СВЯТОЙ ЧЕЛОВЕК
Низкий дом с голубыми ставнями,
Не забыть мне тебя никогда…
Мое сердце радостно колотилось. Наконец-то я снова увижу бабушку! Последний раз бабуля приезжала в гости на мое двадцатилетие в первых числах марта. Обычно каникулы я проводила у нее в деревне и теперь, удачно закрыв сессию, торопилась домой к бабушке. Я всегда знала, что только здесь мой дом, родное, дорогое моему сердцу место.Городская квартира мамы никогда не была мне по душе. «Я, мама, у тебя в гостях, а живу дома у бабушки», — говорила я, когда была маленькой.
Расставшись с моим отцом, мама увезла меня в деревню, и до семи лет я жила с дедом и бабушкой, о чем ни капельки не жалею. А потом в ее жизни появился дядя Валера с квартирой и пропиской, и она решила забрать меня к себе. И вот теперь я снова вернулась на памятные моему сердцу места.
Автобус высадил меня на ближайшей к деревне остановке, и дальше я шла пешком по залитой ярким солнечным светом дороге, по обе стороны которой возвышался пестреющий летними красками лес. «Грибов здесь, наверное, видимо-невидимо!» Я задумалась. Вспомнилось, как в детстве мы с бабушкой бродили по этому лесу, собирали грибы, ягоды, а с наступлением темноты возвращались домой, где нас встречал дед Сережа, уже изрядно выпивший.
Мой дед грешил выпивкой и на этой почве частенько ссорился с бабушкой. Но всегда, до самой его смерти, между ними были трепетные и нежные отношения. Деда Сережа заменил мне отца, а бабушка — мать, которую я редко видела. Дед стал для меня идеалом поведения. Настоящим мужчиной, за которым как за каменной стеной! Храбрый, честный, а главное — внимательный и заботливый. Ну и пусть он иногда выпивал, за что бабуля устраивала ему хорошую взбучку. Например, обидевшись на нее, дед запросто мог уйти в сарай и уснуть там на лавке, а наутро дуться на бабулю. Но при этом они так любили друг друга, что даже поссорившись, все равно проявляли заботу друг о друге. Помню, как дед в очередной раз отночевав в сарае, увидел поутру, как бабушка пошла на колодец, за водой. Он молча подошел к ней, забрал коромысло с ведрами и так же молча принес воду. А бабуля ему на лавку у сарая капусту квашенную с рюмкой поутру ставила. «Проснется мужик — здоровье пусть поправит, — говорила бабушка. — Чай свой, родимый!»
Бабушка встретила меня у калитки, и поначалу я даже растерялась, — ее было не узнать: вместо привычного цветастого платья — жемчугом расшитая по вороту кружевная блуза и модная юбка-клеш за колено, но самым главным было другое — бабушкины глаза вновь лучились жизненной энергией и молодостью, морщины разгладились, щеки порозовели. Веселая, помолодевшая, такой она была только при жизни дедушки.
— Ну ты даешь, ба! Ты у меня прямо красавица! — воскликнула я, не в силах сдержать восхищение.
— А то! — рассмеялась бабуля. — Сейчас я познакомлю тебя с Петей, с Петром Тимофеичем. Хороший человек, Сашенька, ты себе даже не представляешь! Я с ним в больнице познакомилась. Ну ты помнишь, месяц назад я лежала, когда у меня сердце расшалилось? Ну так вот мы с ним там и подружились. Петя приходил навещать друга, он в соседней палате лежал. Слово за слово, разговорились. Петя вырос в деревне, потом в город переехал, а по нашей деревенской жизни скучает. Вот я и пригласила его в гости — отдохнуть немного да здоровье поправить…
В избе меня встретил высокий, приятный мужчина лет шестидесяти, с легкой сединой в русых вьющихся волосах и с бородой. Но его глаза были настолько юными и живыми, что просто не верилось в его возраст.
— Ну, здравствуй, дочка! — приветливо улыбнувшись, он протянул мне руку. — Будем знакомы. Меня зовут…
— Петр Тимофеич, — опередила я его. — Мне бабушка сказала.
— Ну вот, а я думал будет все как полагается при первом знакомстве, — сказал он весело.
Пожимая мне руку, Петр Тимофеич на несколько секунд задержал ее в своей большой крепкой ладони, и внезапно я почувствовала, что краснею — мне от чего-то стало неловко, но я и сама не могла бы сказать от чего именно. Удивительно, но он настолько органично смотрелся в нашем доме, словно был родным и близким мне человеком. Человеком, которого я знала уже очень давно.
— Какая у вас молодая бабушка, Александра, берегите ее!
— Да куды там молодая, — отмахнулась бабуля. — Старость — не радость. Вы садитесь-ка за стол, борща маненько похлебаем. А потом, Сашенька, расскажешь нам, как учеба твоя, какие отметки тебе выставили. Она у нас, Тимофеич, журналисткой будет…
Будучи маленькой девочкой, я была влюблена в своего деда, боготворила его, уважала, одного его замечания было достаточно, чтобы заставить меня вести себя как полагается примерному ребенку. Вот и Петра Тимофеича трудно было не полюбить. С первого слова, с первых же минут знакомства.
После обеда Петр Тимофеевич помог бабушке настроить самовар.
— Тимофеич! Вот погоди-ка, счас чайку попьем и на речку пойдем, купаться.
***
— Эй, Тимофеич! Далеко не заплывай, а то обратно не возвертаешься!
— Да ладно тебе, Васильевна! — шутливо отозвался Петр Тимофеич перед тем, как в очередной раз нырнуть в воду. — Если утону — значит не повесят.
-- Шутник ты, Тимофеич! Ох, шутник! – покачала головой бабушка и, понизив голос, продолжила уже мне:
— Жена у Пети померла, а сын, единственный, в другой стране живет. Друзья его, сам рассказывал, поразъехались кто куда. Вот я и подумала: он один и я одна. И мне сподручней будет и ему хорошо на чистом воздухе. Он, Сашенька, хороший, добрый человек! Одно слово — святой! Представляю, как его детишки-то любили. Петя ведь до пенсии в школе учителем работал. Добро, оно, внученька, завсегда к тебе воротится.
А вечером, едва стемнело, мы разожгли у реки костер, и Петр Тимофеич рассказал нам с бабушкой одну забавную историю. Назвал ее так: «Охотники». Я слушала его как зачарованная, боясь пропустить хоть слово — все, что он говорил, имело для меня огромную важность.
— Нам, мальчишкам, тогда лет по четырнадцать-пятнадцать было, не больше, — рассказывал Петр Тимофеич. — Собрались мы, значит, на охоту. Ну, понятное дело, мы мужики-то уже взрослые. Я у отца карабин стырил, Витька Малевич и Сашка Черных тоже у папаш по ружью прихватили и поплыли на лодке вверх по течению.
Погода была хорошая, ни тебе тучки на небе, ни облачка. Самое-то для охоты. Причалили к берегу близ деревни, палатку поставили, как заправские охотники, костер разожгли, вот как мы сейчас. Витька в палатке остался, а мы с Сашкой отправились местность обследовать. Забрели в самую гущу леса и вдруг — глядь: на поляне стоит лохматый такой козел и на нас смотрит. Рога по полметра!
— Ух ты! — восторженно выдыхает Сашка. — Повезло-то как! Только приехали и сразу козел! Ну что, мужики, огонь?
Я-то свой карабин в лодке оставил, а Сашка вскидывает ружье, прицеливается. А козел, нет чтобы удрать, глазищи свои на нас вылупил и стоит как истукан. Тут мне, прямо скажем, жутко стало. А ну, думаю, а ну как кинется, — мало уж тут нам не покажется. Рога-то у него огроменные. Я тогда Сашку под бок локтем:
— Стреляй быстрей, — шепчу ему. — Наверно мы ему не понравились, как-то нехорошо он на нас смотрит, подозрительно.
— Да не мешай ты, — огрызается Сашка. — Сам знаю, ишь умный какой выискался! — И пульнул с обеих стволов. Да судя по всему вовремя.
Козлище-то собрался было на нас кинуться, только Сашка его опередил. Упал козел, как подкошенный. Подбегаем мы к нему и видим, а на шее у него веревка болтается к колышку привязанная. Вот так охотники! Домашнего козла пристрелили.
— Что делать будем? – спрашиваю, хотя заранее знаю ответ.
Мы с Сашкой переглядываемся и у обоих в глазах: «бежать!»
Рванули, что есть духу, обратно к палатке. Витька — навстречу.
— Ты, Петюн, карабин забыл! — кричит.
— Да знаю! – отмахиваюсь я. — Быстро в лодку!
— А что случилось? — спрашивает. — Добыча есть?
— Щас мы добычей станем! — орет Сашка, и показывает пальцем в сторону деревни.
А от деревни в нашу сторону уже мужики бегут, кто с вилами, кто с кольями. У меня сердце моментально в пятки ушло. Ну думаю, все! Пришел наш конец! Они же за свою животину забьют до смерти. Насилу мы тогда ноги унесли. Только я с тех пор на охоту не хожу и ружье в руки не беру. Зарекся.
— Вот так история! — засмеялась бабушка. —Знатная, видать, охота была!
Тем временем уже совсем стемнело. Дрова в тишине монотонно потрескивали, разбрызгивая во все стороны целые снопы искр. Отсветы пламени весело плясали по нашим лицам, отбрасывали вокруг причудливые тени, над костром вилась надоедливая мошкара, а я, закутавшись в предложенный мне Петром Тимофеичем плед, молча смотрела на огонь, думая о том, что, пожалуй, этот день — один из лучших в моей жизни!
— Скажи-ка, Петенька, а друг твой Сашка это тот самый, что в тюрьме умер? Или другой какой?
Пётр Тимофеич кивнул:
— Он.
— Ох, Царство ему Небесное! — бабушка перекрестилась.
— Из-за меня тогда Саша в тюрьму попал, — продолжил он, помолчав. — С такими как мы разговор короткий — до двенадцати лет могли дать за незаконную торговлю, да ещё штраф баснословный полагался. Только благодаря Сане мы с Витькой чистыми из воды вышли. Он ведь на суде всю вину на себя взял, мол один этим делом промышлял. Штрафовать Сашку не стали — безработный он был, да и семья бедствовала.
Я была потрясена услышанным. Вот тебе и святой человек!
— Что вы говорите, Пётр Тимофеич! – я не могла в это поверить. – Вы и контрабанда!
— А я, Шура, спустя столько лет и сам не верю, что всё это в моей жизни было, — сказал он задумчиво. — Я занимался контрабандой, при этом работая учителем в школе. Ещё детей чему-то учил, а сам… Мы полотна известных русских художников за границу поставляли. Само собой, не настоящие. Знал я одного человека, фамилии его называть не стану, так он потрясающе талантливый художник был, гениальный фальсификатор. Мог, например, так Левитана скопировать или того же Брюллова, что, глядя на его картину, даже самые пристальные эксперты не могли сказать, что это фальшивка. За одну поездку я зарабатывал в два, а то и в три раза больше своей месячной зарплаты. Сашка-то что, он всегда в сторонке стоял, в тени, это мы с Витькой главные в этом деле были. Как подумаешь, что начиналось-то всё с козла, которого мы с Сашкой пристрелили, а закончилось…
У меня тогда жена рожать собиралась, ну я и предложил Саньку вместо меня на этот раз съездить, отвезти товар. Его на таможне задержали, потом началась вся эта заваруха. Мы с Витькой влезать не стали – пронесло мимо, ну и слава Богу! До сих пор себе простить не могу… Бедный Сашка!
— Не убивайся шибко, Тимофеич, — дрогнувшим голос сказала бабушка. — Ты вспомни, что в Евангелии сказано: кто из вас без греха, пусть первый бросит в неё камень…
Я была полностью согласна с бабушкой и моё отношение к Петру Тимофеичу после его рассказа не изменилось.
Две недели пролетели незаметно. И все время мы были втроем: я, бабушка и Петр Тимофеич. Когда он улыбался, в уголках его глаз лучиками сбегались морщинки, и от этого его говорящие глаза приобретали особенное выражение. Они были янтарно-карие, какого-то медного оттенка, а в глубине их светились золотые искорки, притягивающие к себе, как магнит. Мальчишеские, задорные и в то же время мудрые глаза. Вот это и называется — харизма. Когда не можешь выразить словами, описать простым доступным языком то, что влечет тебя к конкретному человеку.
Он обладал удивительной способностью: почти гипнотически воздействовать на окружающих. В его мягких, но уверенных движениях, величавой и статной не по годам осанке было что-то настолько чарующее, что я терялась, не зная как себя вести с ним. Я смотрела на него снизу вверх, как маленькая девочка на своего наставника. С широко открытыми глазами и взволнованно бьющимся сердцем слушала его чудесные, занимательные рассказы.
«Вот оно — это светлое искреннее чувство, — размышляла я. — Такой, наверное, и должна быть настоящая любовь, для которой не выбирают время. Она приходит как дар, как кем-то свыше посланная благодать и озаряет нашу жизнь, придавая ей смысл. При этом неважно сколько человеку лет, ведь любят не за внешность. А тогда за что?»
Я и сама не могла понять, почему меня тянет к этому пожилому в сущности мужчине, годящемуся мне в дедушки. Что со мной происходит?
Когда-то у него была жена. Наверное, он ее очень любил, потому что после ее смерти так и не женился. У него есть сын, который совсем забыл о своем отце. Но это — несправедливо! Так не должно быть! Надо, чтобы рядом с ним был кто-то искренне его любящий, кто мог бы заботиться о нем, дать ему то, что этот святой человек на самом деле заслуживает!
Когда настала пора прощаться, Петр Тимофеич крепко обнял меня и поцеловал в лоб как ребенка.
— Ну, прощай, дочка. Надеюсь, свидимся еще. Смотри бабушку не забывай. Помни — она у тебя святой человек.
Господи, если бы он только знал, как долго я об этом мечтала, как сильно этого хотела: чтобы он вот так меня обнял — крепко-крепко и никогда от себя не отпускал. На мои глаза набежали слезы. Я подумала о том, что эта минута никогда больше не повторится и всхлипнула совсем как маленькая.
— Ты плачешь, Шурочка? Ну, что ты дочка, не надо!
Он бережно коснулся моей щеки, смахнул слезинку, и я ощутила тепло его рук, оно пронзило меня до самого сердца, вызвав новый прилив слез. Всхлипнув, я уткнулась ему в грудь:
— Петр Тимофеич, Петр Тимофеич, — плача, повторяла я, а он гладил меня по голове, успокаивал, как грудного младенца.
— Ну будет, дочка! Будет! Не надо плакать, хорошая моя, — шептал он.
Тогда я обняла его, прижавшись к нему ещё сильнее, и вдруг у меня закружилась голова, я почувствовала, как земля уходит из-под ног. «Я люблю вас, Петр Тимофеич!» – пронеслось в мозгу яркой вспышкой и тут же угасло во мраке. Я пролепетала эти слова почти бессознательно, они вырвались у меня как бы против моей воли.
Он поддержал меня под руку, не дав упасть.
— Что ты сказала, дочка? Прости, не расслышал.
«И слава Богу!» — подумала я с облегчением.
— Я сказала…сказала, что не хочу уезжать, мне с вами так хорошо, вы себе даже не представляете! Я восхищаюсь вами, вы такой мудрый, такой интересный человек, столько всего знаете!
Не выдержав, я снова расплакалась.
— Ну что ты! Все будет хорошо, дочка. Все будет хорошо, не плачь, Шурёнок!
Я вздрогнула. Так называл меня только дедушка. Пётр Тимофеич не мог об этом знать!
И опять я захотела признаться ему, прямо сейчас сказать, что полюбила его сразу, с первого взгляда, что больше не мыслю жизни без него. И это не шутка, не сиюминутная прихоть. Я люблю его настолько сильно, что готова ради него на все. Если понадобится, я все и всех брошу, только чтобы всегда быть рядом с ним, я… я…
Вошла бабушка и мои планы рухнули. Смущенная, с красными заплаканными глазами, я ринулась к двери, выбежала на крыльцо…
Все, решено! Приеду сюда через день, максимум два, приеду рано утром и все ему расскажу, все как есть. Скажу, что люблю его, так люблю, что готова умереть за него, или пойти за ним на край света, куда угодно!
Но я испугалась. По приезду в город, я вдруг подумала: а если моя бабушка, моя любимая бабуля, тоже полюбила Петра Тимофеевича? А если я могу перейти ей дорогу? Так поступить я просто не могла. Я все готова отдать за его любовь. Жизнь свою отдам, но предать бабушку — никогда!
И я напросилась на практику в другой город. Вернувшись через месяц, я первым делом поехала на вокзал и взяла билет на послезавтра, на воскресенье. А в субботу вечером мне позвонила бабушка. Она помолчала, а потом тихо произнесла: «Петр Тимофеич умер. Приезжай».
— Как умер? — я не верила, не хотела этому верить. — Нет, бабуль, этого не может быть, — мой голос дрогнул от внезапно подступивших слез. — Мы же… Я же… — рыдания сотрясали меня.
— Да, Сашенька. У Пети был порок сердца, ну и… Я не знаю, не знаю, как буду без него… А еще он просил передать, что любит тебя. Ты слышишь меня, Сашенька? Он любил тебя!
Моя бабушка плакала.
— Слышу, бабушка. Слышу… Я приеду! Я приеду сегодня! Сейчас! Ты главное держись, прошу тебя, держись!..
…Долгие годы я вспоминала эти летние каникулы у бабушки. А Петра Тимофеича запомнила на всю жизнь.
Дарья Березнева, г. Санкт-Петербург