Корабельный кот презрительно посмотрел на перекошенные лица пассажиров, потянулся и нехотя уступил место на диване. Корабельный механик, совсем молодой человек, сидевший в уголке кают‑компании за стаканом чая, улыбнулся обессилевшим мореходам и сказал:
– Да, к морю надо привыкнуть…
Они опустились на диван и закрыли глаза, чтобы не видеть лампы, которая медленно‑медленно качала сиреневым абажуром.
ПРИСПУЩЕННЫЙ ФЛАГ
Виктор проснулся от тишины.
Только что волновалось, закипало пеной море, ветер взбивал волны, гудел в ушах, корабль заваливался то носом, то кормой, а теперь так спокойно и тихо, будто всё это приснилось. Только голова немного тяжёлая и не хочется открывать глаза. Впрочем, с этим можно не спешить.
До слуха доносятся тихо сказанные слова:
– Он сын минёра с судна «Ударник», а этот «Ударник» прикомандирован к блокшиву и ему подчиняется. Вы недавно на флоте, а то вы, конечно, знали бы Павла Лескова. Это был хороший минёр, участник гражданской войны…
Виктор приоткрыл один глаз.
Лицом к нему, помешивая ложечкой в стакане, сидел механик, слушая командира «Змея» Кравцова.
«Сейчас проработают меня за красные флажки, – подумал Виктор с тоской. – Вот взялись!.. Хорошо, что рыж… Митя спит».
Он ошибался – речь шла не о флажках.
– Вы знаете, что ещё с тех времён, когда Англия хотела задушить революцию, в Финском заливе кое‑где попадаются английские мины, – начал Кравцов. – Ведь Англия минировала тогда подступы к Ленинграду… Не все мины выловлены. Шторм срывает то одну, то другую, гонит куда придётся, и вот получайте, к вашим услугам! Хорошо, если берег пустынный и можно просто‑напросто взорвать непрошеную гостью. А если её занесёт, например, в Зелёную бухту… Бухта маленькая, довольно открытая. Возле самой воды построен центральный заводской цех. Однажды такую вот дрейфующую мину[36]штормом загнало в Зелёную бухту. Поручили дело Лескову. Он не решился на месте разоружить старую, проржавевшую мину – она могла взорваться и разрушить заводской цех. А тут неожиданно разыгрался ветер.
Лесков вплавь вывел мину из бухты, за мысок. Он был хорошим пловцом. А дальше… Точно неизвестно, что случилось, отчего взорвалась мина. Может быть, она ударилась о подводный камень… В общем, в тот день вахтенный доложил мне, что на блокшиве флаг приспущен. Через несколько минут все на флоте уже знали, что погиб Лесков… Это было общее горе. Моряки любили славного минёра…
– И никаких следов? – спросил механик.
– Ничего! Минная смерть работает чисто.
– А мальчик?
– Левшин привёз Виктора откуда‑то из‑под Москвы, где он жил у тётки. Сначала он хотел усыновить его. Ведь покойный Лесков был его старым другом. Но штаб бригады траления посоветовал команде блокшива взять мальчика на воспитание. Так появился на флоте Виктор Лесков, – закончил Кравцов громко. – Доставляет он немало хлопот своим воспитателям, а сейчас притворяется спящим. Встань, Лесков! Если о тебе говорят, не зная, что ты слушаешь, надо встать и доложиться.
– Есть, – тихо ответил Виктор.
– Коли есть, так слава и честь, – одобрил Кравцов, и эта поговорка так живо напомнила Виктору Фёдора Степановича, что он сморщился и отвернулся.
Механик взял Виктора за руки и привлёк к себе. У него были добрые, немного близорукие глаза.
– Вот какие бывают истории, Витя, – сказал он тихо. – Подслушивать, конечно, очень плохо. У тебя какая‑то неприятность с флажками? Да?
– И очень большая, – отметил Кравцов.
Виктор с трудом прошептал:
– Я всё равно флажки скоро достану. Мне теперь без флажков нельзя.
Переговорная труба в эту минуту засвистела по‑змеиному. Командир вынул из рупора втулку, в которую был вделан свисток. Из трубы раздался голос с вахты:
– Товарищ командир, в ковш[37]форта входит «Водолей»…
Затем тот же голос добавил:
– Товарищ командир, прибыл рассыльный от командира форта. Желает видеть вас.
Кравцов поднялся с места. Уходя, он сказал вестовому, показывая на мальчиков:
– Товарищ вестовой, напоите их чаем. Выдайте из моего индивидуального запаса банку варенья и две плитки шоколада. Потом они могут сойти на стенку. Только… – командир строго посмотрел на Виктора, – на стенке не драться и далеко не уходить.
Командир вышел.
Виктор сердито сказал Мите:
– Вставай, соня! Только и умеешь подножки давать.
Митя поднялся, протирая глаза. Вестовой стучал тарелками, Митрофан, облизываясь и мурлыча, щурился на стол.
– Странно! – задумчиво проговорил вестовой. – Вместо того чтобы сбегать в ванную и умыться перед едой, пассажиры глазеют на меня во все иллюминаторы, глотают слюнки, а сами ни с места.
Мальчики поспешили исправить свою оплошность и, вернувшись в кают‑компанию, увидели на столе тарелки, полные супа, котлеты, банку с вареньем и плитки шоколада. Вестовой придирчиво осмотрел их руки, посоветовал беречь котлеты от Митрофана, приказал не разговаривать с полным ртом и вышел подышать свежим воздухом. Мальчики набросились на суп и котлеты с такой жадностью, что не успели заметить их вкуса. Когда очередь дошла до варенья, Виктор, отдуваясь, сказал:
– Тебе половина, мне половина. Дели!
– Хорошо, – согласился Митя и положил на его тарелку три четверти содержимого банки.
– Неправильно, неправильно делишь! – запротестовал Виктор. – Я уже не сержусь, что ты дал мне подножку. Подвинь свою тарелку к моей.
Митя вспыхнул:
– Какой ты!.. Не давал я подножки!
– А зачем тогда ты мне положил больше варенья? Ага! Значит, дал подножку, а теперь самому стыдно…
– И вовсе нет… Я не потому… – горячо заговорил Митя. – Я потому, что слышал… Вот. Я не спал и всё слышал, как твой отец погиб минной смертью. И мне его жаль и тебя жаль, хоть я тебя и накормил пылью. Если бы ты ко мне там, на стенке, не пристал, я не стал бы драться. Я не люблю драться. Я, только когда сердитый, дерусь.
Его худенькое личико светилось такой добротой, что Виктор опустил глаза. Он набрал полную ложку и предложил:
– Хочешь быть моим дружком‑годком, хоть ты и сухопутный?
– Хорошо, давай будем дружками‑годками, – с радостью согласился Митя. – Я только сейчас сухопутный, а потом буду моряком. А потом мы вместе станем героями, как твой отец. Хочешь?
– Конечно, хочу. Только мне пока нельзя, – с важностью сказал юнга. – Надо сначала достать красные флажки, а то сейчас я штрафной.
Митя с уважением посмотрел на Виктора:
– А ты мне расскажешь, как ты флажки потерял? У тебя остался только чехол?
– Конечно, я должен тебе рассказать, потому что теперь ты мне друг, – вздохнул Виктор. – Но сначала пойдём посмотреть форт. Я никогда ещё, ни разу не бывал на форту, если правду сказать. Пустовойтов – дядя Толя – говорил мне, что на форту очень интересно. А ты умеешь в кино ходить бесплатно? Там есть билетёрша, у неё правый глаз весь из стекла, так что надо проходить с правого борта, чтобы она не видела. Но я не хожу бесплатно. Костин‑кок отчисляет мне денег на билеты в кино. А ты умеешь драться боксом? Для этого надо знать, что такое хук и аперкот. Слушай, дадим Митрофану шоколада: сначала ты от своей плитки, а потом я от своей…
Когда мальчики поднялись на верхнюю палубу, чёрный кот следовал за ними, тёрся о ноги Мити, мурлыкал и, по‑видимому, был готов идти за мальчиками куда угодно. А идти было некуда, и мальчики оглянулись, разочарованные. Митя думал, что форт – это такая крепость, какие нарисованы в книжках: с зубчатыми стенами, высокими башнями, рвами и валами, а на поверку оказалось, что это маленький плоский Островок‑пятачок, который лежал на поверхности вечернего, тусклого моря тёмной заплатой. Поперёк островка вытянулось одноэтажное здание с узкими окнами и всего с одной стеной, так как другие стены ушли под земляную насыпь. За этим зданием там и сям чернели какие‑то возвышения, а в общем, не было ничего занимательного.
– У, и совсем, даже ничуть не интересно, – протянул Митя. – А мне говорили, что форт – это как настоящий корабль.
– И правильно говорили, – раздался голос вестового, стоявшего на мостике. – Только на форту всё под землёй – ходы, переходы, крюйт‑камеры,[38]лазарет… Ну, а отсюда, конечно, не видно. Куда пойдёте, ребятки?
Куда пойти? Мальчики оглянулись. «Змей» стоял у стенки маленькой гавани, на берегу которой было несколько служебных построек. У противоположной стенки темнел грузный корпус другого судна, и было непонятно, как это солидное судно могло забраться в каменный ковш‑гавань, не повредив себя и «Змея», Вестовой сообщил мальчикам, что это судно называется «Водолей», что «Водолей» доставил на форт пресную воду и продукты, что сейчас он заканчивает перекачку волы: «Слышите, как стучит помпа?» – и потом двинется в море на дальние форты, а может быть, и флоту понадобится. В заключение вестовой посоветовал мальчикам побродить по стенке: «Только, конечно, без баловства, ребята!» – и позволил взять с собой Митрофана, но с условием, что кот будет возвращён на родной корабль целым и невредимым.
– Это наше корабельное имущество. Мы к нему привыкли, хоть он и одноухий, – сказал вестовой и ушёл в кают‑компанию.
Митя посадил Митрофана на плечо, и кот в знак особого доверия обнял его за шею пушистым хвостом и замурлыкал на ухо.
– Не щекочи меня усами, – сказал Митя со смехом. – Знаешь, Витя, что он говорит? Он говорит: «Шоколаду, шоколаду, шоколаду…»
– Потом, – ответил озабоченный Виктор, вглядываясь в силуэт «Водолея».
Друзья обошли гавань и остановились возле кирпичной сторожки, у самого борта «Водолея». На носу корабля разговаривали несколько человек. Борт «Водолея» приходился в уровень со стенкой гавани.
– Смотри, сколько там мешков, бочек, ящиков. Это продукты, да? – спросил Митя, показывая на судно. – Вот здорово можно в прятки играть! Спрячешься, и не найдут…
Виктор что‑то шепнул на ухо своему другу. Митя отрицательно покачал головой. Виктор с досадой пробормотал сквозь зубы:
– А говоришь, что моряком будешь. Как же, моряк! Держи карман шире!
Митя пожал плечами и промолчал. Юнга снова зашептал ему на ухо.
– Не хочу, – сказал Митя, но уже не так решительно. – Нехорошо это… Вестовой говорил, что «Водолей» идёт на форты.
– А может, и флоту понадобится, – напомнил Виктор. – Тоже, друг!
Они замолчали.
– Кормовые отдать! – скомандовал кто‑то с мостика «Водолея». – Носовые выбрать!
На «Водолее» началось движение. Позванивал машинный телеграф, за кормой судна зашумела вода, вспененная винтом. Борт «Водолея» вздрогнул, и в полутьме было видно, что он чуть заметно движется вдоль стенки.
– Мяу! – вдруг заорал Митрофан, всеми когтями вцепился в плечо мальчика, а потом спрыгнул на землю.
Случилось то, чего никто не мог предвидеть. Послышался звонкий, заливистый лай. Маленькая задорная дворняжка мчалась к Митрофану с явным желанием растерзать его на клочки. В ту же минуту всё кругом озарилось короткой жёлтой вспышкой, и островок вздрогнул от тяжёлого удара. На секунду сердца мальчиков остановились – такой гулкий грохот прокатился над морем. Начались стрельбы.
Митрофан ещё раз мяукнул, мелькнул по стенке чёрным клубком и исчез.
– Он удрал на «Водолей», он на «Водолей» прыгнул! – с отчаянием воскликнул Митя.
– Ага, мы потеряли корабельное имущество! – зловеще сказал Виктор. – Митька, если ты мне друг, за мной!
«АЛЛО, НА ФОРТУ!»
Командир блокшива сидел в кабинете дежурного службы связи и нетерпеливо ждал, когда можно будет поговорить с фортом. Телефонные аппараты толпились на большом столе, и дежурный хватался то за одну, то за другую трубку, срывал их с рычагов, слушал, записывал, иногда вскакивал, отодвигал и снова задёргивал зелёную занавеску: за ней скрывалась большая карта Балтийского моря, на которую были наколоты силуэты кораблей, вырезанные из картона. С одного взгляда было видно, где находится тот или другой корабль. Возле форта, например, были приколоты силуэты «Водолея» и «Змея».
Дежурил молодой командир. Его лицо разгорелось. Мягкие светлые волосы прилипли ко лбу и потемнели. В трубку телефона он кричал так властно, точно командовал на корабле.
– Сейчас, сейчас, – успокаивая, говорил он нахмуренному Левшину. – Сейчас вызовем форт. Скоро его очередь. Сию минуту!
Он знал, что, если Левшин теряет полчаса для того, чтобы получить трёхминутный разговор с фортом, значит, у него имеется какое‑то важное дело.
Когда дошла очередь форта, дежурный завопил в трубку:
– На форту! Алло, на форту! Кончились стрельбы? Позовите командира форта. Командир форта? Привет! Товарищ командир, «Змей» ещё у вас? Кто ушёл? «Водолей»? Спасибо, отметим. А «Змей»? Вот‑вот! Попросите к телефону командира «Змея». Что? Он у себя? В таком случае…
Фёдор Степанович подошёл к столу и протянул руку. Дежурный прокричал:
– С вами сейчас будут говорить!
– Алло, товарищ Алексеев! Говорит Левшин… Да! Здравствуйте. У меня просьба: попросите к телефону Кравцова, командира «Змея», и пассажира на борту «Змея» Виктора Лескова, воспитанника блокшива. Да! Буду очень благодарен…
Старик кивнул дежурному и крепче прижал трубку к уху. Он слышал шорох, поскрипывание, точки‑тире телеграфа. Сюда же примешался какой‑то деловой разговор по интендантской части. Настойчивый голос монотонно повторял: «И пятьдесят мешков муки, пятьдесят, пятьдесят!» Наконец сквозь шорох и гудение проводов послышался точно закутанный в вату далёкий голос:
– Алло, Кронштадт! Это я, Кравцов. Вы, Фёдор Степанович? Хотели поговорить с Виктором? К сожалению, мы не нашли его. Не нашли и второго пассажира, Митю Гончаренко. Исчез и наш чёрный кот Митрофан.
– Как! Куда? – выкрикнул старик и затем в сердцах положил трубку на рычаг.
В это время дежурный отодвинул зелёный занавес и передвинул силуэт «Водолея» на фарватер, обозначенный пунктиром.
– Как дела, товарищ Левшин? – спросил он. – Кажется, речь идёт об отважном юнге Лескове. Как он поживает?
– Чудесно поживает, – ответил старик, бросая сердитый взгляд на силуэт «Водолея». – Заработал ещё пять суток без берега.
– Что случилось? Очередной проступок?
– Куда отправился «Водолей»? – вместо ответа спросил старик. – На самые дальние форты? Благодарю вас!
Левшин нахлобучил фуражку, поправил на себе сумку противогаза и вышел на улицу. Здесь всё было беспокойно. Ощущение тревоги навевали тишина и темнота улиц, движение молчаливых патрулей, беспорядочные порывы ветра.
– Ох, скверный мальчонка! – ворчал старик. – Тебе это даром не пройдёт, будь спокоен. Пять да пять – десять. Десять суток без берега.
Он попытался представить себе, как Виктор перебирался на «Водолей», и невольно усмехнулся.
– Собственно говоря, что случилось? – спросил он себя. – Если Кравцов потащил мальчиков в море, то Витька поступил вполне логично, когда продлил путешествие. Наверное, ловко устроился…
Старый командир поймал себя на том, что одобряет Виктора, и немедленно рассердился.
– Вот отсидит десять суток без берега и призадумается, – пробормотал он. – Надо обуздать. Немедленно обуздать! Мало ему озорничать в одиночку, так он ещё себе товарища нашёл.
Кронштадт молчал. Сквозь занавески окон тускло просвечивали огни, готовые погаснуть по первому сигналу учебной тревоги. Подчёркивая безмолвие города‑крепости, непонятно где рокотал мотор самолёта.
– Но как переполошится Костин! – воскликнул старик. – Шутка ли: Витенька в море ушёл!.. Ах‑ах!
В вопросах воспитания Виктора Костин‑кок имел лишь право совещательного голоса и не решался открыто оспаривать педагогические указания старика. Правда, он считал, что старый командир блокшива слишком суров, что мальчику нужно было бы дать больше ласки, однако держал всё это в глубоких тайниках своего любящего сердца.
Но теперь, когда Виктор исчез, кок нашёл случай сказать Фёдору Степановичу всё, что он думает о его педагогических методах. Он заявил, что Витька, видите ли, малыш, что это надо понимать, что Фёдор Степанович запугал мальчика и вынудил его сбежать в море, что товарищ командир раздул детскую шалость, что…
Командир блокшива вышел из себя и приказал коку замолчать. Он заявил, что не позволит нянчиться с мальчиком, который устраивает безобразия. Он пригрозил коку, что при первой возможности спишет Виктора на плавающую единицу флота, ибо в противном случае Костин совершенно избалует мальчишку.
Костин‑кок подчинился старому и любимому командиру, но всё‑таки остался при своём мнении. В этот день из‑за огорчений кока винегрет оказался пресным, суп пересоленным, а котлеты слишком сухими. Команда блокшива не осталась в стороне от спора. Бакланов утверждал, что, безусловно, прав старый командир, что Виктора надо приучить к порядку, а Пустовойтов находил строгость старика чрезмерной и печалился по поводу того, что вчера неприветливо встретил Виктора на борту блокшива.
«Да, кок переполошится, – думал старый командир, приближаясь к своему кораблю. – Но теперь‑то он должен понять, что мы действительно распустили воспитанника, что так продолжаться не может!»
Из темноты выплыла чёрная масса блокшива. На трапе Фёдора Степановича встретил обеспокоенный Бакланов:
– Товарищ командир, вас срочный пакет из штаба дожидается.
Ломая на ходу красную сургучную печать, Фёдор Степанович спустился к себе и через минуту потребовал Костина. Иона Осипыч явился. Он испуганно смотрел на своего командира, ожидая самых мрачных вестей о Викторе.
Фёдор Степанович протянул ему бумажку с печатью штаба и сухо проговорил:
– Это касается вас, товарищ кок. Вы временно переводитесь на линкор «Грозный». Как видно, без Островерхова у них не ладится на камбузе. Сдайте дела баталёру Андронову и немедленно отправляйтесь в док, на эсминец «Быстрый». Утром эсминец выходит в море на соединение с главными действующими силами… С «Быстрого» перейдёте на линкор. Всё понятно? Надеюсь, на флагмане со своими обязанностями справитесь блестяще… Вы свободны!
Костин прочитал бумажку и машинально проговорил: «Есть!» Фёдор Степанович отвернулся к столу и, продолжая что‑то писать, как бы между прочим сообщил:
– Кстати, насчёт Виктора. Мальчик перебрался на «Водолей». Сделал он это самовольно, но надо надеяться, что, в конечном счёте, плавание пойдёт ему на пользу. Всё же, вернувшись на блокшив, он получит ещё пять суток без берега… Итого – в общей сложности – десять.
Костин хотел что‑то сказать, но что мог он сказать? Виктор совершил новый проступок, и старик имел право говорить о мальчике холодным тоном. Кок покраснел, отдал честь и молча оставил каюту командира. Укладывая свой маленький фибровый чемоданчик, он печально сказал:
– Ах ты, Витя, Витя! Что ж ты натворил? Бутерброд получается, юнга, бутерброд. Ты на «Водолей», я на линкор – вот и неизвестно, когда теперь увидимся.
ВЕТЕР ПОЁТ
Качает, качает, качает… Море – это громадные качели, и тяжёлый «Водолей» качается на них без передышки. Вдоль борта с плеском, шорохом, шипением бегут волны неизвестно откуда, неизвестно куда. Ветер проносится над судном. Он свистит свирелью в тонких снастях, он гудит органной трубой в раструбе вентилятора, пофыркивает и дребезжит в парусиновом обвесе мостика. У морского ветра много голосов, они сливаются в музыку морского простора. Тот, кто полюбит её, тот навсегда породнится с морем, но для того, чтобы полюбить её, нужно время и время.
Мальчики забились в укромный уголок между брезентовыми мешками с хлебом и примолкли. Митя гладил Митрофана. Сначала было неспокойно. «Водолей» покинул гавань как раз в то время, когда начались стрельбы; всё население корабля высыпало на верхнюю палубу и оживлённо обсуждало вопрос о мощности артиллерии форта. Потом верхняя палуба опустела, но кто‑то вздумал наводить порядок, передвигал ящики и бочки и ворчал, что на палубе ни пройти ни npoexaть. Это встревожило юных пассажиров. К счастью, любитель порядка, как видно, решил угомониться до утра. Наступило желанное спокойствие, но вместе с ним пришёл холод, которого мальчики раньше не замечали. Они прижались друг к другу.
Теперь, когда пути к отступлению были отрезаны, Виктор, надо отдать ему справедливость, чуть‑чуть раскаивался в своей решимости, а Митя – в своей уступчивости.
– А я не знал, что в море ещё качка, – прошептал Митя. – Ты привык к качке?
– Уже стало совсем темно, – сказал после долгого молчания Виктор. – И холодно… На берегу тепло, а здесь холодно. Отчего это?
– Вот попадёт нам, вот попадёт нам! – сказал Митя.
– Ну и пускай попадёт! Мы не сами, мы за корабельным имуществом на «Водолей» пришли. Слыхал, что говорил вестовой? Кот – это корабельное имущество, – попытался успокоить его Виктор.
– Да, а почему тогда мы спрятались? Надо было доложиться… Да, а мы спрятались.
– Ну и пускай! – с притворной бодростью фыркнул Виктор. – Зато мы на флот попадём…
Митя замолчал. Виктору стало жалко товарища, которого он вовлёк в новое приключение. Он великодушно сказал:
– Не бойся. Сейчас найду чем укрыться. Подожди…
Виктор проскользнул между мешками и исчез. Митя вслушивался в пение ветра, в шорох волн, и ему было тоскливо. Желанный берег отступал далеко в темноту, в неизвестность, и мальчику оставались только вот эта холодная ночь, качка, к которой он ещё не совсем привык, ветровая песня и…
Из‑за мешков выскользнул Виктор. Не говоря ни слова, он присел рядом.
– Что? – прошептал Митя и тронул товарища за плечо.
Ему показалось, что юнга дрожит.
– Слушай, там… – пролепетал Виктор, пристукнув зубами, – там висит человек!..
Это было такой неожиданностью, что Митя не нашёлся что сказать. Самые страшные страницы прочитанных книг возникли в его памяти, его охватила жуть, точно борт о борт с «Водолеем», накренившись, трепеща обрывками парусов, шёл сказочный «Летучий Голландец» – страшный корабль, обречённый на вечные странствия по морям за преступления своего капитана…
– Висит, качается… – добавил Виктор.
– Кто же это? – спросил Митя.
– А я почём знаю? Такой большой‑большой…
– Надо пойти и посмотреть, – предложил Митя и тоже стукнул зубами.
– Конечно, – неуверенно поддержал его юнга.
Они посидели ещё немного, нерешительно поднялись и, захватив с собой Митрофана, подталкивая друг друга, пробрались через завалы ящиков на левый борт «Водолея». Митя вгляделся в темноту и так стиснул Митрофана, что корабельное имущество выпустило все свои когти.
Над палубой, под навесом, качалась на ветру большая человеческая тень. Мальчики отступили на шаг и затаили дыхание.
– Надо… подойти. Может, он неживой, – прошептал Митя.
– Да‑а… Подойди…
– Давай подойдём вместе.
– Хорошо… Что же ты стоишь?
– А ты чего стоишь?
– Я скажу раз‑два‑три, и мы сразу вместе подойдём. Ну, раз‑два‑три! Что же ты стоишь?
– Ты стоишь, и я стою…
– Эх, – презрительно процедил Виктор. – А ещё хочет моряком быть!..
Они с мужеством отчаяния бросились вперёд и одновременно схватились за то, что казалось им висящим человеком. Это было что‑то холодное, гладкое и пахло резиной.
– Да это водолазный костюм! – воскликнул Виктор восторженно. – Эх ты, шляпа!
Ну да, это был обыкновенный водолазный скафандр.[39]И сразу кругом произошли замечательные перемены. Всё стало простым, понятным, страхов как не бывало, и мальчики почувствовали себя хозяевами «Водолея». Они обвинили друг друга в трусости и начали устраиваться на ночь: постелили пустые мешки на палубу, другими укрылись и, гордые своей смелостью, начали болтовню о корсарах, о пиратах и об индейцах. Оказалось, что оба предпочитают быть пиратами или, на худой конец, корсарами. Виктор спел свою песенку, и Митя позавидовал товарищу, но юнга успокоил его:
– Вернёмся в Кронштадт, я попрошу Бакланова, чтобы он и про тебя песенку написал.
Под мешками было тепло. Митрофан добродушно мурлыкал. Даже ветер пел не так печально. Даже волны шумели не так угрюмо. И «Водолей» качался, качался, наполненный запахами хлеба, постного масла и солёной капусты.
– Ты спишь? – спросил Виктор.
– Нет…
– Давай рассказывать.
– Хорошо, – согласился Митя. – Сначала ты расскажи мне про красные флажки, а потом я что‑нибудь расскажу.
– Нет, сначала ты. Думаешь, приятно про свой штраф рассказывать?
– Ну хорошо… Я ведь не приставал. Я первый расскажу…Вот, жили мы все в деревне – сестра Окся, брат Остап и я. А мамы у нас не было. Она давно умерла, а папа ещё раньше умер. Вот мы и жили. У нас хорошо. Сливы, груши растут, честное слово. Можно не покупать, а в саду брать, даже задаром. У нас только сада не было, мы бедно жили. Окся у нас как мама: она добрая и всё работает, всё работает. Вот, когда Остап вырос, его в военкомат вызвали и сказали, что в армию никогда не возьмут. Говорят, «Ты больной». Остап сел письмо писать – три дня писал, а мне не сказал о чём. Написал письмо наркому, что он хочет в Красном флоте служить, и послал его по почте. Ему даже квитанцию такую дали, с чёрной печаткой.
Окся говорит мне: «Ничего из этого не выйдет. Очень нужно наркому об Остапе думать».
Вот раз приходит почтальон и приносит повестку.
Это из военкомата. Остап побежал в город, а там ему сказали: «Нарком спрашивает тебя: хочешь ты лечиться? Если хочешь, ложись в больницу, вылечись и приходи».
В больнице Остап вылечился, опять пришёл в военкомат, а ему говорят: «Приходи через год, а сейчас тебе ещё рано…»
Остап подговорил своего товарища Грача, они взяли и поехали в Москву, к наркому – на военную службу проситься…
– Вот молодцы! – одобрил Виктор.
– Да, они смелые. У них и денег не было. Совсем не было. Они в вагонах танцевали, им за это давали денег и хлеба.
Приехали Остап и Грач в Москву и пошли к наркому. А нарком занят. Они на улице подождали, нарком вышел, и Остап ему честь отдал. Нарком спрашивает: «Чем могу служить?»
– Так и спросил?
– Так и спросил. Остап говорит: «По вашему приказу, товарищ нарком, я вылечился, приехал служить на корабле и товарища привёл. Он тоже смелый». Нарком засмеялся и сказал: «Очень хорошо, что вы такой исполнительный». Приказал он докторам осмотреть их, а потом и говорит: «Надеюсь, вы будете хорошими моряками». Вот и поступил Остап во флот.
– Не во флот, а на флот.
– Ну, поступил он на флот, и Грач тоже. А потом мы с Оксей приехали в Кронштадт. Окся в швальню поступила, а Остап хочет машинистом стать.
– Вот бы встретить наркома! – сказал Виктор. – А то я его ни разу не видел. Только на картинках. Всё равно я бы его сразу узнал и честь отдал. А ты узнал бы?
– Ну конечно! И я тоже честь отдам…
– Только трудно его встретить… Он как приедет в Кронштадт, сейчас на корабль, с якоря сниматься – и сразу ушёл в море. А наш Фёдор Степанович его видел, когда бронепоездом командовал. Нарком приезжал осматривать бронепоезд… И Костин‑кок его тоже видел… Смотри, как у Митрофана глаза блестят. Зелёные…
Совсем близко, за бортом, шумела волна, однообразно пел ветер, мерно работала старая корабельная машина. Всё это усыпляло мальчиков.
– А теперь расскажи мне… о красных флажках… – пробормотал Митя.
– Хорошо, – согласился Витя, и они заснули.
«Водолей», укачивая юных путешественников, шёл на запад по свежему морю.
КОРАБЕЛЬНОЕ ИМУЩЕСТВО В ОПАСНОСТИ
Два матроса «Водолея» – один длинный, тощий, усатый, другой маленький и круглый – на цыпочках, приседая, шли по безлюдной палубе. Со стороны могло показаться, что эти солидные, уже не молодые люди играют в прятки, – так осторожно заглядывали они во все закоулки, за ящики, мешки, бочки, так грозно шипели друг на друга при каждом неосторожном движении. Наконец, когда на верхней палубе не осталось почти ни одного неисследованного уголка, маленький матрос сказал длинному:
– Да, может, тебе это почудилось? Иной раз такое увидишь, чего и на свете нет. И откуда ему взяться на «Водолее», чудное дело?..
– Уж это ты брось, – с обидой ответил другой. – Такого и во сне не увидишь: чёрный, одноухий, тьфу!.. Идёт по фальшборту[40]и крутит хвостом.
– Что‑то не верится…
– Вот и капитан не поверил. Смеётся. Говорит: «Если найдёте это привидение, немедленно швыряйте его за борт».
Оставалось обследовать последний завал из ящиков и мешков. Сначала матросы не без труда перевалили через гору брезентовых мешков с буханками хлеба, потом протиснулись между бочками с квашеной капустой, отодвинули плоский ящик с яйцами и остановились, неподвижные, как статуи. В самой чаще корабельных грузов из‑под груды новеньких пустых мешков высовывались две детские головы: одна в бескозырке, другая в кепке. На ящике, как бы охраняя безмятежный утренний сон мальчиков, восседал чёрный, как смола, большой одноухий кот. Увидев незнакомых людей, он пошевелил кончиком хвоста и беззвучно открыл рот, точно хотел сказать: «Пожалуйста, не шумите. Здесь спят».
Дальше всё совершилось в мгновение ока. Не успел Митрофан закрыть рот, как почувствовал себя в железных тисках. Незнакомый человек, такой мирный и солидный по внешности, зажал его под мышкой и яростно закричал: