Я часто представляю ту войну,
(Хоть я её, конечно, не застала),
Как бабушка сквозь дыма пелену
Идёт среди разрушенных кварталов.
Совсем девчонка, бледная как тень,
Измученная ужасом Блокады,
Идёт. И опалённый серый день
Встаёт над осаждённым Ленинградом.
Уставшая, садится отдохнуть
Тут прямо, на обочине дороги,
Потом встаёт и продолжает путь,
Да только вот… не слушаются ноги.
Ковать броню «Для фронта, для Победы!»
На Кировский завод она идёт.
Позавчера пришло письмо от деда.
Он жив, и это силы придаёт.
Я на неё смотрю сквозь толщу лет,
И кажется, что мы как будто рядом.
Так хочется мне протянуть ей хлеб
И заслонить от вражеских снарядов!
Так хочется ей крикнуть: «Погоди!
Еще немного потерпи, родная!
Всё кончится! Мы скоро победим!
Ты выживешь!.. Я это точно знаю!
Гулять мы будем вместе, не спеша,
По городу любимому, родному.
Меня ты будешь в школу провожать,
Водить в театры, на каток, к зубному!..»
… Но нет… не слышит бабушка меня,
Превозмогая горести и беды,
Голодная, средь дыма и огня,
Она идёт работать для Победы.
Идёт трудиться, чтоб помочь стране
И нашему великому народу
Разбить врага в той яростной войне...
И чтоб меня увидеть через годы.
Н. Смирнова
Родом из Ленинграда...
Молча стоим у гранитных плит,
Воздух морозом дышит.
Все мы сегодня опять пришли,
Словно по зову свыше.
Разных профессий, имён и дат —
Нас представлять не надо.
Наших родных обожгла беда
Страшным кольцом блокады.
Тают снежинки, задев лицо,
Душу слезой наполнив.
Все мы повязаны тем кольцом,
Хоть и войны не помним.
Гулко сердца в унисон стучат,
Как метронома звуки.
Памяти вечной горит свеча.
Правнуки, дети, внуки
Тех, что в тисках роковой зимы,
Где-то за гранью ада,
Не отступили!.. Чтоб были мы —
Родом из Ленинграда.
Сыплет ли снег с ледяным дождём,
Солнце ль седое светит —
Памятным днём мы опять придём
К плитам гранитным этим.
Будем стоять, вспоминать, молчать...
Не потому, что «надо».
Просто...на сердце навек печать —
Родом из Ленинграда...
Н. Смирнова
Хлеб
Я возвращалась вечером с работы,
Отбросив все заботы и дела,
Как вдруг — слегка споткнулась обо что-то...
И сердце словно молния прожгла.
Нет, быть не может...под ногами хлеб,
Кусочек хлеба, как паёк блокады,
Лежит — черствеет прямо на земле,
Святой земле родного Ленинграда.
Мне сразу захотелось убежать
На Пискарёвки братские могилы,
Где вечным сном уснувшие лежат
Все те, кому когда-то не хватило
Такого вот кусочка...чтобы жить,
Пройти огонь блокадного кошмара...
И слёзы, словно капельки души,
Скатились на поверхность тротуара.
Шепчу «Простите» прямо в вышину,
В стальное, тихо плачущее небо.
Я не застала страшную войну,
Но с детства чётко знаю цену хлеба.
От бабушки, от мамы, от отца,
От всех, прошедших сквозь горнило ада
И ужасы проклятого кольца
С чудовищным названием «блокада».
Шепчу «Простите»... Не хватает слов,
Они застряли в горле плотным комом
И отдают в прожилочках висков
Сквозь толщу лет блокадным метрономом.
Н. Смирнова
Просто... была война...
(По воспоминаниям ребёнка блокадного Ленинграда)
Помню — была война,
Страшная, словно ад.
Горе познав сполна,
Выстоял Ленинград.
Памяти календарь
Перелистну назад:
Хмурый святой январь
Искру* зажег в глазах.
Помню — метель в лицо,
Радостный стук сердец.
Дьявольское кольцо
Прорвано наконец!
Скорбные те года
Вижу я в каждом сне.
Мы победили. Да.
Но...половины нет.
Стон Пискарёвских плит,
Гулкий, как метроном.
Пол Ленинграда спит
Вечным могильным сном.
Им не понять давно —
День на Земле иль ночь,
Каждый такой родной —
Чей-нибудь сын иль дочь,
Каждый хотел любить,
Петь, восхищаться, жить!
Но...оборвалась нить.
Боже. За что? Скажи.
Господи! Чья вина?
Их не вернуть назад.
Просто...была война...
Страшная, словно ад.
Н. Смирнова
* Операция по прорыву блокады
Ленинградский салют
«Рыдают люди, и поют,
И лиц заплаканных не прячут.
Сегодня в городе — салют!
Сегодня ленинградцы плачут...»
Юрий Воронов
В памяти дюны вновь окунуться
Очень хотелось мне бы:
Искры Победы радостно вьются
Над Ленинградским небом.
Звёздами тают и вырастают,
Сколько эмоций, Боже!
Люди смеются, люди рыдают,
Просто мороз по коже.
Мирные залпы над Ленинградом,
Ты посмотри, послушай!
Слёзы святые катятся градом
Словно умерших души...
Годы проходят,
Люди уходят,
И времена иные.
Жизнь не стремится
Остановиться.
Где вы теперь, родные?
Как же вас мало
Нынче осталось
С нами. Но всё же...всё же!
Подвиг ваш вечен,
Жизнью отмечен.
Память бессмертна тоже.
Снова сегодня в ярком салюте
В небо взметнутся свечи.
Вспомните, люди. Помните, люди,
Тот Ленинградский вечер.
Н. Смирнова
Ленинградский январь
До утра не заснуть, завывает метель-непогода,
Стала белою ночь, утонув в серебристой пыли.
Мне б вернуться туда, в зиму сорок четвёртого года,
В тот далёкий январь, где мы заново жизнь обрели.
В тот победный январь, где смешались и слёзы, и счастье,
Залпы мирных орудий взметнулись в небесной тиши.
Мы кричали «Ура!», и душа разрывалась на части,
Вспоминая о том, что недавно пришлось пережить.
Позади — метроном, километры блокадного ада,
Сотни тысяч умерших, и каждый как будто родной.
А над нами — салют, словно радость и скорбь Ленинграда,
Победившего смерть...но какою жестокой ценой...
Пролетели года. Жизнь идёт за страницей страница.
Стали дети и внуки взрослее, чем прежние мы.
Но опять «январит» нашей памяти белая птица,
Возвращая под сень Ленинградской победной зимы...
Скоро грянет весна, вытесняя морозное скерцо,
Соловьиная трель разомлеет от радужных грёз,
Но опять и опять будет биться в груди, словно сердце,
Тот далёкий январь, преисполненный счастья и слёз.
Мы к нему приросли, прикипели до боли, до дрожи,
Каждой клеткой своей ощущая незримую нить,
И никто на Земле не сумеет прочувствовать ТО же,
То, что нам довелось в те святые январские дни.
Дорогие мои, наша жизнь далека от идиллий.
Сохрани вас Господь, коли выпадет «Быть иль не быть».
Вам сейчас не понять, как мы выжили и победили,
Но прошу об одном: не посмейте об этом забыть.
Н. Смирнова
Блокада Ленинграда
Блокадникам Ленинграда, моей маме — Таировой Анне Петровне, бабушкам — Александре Васильевне и Анисье Фёдоровне, которые в осаждённом Ленинграде сохранили жизнь мне, тогда ребёнку, родившемуся в марте 1941 года:
Выжить — цель и обычная участь,
Чтоб пером нацарапать повесть,
Как в одних умирала трусость,
Как в других просыпалась совесть…
Только выжить — всего-то и надо,
Старый очень, неважно, иль молод…
Им, блокадникам, жаль Ленинграда,
Холод страшен был — внутренний холод!
Снова жизнь здесь боролась со смертью,
Встав за грань и порог истощенья
Тягой к жизни стегала, как плетью,
У врагов не моля снисхожденья!…
Умирали за Родину роты
И не слышали сводок хвалебных.
Умирали, ползли на работу
Для победы и… карточек хлебных.
Знал художник, поэт подворотен,
Город тёмный не виден из рая!
На последнем из сотен полотен
Рисовал город свой, умирая…
Гневным стоном сирены завыли —
В небе тучи стервятников снова!
Как ладонями город прикрыли
Тучи — словно молились покрову…
Нет воды. Утром будет молитва,
Шёпот тихий сухими губами —
Лишь о будущем (каждый день — битва),
О Победе своих над врагами.
Нет вина на печальные тризны.
Смерть привычна. Жестоки итоги —
Жизнь ушла на Дороге их жизни,
А другой не бывает дороги…
На Фонтанке лёд — стылая корка,
Только чёрные пятна местами:
Санки с трупом — везут их из морга
Под слепыми от горя мостами.
И не знает блокадная пресса,
Кто в тех санках — блокадный подросток?
А быть может, ушла поэтесса
Или Мастер — упал, умер просто…
Нет, не выжить, окопы не роя…
Сколь героев в родимой отчизне?
Жертвы мы, или, может, герои?
Всё равно — каждый тянется к жизни!..
Метроном — звука точного сила,
Пострашней поднебесного грома,
И, когда бы меня ни спросили —
Слышу, чувствую стук метронома!
Не хотелось погибнуть нелепо,
Быть убитым фашистским снарядом…
Бомбы падают гулко и слепо —
До сих пор, как мне кажется, — рядом…
Не бомбите меня! Не бомбите!
Говорят, что сегодня мой праздник?!
Повезло… Вот он я — жив, смотрите!
Я зовусь страшным словом — блокадник!
Вспоминают блокадные дети,
Зализавшие раны подранки.
Вот и я вспоминаю дни эти —
Берега лет военных Фонтанки!
Как мне вспомнить всё это хотелось:
Всю блокадную, страшную повесть,
Где в одних просыпалась смелость,
А в других просыпалась совесть.
В. Таиров
Рассказ блокадника
Ольге Берггольц
Я — ровесник блокады,
Это значит — войне:
Был рождён в Ленинграде
В сорок первой весне...
Лишь три месяца мирных,
И пошла круговерть:
В коммунальных квартирах —
Голод, холод и смерть!
Отбивался я криком,
Запелёнут до пят...
Рвался немец блицкригом
Взять Неву, Ленинград.
Рвались в стенах снаряды,
Бомбы — в стылой реке —
И казалось, что рядом,
Враг был — невдалеке...
…В тишине думать лучше
О простейших вещах —
Как господствовал Случай:
И казнил, и прощал!
Фронт держал оборону,
Дом от взрывов дрожал...
И висел в небе чёрном
Колбасой дирижабль...
Коммуналка, Фонтанка,
Мать — в больнице врачом…
Жизнь проехалась танком...
Хлеб... Ещё-то — о чём?
О невиданных бедах,
Разведённых мостах?
Нет важнее Победы,
Побеждающей страх!
Чем прогневались боги?
Или мы так плохи?..
Вновь блокадные Ольги
Я читаю стихи.
В память прошлое вбито,
Но вопрос не закрыт,
Что «Ничто не забыто,
И никто не забыт!..»
Дальше многое было —
Не опишешь весь путь,
Если память забыла,
Можно сердцем всплакнуть.
Не положено плакать —
Лишь усталым глазам,
Отступленье атакой
Уготовано нам!..
Я дожил… Что наградой?
— Позабыть о войне?
Позабыть о блокаде?
Да по силам ли мне?!
Вспоминать это надо,
Чтоб для радости жить —
Как пожар Ленинграда
Приходилось тушить.
Страшен стук метронома:
Как услышу опять —
Тянет выйти из дома, —
Скоро ль будут стрелять?
Был рождён в Ленинграде
В сорок первой весне,
Я — ровесник блокады,
Это значит — войне...
В. Таиров
Загородный проспект
Чёрно-белые, как в кино,
Дни осады проходят, скалясь.
Я смотрю на твоё окно,
Я — бродяга из Зазеркалья.
Не сошлись во времени, но
На одной засветились грани.
За твоим блокадным окном
Свистопляска чужих гераней.
Не уверен — не забывай,
Ничего не проходит в мире.
На проспекте примёрз трамвай
Возле дома двадцать четыре.
Той войны давно уже нет,
Почему упрямо и глупо
Во дворе, знакомом сто лет,
Я цепляюсь за чьи-то трупы?
Словно водоросли в воде,
Что в тепле ещё не проснулись,
Эти тени бывших людей
Никуда не уходят с улиц.
Пролетают поверх голов
Или бродят с нами по кругу
У блокадных Пяти Углов,
Под шарманку могильной вьюги.
Это ведь не моя судьба,
Это просто моё виденье —
Прядь волос отвести со лба,
Взять перо рукой похудевшей...
Бьёт по стенам осколков дождь,
Ты в плену нежилой квартиры
Синей кровью чернил ведёшь
Репортаж о гибели мира.
Что за страсть к перемене мест
С отделеньем души от тела?
И белеет бумажный крест
На окне твоём закоптелом.
В. Устинова
Ленинградка
Памяти Антонины Михайловны Флярковской
Завитками позднего ампира
Стёкла разукрасила зима.
Вымершие гулкие квартиры.
Лютый холод. Утро. Голод. Тьма.
Женщина в обмотках… баба Тоня!
Ты едва бредёшь, не чуя ног,
На твоих руках уже не стонет
Крохотный двухмесячный сынок.
Ты как тень среди других страдальцев —
Еле-еле бьётся жизни нить.
Надо на Смоленском в одеяльце
Младшего в сугробе схоронить!
Скрыты звёзды напрочь туч рогожей…
Времени река не льётся вспять!
Бабушка, ах, если б было можно
Вам тепла и хлеба передать!
…Путь домой лежит в январской стыни,
Ни собак. Ни галок. Ни огней.
Да вовек твоё святится имя
В беспощадной памяти моей…
О. Флярковская
Не забыть!
И потому, что с хлебушком живём,
Бесслёзней вспоминается блокада,
И потому, что дальше с каждым днём
От взрывов и коптилочного газа.
И тех, кто помнит, меньше среди нас,
И пафосней о прошлом говорится...
Вот почему так нужен нам сейчас
Рассказ исповедальный очевидца.
Не всё ещё исписано пока...
И в числах нам известных есть сомненье.
Да, «...не забыт» — прекрасная строка,
Но люди рядом с нами есть в забвенье.
Им в коммуналках трудно жить одним
В блокаде равнодушья ледяного,
И надо поспешить на помощь к ним,
Согреть заботой и прийти к ним снова.
Нам надо их доверье заслужить
И слушать, слушать истинности ради,
Чтобы крупицы памяти сложить
В одну большую правду о блокаде.
О. Цакунов
Дорога жизни
Движенье по жизни — зовётся дорогой.
Дорогою жизни сквозь годы шагая,
Я выйду на берег озёрный пологий,
И вспомнится жизни дорога другая.
«Эх, Ладога...» — пели родные, бывало.
Не слёзы блестели — оттаявший иней.
«Эх...» — наши дороженьки крепко спаяло
С Дорогою жизни по Ладоге зимней.
Уехать бы надо, но сил не осталось.
И шли грузовые с мукой в нашу муку.
На всех — это мало, но каждая малость
Ложилась добавкой в прозрачную руку.
Добавкою жизни... Дорога спасала,
Теперь-то мы знаем, какою ценою!
И взрывы гремели. И льдины кромсало.
И фары светились под черной водою.
«Эх, Ладога...» Ладога — день серебристый.
Вокруг посмотри — ни воронки, ни раны.
И лёд по зиме — ослепительно чистый.
И летом — волны голубые воланы.
И лица спокойны — какие тревоги?
В душе только тени событий минувших,
Как ладожским дном — отраженье дороги
Холмистым пунктиром машин потонувших.
О. Цакунов
Обращение к городу
Великий, весенний, овеянный светлыми снами…
В пути предрассветном от праздничных флагов теплей.
Особенный день — вспыхнет небо цветами над нами.
Победа! Победа и в том, что ей сорок теперь.
Я вижу руины и окна замёрзшего класса
Сквозь нынешний свой у залива квартал голубой —
Мой город сражений, работы и первого вальса!
И я повторяю: «Блокада. Судьба. И любовь…»
И я понимаю — есть малые личные цели
И общее дело, которому имя — страна.
Успел я не много, мы — многое вместе успели.
Мажорно гудит новый мост подо мной, как струна.
Но к прошлому тянет, — простите, над стройкою краны! —
К дворовым колодцам, к домам с допотопной золой.
Целую их стены — кирпичные рваные раны,
Шершавые шрамы сыновней омою слезой.
На Марсовом стану —стук сердца и тот затихает.
На зёрнах гранита роса превращается в кровь.
От вечного пламени город зарю зажигает.
И пишет огонь мне: «Блокада. Судьба. И любовь…»
О. Цакунов
* * *
Там и жизни, и песни начало.
Там, почти как в голодный бред,
Строчка первая прозвучала
С бедной рифмою — нет — обед.
Память рваная — словно вспышки,
Меньше знаю, больше забыл —
Только знаю не понаслышке:
Малышом — в чём душа, но был,
И полны не книжного смысла —
А иначе о том не писать —
Для меня блокадные числа
900 и 125…
Нас немного, то время знавших,
Возле памятного огня.
Я сменю товарищей старших,
Да никто не сменит меня.
Дует в спину сквозь годы и даты,
Оглянусь — заметает след…
Я последний поэт блокады,
Позади очевидцев нет.
О. Цакунов
Баллада о совести
3 февраля 1942 года в блокадном Ленинграде умер от голода Даниил Иванович Кютинен, один из самых честных и порядочных людей нашей эпохи. Он умер прямо на работе, в пекарне, в возрасте 59 лет. Умер от истощения, не съев ни грамма больше положенной нормы хлеба.
В этих грустных глазах
лютый холод блокады,
но в душе, как стена,
его совести твердь.
Пёк он бережно хлеб
для всего Ленинграда.
А его погубила
голодная смерть!
Горький, чёрный тот хлеб,
трудный, жёсткий, блокадный,
со слезами, с молитвами,
с общей бедой.
Грели руки его тонны
тёплых буханок,
но себе, умирая, он не взял
ни одной!
Ни кусочка! Ни крошки!
Голод — спутник коварный...
Как же мог устоять
от соблазнов Земных?
Не погиб он в бою.
Умер тихо в пекарне,
своей волей упрямо
спасая других.
Он не смог, не посмел
искушению поддаться.
Но сумел устоять,
победить и стерпеть.
Каждый день он спасал
от беды ленинградцев,
обрекая себя на голодную
смерть.
В той жестокой войне,
средь душевного хлама,
где порядочность с честью
поднялись в цене,
он не съел больше нормы
хлеба даже ни грамма,
этим совести норму
увеличив вдвойне.
...Да, потомкам его
есть чему удивляться.
Как не сгнила душа
в те суровые дни?!
Есть сомнения?
Взгляните в глаза ленинградцам,
кто смертям всем назло
оставались людьми!
Эту горькую правду
вспоминать чаще надо!
Всех, кто умер и выжил,
но душой не мельчал.
Я встаю на колени
перед тем, кто в блокаду
человечьею совесть
на кусок не сменял!
Е. Черных
Ленинград
Мой Ленинград погребен Пискарёвкою.
Санкт-Петербург — это город не мой.
Разве забуду, как мерзли погодки над бровкою
снежной дороги блокадной зимой?
Разве забуду могилки умявшиеся,
в сонме крестов моя бедная мать —
тихие люди, без позы поклявшиеся
город врагу ни за что не отдать?
Разве из сердца признательность вынется
к тем, кто спасали нас, духом сильны —
Зина Круглова, девчушка-дружинница,
ставшая позже министром страны.
Санкт-Петербург, что в духовном наитии
мощно десницу над миром простер,
дабы кубанцы рванулись по Индии,
а на Балканы полки гренадер.
Град лейб-гвардейцев, монарха, Империи,
томных красавиц Двора роковых...
Предки мои удалились в поверия,
сказы, преданья скрижалей родных.
Град, опочивший без завещания
на перехлестах гражданской войны...
Смутно сегодня для слуха звучание —
Санкт-Петербург — не его мы сыны!
Гордое имя разменено биржами,
души мельчит банкометный устав...
Были героями — стали мы бывшими
при шутовстве новорусских забав.
Мы, на кладбищах войны похороненные,
дети блокады, завьюженным днём
годы, историей провороненные,
горьким предательством лишь назовём.
О. Шестинский
Мы помним
Нежданная осень пришла в Ленинград,
Пожухлой листвой шелестит непогода,
И наша Нева вспоминает опять
Дождливый сентябрь сорок первого года.
Не те уже воды уносит река,
Блокадное время давно пролетело,
Но страшная надпись стучится в сердца,
Как память войны, как гроза артобстрела!
Их мало осталось — седых стариков,
Героев войны, рядовых обороны,
Прорвавших блокады стальное кольцо,
По Жизни дороге, ведя эшелоны!
Редеют шеренги — мы помним о них,
Печален мотив уходящих мгновений.
И корочка хлеба, и детский отчаянный крик —
Пусть всё сохранится навечно в сердцах поколений!
И стук метронома, и скрежет, и грохот вдали,
И город наш мирный, и Летнего сада ограда,
На всех языках, в лексиконах земли:
Война, Ленинград, сорок первый, Блокада!
В. Шишкин
* * *
Над Невою туманное утро,
Тают в дымке последние сны.
Только память доносит как будто
Грохот залпов минувшей войны.
Боль утрат невозможно изгладить,
Не утихнет за давностью лет.
Жизнь свою проверяй по блокаде:
Так же мужествен ты или нет?
В сердце врезалась линия фронта,
Гулкий сумрак бессонных ночей,
Чтоб не быть нам в плену у комфорта,
Не томиться во власти вещей.
Не уюта, не почестей ради
Мы дерзаем в космический век.
Жизнь свою проверяй по блокаде:
Не погиб ли в тебе человек?
Ты живешь на земле ленинградской.
Пусть душа не приемлет покой!
Пусть над каждой могилою братской
Вспыхнет памяти вечный огонь!
И суровость, и твердость во взгляде,
Словно щит оградит от врагов.
Жизнь свою проверяй по блокаде, —
Будь достоин своих земляков!
В. Шумилин