Джебран Калил Джебран
Пророк
Приход корабля
Аль-Мустафа, избранный и возлюбленный, заря своего дня, двенадцать лет ждал в городе Орфалесе возвращения корабля, который должен был увезти его на остров, где он родился.
На двенадцатый год, в седьмой день Айлула, месяца урожая, он поднялся на холм, лежащий за стенами города, обратил взор к морю и заметил свой корабль, приближающийся вместе с туманом.
Тогда распахнулись врата его сердца, и радость его полетела далеко над морем. Он закрыл глаза и молился в тишине своей души.
Но только сошёл он с холма, как его охватила немая грусть, и подумал он в сердце своём:
«Как уйти мне с миром и без печали? Нет, не оставить мне этот город, не поранив дух.
Долгими были дни страданий, проведённые в этих стенах, и долгими были одинокие ночи; а кто может расстаться со страданием и одиночеством без сожаления?
Много крупиц духа рассеял я по этим улицам, и много детей моей тоски бродят нагие меж этих холмов, — и я не могу отказаться от них легко и без боли.
Не одежду сбрасываю я сегодня, а собственными руками сдираю с себя кожу.
И не мысль я оставляю после себя, а сердце, умягчённое голодом и жаждой.
Нельзя мне более медлить. Море, которое зовёт к себе всё сущее, зовёт и меня, и я должен отплыть. Ибо остаться — значит замёрзнуть, заледенеть, сделаться застывшим слепком, хотя часы ночные и пламенны.
Хотел бы я взять с собою всё. Но как?
Голос не может взять с собой язык и губы, которые дали ему крылья. Он должен устремляться в пространство один.
И орёл летит к солнцу, оставив в скалах родное гнездо».
Дойдя до подножия холма, он вновь обернулся к морю и увидел, что его корабль приближается к берегу, а на палубе корабля моряки — сыновья его земли.
И воззвала к ним его душа, и он сказал:
— Сыновья праматери моей, вы, оседлавшие гребни волн.
Сколько раз вы приплывали в моих снах. Вот вы пришли, когда я пробудился, и это пробуждение — мой самый глубокий сон.
Я готов пуститься в плаванье, и моё нетерпенье, подняв все паруса, ждёт ветра.
Лишь глотну этого спокойного воздуха, взгляну с любовью назад — и встану среди вас, мореплаватель среди мореплавателей.
О бескрайнее море, дремлющая мать, только в тебе находят мир и свободу река и ручей.
Лишь один поворот сделает этот ручей, лишь ещё один его всплеск раздастся на этой поляне — и я вольюсь в тебя, беспредельная капля в беспредельный океан.
Он шёл и видел издали мужчин и женщин, спешивших к городским воротам со своих полей и виноградников.
Он слышал, как их голоса выкликают его имя и от поля к полю возвещают друг другу о приходе его корабля.
И сказал он себе:
— Будет ли день расставанья днём жатвы?
Скажут ли, что вечер мой воистину был моей зарёй?
Что дать мне тому, кто бросил свой лемех посреди борозды, и тому, кто оставил невыжатый виноград в точилах?
Станет ли моё сердце плодоносным деревом, чтобы я собрал плоды и дал им?
Будут ли желания кипеть во мне ключом, чтобы я наполнил их чаши?
Разве я арфа, чтобы рука Могущественного коснулась меня, разве я флейта, чтобы Его дыхание излилось сквозь меня?
Я искал тишины, но какое сокровище нашёл я в ней, чтобы так смело раздавать его?
Если это день моего урожая, то какие поля и в какие незапамятные времена засеял я семенами?
Если воистину это час, когда я подымаю свой светильник, то не моё пламя будет гореть в нём.
Подыму я свой светильник пустой и тёмный.
А Страж ночи наполнит его маслом и зажжёт.
Так сказал он вслух. Но много неизречённого осталось в его сердце, ибо не мог он сам высказать глубокую тайну, ему одному ведомую.
Когда он вступил в город, весь народ вышел ему навстречу, и все приветствовали его в один голос.
Вышли вперёд старейшины города и сказали:
— Не покидай нас. Ты был полуднем в наших сумерках, и твоя молодость даровала нам мечты.
Ты не чужой среди нас и не гость, а сын и возлюбленный наш. Не заставляй же наши глаза тосковать по твоему лику.
Жрецы и жрицы сказали ему:
— Не дай волнам морским разлучить нас теперь и не дай, чтобы годы, которые ты провёл среди нас, стали воспоминанием.
Ты блуждал среди нас, дух, и тень твоя озаряла светом наши лица.
Мы так любили тебя! Но молчалива и скрыта покровами была наша любовь.
А сейчас она громко взывает к тебе и открыто встаёт пред тобою.
Вечно было так, что глубина любви познаётся лишь в час разлуки.
Пришли и другие и тоже просили его. Но никому не ответил он, а только склонил голову; и те, что стояли близ него, видели, как слёзы текли ему на грудь.
Вместе с народом пошёл он к большой площади перед храмом.
И вышла из святилища женщина. Аль-Митра было имя её. Была она прорицательницей.
Он посмотрел на неё с глубокой нежностью, ибо она первая нашла его и поверила в него, когда он только появился в их городе.
Она приветствовала его словами:
— Пророк божий, устремляясь к запредельному, долго ты искал в далях свой корабль. И вот корабль твой прибыл, пора тебе отправляться.
Глубока твоя тоска по земле твоих воспоминаний в обители твоих сокровенных желаний; и любовь наша не свяжет тебя, как не удержат тебя и наши нужды.
Но мы просим тебя, чтобы перед разлукой ты сказал нам и дал вкусить от твоей истины. Мы передадим её нашим детям, а те — своим, и она не исчезнет вовек.
В одиночестве ты взирал на наши дни, и, бодрствуя, ты слышал, как мы смеялись и плакали во сне.
Потому открой нам нас самих и скажи нам всё ведомое тебе о том, что лежит между рождением и смертью.
И ответил он:
— Народ Орфалеса, о чём ещё могу я сказать, как не о том, что и сейчас томит ваши души.
О любви.
Тогда просила Аль-Митра:
— Скажи нам о Любви.
Он поднял голову, посмотрел на народ, и воцарилось молчание. Тогда он сказал громким голосом:
— Если любовь путеводит вас, следуйте за ней — хотя дороги её трудны и тернисты.
Если она осенит вас своими крылами, не противьтесь, даже если вас ранит меч, скрытый в её оперении.
И если любовь говорит вам, верьте ей, даже если её голос рушит ваши мечты, подобно тому, как северный ветер опустошает сад.
Ибо любовь венчает вас, но она вас и распинает.
Она растит вас, но она же и подрезает.
Она поднимается к вашей вершине и обнимает ваши нежные ветви, трепещущие в солнечных лучах.
И она же спускается к вашим корням, вросшим в землю, и сотрясает их.
Как снопы пшеницы, она собирает вас вокруг себя.
Она обмолачивает вас, чтобы обнажить.
Она просевает вас, чтобы освободить от шелухи.
Она размалывает вас до белизны.
Она месит вас, пока вы не станете мягкими.
А потом вверяет вас своему святому огню, чтобы вы стали святым хлебом для святого божьего причастия.
Всё это творит над нами любовь, дабы вы познали тайны своего сердца и через это познание стали частью сердца Жизни.
Но если, убоявшись, вы будете искать в любви лишь покой и усладу, то лучше вам прикрыть свою наготу и, покинув гумно любви, уйти в мир, не знающий времён года, где вы будете смеяться, но не от души, и плакать, но не всласть.
Любовь даёт лишь себя и берёт лишь от себя.
Любовь ничем не владеет и не хочет, чтобы кто-нибудь владел ею.
Ибо любовь довольствуется любовью.
Если ты любишь, не говори: «Бог — в моём сердце», скажи лучше: «Я — в сердце божием».
И не думай, что ты можешь править путями любви, ибо, если любовь сочтёт тебя достойным, она будет направлять твой путь.
Единственное желание любви — обрести саму себя.
Но если ты любишь и не можешь отказаться от желаний, пусть твоими желаниями будут:
таять и походить на бегущий ручей, что напевает ночи свою песню;
познавать боль от бесконечной нежности;
ранить себя собственным постижением любви;
истекать кровью охотно и радостно;
подниматься на заре с окрылённым сердцем и возносить благодарность за ещё один день любви;
отдыхать в полдень и предаваться размышлениям о любовном экстазе;
возвращаться вечером домой с благодарностью;
и засыпать с молитвой за возлюбленного в сердце своём и с песней хвалы на устах.
О браке.
Потом вновь заговорила Аль-Митра.
— Что скажешь ты о Браке, учитель? — спросила она.
И он ответил:
— Вы родились вместе и вместе пробудете вечно.
Вы будете вместе, когда белые крылья смерти развеют ваши дни.
Вы будете вместе даже в безмолвной памяти божией.
Но пусть близость ваша не будет чрезмерной, и пусть ветры небесные пляшут меж вами.
Любите друг друга, но не превращайте любовь в цепи: пусть лучше она будет волнующимся морем между берегами ваших душ.
Наполняйте чаши друг другу, но не пейте из одной чаши.
Давайте друг другу вкусить своего хлеба, но не ешьте от одного куска.
Пойте, пляшите вместе и радуйтесь, но пусть каждый из вас будет одинок, как одиноки струны лютни, хотя от них исходит одна музыка.
Отдавайте ваши сердца, но не во владение друг другу.
Ибо лишь рука Жизни может принять ваши сердца.
Стойте вместе, но не слишком близко друг к другу.
Ибо колонны храма стоят порознь, и дуб и кипарис не растут один в тени другого.
О детях.
И просила женщина, державшая ребёнка на руках:
— Скажи нам о Детях.
И он сказал:
— Ваши дети — не дети вам.
Они сыновья и дочери тоски Жизни по самой себе.
Они приходят благодаря вам, но не от вас — и, хотя они с вами, они не принадлежат вам.
Вы можете дать им вашу любовь, но не ваши мысли — ибо у них есть свои мысли.
Вы можете дать пристанище их телам, но не их душам.
Ибо их души обитают в доме завтрашнего дня, где вы не можете побывать даже в мечтах.
Вы можете стремиться походить на них, но не старайтесь сделать их похожими на себя.
Ибо жизнь не идёт вспять и не задерживается на вчерашнем дне.
Вы — луки, из которых ваши дети, как живые стрелы, посланы вперёд.
Стрелок видит цель на пути бесконечности и сгибает вас Своей силой, чтобы Его стрелы летели быстро и далеко.
Пусть ваш изгиб в руке Стрелка несёт радость.
Ибо как любит стрелок летящую стрелу, так любит он и лук, который остаётся на месте.
О даянии.
Тогда просил богатый человек:
— Скажи нам о Даянии.
И он ответил:
— Вы даёте лишь малую толику, когда даёте от своего достояния.
Вы истинно даёте, лишь когда даёте от самих себя.
Ибо что есть ваше достояние, как не вещи, которые вы храните и стережёте из страха, что они могут понадобиться вам завтра?
А завтра? Что принесёт завтра самой сметливой собаке, которая зарывает кость в песок пустыни, идучи вслед за паломниками в святой город?
Что есть страх перед нуждой, как не сама нужда?
Разве боязнь жажды, когда колодец полон, не есть неутолимая жажда?
Есть такие, которые дают мало от многого, чем владеют. Они дают с тем, чтобы прославиться, и это тайное желание делает их дары отвратительными.
И есть такие, которые дают всё то малое, что есть у них.
Они верят в жизнь и в щедрость жизни, и их казна не скудеет.
Есть такие, которые дают с радостью, и она — награда им.
Есть такие, которые дают с болью, и она — их крещение.
И есть такие, которые дают и не знают при этом боли, они не ищут радости и не дают в надежде, что им зачтётся.
Они дают так же, как мирт в долине струит своё благоухание в пространство.
Руками подобных им говорит Всевышний, и их глазами Он улыбается земле.
Хорошо давать, когда просят, но лучше давать без просьбы, предугадывая.
Для щедрого искать того, кто получит, — радость б о льшая, чем само даяние.
Есть ли что-нибудь, что стоило бы утаивать?
Всё, что есть у вас, будет когда-нибудь отдано; поэтому давайте сейчас, чтобы время даяния было вашим, а не временем ваших наследников.
Часто вы говорите: «Я бы дал, но только достойному».
Деревья в вашем саду и стада на ваших пастбищах не говорят так.
Они дают, чтобы жить, ибо утаить — значит погибнуть.
Истинно, тот, кто достоин получить свои дни и ночи, заслуживает от вас всего остального.
И тот, кто удостоился испить из океана жизни, достоин наполнить свою чашу из вашего ручья.
Есть ли пустыня больше той, что заключена в вашей смелости, уверенности, даже снисходительности, с какой вы принимаете?
Кто вы есть, чтобы люди раскрывались перед вами и снимали покровы со своей гордости, дабы вы увидели их достоинство в наготе и их гордость свободной от смущения?
Посмотрите сначала, достойны ли вы сами давать и быть орудием даяния.
Ибо воистину только жизнь даёт самой жизни, а вы, считающие себя дающими, лишь свидетели.
Вы, принимающие даяния — а вы все принимаете, — не возлагайте на себя бремя благодарности, дабы не надеть ярмо на себя и на дающего.
Лучше подымайтесь вместе с дающим на его дарах, как на крыльях.
Ибо сверх меры печься о своём долге значит усомниться в великодушии того, для кого мать — щедрая Земля, а отец — Бог.
О еде и питье.
Потом просил старик-корчмарь:
— Скажи нам о Еде и Питье.
И он сказал:
— О если б только вы могли жить, впивая аромат земли, и вас, как растения с воздушными корнями, питал бы свет!
Но раз принуждены вы убивать, чтобы насытиться, и лишать детёныша материнского молока, чтобы утолить жажду, то пусть тогда это будет таинством.
И пусть стол ваш станет алтарём, на который чистых и невинных из леса и долины приносят в жертву ещё более чистому и невинному в человеке.
Когда вы убиваете зверя, скажите ему в своём сердце:
«Та же сила, что сразила тебя, сразит и меня; и меня тоже поглотят.
Ибо закон, который отдал тебя в мои руки, отдаст меня в руки ещё более могущественные.
Твоя кровь и моя кровь — всего лишь влага, что напояет древо небес».
Когда вы надкусываете яблоко, скажите ему в своём сердце:
«Твои семена будут жить в моём теле, бутоны твоего завтрашнего дня распустятся в моём сердце, твой аромат станет моим дыханием, вместе мы будем радоваться во все времена года».
Осенью, когда вы собираете виноград в своих виноградниках, чтобы точить из гроздий сок, скажите в своём сердце:
«Я тоже виноградник, и мои плоды попадут в точила, и, как молодое вино, меня будут хранить в вечных сосудах».
И зимой, когда вы будете черпать вино, воспевайте в своём сердце каждую чашу.
И да будет в песне память об осенних днях, о винограднике и о точилах.
О труде.
Потом спросил пахарь:
— Скажи нам о Труде.
И сказал он в ответ:
— Вы трудитесь, чтобы не отрываться от земли и души её.
Ибо быть бездельником — значит стать чужим для времён года и выйти из шествия жизни, движущегося к бесконечности в величии и в гордом смирении.
Когда вы трудитесь, вы — флейта, в сердце которой шёпот минут превращается в музыку.
Кто из вас хотел бы стать тростинкой, немой и безмолвной, когда всё вокруг поёт в согласии?
Всегда говорили вам, что труд — проклятье и работа — тягость.
А я говорю вам: когда вы трудитесь, вы исполняете часть самой ранней мечты земли, уготованную вам в те времена, когда эта мечта родилась.
И, работая, вы истинно любите Жизнь.
А возлюбить Жизнь через работу — значит приблизиться к глубочайшей тайне Жизни.
Но если вы в своём страдании называете рожденье горем и заботу о плоти — проклятьем, начертанным на вашем челе, то я отвечу: ничто, кроме пота на вашем челе, не сотрёт начертанного.
Говорили вам также, что жизнь есть тьма, и вы в усталости своей вторите тому, что было сказано уставшими.
А я говорю:
Жизнь на самом деле есть тьма, когда нет стремления.
Всякое стремление слепо, когда нет знания.
Всякое знание тщетно, когда нет труда.
Всякий труд бесплоден, когда нет любви.
И когда вы трудитесь с любовью, вы связываете себя с самим собою, с другими и с богом.
А что значит трудиться с любовью?
Это — ткать одежды из нитей своего сердца так, словно те одежды наденет твой возлюбленный.
Это — строить дом с усердием так, словно в том доме поселится твой возлюбленный.
Это — сеять семена с нежностью и собирать урожай с радостью так, словно те плоды будет вкушать твой возлюбленный.
Это — наполнять всё, что ты делаешь, дыханием своего духа, и знать, что все благословенные усопшие стоят подле и взирают на тебя.
Часто я слышал, как вы говорили, будто во сне: «Тот, кто ваяет из мрамора и обретает в камне образ своей души, благороднее того, кто пашет землю.
И тот, кто ловит радугу, чтобы перенести её на холст в облике человека, — выше того, кто плетёт сандалии».
Но я говорю, не во сне, а в ясном бодрствовании полудня, что ветер беседует с могучим дубом так же нежно, как и с тончайшими стебельками травы.
И лишь тот велик, кто превращает голос ветра в песню, становящуюся нежнее от любви.
Труд — это любовь, ставшая зримой.
Если вы не можете трудиться с любовью, а трудитесь лишь с отвращением, то лучше вам оставить ваш труд, сесть у врат храма и просить милостыню у тех, кто трудится с радостью.
Если вы печёте хлеб равнодушно, то ваш хлеб горек, и он лишь наполовину утоляет голод человека.
Если вы точите из гроздий сок с недобрым чувством, то оно отравляет вино.
Если даже вы поёте, как ангелы, но не любите петь, то вы не даёте людским ушам услышать голоса дня и голоса ночи.
О радости и печали.
Потом просила женщина:
— Скажи нам о Радости и Печали.
И он ответил:
— Ваша радость — это ваша печаль без маски.
Тот колодец, из которого доносится ваш смех, часто бывал полон вашими слезами.
А разве бывает иначе?
Чем глубже печаль проникает в ваше естество, тем большую радость вы можете вместить.
Разве чаша, что хранит ваше вино, не была обожжена в печи гончара?
И разве лютня, что ласкает ваш дух, не была вырезана из дерева ножом?
Когда вы радуетесь, вглядитесь в глубину своего сердца, и увидите, что ныне вы радуетесь именно тому, что прежде печалило вас.
Когда вы печалитесь, снова вглядитесь в своё сердце, и увидите, что воистину вы плачете о том, что было вашей отрадой.
Некоторые из вас говорят: «Радость сильнее печали», а другие говорят: «Нет, сильнее печаль».
Но я вам говорю: они нераздельны.
Вместе они приходят, и, когда одна из них сидит с вами за столом, помните, что другая спит в вашей постели.
Истинно, вы, как чаши весов, колеблетесь между своей печалью и радостью.
Лишь когда вы пусты, вы в покое и уравновешены.
Когда же Хранитель Сокровищ возьмёт вас, чтобы взвесить Своё золото и серебро, ваша радость или печаль непременно поднимется или опустится.
О домах.
Тогда вышел вперёд каменщик и просил:
— Скажи нам о Домах.
И сказал он в ответ:
— Постройте в пустынном месте жилище из своих образов, прежде чем строить дом в стенах города.
Ибо как вы возвращаетесь домой в своих сумерках, так возвращается и странник в вас, вечно далёкий и одинокий.
Дом ваш — ваше большее тело.
Он растёт под солнцем и спит в ночной тиши, и ему снятся сны. Разве не спит ваш дом и не уходит он во сне из города в рощу или на вершину холма?
Если б я мог собрать ваши дома в свои ладони и, как сеятель, разбросать их по лесам и лугам!
Если бы долины были вашими улицами и зелёные тропы — аллеями, чтобы вы могли искать друг друга в виноградниках и приходить с ароматом земли в своих одеждах!
Но этому не настал ещё срок.
В страхе своём ваши праотцы собрали вас слишком близко друг к другу. Не сразу исчезнет этот страх. Не сразу перестанут городские стены отделять очаги ваши от ваших полей.
Скажите мне, люди Орфалеса, что у вас в этих домах? Что вы храните за закрытыми дверями?
Есть ли у вас мир, безмятежное стремление — свидетельство вашей силы?
Есть ли у вас воспоминания — мерцающие своды, что соединяют вершины разума?
Есть ли у вас красота, что уводит сердце от вещей из дерева и камня к святой горе?
Скажите мне, есть ли это в ваших домах?
Или у вас есть лишь покой и жажда покоя, то потаённое, что входит в дом как гость, становится хозяином, а после — властелином?
Да, оно становится укротителем, крючьями и плетью превращающим ваши пылкие желания в игрушки.
Хотя руки его нежны, как шёлк, сердце его из железа.
Оно убаюкивает вас лишь для того, чтобы стоять у вашей постели и глумиться над достоинством плоти.
Оно осмеивает ваше здравомыслие и кладёт его в мягкие листья, как хрупкий сосуд.
Истинно, жажда покоя убивает страсть души, а потом идёт, ухмыляясь, в погребальном шествии.
Но вы, дети пространства, вы, беспокойные даже в покое, вас не заманить в ловушку и не укротить.
Не якорем, а парусом будет ваш дом.
Не плёнкой, затягивающей рану, да будет он, а веком, что защищает глаз.
Вы не сложите крылья, чтобы пройти в двери, не склоните голову, чтобы не удариться о стропила, и не будете сдерживать дыхание из страха, что стены потрескаются и рухнут.
Вы не станете жить в гробницах, возведённых мёртвыми для живых.
И каким бы великолепным и величественным ни был ваш дом, он не устережёт вашей тайны и не скроет вашу страсть.
Ибо то, что в вас безгранично, пребывает в Небесной обители, врата которой — утренний туман, а окна — песни ночи и её тишина.
Об одежде.
И просил ткач:
— Скажи нам об Одежде.
И он ответил:
— Ваша одежда прячет большую долю вашей красоты, но не скрывает уродства.
Вы ищете в одеяниях свободу уединения, но обретаете в них узду и оковы.
Если бы вы могли подставить солнцу и ветру свою кожу, а не одежды!
Ибо дыхание жизни — в солнечном свете, и рука жизни — ветер.
Иные из вас говорят: «Это северный ветер соткал одежды, которые мы носим».
А я говорю: да, это был северный ветер. Но стыд был ему ткацким станком, и вялость мускулов — нитью.
И, закончив свой труд, он смеялся в лесу.
Не забывайте, что стыдливость — щит от глаз порочности.
А когда порочность исчезнет, чем будет стыдливость, как не оковами и сором разума?
Не забывайте, что Земле приятно прикосновение ваших босых ног и ветры жаждут играть вашими волосами.
О купле и продаже.
И просил торговец:
— Скажи нам о Купле и Продаже.
И сказал он в ответ:
— Земля приносит вам свои плоды, и вы не будете нуждаться, если только будете знать, как наполнить свои ладони.
В обмене дарами Земли вы обретёте достаток и удовлетворение.
Но если в обмене не будет любви и доброй справедливости, то одних он приведёт к алчности, а других к голоду.
Когда вы, труженики моря, полей и виноградников, повстречаете на рыночной площади ткачей, гончаров и собирателей пряностей, взывайте тогда к Духу — хозяину Земли, чтобы Он появился среди вас и освятил весы расчёты, сравнивающие одни ценности с другими.
И не допускайте к обмену людей с пустыми руками, которые расплачиваются своими словами за вашу работу.
Скажите таким людям:
«Идите с нами в поле или отправляйтесь с нашими братьями в море и закиньте там свои сети.
Ибо земля и море будут так же щедры к вам, как и к нам».
И если туда придут певцы, плясуны и флейтисты, купите у них, — ибо они тоже собиратели плодов и благовоний, и, хотя то, что они приносят, соткано из снов, — это одеяние и пища для вашей души.
И прежде чем покинуть рыночную площадь, уверьтесь, что ни один не ушёл оттуда с пустыми руками.
Ибо Дух — хозяин Земли — не заснёт мирно на ветру, пока не исполнятся нужды самого меньшего из вас.
О преступлении и наказании.
Потом вышел городской судья и просил:
— Скажи нам о Преступлении и Наказании.
И сказал он в ответ:
— В тот час, когда ваш дух странствует по ветру, вы, одинокие и беззащитные, причиняете зло другим, а значит и себе.
И потому вы будете стучаться и ожидать, оставаясь незамеченными, у врат Благословенного.
Подобна океану ваша божественная сущность; она всегда остаётся незапятнанной.
И, как эфир, она подъемлет лишь окрылённых.
Даже солнцу подобна ваша божественная сущность; она не знает ходов крота и змеиных нор.
Но не одна божественная сущность составляет ваше естество.
Многое в вас ещё человек, и многое в вас ещё не человек, а лишь уродливый карлик, который, сонный, блуждает в тумане в поисках своего пробуждения.
О человеке в вас хочу я сейчас сказать.
Ибо это он, а не ваша божественная сущность и не карлик в тумане, знает о преступлении и наказании.
Часто я слышал, как вы говорили о том, кто творит зло, так, будто он не один из вас, а чужой вам и незваный гость в вашем мире.
Но я говорю: подобно тому, как святые и праведники не могут возвыситься над высочайшим, что есть в каждом из вас, так злочестивые и слабые не могут пасть ниже ничтожнейшего, что тоже есть в вас.
И как ни единый лист не пожелтеет без молчаливого согласия всего дерева, так и причиняющий зло не может творить его без скрытой воли на то всех вас.
В едином шествии идёте вы вместе к своей божественной сущности.
Вы — путь, и вы же путники.
И когда один из вас падает, он падает за тех, кто идёт позади, предупреждая о камне преткновения.
Он падает и за тех, кто идёт впереди, за тех, которые хотя и шагают быстрее и увереннее, но не убрали камень.
И вот что я скажу вам ещё, хотя слово это тяжким грузом ляжет вам на сердце:
Убитый не беспричастен к своему убийству, и ограбленный также виновен в том, что его ограбили.
Праведник не безвинен в поступках нечестивого, и чистый от всякого греха не беспорочен в провинностях злодея.
Да, виновный часто бывает жертвой оскорблённого, но куда чаще осуждённый несёт бремя за неповинных и безупречных.
Вам не дано отделить справедливого от несправедливого и благочестивого от злого; ибо они стоят вместе перед лицом солнца, подобно тому, как сплетены воедино чёрная нить и белая.
И когда чёрная нить обрывается, ткач осматривает всю ткань и проверяет ткацкий стан.
Если же кто приведёт на суд неверную жену, пусть он также взвесит на весах сердце её мужа и измерит мерами его душу.
И пусть тот, кто захочет ударить обидчика, вникнет в дух обиженного.
И если кто из вас захочет покарать во имя справедливости и вонзить топор в плохое дерево, пусть он посмотрит на его корни.
Истинно, он найдёт корни хорошие и плохие, плодоносные и бесплодные, сплетённые воедино в молчаливом сердце земли.
А вы, судьи, которые хотят быть справедливыми!
Какой приговор выносите вы тому, что честен по плоти, но вор по духу?
Какому наказанию вы подвергаете того, кто умерщвляет по плоти, но сам умерщвлён по духу?
Как можете вы обвинять того, кто поступает как обманщик и притеснитель, но сам обижен и поруган?
Как вы покараете тех, чьё раскаяние уже превосходит их прегрешения?
Не есть ли раскаянье — правосудие, что отправляется тем самым Законом, которому вы с радостью бы служили?
Но вы не можете внушить безвинному раскаяться и сердце виновного избавить от раскаянья.
Непрошеное, оно будет звать в ночи, чтобы люди проснулись и вгляделись в себя.
Вы, желающие понять, чт о есть правосудие, как вам постичь его, пока вы не посмотрите на все деяния при ясном свете?
Лишь тогда узнаете вы, что поднявшийся и павший — один и тот же человек, стоящий в сумерках между ночью своей сущности карлика и днём своей божественной сущности, и что краеугольный камень храма не выше самого нижнего камня в его основании.
О законах.
Потом спросил законник:
— Что скажешь ты о наших Законах, учитель?
И он ответил:
— Вы охотно устанавливаете законы, но куда охотнее попираете их.
Как дети, играющие на берегу океана, которые любят строить башни из песка, а потом, смеясь, разрушают их.
Но пока вы строите свои башни из песка, океан вновь приносит песок на берег, и когда вы разрушаете их, океан смеётся вместе с вами.
Истинно, океан всегда смеётся вместе с невинными.
Но что сказать о тех, для кого жизнь — не океан, и законы, созданные человеком, не башни из песка; для кого жизнь — скала, а закон — резец, коим они обращают её в своё подобие?
Что сказать о хромом, который ненавидит плясунов?
Что сказать о вол е, который любит своё ярмо и мнит лесного лося и оленя бездомными бродягами?
Что сказать о старой змее, которая не может сменить кожу и называет всех остальных голыми и бесстыжими?
И о том, кто рано приходит на свадебный пир и, пресытившись, уходит, говоря, что все пиры отвратительны, и все пирующие преступают закон?
Что сказать мне о них, кроме того, что они тоже стоят под лучами солнца, но спиною к нему?
Они видят лишь свои тени, и эти тени — законы для них.
Что для них солнце, как не плавильщик теней?
И что значит признавать законы, как не склоняться и чертить свои тени на земле?
Но вы, идущие лицом к солнцу, какие образы, начертанные на земле, могут удержать вас?
Вы, странствующие с ветром, какой флюгер укажет вам путь?
Какой человеческий закон свяжет вас, если вы сбросите своё ярмо, но не перед дверью тюрьмы человека?
Каких законов вы убоитесь, если будете плясать, не наталкиваясь на железные цепи человека?
И кто приведёт вас на суд, если вы скинете с себя одежды, но не оставите их на пути человека?
Народ Орфалеса, ты можешь заглушить барабан и ослабить струны лиры, но кто возбранит жаворонку петь?
О свободе.
И просил оратор:
— Скажи нам о Свободе.
И он ответил:
— У городских ворот и у ваших очагов я видел, как вы падаете ниц и поклоняетесь своей свободе, — так рабы унижаются перед тираном и поют ему хвалу, тогда как он обрекает их смерти.
Да, в храмовой роще и в тени крепости я видел, как самые свободные из вас носят свою свободу, как ярмо и наручники.
И сердце моё обливалось кровью, ибо вы можете стать свободными лишь тогда, когда даже само желание искать свободу станет для вас уздой, и вы перестанете говорить о свободе как об искомом и достигнутом.
Истинно свободными вы станете не тогда, когда лишены забот будут ваши дни и ваши ночи будут избавлены от нужды и горя, а когда ваша жизнь будет повита ими, но вы подниметесь над ними нагие, без оков.
И как вам подняться над днями и ночами, не разорвав цепей, в которые вы заковали свой полдень на заре своего постижения?
Воистину, то, что вы называете свободой, — самая прочная из этих цепей, хотя звенья её блестят на солнце и ослепляют вас.
Что, как не частицы самих себя, хотелось бы вам сбросить, чтобы обрести свободу?
Если это несправедливый закон, который вы хотели бы отменить, то закон этот был начертан вашей же рукой на лбу вашем.
Вам не стереть его, даже если вы бросите в огонь книги законов; вам не смыть его со лбов ваших судей, даже если вы на них выльете целое море.
А если это деспот, которого вы хотели бы свергнуть с престола, посмотрите прежде, разрушен ли его престол, воздвигнутый в вашей душе.
Ибо как может тиран властвовать над свободными и гордыми, если нет в их свободе тирании и нет в их гордости стыда?
Если это забота, от которой вы хотели бы избавиться, то эта забота скорее была избрана вами, чем навязана вам.
И если это страх, который вы хотели бы изгнать, то источник этого страха — в вашем сердце, а не в руках устрашающего.
Истинно, всё в вашем естестве движется в неизменном полуобъятии — желанное и ужасающее, отталкивающее и заветное, то, что вы ищете, и то, от чего бежали бы.
Всё это движется в вас, как свет и тень, слитые в пары.
Когда тень бледнеет и исчезает, угасающий свет становится тенью другого света.
Так и ваша свобода, теряя оковы, сама становится оковами большей свободы.
О разуме и страсти.
Вновь заговорила жрица и спросила:
— Скажи нам о Разуме и Страсти.
И сказал он в ответ:
— Часто душа ваша — поле битвы, где разум и рассудок ведут войну против страстей и влечений.
Если бы я мог стать миротворцем в душе вашей, если б мне удалось превратить разлад и соперничество ваших частиц в согласие и гармонию!
Но как мне достичь этого, если и вы сами не станете миротворцами, возлюбившими все частицы свои?
Ваши разум и страсть — руль и паруса вашей плывущей по морю души.
Если ваши паруса порваны или сломан руль, вы можете лишь носиться по волнам и плыть по течению либо недвижно стоять в открытом море.
Ибо разум, властвующий один, — сила ограничивающая; а одна страсть — пламя, сжигающее само себя.
Потому пусть ваша душа вознесёт ваш разум на вершину страсти, чтоб он мог петь; и пусть она направит вашу страсть разумно, дабы ваша страсть жила, каждый день воскресая, и подобно фениксу возрождалась из пепла.
Хотел бы я, чтобы вы считали ваш рассудок и ваши влечения двумя дорогими гостями в своём доме.
Ведь не будете вы оказывать одному гостю больше почестей, нежели другому; ибо тот, кто более внимателен к одному, теряет любовь и доверие обоих.
Когда вы сидите среди холмов, в прохладной тени серебристых тополей, разделяя мир и спокойствие с дальними полями и лугами, — пусть тогда ваше сердце промолвит в тишине: «Бог покоится в разуме».
Когда разразится буря и могучий ветер начнёт сотрясать деревья в лесу, а гром и молния возгласят величие неба, — пусть тогда ваше сердце воскликнет в трепете: «Бог движется в страсти».
И раз вы — дыхание в божьем мире и лист в божьем лесу, то и вы покойтесь в разуме и двигайтесь — в страсти.
О боли.
Потом просила женщина:
— Скажи нам о Боли.
И он сказал:
— Ваша боль — это раскалывание раковины, в которую заключён дар понимания.
Как косточка плода должна расколоться, чтобы её сердцевина предстала солнцу, так и вы должны познать боль.
Если б ваше сердце не уставало изумляться каждодневным чудесам жизни, то ваша боль казалась бы вам не менее изумительной, чем радость.
И вы приняли бы времена года своего сердца, как всегда принимали времена года, проходящие над вашими полями.
И вы безмятежно смотрели бы сквозь зимы своей печали.
Многое из вашей боли избрано вами самими.
Это горькое зелье, которым лекарь в вас исцеляет вашу больную сущность.
Поэтому доверьтесь лекарю и пейте его лекарства в молчании и спокойствии: ибо его руку, пусть тяжелую и жёсткую, направляет заботливая рука Незримого.
И хотя обжигает вам губы чаша, которую он подносит, она сделана из глины, которую Гончар смочил Своими святыми слезами.
О самопознании.
И просил мужчина:
— Скажи нам о Самопознании.
И он ответил:
— Ваши сердца позна ю т в безмолвии тайны дней и ночей.
Но ваши уши жаждут услышать знание вашего сердца.
Вам хочется познать в словах то, что вы всегда знали в мыслях.
Вам хочется коснуться пальцами нагого тела ваших снов.
И это прекрасно.
Тайный родник вашей души должен излиться и с журчанием потечь к морю; и сокровище собственных беспредельных глубин откроется вашим взорам.
Но не стремитесь взвесить на весах ваше неведомое сокровище.
И не пытайтесь измерить глубины своего знания посохом или лотом.
Ибо ваша сущность — море беспредельное и безмерное.
Не говорите: «Я открыл всю истину», но лучше скажит<