Верю, что эти несколько цитат из вашего письма и откровенные ими вызванные ответы являются достаточными, чтобы показать, как далеко мы находимся от чего-либо подобного entente cordiale[23]. Вы проявляете свирепый воинственный дух и желание (простите меня) сражаться с тенями, вызванными вашим собственным воображением. Я имел честь получить от вас три длинных письма, прежде чем еле успел в общих выражениях ответить на ваше первое письмо. Я никогда категорически не отказывался исполнять ваши желания; до сих пор я всегда отвечал на ваши вопросы. Как вы могли знать, что будущее вам уготовило, если вы бы подождали одну неделю? Вы приглашаете меня на совещание, как видно только для того, чтобы указать мне недостатки, слабые места нашего образа действий и причины нашего предполагаемого провала в отвращении человечества от путей зла. В своем письме вы без обиняков демонстрируете, что являетесь началом, серединой и концом закона для себя. Тогда зачем вам вообще беспокоить себя писанием мне? Даже то, что вы называете «Парфянской стрелой» (стрела, пущенная назад уезжающим всадником), никогда не предназначалось в качестве таковой. Отнюдь не я, который не в состоянии достичь абсолютного добра, стану умалять и недооценивать относительное добро. Ваши «птички», без сомнения, раз вы в этом уверены, совершили много добра на своем пути, и мне, конечно, не снилось кого-либо оскорблять замечанием, что человеческая раса и ее благосостояние является не менее благородным предметом изучения и не менее желательным, чем орнитология. Но я не совсем уверен, что ваше прощальное замечание о том, что мы в целом не являемся неуязвимыми, было совершенно свободно от такого духа, который воодушевлял отступающих парфян. Как бы то там ни было, но мы довольны той жизнью, какую ведем, неизвестные и нетревожимые цивилизацией, которая покоится исключительно на интеллекте. Также мы ничуть не тревожимся о возобновлении наших древних искусств и высокой цивилизации, ибо они так же несомненно вернутся в свое время и в более высоком состоянии, как и в свое время в прошлом явились плезиозавры и мегатерии. Мы имеем слабость верить в постоянно повторяющиеся циклы и надеемся ускорить воскресение того, что минуло. Этому мы не смогли бы воспрепятствовать, даже если бы хотели. «Новая цивилизация» будет детенышем старой, и нам остается только предоставить вечному закону действовать, чтобы заставить наших покойников выйти из могил; все же мы, несомненно, озабочены, чтобы ускорить наступление этого желательного события. Не бойтесь, хотя мы «суеверно цепляемся за останки прошлого», наше знание не исчезнет из поля зрения человека. Оно – «дар богов» и притом самая драгоценная из всех реликвий. Держатели Сокровенного Света не для того шли через века, чтобы очутиться разбившимися на скалах современного скептицизма. Наши рулевые слишком опытные моряки, чтобы давать нам повод опасаться такого бедствия. Мы всегда найдем добровольцев для замены усталых часовых и, как бы ни был плох мир в его нынешнем состоянии переходного периода, все же он может время от времени снабдить нас несколькими людьми. Вы «не предлагаете дальнейшей движения в этом деле», если мы «не подадим сигналов к дальнейшему»? Мой дорогой сэр, мы исполнили наш долг: мы ответили на ваше обращение и теперь предлагаем не делать дальнейших шагов. Мы, немного изучившие этику Канта, анализировали ее довольно тщательно и пришли к заключению, что взгляды даже такого великого мыслителя на ту форму долга, которая определяет метод добродетельного поступка – несмотря на его одностороннее утверждение о противном – не соответствуют полному определению необусловленного абсолютного принципа нравственности, как мы его понимаем. И эта Кантовская нота звучит по всему вашему письму. Вы так любите человечество, – говорите вы, – что откажетесь от самого «Знания», если ваше поколение не сможет им пользоваться. И все же это филантропическое чувство, кажется, даже не внушает вам милосердия к тем, кого вы рассматриваете, как ниже стоящих по умственным способностям. Почему? Просто потому, что филантропия, которой хвастают западные мыслители, лишена характера универсальности, то есть она никогда не была установлена на прочном основании нравственного универсального принципа, никогда не поднималась выше теоретических рассуждений; среди вездесущих протестантских проповедников она является только случайным проявлением, но не признанным законом. Даже самый поверхностный анализ покажет, что не более, чем любой другой эмпирический феномен в человеческой натуре, филантропия не может быть принята за абсолютный стандарт нравственной активности, то есть не может быть принята, как производящая эффективное действие. По своей эмпирической натуре такого рода филантропия подобна любви, но носит характер случайности, исключительности и, как таковая, имеет эгоистичные предпосылки и влечения, то она несомненно не способна обогреть своими благодатными лучами все человечество. Я считаю, что здесь кроется секрет духовного банкротства и бессознательного эгоизма нашего века. И вы, в других отношениях хороший и мудрый человек, бессознательно для вас самих являете тип этого духа и не способны понять наши идеи об обществе, как Всемирном Братстве. Потому вы и отворачиваете свое лицо от него.
Ваша совесть, – говорите вы, – восстает против того, чтобы быть «подставным лицом, куклой для двух или более десятков дергателей за веревочку». Что вы о нас знаете, раз вы не видите нас? Что вы знаете о наших целях, о нас, о ком вы не можете судить? Вы требуете странных доказательств. И действительно ли вы полагаете, что вы «узнали» бы нас или сколько-нибудь проникли в наши «намерения и цели», если бы вы увидели меня лично? Боюсь, что без подобного опыта в прошлом, даже ваши природные наблюдательные способности, как бы они ни были остры, должны бы быть признаны более чем бесполезными. Да, мой дорогой сэр, даже наши Невидимые посредники и помощники могут оказаться не под силу самому проницательному политическому резиденту; и ни один еще не выслежен или опознан; а их месмерические силы не высочайшего порядка. Какие подозрения вы бы ни питали по поводу деталей «броши», в этом деле имеется одна важная черта, которую ваша проницательность уже подсказала вам, – что это можно объяснить только предположением, что некая более сильная воля заставила миссис Хьюм думать именно об этом предмете, а не о другом. И если уж мадам Б., болезненной женщине, приписываются такие силы, то как вы можете вполне быть уверены, что вы сами не поддадитесь тренированной воле, в десять раз сильнее, чем ее? Я мог бы прийти к вам завтра, водвориться в вашем доме, как приглашенный, и целиком владеть вашим умом и телом в течение 24-х часов, и вы ни на миг этого не осознали бы. Я могу быть хорошим человеком, но я также мог бы быть, почем вы знаете, и злым, составляющим заговоры и глубоко ненавидящим вашу белую расу, ежедневно унижающую мой народ, и отомстить вам, одному из лучших представителей этой расы. Если бы применять силы одного только экзотерического месмеризма, то есть той силы, которой могут с одинаковым аспектом овладеть как хорошие, так и плохие люди, даже тогда навряд ли вы избегли ловушек, расставленных для вас, если человек, которого вы пригласили, оказался бы хорошим месмеризатором, ибо вы являетесь чрезвычайно податливым в этом отношении субъектом с физической точки зрения. «Но моя совесть, но моя интуиция!» – вы можете возражать. В таком случае, как со мной – помощи мало. В то время ваша интуиция заставила бы вас чувствовать все, за исключением того, что в действительности было; а что касается вашей совести, вы разве считаете кантовское ее определение правильным? Вы, вероятно, верите также, как и он, что при всяких обстоятельствах, и даже при полном отсутствии религиозных понятий, даже без строго определенных понятий о том, что хорошо и что плохо, человек всегда имеет верное руководство в своем собственном внутреннем моральном понимании – совесть? Величайшая ошибка! При всем огромном значении этого морального фактора, он имеет один радикальный недостаток. Совесть, как уже было сказано, можно приравнять к тому демону, к чьим велениям так внимательно прислушивался Сократ и которым он так быстро подчинялся. Подобно этому демону, совесть может случайно сказать нам, чего мы не должны делать. Однако, она никогда не направляет нас к тому, что нам следовало бы делать, а также не даст определенной цели нашей деятельности. И ничто не может быть более легко усыплено и даже парализовано, как эта самая совесть, если за это возьмется тренированная, более сильная воля, чем у обладателя совести. Ваша совесть никогда не скажет вам, является ли месмеризатор истинным адептом или очень ловким шарлатаном, раз он переступил ваш порог и овладел контролем над вашей аурой. Вы говорите о воздержании от всего, за исключением невинного занятия вроде коллекционирования птиц, чтобы не было создания другого чудовища – Франкенштейна... Как воля, так и воображение создает. Подозрение является наиболее мощным вызывающим агентом воображения... Берегитесь! Вы уже зачали в себе зародыш будущего уродливого чудовища, вместо осуществления ваших чистейших и высочайших идеалов, вы можете в один день вызвать призрак, который, загородив все пути к Свету, оставит вас в еще большем мраке, чем вы были прежде. И не будет он вам давать покоя до конца ваших дней.
Опять выражаю надежду, что моя прямота не будет для вас оскорбительна, я остаюсь, дорогой сэр, как всегда,
ваш покорный слуга Кут Хуми Лал Синг.
Письмо 19
К.Х. – Синнетту
Получено в Симле осенью 1881 г.
Я предвидел, что теперь происходит. В моем письме из Бомбея я советовал бы вам быть осторожным в отношении того, чтобы поставить С.М. в известность о <+> и о его собственном медиумизме. Я советовал рассказать ему только самую суть сказанного мною. Когда, наблюдая вас в Аллахабаде, я увидел, что вы для него подготовляете обильные выдержки из моего письма, я опять предвидел опасность, но не вмешался по некоторым причинам. Одна из них та, что я верю в наступление времени, когда необходимость обеспечить социальные и моральные устои потребует, чтобы кто-нибудь из Теософического Общества сказал бы правду, обрушись хотя бы на него Гималаи. Однако, разоблачение горькой истины должно производиться с величайшим благоразумием и осторожностью; и я вижу, что вместо приобретения друзей и сторонников из лагеря филистимлян по ту или по эту сторону океана, многие из вас и вы сами тоже создаете только врагов тем, что слишком много значения придаете мне и моим личным взглядам. На той стороне раздражение велико, и вы скоро увидите его вспышки в журнале «Свет» и других местах; и вы скоро потеряете С.М. Обильные выдержки сделали свое дело, ибо они были слишком обильны. Никакая сила, ни человеческая, ни сверхчеловеческая не в состоянии открыть глаза С.М. Бесполезно было раскрывать их насильно. На этой стороне еще хуже. Добрые люди в Симле не склонны к метафорам, и аллегории не более пристанут к их коже, чем вода к перьям гуся. Кроме того, никому не нравится, когда говорят, что от него «плохо пахнет», и шутка, извлеченная из одного замечания, тем не менее полная глубокого психологического значения, нанесла неизгладимый вред там, где иначе Теософическое Общество могло бы приобрести более чем одного новообращенного... Я должен еще раз вернуться к письму.
Главным основанием для жалобы против меня служит факт, что мое сообщение заключает в себе
а) какой-то вызов к С.М. доказать, что <+> есть «дух»;
б) я серьезно обвинен вашим другом в попытке сделать из <+> лжеца.
Теперь я могу объяснить, но не извиняться. Я действительно подразумевал и то и другое, но только я имел в виду вас, т.е. того, кто просил меня об этой информации, и ни в коем случае его. Он не доказал своей правоты, чего я и не ожидал от него, так как его утверждение целиком основано на его собственном голословном заявлении, основанном на непоколебимой вере в его собственные впечатления. С другой стороны, я легко бы мог доказать, что <+> вовсе не является развоплощенным духом, если бы у меня не было причины не делать этого в настоящее время. В моем письме я очень тщательно подбирал слова, чтобы дать вам немного взглянуть на истину, и в то же время ясно дал вам понять, что не имею права разглашать «секреты одного Брата». Но, мой добрый друг, я никогда ни словом не обмолвился о том, кто он, и что такое он. Возможно, я мог бы посоветовать вам судить о <+> по некоторым приписываемым ему писаниям, ибо более счастливее, чем Иов, наши «враги» все еще «пишут книги». Они очень любят диктовать «вдохновительные» проповеди и тут их можно поймать в западню собственного красноречия. И кто из наиболее мыслящих спиритуалистов, читавших полное собрание сочинений, приписываемых <+> осмелится бы утверждать, что за исключением нескольких весьма замечательных страниц, остальное не выше того, что С.М. сам мог бы написать, и гораздо лучше? Будьте уверены, что ни один смышленый, умный и правдивый медиум не нуждается в «вдохновении» от развоплощенного «Духа». Истина устоит даже без вдохновения от Богов или Духов или, еще лучше, устоит наперекор им всем. «Ангелы», в общем случае, нашептывают ложь и увеличивают запас суеверий.
Мне несколько неприятно, что я должен воздержаться от того, чтобы сделать приятное К.К.Мэсси. Я не воспользуюсь его «полномочием» и не выполню его желания, и я решительно отказываюсь «сообщить его секрет», так как этот секрет такого свойства, что стоит на его пути к адептству и не имеет никакого отношения к его характеру. Эта информация предназначается только для вас в ответ на ваш удивленный вопрос, имеются ли какие-либо препятствия к моим сношениям с ним и к моему водительству, направляющему его к Свету, но эта информация ни в коем случае не предназначается для его ушей. У него могут быть одна-две страницы из истории его жизни, которые он хотел бы предать забвению, но его верный добросовестный инстинкт наделяет его преимуществом и ставит гораздо выше многих людей, кто остаются чистыми и добродетельными только потому, что никогда не знали, что такое искушение. С вашего любезного разрешения я воздержусь от продолжения. В будущем, мой дорогой друг, нам придется ограничить себя исключительно философией и избегать семейных сплетен. Иметь дело со скелетами в семейных тайниках иногда более опасно, чем даже с грязными тюрбанами, мой прославленный и дорогой друг. И не позволяйте вашему слишком чувствительному сердцу обеспокоиться или вашему воображению повести вас к предположению, что какое-либо из сказанных мною слов предназначалось вам в упрек. Мы, полудикие азиаты, судим о человеке по его побуждениям, а ваши побуждения были хороши и искренни. Но вы должны помнить, что проходите трудную школу и имеете дело с миром, чрезвычайно отличающимся от вашего мира. Особенно вам следует помнить то, что малейшая причина, хотя бы случайно созданная и по каким бы то ни было побуждениям не может быть уничтожена, и течение ее следствий не может быть пресечено даже миллионами богов, демонов и людей вместе. Поэтому вам не следует считать меня слишком придирчивым, когда говорю, что вы все более или менее неблагоразумны и даже неосторожны; последнее слово приложимо пока что к одному из членов. Следовательно, вы, может быть, поймете, что ошибки X. Стиль Олькотта более легкого аспекта, чем это кажется с первого взгляда, если даже англичане, значительно смышленые и опытные в мирских делах, также подвержены ошибкам. Ибо вы совершали ошибки индивидуально и коллективно, как это будет обнаружено в ближайшем будущем, и ведение дел и успех Общества окажутся более затрудненными, поскольку никто из вас не захочет сознаться в своих ошибках. Также у вас нет такой готовности, как у него, следовать даваемым советам, несмотря на то, что этот совет каждый раз основан на предвидении надвигающихся событий, даже в таких случаях, когда предсказано в выражениях, не всегда соответствующих «должной высоте» Адепта, каким он должен бы быть в вашем представлении.
Вы можете рассказать Мэсси, что я сейчас о нем говорил, и указать причины. Вы можете, но не советовал бы вам прочитать это письмо мистеру Хьюму. Но я очень настаиваю на осторожности с вашей стороны более, чем когда-либо. Несмотря на чистоту ваших побуждений, Коган может в один день обратить внимание на результаты, а они угрожают стать слишком бедственными, чтобы их не увидеть. Нужно оказывать постоянное давление на членов Юго-восточного Общества, чтобы они придерживали свой язык и энтузиазм. Тем не менее общественное мнение проявляет увеличивающийся интерес в отношении вашего Общества и, может быть, вам скоро придется определять вашу позицию более ясно. Очень скоро мне придется предоставить вас самому себе в течение трех месяцев. Начнется ли это в октябре или январе, будет зависеть от импульса, данного Обществу, и его развития.
Я чувствовал бы себя лично обязанным вам, если бы вы согласились просмотреть поэму, написанную Падшахом и высказать о ней свое мнение. Я полагаю, что она слишком длинна для теософического журнала и ее литературные достоинства не совсем оправдывают претензии авторов. Однако, я представляю вашему более компетентному мнению. Я позабочусь, чтобы журнал в этом году был более успешен, чем до сих пор. Совет провести «Великого Инквизитора» – мой, ибо его автор, над которым уже была простерта рука смерти, когда он его писал, дал наиболее сильное и правдивое описание Ордена Иезуитов, чем кто-либо до него. В этом произведении заключен великий урок для многих, и даже вы могли бы извлечь из него пользу.
Мой дорогой друг, вы не должны испытывать удивление, если я вам скажу, что чувствую уныние и утомление от моей перспективы. Боюсь, что у вас не хватит терпения дождаться того дня, когда будет мне разрешено удовлетворить вас. Века тому назад в Индии создавались известные правила, по которым надо было строить свою жизнь. Все эти правила теперь стали законом. Нашим предтечам приходилось узнавать все самим, им была дана только основа. Мы предлагаем заложить такую основу и для вас, но вы не соглашаетесь принять что-либо меньшее, чем завершенное здание, чтобы вступить в обладание им. Не обвиняйте меня в равнодушии или в пренебрежении, если вы некоторое время не получите от меня ответа. Очень часто мне нечего вам сказать, ибо вы задаете вопросы, на которые я не имею права отвечать.
На этом я должен закончить, так как время мое ограничено и у меня имеется другая работа.
Искренне ваш К.Х.
Алкогольная атмосфера в вашем доме ужасна.
Письмо 20
К.Х. – Хьюму
Получено в Симле осенью 1881 г.
Конфиденциальное сообщение К.Х. о Старой Леди.
Я с болью сознаю факт, что обычная непоследовательность ее утверждений в особенности, когда она взволнована, и странное поведение, по вашему мнению, делают ее весьма нежелательной передатчицей наших сообщений. Тем не менее, любезные Братья, вы, может быть, взглянете на нее совсем другими глазами, если узнаете истину, если вам скажут, что этот неуравновешенный ум, кажущаяся нелепость ее речей и идей, ее нервное возбуждение, короче говоря – все, что считается нарушающим спокойствие трезво мыслящих людей, чьи понятия о сдержанности и манерах шокированы странными вспышками ее темперамента, и что вам так противно, если вам скажут, что она ни в чем этом не виновата. Несмотря на то, что еще не пришло время посвятить вас целиком в эту тайну, что вы еще не подготовлены к пониманию великой тайны, даже если вам ее расскажут – все же, вследствие причиненной по отношению к ней великой несправедливости и обиды, я уполномочен разрешить вам заглянуть по ту сторону завесы. Это ее состояние тесно связано с ее оккультной тренировкой в Тибете и вызвано тем, что она одинокой послана в мир, чтобы постепенно подготавливать путь других. После почти столетних бесплодных поисков Нашими Главами пришлось использовать единственную возможность посылки европеянки на европейскую почву, чтобы создать связующее звено между их страной и нашей. Вы понимаете? Разумеется, нет. Тогда, пожалуйста, вспомните то, что она пыталась объяснить, и что вы довольно сносно от нее усвоили, а именно факт семи принципов совершенного человеческого существа. Ни один мужчина или женщина, если только они не являются посвященными «пятого круга», не может покинуть область Бод-Ласа и возвратиться обратно в Мир весь целиком, если можно так выразиться. Самое меньшее, одному из его сателлитов приходится остаться по двум причинам: первая, чтобы образовать необходимое связующее звено, провод передач; вторая, как лучшую гарантию, что некоторые вещи никогда не будут разглашены. Она не является исключением из правила; вы видели другой пример – человека с большим интеллектом, и теперь его считают весьма эксцентричным. Поведение и статус остальных шести зависят от врожденных качеств, психофизиологических особенностей данного лица, особенно от унаследованных идиосинкразий, которые современная наука именует «атавизмом». Поступая согласно с моими желаниями, мой брат М. сделал вам через нее предложение, если вы помните. Вам надо было только принять это предложение, и в любое время, по вашему желанию, вы могли бы на час или более иметь подлинную возможность для беседы, вместо того, чтобы иметь дело с психическим калекой. Вчера это была его ошибка. Ему не следовало посылать ее относить послание к мистеру Синнетту в таком состоянии, в каком она была. Но считать ее ответственной за ее чисто физиологическое возбуждение и дать ей видеть ваши презрительные улыбки, было бы положительно грешно. Простите меня, уважаемые братья и господа, за мое откровенное высказывание. Я поступаю только так, как вы сами об этом просили в своем письме. Я побеспокоился, чтобы установить «дух и значение» того, что все было сказано и сделано в комнате мистера Синнетта. И хотя я не имею права «осуждать» вас, так как вы не знали истинного положения вещей, все же я не могу поступить иначе, как высказать сильное неодобрение всему тому, что, каким бы отполированным оно ни было снаружи, все же является жестокостью даже при самых обычных обстоятельствах.
* * *
Письмо 21
К.Х. – Синнетту
Получено в октябре 1881 г.(?)
Мой дорогой друг!
Вашу записку получил. То, что вы в ней пишете, показывает, что вы испытываете некоторую боязнь о том, что замечания мистера Хьюма могут меня обидеть. Будьте спокойны, пожалуйста, я никогда не обижусь. Не содержание его замечаний меня досаждает, а то упорство, с каким он проводит свою линию аргументации, которая, я знаю, чревата вредными последствиями. Это argumentum аd hominum[24], возобновленное и продолженное с того места, где мы его остановили в прошлом году, было крайне мало пригодно на то, что бы отклонить Когана от его принципов или вынудить его на желательные уступки. Я опасался последствий, и мои опасения были очень обоснованы, уверяю вас. Пожалуйста, уверьте м-ра Хьюма в моей личной симпатии к нему и уважении и передайте ему мой дружеский привет. Но я в течение следующих трех месяцев не буду иметь удовольствия «подхватить» еще что-либо из его писем или ответить на них. Так как ничто из первоначальной программы Общества еще не исполнено, и я не питаю надежды, что что-либо будет сделано в ближайшем будущем, то мне приходится отказаться от намеченной поездки в Бутан, и мое место займет Брат М. Мы уже дожили до конца сентября, и ничто не может быть сделано к 1-му октября, что оправдало бы мою настойчивость в желании отправиться туда. Мои главы особенно желают, чтобы я присутствовал на наших новогодних празднествах в феврале следующего года, и чтобы быть подготовленным к этому, я должен воспользоваться этими тремя месяцами. Поэтому я прощаюсь с вами, мой милый друг, и горячо благодарю вас за все, что вы для меня сделали или пытались сделать. Я надеюсь, что в январе следующего года буду в состоянии дать вам знать о себе, и, если только не возникнут новые затруднения для Общества, не появятся с «вашего берега», вы найдете меня в таком же предрасположении и настроении, в каком расстаюсь с вами обоими. Удастся ли мне обратить моего любимого, но очень настойчивого Брата М. к моему ходу мыслей, сейчас не могу сказать. Я пытался и еще попытаюсь, но действительно опасаюсь, что м-р Хьюм и он никогда не сойдутся во взглядах. Он сказал мне, что ответит на ваше письмо и просьбу через какое-либо третье лицо, не через мадам Б. Пока она знает достаточно, чтобы снабдить м-ра Хьюма десятью лекциями для того, чтобы после прочтения он смог изменить некоторые негативные и ошибочные мысли о ней. М. мне все-таки обещал освежить ее ослабленную память и оживить все, чему она у него училась, до желательного уровня. Если это мероприятие не будет одобрено м-ром Хьюмом, я смогу лишь искренне сожалеть об этом, это лучшее, что я могу придумать.
Оставляю моему «Лишенному Наследства» приказ наблюдать за всем, насколько это в его слабых силах.
И теперь я должен кончить. У меня лишь несколько часов на подготовку длинного, очень длинного путешествия. Надеюсь, что мы расстаемся такими же добрыми друзьями, как всегда, и что можем встретиться еще лучшими. Разрешите мне теперь «астрально» пожать вашу руку и еще раз заверить вас в моих добрых чувствах.
Как всегда ваш К.Х.
Письмо 22
М. – Синнетту
Получено в Симле в 1881 г.
Ваше письмо получил. Мне кажется, что вам следовало бы попытаться и поразмыслить, не можете ли вы выражать ваши мысли менее полемично и менее сухо, чем он. Я начинаю думать, что в вас может быть что-то есть, раз вы способны так ценить моего любимого друга и брата. Я позаботился о письме браминского мальчика и стер оскорбительную фразу, заменив ее другой. Вы теперь можете показать его Маха-сахибу, ему, который так горд в своем bakbak смирении и такой смиренный в своей гордости. Что касается феноменов, то вы не получите ни единого, я написал через Олькотта. Благословен тот, кто знает нашего К.Х. и благословен тот, кто ценит его. В один прекрасный день вы поймете, что я думаю. Что касается нашего А.O.Х., то я знаю его лучше, чем вы его когда-либо узнаете.
М.
Письмо 23
М. – Синнетту
Получено в Синие в 1881 г.
Мой дорогой молодой друг, мне жаль, что расхожусь с вами во мнении относительно ваших двух последних пунктов. Если он может выдержать одну упрекающую фразу, то выдержит гораздо более того, что вы хотите, чтобы я изменил. Ou tout ou rien[25], – как мой офранцуженный К.Х. научил меня сказать. Я считаю предложение N1 хорошим и вполне приемлемым. Надеюсь, что вы когда-нибудь не откажете преподать мне уроки английского языка. Я велел «Бенджамину» наклеить клочок бумаги на ту страницу и подделать мой почерк, пока я курил свою трубку, лежа на спине. Не имея права следовать за К.Х., я чувствую очень одиноким без моего мальчика. В надежде, что вы простите мое письмо и мой отказ, верю, что не побоитесь сказать правду, если это понадобится, даже сыну «члена Парламента». Слишком много глаз наблюдают за вами, чтобы вы позволили себе ошибаться теперь.
М.
Письмо 24
М. – Синнетту
Мистер Синнетт, вы получите длинное письмо, отправленное по почте в воскресенье в Бомбее, от юноши брамина. Кут-Хуми посетил его (так как он его ученик), прежде чем уйти в «Тонг-па-нги» – состояние, в котором он теперь находится, и оставил у него некоторые приказания. Юноша в этом послании немного напутал, так что будьте очень осторожны, прежде чем послать его мистеру Хьюму, чтобы последний опять не истолковал неправильно истинное значение слов моего Брата. Я больше не потерплю никаких глупостей или недобрых чувств в отношении его, но сразу удалюсь. Мы делаем все, что можем.
М.
Письмо 25
М. – Синнетту
Очень любезному Синнетту-сахибу – многие спасибо и селями за табачную машину. Наш офранцуженный и объиностраненный Пандит говорит мне, что эту коротенькую вещицу надо охлаждать – что бы он и не подразумевал под этим, – я так и буду продолжать делать. Трубка коротка, а мой нос длинный, таким образом, я надеюсь, мы подойдем друг другу. Спасибо, большое спасибо.
Положение более серьезное, нежели вы можете себе представить, и мы будем нуждаться в ваших лучших силах и руках, чтобы отогнать несчастье. Но если наш Коган захочет и вы будете помогать, мы так или иначе выкарабкаемся. Имеются тучи, которые ниже вашего горизонта, и К.Х. прав: буря угрожает. Если бы вы могли поехать в Бомбей на Годовщину, К.Х. и я были бы вам чрезвычайно обязаны, но вы сами лучше знаете. Это собрание будет или триумфом Общества или же его гибелью и бездной. Вы неправы в отношении Сахиба-Пелинга, в качестве друга он так же опасен, как враг – очень, очень плохой в качестве любого, – я его хорошо знаю. Как бы то ни было, вы, Синнетт-сахиб, примирили меня со многими, вы правдивы и правдивым буду я.
Всегда ваш М.
Письмо 26
М. – Синнетту
В ответ на ваше письмо мне придется ответить вам довольно длинным письмом. Прежде всего я могу сказать следующее: м-р Хьюм думает и говорит обо мне в таких выражениях, которые следует замечать лишь постольку, поскольку это отзывается на его образе мыслей, с которыми он намеревается обратиться ко мне за философскими наставлениями. Его уважением я интересуюсь столь же мало, как он моим недовольством. Но, не обращая внимания на его внешнюю неприветливость, я полностью признаю доброту его побуждений, его способности, его потенциальную полезность. Нам лучше опять стать на работу без дальнейших разговоров, и пока он будет проявлять настойчивость, он всегда найдет меня готовым ему помочь, но не льстить или спорить.