Были случаи, когда за обеденный стол в Фреденсборге одновременно садилось свыше восьмидесяти представителей наиболее могущественных королевских семейств Европы. Юная Великая княжна и Великий князь Михаил, безупречно одетые их няней, перед обедом приходили в столовую, чтобы попрощаться с дедушкой и бабушкой и собравшимися гостями. Несколько позднее брат и сестра на цыпочках выходили из своих спален и поднимались на обнесенную перилами верхнюю ротонду, чтобы полюбоваться на целое созвездие владетельных гостей. Излюбленным блюдом на таких обедах был фазан. Великая княгиня вспоминала, что аромат жареной дичи, казалось, наполнял весь дворец.
— И как же вы проводили время? — полюбопытствовал я.
— Наслаждаясь свободой, — не раздумывая, ответила Великая княгиня. — Это была действительно свобода в истинном значении данного слова. От опасностей, которых не существовало, нас не охранял ни один конвойный. Мы с Нана ездили в Копенгаген, затем, оставив экипаж где-нибудь в предместье, бродили пешком, заходя в какую-нибудь лавку. Никогда не забуду того волнения, которое я испытала, когда впервые в жизни могла гулять по улице, разглядывать витрины магазинов, зная при этом, что могу войти внутрь и купить все, что мне заблагорассудится! Это было больше, чем удовольствие! Это было воспитание! У себя дома я не могла поехать никуда, если не были приняты заранее самые строгие меры безопасности. В Копенгагене же мы чувствовали себя обыкновенными людьми, и Ники, и Михаил были так счастливы.
Фреденсборг сам по себе представлял собой своеобразную школу.
— По существу, это была компания космополитов. Мы научились с Михаилом распознавать всех по запаху. Представители английской королевской фамилии пахли туманом и дымом, от наших датских кузенов пахло влажным, недавно выстиранным бельем, от нас самих пахло добротной кожаной обувью.
Греческие принцы могли бы без труда стать заводилами во всех проказах, если бы не один гость, который, устав от общества своих сверстников, участвовал в их законных и незаконных забавах.
— И кто же был этот гость? — полюбопытствовал я.
— Мой отец! Он был охоч до всевозможных шалостей. То, бывало, поведет нас к мутным прудам искать головастиков, то в сады Апапа воровать яблоки. Однажды он наткнулся на садовый шланг для поливки и направил его на шведского короля, которого мы все недолюбливали. Папа участвовал во всех наших играх, из-за него мы опаздывали к трапезе. Но никто нас не корил. Помню, иногда прибывали с депешами курьеры, но телефонной связи с Петербургом не было, так что три недели, проведенные в Дании, по-настоящему обозначали для него передышку. У меня было такое чувство, что во взрослом мужчине продолжает жить мальчишка.
Великая княгиня улыбалась не часто, а смех ее слышался еще реже, но я навсегда запомню ее звонкий смех, когда она рассказывала о том, что произошло однажды в копенгагенском зоопарке.
— Несколько человек из нас отправились туда вместе с Мама и тетей Аликс[13].
Мама надела большую шляпу, поля которой были украшены спелыми вишнями.
Императрица вместе со своей сестрой остановилась у клетки шимпанзе. Вишни понравились животному. Оно просунуло руки между прутьями клетки и схватило шляпу. Но резинка прочно удерживала шляпу на голове Марии Федоровны. Шимпанзе взревел и стал тянуть сильнее. Императрица закричала и стала сопротивляться. Принцесса Уэльсская схватила сестру за талию и принялась тянуть в свою сторону. В конце концов, шимпанзе, решив, что горсть ягод не стоит таких хлопот, отпустил шляпу. Да так резко, что злополучная шляпа слетела с головы Императрицы и упала прямо на голову какому-то прохожему.
— Тут все принялись хохотать, — заключила рассказ Великая княгиня. — Это происшествие может дать вам представление о том, как мы наслаждались удивительным чувством свободы в Дании. Находясь в России, Мама даже не пришло бы в голову отправиться в зоопарк. А если бы и отправилась, и произошла бы подобная история, то сразу же началось бы нудное дознание, а у кого-то даже могло возникнуть подозрение, что во всем виноват смотритель животного! Но без такого дознания в России нельзя было бы обойтись.
В Фреденсборге великая княжна познакомилась со своими британскими родственниками.
— Я очень привязалась к дяде Берти и тете Аликс, но мне было так жаль их дочь, принцессу Викторию! Бедняжка Тория постоянно была на побегушках у своей матери, даром, что она была принцесса! Бывало, сколько раз наши игры или беседы прерывались слугой, присланным тетей Аликс. Тория как ветер бросалась к родительнице зачастую лишь для того, чтобы узнать, что та и сама забыла, зачем ей была нужна дочь. Это ставило меня в тупик, потому что сама по себе тетя Аликс была доброй женщиной. Мама тоже была не прочь обходиться со мной таким же образом, но у меня в натуре есть что-то бунтарское. У Тории этого не было. Стоит ли удивляться тому, что бедная девочка так и не вышла замуж!
Императрица Мария и ее сестра были очень похожи друг на друга. Обе любили красивые платья, драгоценности, веселье. Ни одна из них не блистала умом. Ни одна из них не разбиралась в политике и не понимала образа жизни, отличного от того, каким жили они. И ни одна не отличалась пунктуальной натурой.
— Мама пришлось научиться пунктуальности, потому что Папа был очень строг в этом вопросе, но вот бедная тетя Аликс повсюду опаздывала. Помню такой случай. Из-за того, что тетя Аликс заставила своих близких ждать ее несколько часов, было нарушено движение всех экспрессов на северо-западе Европы.
В том же Фреденсборге подружились брат Великой княжны Цесаревич Николай и молодой герцог Йоркский (впоследствии король Георг V).
— Они были так похожи друг на друга, что слуги моего дедушки часто путали их. Сходство это было не только внешнее. Оба были честные, застенчивые и скромные юноши.
Юному герцогу Йоркскому пришлась по душе маленькая кузина Ольга после первой же их встречи в Фреденсборге. Он часто смеялся при виде ее и шутливо приглашал ее "пойти покувыркаться с ним на оттоманке".
— Эта фраза стала для нас обоих секретной шуткой, — засмеялась Великая княгиня. — Уже позднее, когда, став взрослыми, мы оказывались вместе с ним на каком-то официальном приеме, он подмигивал мне и шептал на ухо: "Пойдем, покувыркаемся на оттоманке!" Я краснела и оглядывалась вокруг: не слышит ли кто-нибудь, как будущий король Английский делает столь непристойное предложение русской Великой княжне!
Все гости Фреденсборга терпеть не могли кайзера.
— Папа считал его хвастуном и занудой. Дедушка старался не приглашать его, но однажды он все-таки появился среди нас, заявив, что хочет приехать. Помню, как он расхаживал, похлопывая всех по спине и делая вид, будто так нас любит. Какое же это было облегчение, когда кайзер уехал!
— А королева Виктория когда-нибудь приезжала в Фреденсборг?
— Никогда! — помолчав, Великая княгиня продолжала: — Возможно, я ошибаюсь, но ни к кому кроме своих немецких родственников она не была по-настоящему привязана. Нас она не любила определенно. Моего дедушку она не переваривала и не очень-то хотела, чтобы ее сын Альфред женился на моей тете Мари. Да и тетя Мари была не слишком счастлива, живя в Англии. Виктория всегда презирала нас. Она заявляла, что в нас есть нечто "мещанское", как она это называла, не желая мириться с таким свойством. Надо же! Как говорится, с больной головы на здоровую! Папа ее просто терпеть не мог. Он назвал королеву Викторию избалованной, сентиментальной, эгоистичной старухой.
По поводу того, что Виктория не приезжала в Фреденсборг, никто и не расстраивался. Единственным членом Императорской фамилии, который любил королеву Викторию, был старший брат Великой княжны Николай. Во многом это объясняется тем, что его невеста, принцесса Гессенская Аликс, была любимой внучкой королевы.
Семейные встречи в Фреденсборге продолжались ровно три недели. Когда же наступал день возвращения в Россию, Царских детей охватывала грусть. К грусти примешивалось и недовольство: ведь позади оставались все те маленькие вольности, которыми они наслаждались в Дании, на родине матери, где они были так счастливы.
Первое большое горе
Так повторялось из года в год. После поездки в Данию следовало краткое пребывание в Крыму, где в Ливадии Александр III выстроил белый дворец в мавританском стиле. Поместье его простиралось от поросшего лесом подножья Ай-Петри до побережья Черного моря. Весь берег Черного моря от Ялты до Севастополя был усеян прекрасными летними виллами, утопавшими в садах, где росли глицинии, олеандры, багряник, кипарисы и тысячи роз. Великолепные поместья, расположенные на черноморском побережье Крыма, принадлежали таким Великим князьям, как Николай и Петр Николаевичи, Александр и Георгий Михайловичи и Димитрий Константинович. Такие же поместья были у знатных княжеских фамилий, в том числе Юсуповых, Барятинских, Воронцовых, которым не терпелось оказать внимание Императорской семье.
Наступала прелестная пора пикников, игры в теннис, хождения под парусами, плавания; по вечерам устраивались танцы и ужины под открытым небом и под аккомпанемент оркестра, исполнявшего музыкальные произведения на борту Императорской яхты. В сентябре Царское семейство возвращалось на север, где старшие братья Ольги снова должны были тянуть лямку, а сама она опять принималась за уроки географии и зубрила французские неправильные глаголы.
Так продолжалась жизнь маленькой Ольги до осени 1893 года, когда она отпраздновала свой одиннадцатый день рождения. Гувернантки у нее не было. За ней по-прежнему присматривала миссис Франклин, обязанности которой были лишь немногим менее обременительны. Мир, окружавший Великую княжну, был довольно тесен: отец, брат Михаил и, несмотря на разделявшие их четырнадцать лет, Цесаревич Николай. За ними шли бесконечной вереницей слуги, любимые домашние животные и родственники. Именно в таком порядке. Где-то на самом заднем плане находились придворные и блестящие представители света. Устраивались банкеты и балы (ее сестра, Ксения, к тому времени была уже на выданье), но Ольге все эти развлечения казались страшно докучливыми.
Нет никакого сомнения, что она была сорванцом. Но отметим вот что: равнодушная к обязательным урокам, девочка как бы оживала, когда оставалась наедине с отцом, ящиком с красками и скрипкой. Шелест деревьев и журчанье ручья были для нее дороже стен любого дворца. Крестьянский говорок рядового лейб-гвардейца или садовника трогал ее больше, чем изысканная речь придворных. Хотя девочка вряд ли смогла бы сформулировать достаточно ясно свои мысли, но для нее главные ценности заключались в бесхитростных радостях жизни.
Незаметно пролетела зима 1893-1894 годов. Заботы по управлению государством отнимали у отца ее как никогда много времени. Родительница была поглощена своими заботами. Императорский поезд то и дело сновал между Петербургом и Гатчиной — к нескрываемой досаде Императора и столь же откровенной радости Императрицы.
Год, как всегда, начинался с великолепного приема в Зимнем дворце. Царская фамилия никогда не останавливалась в этом дворце, где происходили все важные приемы и балы. Когда Царская семья приезжала в Петербург, то резиденцией ее становился Аничков дворец. В ту зиму маленькой Ольге довелось очутиться в комнатах Императрицы раз или два — в тот момент, когда придворные дамы наводили на свою хозяйку лоск — не то перед балом, не то перед банкетом.
— Все это напоминало мне пчелиный рой — не менее пяти молодых женщин суетились, то вбегая, то выбегая из комнаты, под бдительным надзором "легендарной госпожи Кочубей" (Гофмейстерина княгиня Елена Кочубей была одной из самых замечательных женщин своего времени, возможно, последней гранд-дамой прошлого столетия. Чрезвычайно богатая, большой знаток родословной Императорского дома, отдававшая себе отчет в положении, которое она занимала, она устраивала великолепные приемы в своем петербургском дворце, который своим блеском соперничал с дворцами членов Императорской фамилии. Она была на короткой ноге со всеми коронованными особами Европы и, по слухам, помнила наизусть, с начала до конца, "Готский альманах"). Конечно же, Мама выглядела красивой, когда надевала то, что мы называли "Императорскими доспехами" — платье из серебряной парчи, бриллиантовую тиару и жемчуга, всюду жемчуга! Она питала к ним слабость. Иногда я видела на ней сразу десять ниток жемчуга, некоторые из них спускались до самого пояса. Но, признаться, я ей ничуть не завидовала.
В этом Ольга была совершенно похожа на своего отца: на балу у него был несчастный вид.
Нередко это приводило к возникновению забавных ситуаций.
Если Императрица горела желанием покинуть Гатчину сразу после Рождества, чтобы окунуться в веселую светскую жизнь Петербурга, то Государь старался изо всех сил найти убедительные причины, чтобы отложить отъезд. На дворцовых балах Императрица была в центре внимания, в то время как Государь стоял в сторонке с хмурым и явно несчастным видом. В тех случаях, когда балы, по его мнению, слишком затягивались, Император принимался выгонять музыкантов одного за другим из бального зала. Иногда на подиуме оставался один барабанщик, боявшийся и покинуть свое место, и перестать играть. Если гости продолжали танцевать, Император вдобавок выключал еще и свет, и Государыня, вынужденная склониться перед неизбежным, изящно прощалась с гостями, мило улыбаясь: "Как мне представляется, Его Величество желает, чтобы мы расходились по домам".
— Между моими родителями было так мало общего, и все же более счастливого брака нельзя было и пожелать, — возразила Великая княгиня, когда я высказал предположение, что подобное несходство в характерах могло привести к трениям в семье. — Они превосходно дополняли друг друга. Жизнь двора должна была отличаться блеском и великолепием, и Мама играла здесь свою роль без единой фальшивой ноты. Она умела быть чрезвычайно тактичной, общаясь со своей родней, а это была задача из непростых, — вздохнула Ольга Александровна.
Разумеется, ее отец соединял под своей эгидой огромный клан Романовых, но даже его твердость не могла предотвратить возникновения отдельных группировок и распрей. Центром враждебных настроений был дворец его младшего брата Владимира, женившегося на принцессе Мекленбург-Шверинской, чьи подданные были крайне дружелюбно расположены к кайзеру Вильгельму II и Бисмарку. "Владимировичи" были умны, артистичны, состоятельны и честолюбивы до ненасытности. Балы, которые устраивала жена Великого князя Владимира, Великая княгиня Мария Павловна, чуть ли не затмевали своим блеском балы в Зимнем дворце. Приемы, которые давали они с супругом в своем ропшинском загородном дворце, неподалеку от Петергофа, отличались чуть ли не восточной роскошью. Оба супруга смотрели на Царскую резиденцию — Гатчину — как на помещичью усадьбу.
Единственное, что объединяло братьев — Александра и Владимира Александровичей, — так это их англофобия. Но в глубине души Великого князя Владимира жила зависть и что-то вроде презрения к старшему брату, который, по слухам, заявил после катастрофы в Борках: "Представляю себе, как будет разочарован Владимир, когда узнает, что мы все спаслись!"
[В поезде находились все три сына Александра III. Если бы они погибли вместе с отцом, то Императорская корона перешла бы к Великому князю Владимиру. До 1797 года в России действовал закон, введенный Петром I, позволявший монарху назначать своего преемника и лишать права престолонаследия своих собственных детей. В 1797 году этот закон ("Устав о наследии престола") был отменен Императором Павлом I, который утвердил акт о порядке престолонаследия, в котором было предусмотрено, что престол переходит от отца к старшему сыну. Монарх обязательно должен быть православного вероисповедания.]
Но Императрице Марии Федоровне удавалось поддерживать хотя бы внешне добрые отношения между обеими семьями.
— Я знаю, что Мама относилась к "Владимировичам" ничуть не лучше, чем остальные из нас, но я никогда не слышала от нее ни одного недоброго слова в их адрес.
[Приведем пример умения Императрицы Марии Федоровны обходить острые углы. В январе 1889 г. она намеревалась устроить особенно пышный бал. Были разосланы все приглашения и завершены приготовления, когда в Петербурге стало известно о кончине австрийского эрцгерцога в Вене. Общество впало в уныние, но Императрица возобновила приглашения на бал. Должен был состояться так называемый "Черный бал", где дамы должны были облачиться в черные платья. Императрица, вспомнив, что австрийский двор в свое время пренебрег трауром в России, по-видимому, решила, что ее мысль устроить "Черный бал" будет вежливым напоминанием о допущенной австрийцами бестактности].
Однако в ту зиму 1893-1894 годов Императорской семье было не до соперничества. Цесаревичу все еще не удавалось заручиться согласием принцессы Алисы Гессен-Дармштадтской на брак, зато Великая княжна Ксения Александровна обручилась со смазливым молодым кузеном (двоюродным дядей) Великим князем Александром Михайловичем, известным семье, как "Сандро", одним из шести сыновей Великого князя Михаила Николаевича, дяди Императора. Прежде чем было объявлено о помолвке, возникло множество трудностей. Близкая родственная связь нареченных потребовала особого разрешения со стороны Святейшего Синода, к тому же против брака довольно энергично выступала Императрица, заявлявшая, что ее дочь слишком юна.
— Это была чушь, — заявила Ольга Александровна. — Известно, что девушки из Дома Романовых выходили замуж и в шестнадцать лет. Просто Мама не хотелось расставаться с Ксенией. Ей хотелось, чтобы дочь оставалась при ней. Но все понимали, что это должно было случиться рано или поздно. Ксения и Сандро знали друг друга с детства. В конце концов, Папа и мой внучатный дядя (двоюродный дед) Михаил сделали все возможное для счастья своих детей, ну, а Мама смирилась со своим поражением.
Бракосочетание должно было состояться в июле 1894 года. Ранней весной Императорская семья находилась в Гатчине. Однажды пополудни Император с младшей дочерью отправились на прогулку в лес. Ольга убежала вперед, надеясь найти фиалки. Отец попытался обогнать ее, но спустя несколько секунд девочка заметила, что отец едва успевает за нею. Почуяв что-то неладное, Ольга остановилась. Император посмотрел на дочь со слабой улыбкой.
— Детка, ты не выдашь мой секрет, верно? Я чувствую, что устал, давай лучше вернемся домой.
Оба повернули назад к дворцу. Ольга шла, не замечая бесподобной красоты весеннего дня. Она то и дело поглядывала на отца. Такого еще никогда не было, чтобы он признавался, что хоть немного устал. Но сегодня он выглядел измученным. Казалось, слова, произнесенные Государем, состарили его. С трудом сдерживая слезы, девочка обещала, что все останется тайной.
Свадьба Великой княжны Ксении и Великого князя Александра Михайловича состоялась в конце июля в церкви Петергофского Большого дворца. Чтобы приготовить приданое, портным и ювелирам пришлось трудиться шесть месяцев. Со всех концов света прибыло столько подарков, что понадобилось несколько витрин в залах Зимнего дворца, чтобы выставить их.
Было множество бесполезных побрякушек, но среди подарков были и действительно красивые вещи. Например, серебряная посуда, по крайней мере, на сто персон; туалетный набор из чистого золота из сотни с лишним предметов, дюжины бокалов, кубков с золотой каемкой и блюд с императорской монограммой, всевозможные шубы и накидки из горностая, шиншиллы, норки, бобра, каракуля и бесчисленное множество столов, гнущихся под тяжестью белья, фарфоровых изделий и предметов домашнего обихода. Ювелирные изделия превосходного качества. Жемчужные ожерелья, в некоторых до пяти ниток, свыше сотни жемчужин на каждой и, разумеется, колье — бриллиантовые, рубиновые, изумрудные, сапфировые — с тиарами и серьгами им подстать.
— Согласно обычаю, отец подарил жениху белье — по четыре дюжины дневных, ночных и других рубах. В числе предметов, составляющих приданое жениха и невесты, были ночные халаты и туфли из серебряной парчи. Один халат весил шестнадцать фунтов. По традиции Дома Романовых, Великий князь и Великая княгиня должны были надеть их в брачную ночь.
Большой дворец был наполнен представителями королевских домов всей Европы. В этот день Ольга впервые вышла в свет. Ей предстояло развлекать детей, приехавших с родителями. Юная Ольга успела позабыть о жутком открытии в Гатчинском парке. Как всем казалось, на первый взгляд, Император чувствовал себя достаточно здоровым и мог участвовать в празднествах.
— Во время свадьбы я была страшно возбуждена, — вспоминала Великая княгиня. Впервые надев придворное платье, она шла вместе с остальными, сопровождавшими жениха и невесту из церкви в банкетный зал. У Императора был счастливый вид. — Таким я не видела Папа больше никогда.
После того как гости разъехались по домам, Большой дворец был снова закрыт, и Императорская семья вернулась в Александрию. Однако в то лето Государь уже не совершал послеобеденных прогулок. Стал плохо спать, потерял аппетит. Императрица сразу же вызвала лейб-медиков, которые не смогли объяснить недомогание Государя ничем другим, кроме того, что он перетрудился. Они порекомендовали ему длительный отдых и смену климата. Первая рекомендация была неприемлема для Императора Всероссийского, что же касается второй, то она казалась вполне разумной.
Ежегодная поездка в Данию была отменена. Было решено, что лесной воздух Беловежа, находившегося в Польше, где у Императора был охотничий дворец, окажет благоприятное воздействие на здоровье Царя. В сентябре Императорское семейство было готово к отъезду из северной столицы.
Однако перед отъездом Императору предстояло дать смотр своим войскам в Красном Селе, находившемся не так уж далеко от Петергофа. Ольге впервые позволили присутствовать на ежегодном смотре войск.
Девочка села позади Императрицы на огромной трибуне, драпированной золотой с алым тканью. Внизу расстилался огромный плац-парад. Нескончаемыми рядами на нем выстроились гвардейские полки. Повсюду, куда доставал взор, виднелось море белых плюмажей, сверкающих касок, алых, белых, зеленых, желтых мундиров. Справа и слева от пехотных гвардейских полков стояли полки конной гвардии, восседавшие на вычищенных до блеска, холеных лошадях. Лица гвардейцев застыли, словно каменные. Великой княжне показалось, будто перед нею не живые люди, а разноцветные статуи.
Верхом на великолепном сером жеребце, в зеленом мундире Лейб-Гвардии Преображенского полка, старейшего полка Императорской гвардии, мимо трибуны проехал Император. Был он один, без свиты. Минуту спустя к нему направился Командующий войсками гвардии Великий князь Николай Николаевич (младший), дядя Императора, восседавший на таком же сером жеребце. Подняв к козырьку руку в белой перчатке, Великий князь отрапортовал Императору, который выслушал доклад, отсалютовав в свою очередь.
— И сейчас помню, как гордилась я своим отцом, всей нашей семьей, всеми этими тысячами солдат, и когда объединенные полковые оркестры грянули "Боже, Царя храни!", я знала, что слова эти значат многое не только для собравшихся на плацу тысяч воинов, но и для многих миллионов. Звуки гимна проникали вглубь наших сердец.
Сопровождаемый свитскими и штабными офицерами, Император медленно двигался вдоль каждой из бессчетного количества шеренг под звуки оркестров. Лишь час без малого спустя Государь вернулся к трибуне и занял на ней свое место.
— Сердце мое готово было разорваться на части. Я увидела, до чего бледен и утомлен Папа. И, глядя на это бесконечно дорогое лицо, я испытала жуткое чувство, что этот большой смотр был прощанием Папа со своей гвардией.
День тогда выдался жаркий. Богатырского сложения Царь стоял очень прямо, отдавая честь. Прохождение войск гвардии началось под звуки марша "Коль славен наш господь в Сионе". Время от времени Государь восклицал:
— Хорошо, ребята!
И над огромным плацем гремело дружное:
— Рады стараться, Ваше Императорское Величество!
— Если бы вы стояли тогда рядом с нами, — заметила мне Великая княгиня, — вы бы поняли, что в каждое слово солдаты вкладывают всю свою душу. Это не было формальностью, которая требовалась уставом. Никогда не забуду их взглядов, полных любви и преданности. Теперь почти начисто забыли, что для массы русского народа в пору моей юности Царь был помазанником Божьим, который поставлен свыше, чтобы править им. Преданность Царю питалась его верой в Бога и любовью к своему отечеству. Поверьте, я видела много примеров такой истинной любви и преданности Государю. Монархи из Дома Романовых опирались главным образом на поддержку простого люда в своей трудной борьбе за самодержавную власть. Между Царем и его народом существовала связь, которую вряд ли понимали на Западе. Связь эта не имела ничего общего с многочисленным чиновничьим аппаратом. Царь был связан с народом торжественной клятвой, которую он давал при короновании, клятвой быть Царем, судьей и слугой своего народа. В лице монарха сливались воедино воля народа и Царское служение подданным.
Александр III был так измучен смотром, что поездку в Беловеж пришлось отложить на несколько дней.
— Выбор этого места для отдыха Императора едва ли можно было назвать удачным, — заявила Великая княгиня. — Беловежская пуща, в которой находился охотничий дворец, была единственным местом в Европе, помимо Кавказа, где водились зубры. Площадь ее составляла почти 30 000 акров (около 12 000 га). — Железнодорожная станция находилась за много верст, и я помню казавшуюся нескончаемой дорогу среди мрачных лесов. Деревянный охотничий дворец со всех сторон окружали огромные деревья. Он производил угнетающее впечатление. Не понимаю, как можно было выбрать именно его.
Поначалу Император вместе со всеми остальными выезжал на охоту, но стал к ней безразличен. Потерял аппетит, перестал ходить в столовую, лишь изредка велел приносить еду к нему в кабинет. Во время таких трапез лишь Ольге разрешалось приходить к отцу. Над обитателями охотничьего дворца повисла мрачная туча тяжелого предчувствия, но никто не решался высказаться вслух. Наконец Императрица вызвала из Москвы доктора Захарьина.
— Я до сих пор помню его, — заявила мне Великая княгиня. — Знаменитый этот специалист был маленьким толстеньким человечком, который всю ночь бродил по дому, жалуясь, что ему мешает спать тиканье башенных часов. Он умолял Папа приказать остановить их. Думаю, от его приезда не было никакого толка. Разумеется, отец был невысокого мнения о враче, который, по-видимому был главным образом занят собственным здоровьем.
В книге Салтуса "Императорская оргия", вышедшей на английском языке в 1960-х годах в Нью-Йорке, утверждается, что доктор Захарьин не только не лечил Царя, но отравил его.
Не прошло и двух недель, как Императорская семья покинула Беловеж и отправилась в Спалу, охотничье угодье недалеко от Варшавы. Состояние Государя ухудшалось. Вызвали знаменитого берлинского специалиста профессора Лейдена. Он было хотел скрыть диагноз от Августейшего пациента, но Александр III настоял на том, чтобы ему сказали правду. Диагноз оказался страшным: водянка. Профессор Лейден, хотя и неохотно, признал, что надежды на выздоровление нет никакой. Император тотчас вызвал телеграфом в Спалу своего второго сына.
Великий князь Георгий Александрович в 1890 году заболел туберкулезом и жил в Аббас-Тумане у подножья Кавказских гор. Никто не мог понять, зачем Государю понадобилось заставить сына совершить столь длительное путешествие в Польшу.
— Думаю, мне понятно, почему он это сделал, — сказала Великая княгиня. — Поняв, что он умирает, Папа хотел увидеться с сыном в последний раз. Помню, как счастлив был Папа в тот день, когда Георгий приехал в Спалу, но бедный Жорж выглядел таким больным. Хотите верьте, хотите — нет, но Папа часами просиживал ночью у постели сына.
Между тем все члены Императорской фамилии узнали жестокую правду. Королева Эллинов Ольга Константиновна тотчас предложила отцу свою виллу Монрепо на острове Корфу. Профессор Лейден признал, что пребывание в теплом климате может благотворно подействовать на больного. Было решено отправиться в Крым и на несколько дней остановиться в Ливадии прежде чем отплыть на Корфу. Но когда Царская семья прибыла в Ливадию, стало ясно, что ехать никуда нельзя. Состояние Государя было угрожающим.
— Всякое движение причиняло ему мучительную боль. Папа не мог даже лежать в постели. Ему становилось немного легче, когда его подвозили в каталке к открытому окну, откуда он мог видеть олеандры, сбегающие по склону к берегу моря.
Стояло начало октября. Воздух был напоен ароматом винограда. Пригревало солнце. Но никто из обитателей Ливадии не замечал ни великолепной погоды, ни красот природы. Государь умирал, и врачи ничего не могли предпринять, лишь каждый день назначали больному новую диету. Всегда с недоверием относившийся к наркотикам, Император отказывался от всяких болеутоляющих лекарств.
— Однажды, — проговорила Великая княгиня, и голос ее дрогнул, — я сидела на табурете рядом с его креслом. Неожиданно Папа прошептал мне на ухо: "Деточка моя милая, я знаю, что в соседней комнате есть мороженое. Принеси его сюда, только так, чтобы никто тебя не увидел».
Девочка кивнула головой и на цыпочках вышла из комнаты. Она знала, что доктора запретили отцу есть мороженое. Но знала и то, что ему страсть как хочется отведать его. Она бросилась за советом к миссис Франклин.
"Разумеется, принеси его твоему отцу, — тотчас ответила Нана. — Если он съест немного мороженого, это ничего не изменит. У него и без того радостей мало". Я тайком принесла тарелку в комнату Папа. Какая это была радость видеть, с каким наслаждением он уплетал лакомство. Никто, кроме меня и Нана, не знал об этом, и мороженое ничуть не повредило Папа.