. Через неделю с отпуска приедет. Дядя Валя. Страшный лейтенант Шулятьев. Глухой только.
– В смысле – глухой?
– В смысле – слышит совсем слабо. Ему годов уже очень много, а старлей все еще, потому что из ментов перевелся в военные. Ну, дай ему Бог здоровья. Все бы командиры такими были.
Дед отхлебнул из кружки и передал коньяк Зайцу.
– И менты тоже!
А потом мы стали потихоньку болтать о том, да о сем, и кто чего повидал уже в армии, и чего у нас еще будет. Ржали потихоньку, ходили на перессык поодиночке, чтобы чужого внимания не привлекать и судьбу свою солдатскую лишний раз не испытывать. А когда допили вторую, непонятно откуда взявшуюся бутылку – завалились спать. Захмелевший изрядно, я успел еще улыбнуться и решил для себя, что не так уж все и плохо, как показалось сначала. И провалился в сон.
Глава 6
Казни египетские
А с утра потянулась служба, трудная и муторная. Я пытался вжиться в происходящее, уловить – что здесь да как, и зачем все это надо. И через месяц знал уже все, что было мне знать положено.
Место под батальон было выбрано к северу от станицы, на большом холме, метрах в семиста от крайних дворов. Правда, был еще хуторок, домов в пять, которые стояли совсем рядом, через дорогу на КПП. В том хуторке мгновенно появились предприимчивые местные, которые в любое время суток охотно принимали от военных тушенку и ГСМ, расплачиваясь сносным коньяком, дрянной водкой, дешевым пивом и семечками.
О тех днях, когда батальон появился в Червленой, говорили много и охотно. Рассказы те были преисполнены героическим пафосом. Суть рассказов сводилась к тому, что это невероятно трудно – в течение месяца рыть окопы день напролет, а ночью сидеть в этих окопах с ржавым автоматом в обнимку и делать вид, что не спишь, – бдительно вглядываешься в ночь. Пьяные офицеры шарахались по траншеям, пинками будили солдат и рассказывали поучительные истории одна другой страшнее, о том, как это опрометчиво – спать на посту когда вокруг так и кишат боевики.
Из благ цивилизации оперативно могло появиться только электричество.
Дров не было. Дрова привозили из Сибири. Каждый день солдатня на нескольких шишигах ехала на вокзал доставать тяжелые сырые осиновые и березовые бревна из полувагонов, грузить в машины и вываливать на краю батальона. Там в любое время дня всегда находились человек тридцать со всех рот, а так же часть наряда по кухне. Бревна пилились на чурки пилами системы «Дружба 2». Пилы были тупыми, и работать было тяжело. Время от времени находился доброволец, который заявлял своему старшине, что умеет наточить пилу, брал напильник и окончательно губил инструмент. Кололись дрова топорами, с приваренными кроватными ножками вместо рукоятей. Хотя наряд на дрова был не легче любого другого, желающие попасть в него находились всегда - главным образом потому, что никто там не стоял у тебя над душой, а огрести люлей можно было только в случае невыполнения нормы или потери инструмента. К тому же «лесосека» находилась в непосредственной близости от «пьяного» хутора.
Не было питьевой воды. За ней каждое утро куда-то ходила цистерна в сопровождении БТРа разведвзвода. Когда она останавливалась около столовой, со всех рот к ней шли дневальные с бачками. Вода отпускалась по норме – один бачок на взвод в сутки.
Тут и там вокруг батальона поднимались клубы пара – в этих местах на поверхность выходил радоновый кипяток, и тотчас исчезал в песке. Так что с наличием технической воды проблем не было – скважина давала воду в баню, умывальники и кухню. Вместе с кипятком шел природный газ, потому кипяток вырывался из труб рывками, прерывавшимися яростным шипением и бульканьем. Находились умники кипяток поджигать – из-за этого случилось несколько серьезных ожогов и один маленький пожар. Пить радоновую воду было можно, как и любую жидкость, но медицина настоятельно не рекомендовала этого делать. Так что первую осень и зиму батальон изнывал от жажды.
Вторым бичом была грязь.
Для того, чтобы по-человечески помыться, нужно было встать за час до подъема. К этому времени кипяток в умывальниках успевал остыть до приемлемой температуры. И это был единственный вариант. Для того чтобы остудить кипяток просто не было других емкостей, кроме баков над умывальниками. В батальоне имелась баня, которая располагалась в палатке возле санчасти, и мы, как и все нормальные военные, должны были посещать ее как минимум раз в неделю. Только вот мыться под душем водой, температура которой 93 градуса по Цельсию, мягко говоря – некомфортно.
Первый раз нормально помыться мне довелось незадолго до Нового 2001 года.
Самой большой радостью для нас была смена белья. Постельное, белухи и портянки возили то ли с Ханкалы, то ли с Грозного, и случалась сия радость приблизительно раз в месяц. Практически невыполнимой задачей была стирка формы. Подменки у старшин не было. Высушить китель со штанами за ночь было нереально, не говоря о бушлате с ватниками. Все, что военнослужащий мог себе позволи