В обществе светского льва 11 глава

— Я... Я... Да я... — Анна Аркадьевна захлёбывалась от крика, вращая белками глаз, как умирающая коза. — Вон!!! Вон из моего дома!!!

— А вот это видела? — Аня показала ма­маше фигу.

Каренина-старшая схватила мухобойку и по­пыта­лась ударить дочь. Та вырвала у неё пла­стиковое оружие, отшвырнула в сторону.

— Я сама не желаю тут оставаться! Ты всё время врёшь! Тебя тошно слушать!

Тут на пороге комнаты возник Стива.

— Вот и прекрасно!

Обе Карениных удивлённо повернулись к нему.

— В смысле — как хорошо, что вы реши­ли разъехаться, — пояснил он. — Я, мам, некоторое время поживу у тебя в комнате. А Аня пусть с Долли и детьми, пока не найдёт себе что-нибудь более приличное.

Каренины разинули рты и даже забыли, что ругаются насмерть.

— Ничего не говорите! — Стива взял Аню под локоть и вывел из комнаты.

В соседней комнате царил ужасный бардак, всё разбросано. Долли мрачно сидела в углу, дети притихли.

— А у вас что случилось? — недоумённо спросила Аня.

— Мы на время расстаёмся, — сказал Сти­ва, глядя на Долли, — я переезжаю к матери.

Долли с усмешкой покачала головой:

— Господи! Какой идиот! Ну переезжай, переезжай... В соседнюю комнату!

— И перееду! Располагайся, Ань, я вот вчера все вещи твои, которые мама в коридор выкинула, к нам перенёс, чтобы она чего не ис­портила. Она вчера, представляешь, дуб­лёнку твою новую пыталась порезать. Хорошо, мы вернулись, отобрали.

— Вот сука! — Аня снова вскипела и дёр­нулась продолжить выяснение отношений с мамашей.

— Да ну её! Оставь! У ней, кажись, не все до­ма теперь стали. — Стива обнял сестру за пле­чи. — Анька! Выбивайся в люди, на тебя вся надежда! А то мы тут все друг дру­га пе­рережем.

Аня смотрела на Стиву, и вдруг ощущение реально­сти навалилось на неё десятитонной лавиной мусора. Она оглянулась вокруг, вспом­­нила, как провела вчерашний день — ма­шины, клуб, танцы, улыбающиеся люди... А всё вот это — орущая ненормальная мамаша, счита­ющая себя радикальной феминисткой, убо­гая семейка брата,­ те­снота, грязь, вонь, ни­щета... Это и есть её жизнь. Это и вправду её жизнь! Нет будущего, которое начнётся, как следую­щая серия кино, есть только вот это во­нючее беспросветное настоящее плюс-минус бес­ко­неч­ность!

Аня упала на колени и заревела как ишак.

Долли вылезла из своего угла, села рядом и обняла Аню за плечи.

— Не реви! Не реви! — она гладила её по спине. — Слезами себе не поможешь, Аня! У тебя шанс появился — используй его, другого может не быть! — Долли смотрела перед со­бой пустыми глазами, продолжая машинально гладить Аню по спине. — Делай всё, что только можешь, даже если будет противно, ина­че всю жизнь так проживёшь.

— Ненавижу её! — выдавила сквозь ры­да­ния Аня.

— А кто её любит-то? — сердито буркнул Стива, мотнув головой в сторону мамашиной комнаты. — Знаешь, как она меня в детстве доставала? Чуть заревел — по морде хлоп! И всё время орала, как она устаёт! Считала, что если я с голоду не умираю, что если на мне хоть какое-то рваньё надето, так можно меня лупить каждый день! Постоянно выговаривать, какой я идиот! — лицо Стивы вдруг стало та­ким жёстким и злым, каким ни Долли, ни Аня его никог­да не видели. Долли вышла из своего транса и испуганно смотрела на мужа.

— Ты что предлагаешь? — шёпотом спро­сила она.

Стива молча смотрел ей в глаза.

— Ничего! — он резко встал, хлопнув се­бя ладонями по бёдрам.

— Стива! — Долли окликнула его так, слов­но они находились в лесу.

— Что?! — Стива разозлился не на шут­ку, Аня даже перестала плакать и с ужасом смотрела на брата.

— Стива, принеси выпить, а? — Долли умо­­ляюще взглянула на мужа.

— Да, Стива, принеси пива, а? — Аня то­же жалобно заморгала опухшими глазками.

Лицо Стивы постепенно стало терять жёст­кие контуры, и уже через несколько секунд он расплылся в своей привычной добродушной улыбке.

— Ладно. Денег давайте.

Аня и Долли облегчённо вздохнули. Ка­ре­нина-младшая вскочила, открыла сумку, нашла кошелёк, вытащила двести рублей и отдала Стиве.

— О, гуляем! — Стива совсем широко за­улыбался, быстро оделся и ушёл.

Аня и Долли сидели на полу, глядя друг на друга.

— А что случилось? — Аня вопроситель­но воззрилась на Дарью.

— Да... Из-за денег, которые ты вчера... ну... дала, в общем. Из-за них вчера разруга­лись, — Долли шмыгнула носом.

— Да? — Ане почему-то стало стыдно. — Прости, Долли...

— Ты-то тут при чём? Я ему говорила, что надо часть оставить, а он мне говорит — такой праздник, такой праздник… Пришли, мать ваша начала свои коленца отбрасывать. Мол, Аньку убью, сама повешусь. Короче, бред полный! Сумасшедший дом какой-то!

Стива вернулся через двадцать минут с пи­вом, чипсами и сушёными кальмарами. По­сте­пенно все трое как-то повеселели, успо­ко­ились.

— Всё равно я, пожалуй, у матери пока побуду, — сказал Стива. — А то она Аньку действительно ещё ночью то­го... — он провел большим пальцем по горлу.

— Да уж, я хоть отдохну от тебя, — под­держала Долли.

— Можно подумать, я тебе мешаю, — огрызнулся Стива.

— Да перестаньте вы! — Аня вскипела. — Стива, тебе сейчас просто надо пожить у ма­мы, пока я не найду себе жильё, потом я от­сюда съеду.

— И больше не вернёшься? — Стива под­нял на неё растерянные глаза.

Аня кивнула головой.

— Не расстраивайся, может, и вы тоже ког­да-нибудь будете жить отдельно, — она от­хлебнула ещё пива из своей бутылки.

— Ага, три раза, — мрачно вставила Долли.

Потом они говорили, каждый о своём и все одновременно — не понимая, не слушая, не ощущая ничего, кроме собственной тревоги, ко­торая вытеснялась выпитым пивом куда-то под печёнку и крысилась оттуда.

В коридоре раздался телефонный звонок. Гришка проснулся и заплакал. Таня тоже про­снулась и заплакала.

— О господи! Каторга моя! — Долли под­нялась с пола.

Стива, собрав оставшееся пиво и закуску, по-тихому слинял на балкон.

Звонил Вронский.

— Ань? Привет! Слушай, я тут подумал... мо­жет, нам встретиться?

[+++]

Чарующий вечерний пейзаж спального рай­она летом... От раскалённого за день асфальта поднимается вверх тёплый воздух. Непонятный запах. Почему никто до сих пор не изучил его? Не создал урбанистических духов под на­званием «Вечерняя разбитая дорога»? Чахлые деревья в заболоченной, загаженной людьми и собаками лесополосе, небольшие пьяные ком­пании, сидящие в дворовых садиках, мелодичное потрескивание сверчков или высоковольтных линий. Что может быть прекраснее спального района в су­мерках, когда с тобою рядом идёт Врон­ский?

[+++]

13.07.20.. г.

Дневник! Я валяюсь, что творится!

Вронский начисто забыл про Щербац­кую, звонит мне по два раза в день, вечером ждёт у подъезда. Без конца расспрашивает про Максима, что у меня с ним да как, что Максим за человек. У меня глаза на лоб ле­зут. Вронский со мной как будто бы толь­ко познакомился, как будто мы с ним и не учились вместе всё это время! Он так на меня смотрит, глаза безумные, губы дро­жат! И всё время про Максима говорит. Сказал, что ему неприятно было видеть нас вместе и он понял, что неравнодушен ко мне. Надо же — вот она, сила мужской ревности и чувства собственничества! По­ка никто не посягал, было неинтересно, а как только кто-то появился — сразу на­те. Кстати, я у мамы в какой-то книге чи­тала, что если даже у тебя нет любовника — его следует выдумать и ни в коем случае не признаваться проявляю­щему какой-то интерес субъекту мужского пола, что ты одна, в этом случае мужчина теряет интерес. Ему интересно с кем-то соперничать, ко­го-то побеждать, и это под­хлёстывает интерес.

А я Вронскому такого про Максима на­плела! Что у нас с ним любовь, что мы ждём, пока мне будет восемнадцать, чтобы за­явле­ние подать, короче, звездец. Вронский так расстроился! Я такого вообще не ожи­дала! Чуть не заплакал, по-моему! Весь на­прягся и сказал, что ему пора. Прямо как в сериале! Да! Вот это поворот событий…

Короче, на меня вдруг свалилось счастье.

Пока гуляли с Вронским, встретили пол­школы. Все в от­паде от моих новых прикидов. Кроме матери, конечно. За­пили­ла меня уже! Задрала, старая стерва! Да даже если бы я и вправду с кем-то пере­спала за такие деньги — она гордиться мною должна была бы! Какой проститут­ке платят тысячу за раз? Если женщине такие бабки за это отваливают — она мо­жет вообще на всех плевать, она супер, она зверь! За это не то что осуждать нельзя, за это восхищаться и преклоняться надо. Мать, конечно, даёт! Что, если ей по жиз­ни всякие козлы попадались, то мне теперь вообще с мужчинами не встречаться, что ли? И потом, раз такая умная, что же вы­би­рала себе таких уродов?

Странно, кстати, — пишу, и мне не стыдно! Я впервые в жизни чего-то доби­лась, я что-то сделала сама. Ма­ма могла бы и оценить это.

 

Первый раз

 

Максим ходил из уг­ла в угол мимо Врон­ского, тот лежал на диване. Алексей ле­ни­во пе­­­релистывал журнал, искоса поглядывая на двух­­­метровое стодвадцатикилограммовое тело.

— Вот, бля, называется, не было забот! На хрен я мамаше тогда сказал! Денег хотел до­быть, на море поехать! Съездил, бля! Теперь папаша весь уже планами обстроился насчёт мо­ей свадьбы! Нет, ты можешь себе вообще это представить? Вот эта дура, дура, дурища, идиотка, дегенератка, деревня неотмытая — вот это будет моя же­на! Мне её надо будет всем показать! Она ещё мне ребён­ка родит! Та­кого же урода! Ты представляешь, она ро­дит мне ребёнка! — Максим сел в кресло и об­хватил руками голову.

— Д-а-а... — протянул Вронский, не отрываясь от журнала. — Это проблема...

— Она небось и троечница ещё?

— Ой-ё... это труба! С первого класса по всем пред­метам! Мы даже думали, что её в шко­лу для дебилов пе­реведут.

— Ой, бля! Бля! — Максим захныкал. — Малыш, что мне делать? — капризно надув губы, он уставился на Врон­ского.

Алексей оторвал глаза от журнала

— Да ничего! Пусть она с твоими пред­ками потусуется, пусть там на виду побудет, через пару месяцев они тебя сами отговаривать начнут.

— Думаешь?

— Хм! Уверен!

— О! — Максим погрозил Вронскому пальцем. — Малыш, а я в тебе не ошибся.

— Ну так ё!.. — Вронский похлопал себя ладонью по груди.

Максим слез с кресла и на коленях подполз к Вронскому, тот напрягся, рука со страницей замерла. Было видно, что она дрожит.

— Малыш, — начал Максим, приподняв брови и об­лизывая кончиком языка верхнюю губу. — Я уже заждался. — Веселовский кос­нул­ся плеча Вронского носом.

— Нет! — Алексей резко дёрнулся и сел.

— Фу! Зануда! — Максим отвернулся.

— Я не могу, — Вронский уставился в пол.

— Тогда какого хрена ты сюда ходишь? — Максим встал. — Я для чего этот house сни­­маю, по-твоему? Из люб­ви к уединению, что ли?

— Ну, раз ты так ко мне относишься, я ухожу! — Вронский скрестил руки на груди и остался сидеть, отвернувшись в другую сторону.

— Давай, валяй. Иди. Пф-ф! Очень надо. Говна-­пи­­рожка, блин. Давай-давай, выкаты­вай­ся. Мне сегод­ня ­на дачу ехать... Ещё мать хочет, чтобы я эту идиотку привёз!..

Алексей сидел молча, лихорадочно обдумы­вая, как ему поступить. «Чёрт! Так всё сейчас накроется! А он только вчера сказал, что его мать запускает новый проект — группу, где два мальчика и одна девочка. Чёрт! Чёрт! Что делать-то?»

— Послушай, Макс...

— Не называй меня Максом! — заорал вдруг Веселовский. — Убить готов!

— Ладно, слушай, я не то чтобы не могу... Просто для меня это впервые... Понимаешь? И потом, я кое-чего очень стесняюсь... — Вронский покраснел вместе с ­ушами.

— Член, что ли, маленький? А? — Мак­сим сел рядом, улыбался и толкал Вронского своим медвежьим пле­чом. — Отвечай, про­каз­ник, пиписька короткая? Да?

Вронский, сглотнув слюну, кивнул. Весе­лов­ский рассмеялся и погрозил ему пальцем. Потом встал, щёлк­нул кнопкой музыкального центра и повернулся, резко расстегнув ши­ринку. Снял штаны и предъявил Алексею свой член. На таком огромном теле казалось, что его вообще нет.

— Десять сантиметров в возбуждённом состоянии, — хвастливо заявил Максим. — А у тебя?

Вронский ещё раз болезненно сглотнул слюну.

— Восемь.

— Малыш, я тебя люблю! Давай же быст­рее покончим со всем. — Максим начал раз­деваться. — Малыш, я весь горю! — Весе­ловский поцеловал Алексея в губы, расстё­ги­вая тому штаны.

Чувствуя, как мягкая бородка и усы ще­кочут кожу, а мужской язык забирается в ухо, Алексей впал в странное оцепенение. Первой реак­цией был ужас, потом всё заволокло ту­маном. Рук и ног как будто нет. Тело невесо­мое. В голове пульсирует: «Нет!»

— О, малыш, я так возбуждён. Смотри! — Веселовский взял руку Вронского и положил на свой член. — Малыш! О, малыш, да ты про­казник!

Рука Максима проникла в ширинку Алек­сея и уже бы­стро накачивала его стоящие во­семь сантиметров.

— Сними всё это!

Вронский, словно повинуясь какому-то гип­нозу, лёг и вытянул руки вдоль тела. Максим нервно сорвал с него одежду, его средний па­лец проник Алексею в задний проход. Врон­ский замычал, ему казалось, что он сейчас с ума сойдёт от возбуждения.

— Подожди! Я хочу, чтобы мы кончи­ли вместе. Остынь, малыш... Сейчас, по­до­жди...

Максим протянул руку и наугад шарил в тумбочке. Через секунду он уже сжимал в ру­ке какой-то тюбик.

— Сейчас, малыш...

Вронский лежал, закрыв глаза, и боялся ше­вель­нуться, по всему телу была разлита ка­кая-то свинцовая горячая тяжесть, воз­буж­де­ние балансировало на своём пике, высасывая си­лы Алексея, как гигантский вампир.

— Вот так... — смазанный гелем палец Максима вернулся в Алексея, проскользнул, словно угорь в норку.

— Нет... — исступлённо шептал Алексей, двигая ягодицами всё быстрее и быстрее.

— Да, малыш! Да... О да, ты при­рож­дён­ный пассив... Малыш, ты меня с ума све­дёшь... Сейчас, подожди... — Максим рыв­ком перевернул Вронского на живот. Диван отчаянно скрипнул и провис, когда Веселовский встал на колени рядом. Он быстрым дви­же­нием всадил все свои десять сантиметров в Алексея.

Вронский заорал, его пронзила резкая боль, которую тут же похоронило под мощнейшим оргазмом.

— Ты кончил?! Я не верю! Сейчас, ма­лыш! О! — Веселовский трудился еще пару секунд, после чего издал дикий вопль фаль­цетом и замер. — И я... О, это было супер, малыш... Так хорошо я давно... Ох...

Максим тяжело слез с Вронского, встал и пошёл в ванную.

Вронский медленно начал приходить в себя. Максим был в ванной. «Я трахался с муж­чиной... вернее, меня... трахал мужчина...» Вне­запно Алексею стало стыдно. Он впервые в жизни понял, что значит сгорать от стыда! Внутри всё жгло, на горло как будто удавку надели! Чёрт бы побрал этого Веселовского, зачем он с ним связался! Алексей вскочил, быстро оделся, оглядел ещё раз квартиру и выбежал вон, тихонечко закрыв за собою дверь.

Всю дорогу до метро он бежал бегом, ка­залось, что все прохожие ухмыляются ему в лицо. Педик! «Я — педик!» — стучало в вис­ках. «Меня поимели в зад!» — и тут у Врон­ского встал. Алексей кусал губы, чтобы не за­реветь. «Я — педик! Господи! Почему я?!»

 

Адюльтер по-облонски

 

Стива решился на по­иски дамы своего сер­д­ца. После очередного разговора с телефон­ной проституткой, которая представлялась ему Еленой, он понял, что это мечта его жизни. Му­чительные размышления касаемо того, что эта тётка может быть старой и страшной, что на самом деле она сидит у телефона в засален­ном халате и вяжет носки или режет какой-нибудь винегрет, закончились для Стивы вы­во­дом, что ему это совершенно всё равно.

В разговорах выяснилось, что они просто ду­ши-близнецы. Елена любит футбол, её двою­родный брат играл в какой-то команде, Елена считает, что по жизни не надо расстраиваться из-за пустяков, что надо жить и наслаждаться одним днём, мол, «делай что должно, и будь что будет». Облонский был с этим полностью согласен. Он даже поймал себя на мысли о том, что пошёл бы работать кем угодно ради возможности сделать Елене при­ятное. После скандалов с женой, которые ста­ли почти непрерывными, Стива уходил на бал­кон и снова и снова прокручивал в памяти разговоры с Еленой, представляя, как будет лежать на диване, положив голову ей на колени, а она станет гладить его по щеке своей мягкой ла­донью, и они будут говорить, говорить, гово­рить до рассвета, соглашаясь и споря, но и в споре приходя к согласию. Так, когда они спорили с Еленой о допустимости измены в браке, она сказала ему, что если этот брак на­сильный, то есть любви уже нет, но люди по разным причинам вынуждены жить вместе, — измена не задевает душу, она — просто оче­редной повод выплеснуть злость. Стива отве­тил, что тогда надо расходиться, а она ответила — а если некуда идти, если жильё не разме­нять, если вообще ничего нельзя поделать? Стива задумался: а ведь именно так у них с Долли. Да, он соглашался с Еленой. Его вос­хи­щал простой житейский ум этой телефонной шлюхи, которая умела так заве­сти, что потом в яйцах целый день звенело, и при этом оста­ваться удивительно чистой — ведь её на самом деле никто не касался! Чем больше Облонский думал о Елене, тем более странные и непри­вычные мысли его посещали.

— Я хотел бы с тобой обвенчаться, — ска­зал он ей во время последнего разговора.

Она помолчала, а потом ответила:

— Если бы это произошло, я, наверное, была бы... Я да­же не знаю, мне никто никогда такого не говорил. Знаешь, Алек­сей...

Здесь необходимы разъяснения. В первый раз, когда Стива позвонил Елене, он пред­ста­вился Алексеем, почему — неизвестно, а по­том уже как-то сложилось, что он — Алексей, и Стива не мог представить себе их разговора, если бы его называли Степаном, а тем более Стивой. В этом случае ему бы сразу пред­ставилась Долли. Облонский же хоть и думал, что Елена, скорее всего, далеко не красавица, всё же и помыслить не мог какого-то сходства между ней и собственной женой. Елена ви­делась ему полной противоположностью Дарьи — чёрной, яркой, с такой смуглой кожей. Пусть она толстая, пусть даже еврейка, пусть хоть на цыганку похожа — только не такая, как овца Долли!

И вот Стива решился. Он пошёл к знако­мому, типа «хакеру», у которого был диск с адресно-телефонной базой. Тот по номеру те­ле­фона выдал: улица Шкапина, дом 52, квар­тира 8. Облонский (впервые в жизни!) сразу после этого пошёл в порт, где можно было под­работать грузчиком, и честно протаскал две смены мешки! Заработав целую тысячу, полу­живой, с больной спиной и трясущимися нога­ми, он еле-еле приволокся домой и, не обращая внимания на крик Долли, которая при виде мужа окрысилась очень сильно, Облонский пря­мо в одежде упал на диван и мгновенно уснул.

Утром у него болела поясница, но всё же общее состояние казалось довольно терпимым. Надев праздничный костюм и галстук (!), Стива отправился на поиски своей мечты. Сна­чала он хотел посмотреть на неё издали, уви­деть, какая она — Елена. Купив возле метро букет из пяти огромных роз, Облонский по­ехал по адресу.

Балтийский вокзал — это, наверное, самый грязный вокзал в городе: бомжи, дачники с телегами, вонь... Улица Шкапина начиналась прямо за вокзалом. Стива прошёл между двумя рядами серых, грозящих вот-вот об­валиться домов, где все первые этажи были заняты дешевыми рюмочными, до дома № 52. Вошёл в арку. Тесный загаженный двор. Ос­та­новился у парадной, на синей табличке возле которой значилось, что это квартира № 8. Стоя с розами возле крыльца, Стива ужасно пожалел, что у него нет мобильника. Как же он узнает Елену, даже если она вдруг выйдет оттуда? И вдруг у Облонского словно вклю­­чился реактивный двигатель — он буквально взлетел на крыльцо и решительно позвонил. Внутри раздался какой-то шорох, и через некоторое время дверь открыла какая-то крашеная женщина лет сорока, жёлтая и болезненно худая. В зубах у неё была зажата сигарета.

— Извините, я, наверное, ошибся... — пробормотал Облонский.

Повернулся, хотел было уйти, потом резко рванулся обратно, успел схватить за ручку закрывающуюся дверь.

— Стойте! Извините, мне нужна женщина, она представляется по телефону Еленой... Она здесь?

— А вы кто? — тётка выпустила дым че­рез нос и недоверчиво покосилась на Стиву и букет.

— Я... Так она здесь?

— Ну, положим. А вы что, это ей при­несли?

— Да, — кивнул Стива.

— Ну смотрите, не разочаруйтесь. Ей мно­гие цветы приносят, а как увидят — страшно расстраиваются, — желчно прохрипела куриль­щица. — Проходите... Ещё один с цветоч­ками для «прекрасной Елены»! — крикнула блондинка в глубь квартиры.

— Кто это? — раздалось оттуда. Странно, но голос показался Стиве знакомым.

— Ты кто? — переадресовала вопрос тётка Облон­скому.

— Это Алексей, — крикнул Стива в двер­ной проём, откуда доносился голос его те­ле­фонной возлюбленной, такой знакомой и та­кой за­­гадочной... Он нерешительно переступил по­рог и огляделся по сторонам. Квартира была пе­­­ре­делана под офис — одно большое поме­ще­ние, вдоль стен стройными рядами прит­кну­лись стеклянные кабинки. Внутри каждой ка­бин­ки си­дела женщина в наушниках. Стива хо­тел бы­ло уже уйти...

— Стива?!

Перед ним стояла Долли.

— Долли?!

Облонские таращились друг на друга почти минуту. Дарья на мужа в костюме и с цветами, а Степан на жену — накрашенную, причёсан­ную, в длинном чёрном платье.

Стива опомнился первым:

— Долли, слушай, я должен тебе сказать. Извини, что так получилось, но я... Не знаю, смо­жешь ли ты понять... Ну, в общем, сей­час, как это говорят в таких случаях... Ну, ко­роче, сейчас настал, типа, «момент истины». Да, я пришёл к Елене, но между нами пока ни­чего не было. Я принёс ей эти цветы, по­тому что я её люб­лю... Дарья, прости, но раз уж так по­лу­чилось... Я хочу развестись с то­бой, я хо­чу... Я хочу обвенчаться с Еленой... Это любовь, по­­ни­ма­е­шь? Это любовь... Я ни­когда не думал, что со мной может такое произойти...

— Во дела! — блондинка перестала курить и села на табуретку, неизвестно зачем поста­влен­­ную у входа. — Дарья, это что — муж твой, что ли?

Долли с открытым ртом смотрела на Об­лон­ского огромными стеклянными глазами и еле-еле кивнула.

— Во дают! Бабы! Чё тока на свете не бы­вает! — хрипло прокричала блондинка. — Этот Алексей, ухажёр Елены, представляете — муж Дарьи!!

Из стеклянных кабинок высыпало человек пять тё­ток. Все они очумело воззрились на остолбеневшую от удивления парочку. Облон­ский жадно сканировал гла­зами их лица — кто же из них Елена? Может, эта — сухощавая армянка маленького роста... Нет, слишком за­би­тая... А эта — высокая, здоровая бабища в спортивном костюме? Нет! Может быть, эта невзрачная девица? Не, слишком молодая... Четвёртая — наоборот, слишком ста­рая... Кто же?..

— Стива! — Долли вдруг разразилась ры­даниями и кинулась на шею к мужу. — Лю­бимый мой! Господи! Да как же это! Боже мой! Вот когда в судьбу-то уверуешь! А я да­же и во сне не думала! В голову не могло прий­ти! Господи! Так это ты, значит, деньги по телефону прозванивал, скотина ты?! Да бог с ними, с деньгами! Плевать на деньги! Люби­мый мой! Подумать только, а я из-за тебя хотела уже с мужем-козлом, то есть с тобой, разводиться! Хотела те­бя искать... на край света была готова пойти! Ой, боженьки, что тво­рится!..

Дарья висела на шее у совершенно обалдев­шего Степана, превратившегося в истукана, осы­пала его поцелуями, называла всеми ласко­выми словами, какие знала, и обильно орошала слезами его грудь.

— Долли? Ты что, так разводу рада? — единственное, что он мог выдавить из себя.

— Во даёт! — вторично обалдела блон­динка. — Вот твоя Елена, сразу к тебе выш­ла! — она обеими руками показала на Дарью, остальные тётки тоже утвердительно закивали.

— Елена? — Стива вытаращился на Долли.

— У нас тут все себе имена берут другие, — быстро за­тараторила та, — вот Ира у нас Ин­га, Света — Снежа­на, Наташа — Жанна, Ве­ра — Эльмира, Люба — Ангелина, а я — Еле­на. А ты Алексей! — Дарья закрылась ру­ками, за­смеялась, потом снова обхватила ока­меневшего Стиву и поцеловала.

— Это тебе, — Облонский поднял руку с букетом, который всё это время почти касался пола.

— Ой! — Дарья взяла цветы и закружи­лась с ними перед Стивой. — Я уже всё, сейчас соберусь, и пойдём. Стивочка, то есть Лёшенька, — господи, как мне звать-то тебя теперь? — Долли спот­кну­лась, забыв на секунду, как надо ходить.

[+++]

Через несколько минут они вышли из квартиры. Облонский постоянно оглядывался на Долли и не мог поверить, что «та жен­щи­на», Елена, — и есть его, Стивы, жена! Вмес­то застиранного халата — чёрное трикотажное платье с воротничком-стойкой, вместо бес­фор­­мен­ного пучка волос на затылке — мелкие завит­ки, уложенные в причёску, вместо одут­ло­ва­того бледного лица — гладкое, нарумя­нен­ное, свежее личико. И нет ни одной похо­жей на неё женщины среди прохожих! И не такая уж она толстая! Боже! А что она ему по телефону говорила — это же обкончаться не­медленно, без предварительных ласк!

— Долли! Я тебя хочу, прямо сейчас, немедленно! — Стива остановился и прижал к себе жену.

— Ой! — она только закрылась руками, в изумлении таращила на него глаза.

— Здесь гостиница должна быть, рядом с вокзалом всегда гостиница есть! «Советская»! Поехали!

— Ой! Ты что, дорого же!

— У меня деньги есть.

— Откуда? — Долли остановилась, лицо её вдруг стало хмурым. — Значит, для жены тебе было жалко, а для шлюхи телефонной нет?!

Стива обалдело воззрился на жену. Дарья некоторое время смотрела на него как бык на матадора, а потом за­шлась истерическим сме­хом:

— Ой, боженьки! Не могу! Кому рас­ска­жешь — не поверят!

Облонский облегчённо вздохнул и стал ло­вить ма­шину.

Через полчаса они уже вбежали в номер.

— Елена, Леночка... — шептал Стива, срывая с Долли одежду и опрокидывая её на кровать. Странно, стоило обозвать расплыв­шееся, покрытое целлюлитом тело же­ны Еле­ной, как оно стало самым желанным на Земле! — Леночка моя, люблю... люблю... — горя­чо шептал Стива жене на ухо, одновременно облизывая его, покусывая.

— Ох, Лёшенька, бери меня! Не могу тер­петь больше! Давай! — Долли приняла мужа в себя и заёрзала бёдрами.

— Подожди... — шептал Стива. — Не то­ропись... Леночка, ты меня так заводишь... Я тебя так хочу... Подожди... Я сейчас кончу ведь...

— Кончай... Умоляю! О! Лёша! Да! Я тоже кончаю! Я кончаю!!!

И оба кончили.

Потом до самой ночи, почти до закрытия метро, Облон­ские Стива-Алексей и Дарья-Еле­на претворяли в жизнь все сцены своего жаркого двухмесячного телефонного секса.

— Домой пора... — прошептала обесси­лен­ная Дарья, продолжая блаженно-идиотски улыбаться.

— Дети? — Стива погладил её по бедру.

— Угу, — кивнула Долли.

Облонский перевернулся на спину и вдруг заржал:

— Представляешь, Ленка, — у нас с тобой уже и дети есть!

 

УРА!

 

В клуб на второй тур Аня явилась с опозданием. Не занимая очереди, прошла к сцене и громко крикнула:

— Здравствуйте, Валерия Сергеевна! — и помахала матери Максима кончиками пальцев, как старой знакомой.

Отпихнув застывшую в недоумении претендентку, что собиралась подняться на сцену, Каренина влезла туда сама, одним прыжком, минуя лестницу, подошла к микрофону и заорала:

— Йо! — хлопнув ладошами у себя над головой, сняла микрофон со стойки и начала петь, задыхаясь и не попадая в ноты, одновременно выделывая ногами те же заученные па с урока физкультуры, что принесли ей удачу в первом туре. — Кам! Кам! Кам инту май лайф! Стей виз ми! Нобади ловз ми! Нобади ловз ми инаф! Аха-аха! Аха-аха! Где ваши руки?! Я не вижу ваших рук!..

В зале раздались одинокие хлопки. Валерия Сергеевна яростно забила в ладоши.

— Спасибо, Аня, ты принята, — громко сказала она, кри­вясь так, будто ей под нос совали дохлую, изрядно воняющую крысу.

— Ура! — завопила Аня и торжествующим взором обвела всех остальных претенденток. Но для полного счастья чего-то не хватало... Каренина снова поднесла ко рту микрофон и, сделав торжественно-благоговейное лицо, выкрикнула: — Сегодня самый счастливый день в моей жизни! Спасибо компании! Спасибо моим родителям! Я благодарю бога, который дал мне этот шанс! Девчонки – верьте в себя!..

[+++]

Максим явился в клуб с большим опозданием.

— Где ты был? — подозрительно спросила его Валерия Сергеевна, втягивая воздух носом, как пограничная собака.

— В пробке стоял, — сердито ответил сын.

Тут к нему ураганом подлетела счастливая Каренина. Она только что вернулась из туалета. Там было полно пла­чущих «отбракованных» девиц, многие неприязненно косились на Аню.

— Вот она! — шепнул кто-то рядом.

Аня гордо подняла нос и проследовала в кабинку.

Она писала, а снаружи злобно шипели: «Шлюха!», «Она спит с сыном продюсерши, я видела...»

Карениной от этих слов стало необыкновенно радостно и светло на душе: наконец-то и ей завидуют! Наконец-то и она стала крутой!

— Максим! Твоя мама просто супер! — Аня запрыгнула на своего «жениха» с ногами. Лицо Валерии Сергеевны, стоявшей сзади, перекосило от злобы. — Меня взяли, я бу­ду певицей!

— Здорово! — Максим подмигнул матери. — Вот видишь, какой я хороший сын, мама.

— Да уж! Всё из-под палки! Но помни — у тебя всего год!

— Я помню, мама, помню, — Максим стряхнул с себя Аню.