Стенограмма заседания Совета по присуждению учёных
Николаю Алексеевичу Троицкому — к юбилею: Сборник статей / Под ред. С.А. Мезина. — Саратов: Изд-во «Наука», 2011
Совет утверждён в составе 16 человек. На заседании присутствуют 15 членов Совета: проф. В.В. Пугачёв—председатель Совета, проф. А.Ф. Остальцева—заместитель председателя Совета, проф. С.М. Стам—ученый секретарь Совета, проф. Я.Ф. Аскин, проф. В.Г. Борухович, проф. П.А. Бугаенко, проф. Б.В. Виленский, проф. П.А. Зайончковский, проф. В.Б. Островский, проф. Е.И. Покусаев, проф. И.В. Синицын, доц. Л.А. Дербов, доц. И.С. Кашкин, доц. Б.И. Никитин, доц. Р.А. Стручалина—представитель партийной организации факультета.
СЛУШАЛИ: Защиту диссертации на соискание учёной степени доктора исторических наук Троицким Николаем Алексеевичем на тему «Политические процессы в России (1871-1891 гг.)
ОФИЦИАЛЬНЫЕ ОППОНЕНТЫ: доктор исторических наук Б.С. Итенберг (Москва), доктор исторических наук В.Ф. Антонов (Москва), доктор исторических наук проф. Р.В. Филиппов (Уфа).
ВЕДУЩАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ: Ленинградское отделение Института истории СССР Академии наук СССР.
Председатель Совета проф. В.В. Пугачёв: открывает заседание.
Учёный секретарь проф. С.М. Стам: докладывает содержание документов, представленных соискателем (личного листка по учёту кадров, характеристики, перечня научных трудов).
Соискатель доц. Н.А. Троицкий:70-е и 80-е гг. прошлого века в России можно назвать эпохой политических процессов. Дело даже не в числе, хотя смею думать, едва ли кто из присутствующих мог предположить, что за двадцать лет, с 1871 по 1891, царизм провёл против русских революционеров больше 200 судебных процессов. Дело, повторяю, не в числе, ибо число это, тогда действительно беспримерное, позднее (в годы столыпинщины) было далеко перекрыто—правда, за слёт военно-полевых судов. Дело в МАСШТАБАХ процессов 70 — 80-х годов, а главное—в том ВОЗДЕЙСТВИИ, которое они оказывали на русское освободительное движение, в общероссийском и международном РЕЗОНАНСЕ, который они вызывали, и в ПОСЛЕДСТВИЯХ, которыми сопровождались. С точки зрения масштабов и значения политических процессов 1870-е и 1880-е гг., мне думается, не имеют себе равных — не только в русской, но и в мировой истории.
Тем не менее, процессы той эпохи КАК ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ПРОБЛЕМА в целом не разрабатывались. Пробел этот вдвойне непостижим и нетерпим, потому что политические процессы при царизме интересны для нас не только сами по себе. Они, как фокус, объединяют два узловых сюжета русской истории — революционное движение и внутреннюю политику, поскольку на процессах (цитирую их публикатора М.Н. Коваленского) «отражались ярко и сильно оба врага — революция и старый порядок—в их взаимной борьбе, отражались в самые критические, в самые драматические для них моменты».
Здесь членам Совета самое время подумать, что диссертант так выставляет дело, будто о политических процессах 70-80- х гг. вообще ничего не сказано. Разумеется, сказано! Писали о процессах той эпохи ещё дореволюционные историки (Василий Богучарский, Борис Глинский, Александр Корнилов), писали советские исследователи: покойный Михаил Николаевич Гернет, ныне здравствующий Михаил Герасимович Седов, присутствующие здесь Борис Самуилович Итенберг, Василий Фёдорович Антонов, Борис Вениаминович Виленский. Всё это учтено и должным образом использовано в диссертации.
Но, во-первых, все перечисленные авторы (перечень их можно продолжить) специально не исследовали политические процессы, а лишь обозревали их по ходу исследований на смежные темы, и, главное, как правило (за исключением Гернета и Виленского), речь вели об одних и тех же, наиболее известных процессах (чаще всего, «50-ти», «193-х», Веры Засулич и по делу 1 марта 1881 г.)
В результате, даже самые известные процессы неудобопонятны, словно цитаты, вырванные из контекста. Вообще же страда процессов, о которой я говорю, воспринимается очень смутно. Не раскрыты смысл и специфика процессов как особого рода революционных акций; общие, мировоззренческие принципы и частные, тактические особенности поведения подсудимых; НОВОЕ, что вносили они и в принципы, и в тактику, и даже в революционную этику сравнительно с предшественниками. Что же касается таких проблем, как процессы и русское общество, процессы и мировая общественность, адвокатура на политических процессах, то они даже не ставились.
Между тем, источников здесь более чем достаточно. До начала 1880-х гг. почти обо всех КРУПНЫХ процессах печатались (хотя и с цензурными купюрами) стенографический отчёты. Опубликована (большей частью после 1917 г.) масса судебно—следственных документов, изъятых ранее из официальных отчётов, а также прямо или косвенно затрагивающие историю процессов дневники, письма, воспоминания публицистика современников всех направлений (реакционных, консервативных, либеральных, радикальных, революционных), как русских, так и зарубежных. Всё это использовано в диссертации, равно как и пресса 1870—80-х гг. тоже всех направлений—главным образом, естественно, русская, а отчасти иностранная: французская, английская, немецкая, швейцарская, в извлечениях также американская, итальянская, румынская, австрийская.
Недостаток печатных источников восполняют, а по ряду вопросов заменяют документы, которые диссертант извлёк из 20-ти государственных архивов Москвы, Ленинграда, Киева, Риги, Харькова, Одессы, Иркутска, Саратова.
В частности, недостающие стенографические отчёты так или иначе компенсируют ежедневные агентурные донесения о ходе ряда процессов и протоколы судебных заседаний, списки и гектографированные издания тех речей подсудимых и адвокатов, которые изымались из отчётов. Обследованы в разных архивах и в меру возможности человеческой использованы сотни фолиантов дознания и следствия, многотомная переписка государственных, военных, судебных, жандармских властей, бездна кляуз внутренней и заграничной агентуры,
62 тома «Справочных листков об обвиняемых», жандармские «Обзоры» и «Ведомости», всеподданнейшие доклады и высочайшие резолюции, проекты искоренения крамолы; наконец, пёстрая, многоязыкая и разнотипная, то серьёзная, то курьёзная перлюстрация.
Поскольку основные положения диссертации изложены в автореферате, который заблаговременно разослан всем членам Совета и, кроме того, перед началом заседания роздан тем (правда, не всем) из присутствующих, кто не имеет чести быть членами Совета, —постольку я не буду утомлять вас пересказом этих положений. Всё, что касается содержания работы, я готов объяснить в ответах на вопросы моих оппонентов, членов Совета и всех желающих. Теперь же позволю себе лишь перечислить по пунктам то НОВОЕ, что вносит диссертация в историографию.
ПЕРВОЕ. Воссоздана—полагаю, не исчерпывающе, но близко к этому, — фактическая, количественная сторона истории политических процессов 1870—80-х гг. Общее число процессов за те годы никто не считал. Специалисты, которых я из любопытства просил назвать примерную цифру, допускали на глазок 20—от силы 30. Что касается процессов «Народной воли», то среди знатоков принято считать, что их было 17 (так явствует, например, из специальных работ М.Н. Гернета, Е.Д. Никитиной, И.А. Сенченко). По моим подсчётам, удостоверенным документально, только процессов «Народной воли» состоялось 76, а всего с 1871 по 1891 г. - 208.
К диссертации приложен перечень всех 208 процессов с обозначением точных дат, судебных инстанций и числа подсудимых по каждому делу. Ввиду крайне большого объёма не прилагается подготовленный было мемориальный список подсудимых (1246 человек) с анкетными сведениями (фамилия, имя, отчество, точная дата рождения, национальность, социальное происхождение, образование, революционный стаж, приговор, судьба) о каждом из них. За 1880 —1891 гг. такой список дан в приложении к моей книге «"Народная воля" перед царским судом». Аналогичный список за 70-е гг. будет приложен к монографии «Политические процессы в России 1871—1879 гг.», которая включена БЫЛА в план издательства СГУ на 1973 г. и недавно передвинута ПОКА в 74 год. Это все - первое.
ВТОРОЕ. Исследована вся 20-летняя оргия политических процессов как орудий карательной политики царизма. Здесь важным подспорьем служили мне труды М.Н. Гернета и Б.В. Виленского, хотя, в порядке размежевания с ними, должен сказать, что Гернет рассматривал процессы (причём избранные, наиболее громкие) лишь как иллюстрации к истории царской тюрьмы, а Виленский интересовался процессами тоже не вообще, а постольку, поскольку они имели отношение к СУДЕБНОЙ РЕФОРМЕ. Поэтому Борис Вениаминович учитывая, что судебная реформа не коснулась военной юстиции, обошёл дела военных судов, тогда как именно в военных судах (для Виленского это не имеет значения, у него другая проблема, а для меня архиважно)—именно в военных судах с 1878 г. большей частью и шли политические процессы.
Все процессы совокупно удостоверяют, что царизм после судебной реформы 1864 г. долго пытался использовать суд для шельмования и дискредитации революционеров перед общественным мнением и, так как это не удавалось, поначалу исподволь, а с конца 70-х гг. напористо кромсал собственные судебные уставы, чтобы свести на нет гласность, публичность, состязательность политических дел, их общественную значимость. В 1878—79 гг. царизм фактически военизировали судебную расправу с революционерами, а в течение 80-х годов придавал ей всё более палаческий характер, обращая все атрибуты законности судопроизводства в фикцию.
ТРЕТЬЕ, главное в диссертации: процессы исследованы как арена революционной борьбы. Из литературы здесь я мог почерпнуть лишь отдельные наблюдения за поведением революционеров на самых знаменитых процессах. В диссертации последовательно рассмотрен опыт выступлений подсудимых на всех политических процессах 1871—1891 гг. и не только сам по себе, но и в сопоставлении с опытом прошлого. Выявлены принципы, этические нормы, тактические особенности поведения подсудимых, причём диссертант заключил, что до 1870-х гг. согласованных правил поведения перед царским судом русские революционные организации не имели, и лишь в 70-е гг., когда, с одной стороны, более интенсивной и многообразной, чем когда-либо ранее, стала революционная борьба, а с другой стороны, участились и стали важной ареной этой борьбы политические процессы, русские революционеры согласовали как бы кодекс подсудимых, которому и следовали отныне всегда, до конца.
ЧЕТВЁРТОЕ. Исследована проблема: «Процессы и русское общество». Эта проблема, как я уже сказал, до сих пор не разрабатывалась. В диссертации показано, как процессы будоражили русское общественное мнение и влияли на идейную дифференциацию в нейтральных слоях: одних вовлекали в революционную борьбу, других—устрашали и отпугивали. Как свидетельства притягательной силы революционного движения и его вдохновляющего воздействия на русское общество рассмотрены отклики на политические процессы корифеев отечественной культуры (науки, просвещения, литературы, живописи, музыки, театра). Особо исследованы и рабоче-крестьянские отклики, малочисленные и не всегда сочувственные к жертвам царизма, что объяснялось, во-первых, недостаточной связью революционеров (народников) с массами, а во-вторых, низким в то время уровнем политического сознания масс.
ПЯТОЕ. Исследована проблема: «Русская адвокатура на политических процессах 1870 — 80-х гг.». Эта проблема тоже не разрабатывалась, хотя статус русской адвокатуры XIX в. и некоторые процессуальные аспекты её истории были предметом исследования (в частности, саратовского юриста проф. А.Л. Цыпкина). Хуже того, при отсутствии должных сведений об адвокатуре на политических процессах, стало правилом оценивать её по любым, даже казусным деталям УГОЛОВНОГ О судопроизводства—оценивать поверхностно и уничижительно. Как редкие исключения помяну труды М.Г. Седова и Б.В. Виленского, где отдано должное активности защиты на некоторых процессах народников. Я попытался (удачно ли, скажут, наверное, оппоненты) показать на материале всех политических процессов 1870—80-х гг., что русская адвокатура в те годы дала лучшие за всю историю царского суда образцы политической защиты, которые представили собой наиболее откровенное и действенное проявление сочувствия русского общества к жертвам правительственного террора.
Наконец, ШЕСТОЕ. Исследована — тоже впервые — проблема «Политические процессы в России 1870—80-х годов и мировая общественность». По русским и зарубежным источникам, мобилизованным, насколько хватило моих сил, рассмотрены отклики разных слоев общественности Европы, Америки и Азии на политические процессы в России, международные кампании протеста против судебного палачества царизма (с участием В. Гюго, Д. Гарибальди, Ж. Жореса, М. Твена), отражение русской революционной героики тех лет в произведениях мировой литературы. Всё это позволило мне заключить, что именно политические процессы 70-х гг. привлекли ВСЕОБЩИЙ интерес за рубежами России к русской революции (остановили на ней «зрачок мира», как выразился Г.В. Плеханов) и что громкая, на весь мир, правда о русском революционном движении, с тех пор непрерывно разраставшаяся шла на пользу авторитету и связям борющейся России, укрепляли её международные позиции.
В заключении суммирована статистика и подытожено значение политических процессов 1871 — 1891 гг., с одной стороны, как революционных демонстраций, укоренявший в русское национальное сознание идею НЕОДОЛИМОСТИ освободительного движения, а с другой стороны, как подобия ЖЕРТВЕННИКА для народников, фатальность которого год от году убеждала революционеров в том, что творческие возможности народничества исчерпаны, и облегчала тем самым назревший переход революционной России от народничества марксизму.
По теме диссертации опубликованы одна монографии («"Народная воля" перед царским судом»), более 20-ти статей, сообщений, заметок и рецензий в разных (на три четверти в центральных) изданиях, а также статьи о десяти самых крупных процессах 1870—1880-х годов в Советской исторической энциклопедии.
Список опубликованных работ приложен к автореферату. Кстати, там упущена, по рассеянности диссертанта, статья «Репин и "Народная воля"» (сентябрьский номер журнала «Искусство» за текущий год).
Председатель Совета проф. В.В. Пугачёв: Кому угодно задать вопросы соискателю?
Член Совета проф. А.Ф. Остальцева (заведующая кафедрой истории нового и новейшего времени Саратовского университета): Использована ли в диссертации иностранная (немецкая, в частности) публицистика современников консервативного направления?
Соискатель: Да, использован ряд газет — лондонский «Таймс», парижский «Фигаро», немецкие «АльгемейнеЦейтунг» (Аугсбург) и «Кёлънишецейтунг» (Кёльн), — которые печатали не только корреспонденции из России, но и социологические этюды о русском «нигилизме» по материалам судебных процессов, вроде статьи редактора «Фигаро» А. Перивье «Нигилисты».
Член Совета проф. П.А. Бугаенко (заведующий кафедрой советской литературы Саратовского университета): На стр. 36 автореферата диссертации сказано, что Ф.М. Достоевский в романах «Бесы» и «Подросток» опускался до «художественной клеветы на героев народничества». Изложите подробнее Ваш взгляд на Достоевского.
Соискатель: В оценке Достоевского я привык следовать классической традиции нашего литературоведения от Горького до Луначарского. В дни недавних юбилейных торжеств по случаю 150-летия Достоевского кое-кто говорил и писал, что Достоевский чуть ли не симпатизировал революционному подполью, что в романе «Бесы» он всего лишь изобличил нечаевщину как гнойный нарост на здоровом теле освободительного движения и тем самым, стало быть, оказал услугу русским революционерам. Это, по-моему, досадные юбилейные издержки в толковании Достоевского.
Конечно, Достоевский — гуманист. Всё его творчество проникнуто состраданием к униженным и оскорблённым, везде у него «боль о человеке», как сказал ещё Добролюбов, протест против всех форм социального неравенства и угнетения. Всё это мы в Достоевском ценим и считаем главным.
Но революцию Достоевский не только отрицал, он её хулил, зло, ненавидяще (и талантливо, надо признать) карикатурил и в «Бесах», и в «Подростке», и в «Дневнике писателя», и в письмах к милому его сердцу Константину Победоносцеву.Нечаевщина для него и была ЕСТЕСТВЕННЫМ выражением олицетворением русской революции, «крамолы». Не помню, в каком письме он, разъясняя идею «Бесов», заявил, что прямые отцы нечаевцев — это Белинские и Грановские. Не в революции, а в смирении («смирись, гордый человек!»), в кротости, в религии усматривал Достоевский средство освобождения и обновления человечества, хотя, впрочем, смиренные, кроткие и религиозные герои его романов не освобождаются из омута социальных, моральных и чуть ли не физиологических уродств, а почти сплошь гибнут в этом омуте. Именно эту сторону мировоззрения и творчества писателя имел в виду Ленин, когда он упоминал в одном из писем к Инессе Арманд об «архискверном Достоевском». Затушёвывать «достоевщину» в этом смысле слова нельзя, тем более что её поныне поднимают на щит реакционеры всех разновидностей, наши идейные враги, норовя вообще отнять у нас Достоевского.
Великолепно сказал об условиях правильного восприятия Достоевского Анатолий Васильевич Луначарский. Точность слов в присутствии такого знатока Луначарского, как Павел Андреевич Бугаенко, не гарантирую, но за точность смысла ручаюсь — даже перед Павлом Андреевичем. Итак, «нужна колоссальной мощности натура, наша теперешняя пролетарская натура, чтобы выпить такое ядовитое зелье, как Достоевский, и от этого стать ещё здоровее, а для людей не этого типа Достоевский — отрава».
Учёный секретарь Совета: оглашает заключение кафедры истории СССР досоветского периода Саратовского государственного университета им. Н.Г. Чернышевского о представлении диссертации Н.А. Троицкого к защите (прилагается), отзыв ведущей организации—Ленинградского отделения Института истории СССР Академии наук СССР (прилагается) и письменные отзывы об автореферате и диссертации, поступившие в Совет из МГПИ имени В.И. Ленина за подписями доктора исторических наук проф. П.И. Кабанова и кандидата исторических наук доц. Г.Ф. Семенюка, из Казанского педагогического института за подписью доктора филологических наук проф. Е.Г. Бушканца (отзывы прилагаются).
Официальный оппонент доктор исторических наук старший научный сотрудник Института истории СССР АН
СССР Б.С. Итенберг (письменный отзыв Б.С. Итенберга прилагается).
Председатель Совета (к соискателю): Вы будете отвечать каждому оппоненту в отдельности или всем сразу?
Соискатель: Сразу всем.
Официальный оппонент доктор исторических наук, профессор Башкирского государственного университета им. 40-летия Октября Р.В. Филиппов (письменный отзыв Р.В. Филиппова прилагается).
Официальный оппонент доктор исторических наук и.о. профессора Университета Дружбы народов в Москве В.Ф. Антонов (письменный отзыв прилагается).
Соискатель: Прежде чем ответить на замечания официальных оппонентов, должен поблагодарить их всех за тот интерес, который они проявили к диссертации, и за ту— весьма лестную для меня — оценку, которой они сочли возможным удостоить мою работу. Что же касается замечаний о недостатках диссертации, то все они (замечания) в большей или меньшей степени основательны, хотя иные из них и подзадоривают меня к спору. Позволю себе лишь некоторые, наиболее существенные объяснения и возражения.
Двое из трех оппонентов считают первую главу попросту лишней. Допускаю, что диссертация была бы лучше, если бы этой главы вообще не было. Но поскольку глава есть (а я считал ее полезной в том, что она как бы вводит читателя в круг вопросов 1-го тома исследования, раскрывает мой подход к ним и мое понимание их, т. е. выполняет ту роль, что и четвертая глава — первая во 2-м томе, против которой не было возражений) — итак, поскольку эта глава есть, несколько слов в защиту отдельных ее положений.
Членение народников первой половины 70-х гг. на два главных направления — лавристов и бакунистов — давно представлялось мне неоправданным. Во-первых, здесь налицо недооценка идейных исканий внутри революционного подполья в самой России, меж тем как и даже до того как Лавров и Бакунин формулировали свои тактические программы в эмиграции. Во-вторых, слишком уж много деятелей и целых организаций той поры не подходят ни под мерку лавристов,
ни под мерку бакунистов, отчего их приходится зачислить в разряд промежуточных (в частности, Ипполита Мышкина, Порфирия Войнаральского, Митрофана Муравского, кружки «москвичей», «самарцев», «оренбуржцев», «нижегородцев», «артиллеристов», «сен-жебунистов» и пр.). В-третьих, и это главное, промежуточной между лавристами и бакунистами числится самая крупная революционная организация за время от первой до второй «Земли и воли» (1863—1876 гг.). Большое общество пропаганды (т.н. «чайковцы»)— средоточие лучших сил народничества, федерация кружков в четырех крупнейших городах страны с обширными связями в 40 губерниях, организации БАЗОВАЯ по отношению к народничеству 70-х гг., поскольку из нее вышли вожаки и «Земли и воли» (супруги Натансон, Кравчинский, Клеменц, Лизогуб), и «Черного передела» (Аксельрод, Стефанович), и «Народной воли» (Желябов, Перовская, Тихомиров, Фроленко, Морозов, Грачевский и др.).
Вот почему, когда проф. Филиппов, посвятивший этому вопросу целую докторскую диссертацию, счел ведущим тактическим направлением в народничестве первой половины 70-х годов не лавристское, не бакунистское, а то самое (революционно-пропагандистское как, может быть не совсем удачно, именует его Р.В. Филиппов) направление, воплощением которого служило Большое общество пропаганды, я в принципе поддержал Филиппова.
Это вовсе не значит, Василий Федорович, (обращаюсь к Василию Федоровичу Антонову), что я, как Вам показалось, ОТЛУЧАЮ Бакунина и Лаврова от русского освободительного движения, не признаю их громадного влияния. В диссертации на стр. 80—81 речь идет о том, что Лавров и Бакунин оказали именно громадное влияние на революционно-народническое движение, увлекли за собой большую часть народников, но ведущую тактическую линию определяли тогда НЕ СТОЛЬКО Бакунин и Лавров, сколько деятели Большого общества, среди которых, кстати, были и теоретики (например, Кропоткин, отчасти Кравчинский, Клеменц, Тихомиров, Аксельрод).
Дальше. Борис Самуилович Итенберг сомневается, надо ли к тем 37 губерниям, которые были охвачены «хождением в народ» по официальным данным, приплюсовывать (какэто сделано в диссертации) еще 11 губерний, поскольку в этих губерниях, утверждает Борис Самуилович, были только «единичные попытки пропаганды». Я думаю, что это мы ЗНАЕМ о единичных попытках (лет десять назад и о них не знали!), было же попыток, вероятно, больше, и не исключено, что со временем мы узнаем о них. Впрочем, определяя размах «хождения в народ», важно учесть ВСЕ губернии, включая и те, где, по нашим нынешним данным, были только «единичные попытки пропаганды». Что же касается невиданного в прошлом размаха интернациональных связей, то я обосновывал его не на числе губерний России, а на материале о русско-французских, русско-немецких, русско-польских, русско-болгарских, русско-румынских, русско-сербских и прочих связях, которые хронологически совпали с «хождением в народ» по губерниям России (стр. 104—108 диссертации).
Еще одно замечание Б.С. Итенберга. Боюсь, что он понял меня так, будто я мотивирую случаи малодушия и предательства на политических процессах ОДНОЗНАЧНО, взяв за основу тезис акад. М.В. Нечкиной о «хрупкой дворянской революционности» применительно к декабристам и перенося этот социальный критерий на народовольцев. В действительности, я применяю социальный критерий лишь для оценки малодушия и предательства как явления общего, преобладающего порядка, а не конкретных случаев (декабристы потому В БОЛЬШИНСТВЕ своем раскаивались, что их дворянская революционность оказалась хрупкой). Конкретные же случаи (с Гольденбергом, Окладским, Рысаковым, Меркуловым, о которых говорится на стр. 586—592 диссертации и 90—93 книги) мотивируются разными (в частности, и психологическими), а не какой-нибудь однозначной причиной. «Узость социальной базы» толкуется здесь как исходный, но отнюдь не исчерпывающий критерий.
Перехожу к замечаниям проф. Р.В. Филиппова. Рудольф Васильевич считает, что «наивысшее раскрытие» разночинского этапа, которое я отношу ко второй революционной ситуации (1879 — 1881 гг.), надо искать в полосе «хождения в народ» как «расцвета действенного народничества»: именно в то время, якобы, «было достигнуто наибольшее единство в теории и практике народнического движения».
На мой взгляд, критерий Р.В. Филиппова («наибольшее единство в теории и практике народнического движения») неустойчив, поскольку, Во-первых, он касается только народнического движения и не включает в себя движение массовое (рабочее и крестьянское) как необходимый компонент освободительного движения на разночинском этапе, а Во-вторых, «наибольшее (именно НАИболыпее) единство в теории и практике» — это слишком абстрактная категория, которую трудно приурочить к определенному, именно данному, а не соседнему отрезку времени.
Мой критерий, может быть, более грубый, но зато, по- моему, весомый и зримый: вторая и последняя на разночинском этапе революционная ситуация, в рамках которой буквально все компоненты освободительного движения (революционно-демократическое, либеральное, массовое) прямо-таки должны были по логике истории (революционная ситуация—это преддверие революции!) проявиться именно в «наивысшем (для данного этапа) раскрытии».
Далее, проф. Р.В. Филиппов отстаивает тезис об организации ишутинцев как об исходном пункте новой разновидности народничества, тезис, с которым я не соглашаюсь. Рудольф Васильевич проводит этот тезис давно, стоит за него горой, и всякое неприятие этого тезиса— для него Карфаген, который должен быть разрушен. К моей диссертации вопрос об ищутинцах прямого отношения не имеет. Сам Рудольф Васильевич заметил, что «можно было бы не останавливаться на этом вопросе: он имеет отношение лишь к обоснованию хронологических рамок диссертации. Думается, автор напрасно отсек 1866 —1869 гг. как определенный этап народнического движения с процессом ишутинцев».
Я обосновывал хронологические рамки исследования другим критерием—в данном случае, на мой взгляд, более существенным, чем деятельность ишутинцев и процесс над ними. Имею в виду, с одной стороны, начало в 1869 г. революционного подъема, занявшего собой все следующее десятилетие, и преодоление (к 1871 г.) в горниле этого подъема нечаевщины, а с другой стороны, затеянное в 1869 г., но решенное в 1871 г. судебное дело нечаевцев как первый в России гласный
политический процесс, за которым и последовала многолетняя страда такого рода процессов.
И еще одно замечание проф. Р.В. Филиппова нельзя оставить безответным: «к сожалению, очень кратко и скупо говорит автор диссертации об откликах на политические процессы 70 — 80-х годов в рабочей и крестьянской среде». Рудольф Васильевич, ни вы, ни кто-либо другой не сожалеете об этом больше, чем я сам. Но, право же, краткость и скупость здесь— не вина моя, а беда. Дело в том, что сведений об откликах крестьян и рабочих, как ни старался я собрать их побольше, достало мне лишь для краткого и скупого обзора. Отсюда я заключаю, что и число таких откликов, а главное, сами они тоже были «кратки и скупы».
Василий Федорович Антонов, дельно вскрывший некоторые минусы диссертации, в одном случае (т. е. уже во втором, кроме тезиса насчет отлучения Бакунина и Лаврова от революционной России) упрекнул меня напрасно. В представлении В.Ф. Антонова диссертант, хотя и декларировал, что русская буржуазия не могла мириться с ничтожностью своей политической роли, на деле «весьма убедительно показывает, что мирилась и еще как мирилась». Не мирилась, Василий Федорович! -осторожничала, трусила, но не мирилась, даже боролась по своему— вот что я показываю (не знаю, «весьма убедительно» ли) на стр. 379—381 диссертации.
Далее, В.Ф. Антонов усомнился в том, что террор народовольцев надо считать (как я это делаю) ошибкой. «Если так, — спрашивает Василий Федорович, — то что же должны были выбрать народовольцы вместо террора?». Я считаю террор «Народной воли» ошибкой лишь в том смысле, что путь террора не мог привести к победе, но по моему глубокому убеждению (в корне отличному от бытующего мнения С.С. Волка, И.Д. Ковальченко, М.И. Хейфеца), то была ошибка исторически обусловленная, вынужденная, поскольку других, более верных путей к победе ТОГДА в России не было.
Наконец, В.Ф. Антонов считает, что заключение к диссертации — чересчур скромное, по сравнению с текстом глав. Недостаток ли это? Возможно. Но я полагаю, что коль все главы насыщены (если верить оппонентам) наблюдениями и выводами, то в заключении можно скромно ограничиться лишь суммарным перечнем их, не вдаваясь в мотивировку. Так я избежал повторений и благополучно завершил диссертацию на 1015 странице.
Все остальные замечания1 моих официальных оппонентов принимаю с благодарностью и без возражений.
Коротко — о внешнем отзыве. Наряду с замечаниями весьма частного характера, в нем оспариваются два принципиальна положения, которые я всегда готов защищать, хотя прямого отношения к политическим процессам они опять-таки не имеют.
Первое. Автор отзыва полагает, что вопрос о капитализме в России поставили не народники 70-х гг., а Н.Г. Чернышевский—«в тех статьях, где он пытается обосновать возможность для России перескочить через эту фазу общественного развития» (стр. 2 отзыва ЛОИИ). Такую возможность пытался обосновать (еще до Чернышевского и А.И. Герцен. Эта сторона вопроса учтена и комментировав в моей диссертации. Там, на стр. 65, отмечено, что Чернышевский, равно как и Герцен, на которого тоже мог бы сослаться автор отзыва ЛОИИ, высказывал лишь в самой общей форме предположения о возможном развитии капитализма, но не занимался исследованиями пореформенных экономических процессов в России. И Герцен, и, в особенности, Чернышевский были замечательными критиками ЗАПАДНОГО капитализма, причем не первыми и не единственными из «русских революционных демократов. В общих чертах капиталистическую эксплуатацию обличал еще В.Г. Белинский. В 60-е гг. сущность и механизм ее критиковали Н.А. Добролюбов, Н.П. Огарев, Д.И. Писарев. Но никто из них (если не считать работ Н.В. Шелгунова КОНЦА 60-х гг.) не изучал развитие капитализма на русском материале и, в частности, проникновение его в общину. Главное же, все «шестидесятники» находили вопрос о капитализме сугубо теоретическим и не связывали его с практикой революционной борьбы, тогда как народники 70-х гг. уже пытались использовать в тактических планах и практической деятельности социальные сдвиги, обусловленные развитием капитализма, мобилизовать, наряду скрестьянством (правда, в качестве вспомогательной силы революции), также и рабочих.
Что касается второго принципиального возражения в отзыве ЛОИИ (против моего взгляда на историческую обусловленность террора «Народной воли»), то единодушная поддержка моей позиции в этом вопросе всеми официальными оппонентами—авторитетнейшими специалистами по истории народничества—освобождает меня от необходимости полемизировать с отзывом.
Председатель Совета Кому угодно выступить в прениях?
Член Совета доктор юридических наук Б.В. Виленский (заведующий кафедрой истории государства и права Саратовского юридического института им. Д.И. Курского): исследование Н.А. Троицкого выполнено не только на стыке важнейших проблем, как на это указал официальный оппонент Б.С. Итенберг, но, что еще важнее, и на стыке разных наук—истории и юриспруденции. Как юрист должен признать, что юридические аспекты диссертации разработаны квалифицированно и убедительно.
Соглашаясь с высокой оценкой, которую дали диссертации официальные оппоненты, отмечу один ее недостаток. Мне показалось, что диссертант не отделил должным образом процесс нечаевцев от последующих политических процессов в России, не учел того, что в деле нечаевцев соблюдались все процессуальные нормы судопроизводства и что судьи вели это дело вполне корректно (оратор приводит примеры). Только после процесса нечаевцев царизм стал вести политические дела беззаконно и жестко, что и показано с большой обстоятельностью в диссертации.
Председатель Совета:Есть еще желающие выступить в прениях? Нет... (К соискателю) Ваше заключительное слово.
Соискатель:Я очень благодарен проф. Виленскому за высокую оценку диссертации с точки зрения юриста, но отвожу единственный его упрек, касающийся дела нечаевцев. Борис Вениаминович просто не заметил, что в диссертации (том 1, глава 2, § 3) сказано о процессе нечаевцев все, на что он указывал, и даже больше того (оратор зачитывает фрагменты
стр. 200 — 203), и подчеркнуто далее, на стр. 216, что именно под впечатлением процесса нечаевцев царизм начал изымать политические дела из общеуголовной подсудности и учредил в 1872 г. специальное для таких дел судилище в лице ОППС, которое так отличилось на последующих процессах беззаконием и жестокостью.
В заключение приношу глубокую благодарность членам Совета, моим коллегам (по кафедре, факультету, университету) и всем присутствующим за внимание, интерес доброжелательность.
Председатель Совета: предлагает избрать комиссии для подсчета голосов при баллотировке Троицкого Никола® Алексеевича на соискание ученой степени доктора исторических наук.
Совет избирает счетную комиссию в составе проф. И.В. Синицына, проф. Б.В. Виленского, проф. В.Г. Боруховича.
Председатель счетной комиссии проф И.В. Синицын: оглашает протокол заседания счетной комиссии (состав Совета утвержден в количестве 16 человек, присутствовали на заседании 15 членов Совета, роздано бюллетеней членам Совета—15, результаты голосования: за—15, единогласно). Протокол счетной комиссии прилагается.
_____________
1. «Остальных» замечаний не было.