– А вы‑то сами видели покойную?
– Д‑д‑да… видел. Он меня вызвал.
Больше управляющий ничего не сказал, и Сервас не стал настаивать: он узнает детали у коллег своего собеседника.
– Я не вижу в номере МРЗ‑плеера, – сменил он тему разговора.
– Его действительно нет.
– Хотите сказать, она принесла плеер с собой? Чтобы включить на полную мощность – в качестве музыкального сопровождения самоубийства?
– Думаю, она хотела умереть именно под эту арию, – «сыщицким» тоном произнес управляющий. – А вообще, кто знает, что там варилось в ее бедной голове…
– Так почему было не свести счеты с жизнью дома? «Вы полицейский, не я, вот и думайте…» – Эта мысль ясно читалась на лице управляющего.
– Понятия не имею… – сказал он вслух.
– Можете припомнить, сколько времени женщина провела в отеле?
– Да нисколько! Появилась в тот самый день, когда…
Обдуманный выбор. В «постановке» Селии Яблонки отель играл важную роль. Как и опера… Интересно, парни, занимавшиеся этим делом, обратили внимание на детали? Или просто закрыли дело? И кто проводил вскрытие? Сервас надеялся, что Дельмас: характер у него вспыльчивый, но профессионал он классный. Раньше Мартен был таким же…
Сейчас нужно понять, кто и зачем прислал ему этот ключ через год после смерти художницы.
Антракт
Одинокий темно‑красный листок сорвался с ветки и медленно и плавно спланировал на грязный снег прямо к ногам Серваса. «И как только ему удалось продержаться так долго?» – подумал он, глядя на голые ветки. Зажатая в уголке рта сигарета дрогнула, и полицейский внезапно ощутил, на какой тонкой грани балансирует. «Разморозится» ли когда‑нибудь его душа?
Он пожал плечами, бросил нераскуренную сигарету на асфальт рядом с багровым листком и раздавил ее каблуком. Привычный ритуал завязавшего курильщика. Восемь месяцев…
Сыщик достал телефон и позвонил Дельмасу.
– Помнишь Селию Яблонку, художницу, которая год назад убила себя в номере «Гранд‑Отеля Томас Вильсон»?
– Н‑ну… – неуверенно отозвался криминалист.
– Это «да» или «нет»?
– Помню. Я делал вскрытие.
Майор улыбнулся:
– И?..
– Что – и?
– Самоубийство or not самоубийство?
– Самоубийство.
– Ты уверен?
– Я что, имею привычку «теоретизировать»?! – возмутился патологоанатом.
– Конечно, нет… – Улыбка Мартена стала еще шире.
– Однозначно самоубийство, – заверил его собеседник.
– Но согласись, история странная: женщины не так часто перерезают себе горло осколком зеркала под оперную арию…
– И тем не менее она все сделала сама, хотя поверить в подобное и правда нелегко. На руках у нее не было никаких следов, а ведь если б ее принуждали полоснуть себя по горлу, она бы наверняка отбивалась. Мы сделали токсикологический анализ, изучили разлет брызг крови, осмотрели предсмертные ранения правой руки. Деталей я не помню, но у экспертов все сошлось.
– Что показал анализ?
– Часов за пятнадцать до того, как начать действовать, она приняла снотворное и лошадиную дозу антидепрессантов… Но наркотиков в организме не обнаружили, это я помню точно, потому что предполагал, что бедняжка проглотила ЛСД или один из бензодиазепинов[21]– иначе объяснить самоагрессию было невозможно. Произошла декомпенсация, вызванная препаратами и суицидальной одержимостью… Ты вышел на работу?
– Как тебе сказать…
– Значит, не вышел… Хочу со всем возможным почтением заметить, что: первое – это дело давным‑давно закрыто, и второе – ты в отпуске по болезни и мне не следует посвящать тебя в детали расследования. Почему ты интересуешься той несчастной девушкой? Вы были знакомы?
– Я узнал о ее существовании час назад.
– Ладно, хочешь темнить – дело твое. Но однажды ты мне все расскажешь, Мартен.
– Расскажу. Но не сейчас. Спасибо тебе.
– Да не за что… И знаешь что… позаботься о своем здоровье. Ты уверен, что готов?
«Готов? К чему? – подумал Сервас. – Я просто собираю сведения».
– Еще одно: этого разговора не было, – сказал он вслух. – Договорились?
Дельмас ответил не сразу.
– Какого разговора? – спросил он, чуть помолчав, и повесил трубку.
Итак, девушка действительно покончила с собой, попытался подытожить все, что ему удалось узнать, сыщик. Ни один самый ловкий умник не сумел бы провести Дельмаса. Но как тогда объяснить присылку ключа? Уголовная полиция не расследует самоубийства. Почему выбрали именно его, отстраненного от работы, собирающего себя по кускам в санатории и больше всего похожего на боксера, который уже много месяцев не выходил на ринг? Сервас достал из кармана прямоугольную карточку с логотипом «Т» и «В», прочел сделанную синими чернилами фразу:
Встречаемся завтра в номере 117.
Смысла в ней было не больше, чем в одиноком листке, который упрямо цеплялся за ветку, но в конце концов все‑таки последовал за собратьями, или в волках из его сна. Очередная трагедия человека, раздавленного неведомыми могущественными силами. Не первая и не последняя. Одна из многих. Но кто‑то же к нему обратился! Значит, нужно в первую очередь найти этого человека.
Сопрано
Кристина смотрела на возившегося с дверью мастера – на полу у его ног стоял открытый ящик с инструментами. Он уже заменил прежний цилиндрический замок на новый, трехоборотный, закрепил цепочку и теперь занимался глазком. Парень успел намекнуть, что лучше всего было бы поставить бронированную дверь на сварных штырях, но хозяйка не собиралась превращать свой дом в Форт Аламо[22]или оборудовать «паническую комнату».[23]
Слесарь был молод, но круглая морда и нехилая задница выдавали в нем любителя жареной картошки, гамбургеров и мороженого. Длинная прядь сальных каштановых волос то и дело падала ему на глаза, а на шее и щеках «цвели» прыщи.
– Шестьдесят процентов взломщиков отступаются, если не удается вскрыть замки через две минуты, и девяносто пять – через три минуты, – разглагольствовал он. – Шестьдесят три процента входят через дверь. – Он чуть помолчал и добавил: – Между прочим, шестьдесят пять процентов изнасилований происходит дома у жертв.
Кристина вздрогнула:
– Изнасилований? Зачем вы мне об этом говорите?
Слесарь откинул упавшие на лоб волосы и бросил на нее сочувствующий взгляд карих глаз:
– Грабители иногда оказываются насильниками. Вообще‑то, это случается чаще, чем принято думать.
«Какого черта он морочит мне голову? За работу я ему уже заплатила, значит, хочет втюхать что‑то еще…»
– Что вы продаете? – сердито спросила женщина.
Ее собеседник сунул руку в карман на животе комбинезона, достал оттуда проспект и протянул его ей:
– Это обеспечит вам полную безопасность.
Мадемуазель Штайнмайер открыла буклет. Охранная система. Пять детекторов движения, три магнитных детектора, сирена на 120 децибел со вспышкой… Все подсоединено к системе видеонаблюдения. После сигнала тревоги полиция прибывает на место через пятнадцать минут (у фирмы‑производителя договор со стражами порядка!). Детекторы движения снимают грабителя и отсылают изображение на мобильный хозяина квартиры и на центральный пост охраны. Буклет был очень красивым, отпечатанным на глянцевой бумаге, и его цветные фотографии и подробные схемы внушали доверие. Фирма наверняка занимает надежное положение на рынке.
– Спасибо, – сказала радиожурналистка, – но я пока не готова отгородиться от мира.
– Вам видней. Оставьте себе, – предложил слесарь. – Может, передумаете… Смотрели «Заводной апельсин»?
«Он что, шутит? Не похоже…»
– Устранение неоднозначности, – сказала женщина.
– Не понял…
– Прежде чем предупреждать силы правопорядка, ваша фирма обязана пройти через так называемое «устранение неоднозначности»: позвонить в квартиру или в дом, где установлена система, попросить назвать пароль – если кто‑нибудь ответит – или констатировать вторжение с помощью цифровых фотографий и съемки видеозаписи. И это при условии, что линия не будет повреждена, снимки окажутся «читаемыми», а злоумышленник – НЕ член семьи. Вот почему в большинстве случаев они посылают своего сотрудника – он может находиться дальше или ближе к месту преступления, ведь компания обслуживает весь район, – и только потом оповещают полицию. В лучшем случае наряд приезжает через полчаса, но чаще всего проходит час‑другой, ведь у полицейских и жандармов много других дел. Реклама – она и есть реклама, то есть вранье, а это противозаконно. Передатчик помех за сто евро способен вывести вашу хваленую систему из строя, так как она беспроводная. Я делала об этом передачу.
Парень бросил на хозяйку угрюмо‑злобный взгляд. Она знала, о чем он думает: «Лучше б тебе поберечься, мерзавка …» – или что‑то в этом роде.
Тут на столике зазвонил телефон, и Кристина мгновенно покрылась мурашками и утратила способность рассуждать здраво. Слесарь с любопытством наблюдал за ней, понимая: что‑то не так. Звонок разрывал тишину квартиры, и Штайнмайер нехотя протянула руку и сняла трубку – осторожно, словно боясь обжечься:
– Слушаю…
– Кристина? – Женский голос, знакомый. – Это Дениза.
Облегчение. «Слава богу, это не …» Недоумение: почему Дениза звонит сюда? В памяти вдруг всплыли фотографии на экране компьютера – пара за столиком кафе, и желудок журналистки скрутило от гнева и тревоги.
– Дениза? – переспросила она. – Что случилось?
– Нам нужно увидеться, Кристина.
По непонятной причине голос аспирантки напомнил ее собеседнице, как в детстве она растягивала пальцами резинку, пока та не рвалась с негромким хлопком.
– Зачем? – удивилась она. – Это срочно?
– Да… думаю, да.
Властные нотки. И враждебность… Кристина насторожилась, вздрогнула, как от удара электрическим током. Что‑то произошло…
– Может, объяснишь, в чем дело? – сказала журналистка, стараясь не выдавать свои чувства.
– Ты прекрасно знаешь, в чем дело.
На сей раз в голосе Денизы прозвучали обвиняющие нотки. Власть, вызов. Имеет ли она в виду себя и Жеральда?
– Я хочу увидеться с тобою немедленно, – добавила аспирантка.
Кровь кинулась Кристине в голову: да за кого себя принимает эта дрянь?!
– Я не понимаю, что тебе нужно и почему ты позволяешь себе подобный тон, но у меня был очень трудный день, и я намерена серьезно поговорить с Жеральдом – о нас с ним… и о ваших отношениях… – объявила она.
«Ну, как тебе такой поворот, гадина?»
– Через полчаса в «Уоллесе», на площади Сен‑Жорж. Советую не опаздывать.
В трубке раздались гудки отбоя.
Да что же это такое? Наглая девка не только отдает ей распоряжения, но еще и трубки швыряет?!
Кафе «Уоллес» было отделано в стиле лаунж:[24]стены из искусственного камня, напольное освещение, небольшие квадратные кресла, бар с голубоватой «аквариумной» подсветкой… Восемьдесят процентов посетителей – студенты. Музыка – компиляция в стиле рок: Асаф Авидан,[25]Local Natives,[26]Wave Machines…[27] Подобных заведений полно в Сиднее, Гонконге и Хельсинки, и этим они и нравятся молодняку, проживающему жизнь перед экраном компьютера.
– Привет… – В зале было так шумно, что Кристине пришлось повысить голос. Она поморщилась и села за столик напротив Денизы. Та нервным движением взболтала палочкой коктейль и медленно подняла на журналистку свои дивные зеленые глаза. Кайпиринья… «Рановато для спиртного», – подумала Штайнмайер. Возможно, молодая аспирантка решила набраться храбрости? Но для чего ей нужна храбрость?
– Ну вот я пришла. Зачем звала? К чему вся эта секретность и почему ты разговариваешь со мной по телефону таким неподобающим тоном? – возмущенно обратилась Кристина к девушке.
Та обвела взглядом зал и заговорила – нехотя, словно через силу:
– Вчера ты… увидела нас с Жеральдом в институте, в его кабинете…
Ее собеседницу опять затошнило.
– Ты хотела сказать – застала, – холодно заметила она.
– Увидела, застала… Какая разница? – Снова этот враждебный тон. – Это было не то, что ты подумала. Совсем не то. Мы работали. Он и я. Если ты не забыла, Жеральд – мой научный руководитель, и…
– Я в курсе.
– …и дело не только в моей диссертации. Пойми, мы разрабатываем очень важный проект, ищем новый подход к приему сигналов GNSS,[28]занимаемся спутниковой связью. – Дениза бросила взгляд на Кристину, желая убедиться, что та следит за ее мыслью. – Объясню попонятней. Ты пользуешься американским GPS. Сейчас в мире существует всего три системы – американская, русская ГЛОНАСС и китайская «Бэйдоу». В две тысячи пятом году Евросоюз запустил четыре спутника, и очень скоро начнет действовать система «Галилео».[29]Наша методика позволяет… увеличить частотное разрешение Фурье‑преобразования, без излишнего увеличения вычислительной нагрузки в приемнике позиционирования. – Она послала Кристине извиняющуюся улыбку. – Знаю, знаю… это звучит как абракадабра, и я не собираюсь заморачивать тебе голову научными терминами, но мы вот‑вот создадим крайне важный «продукт» – настолько значительный, что нас могут наградить премией конференции Института навигации GNSS, самой престижной в области спутниковой связи. – По голосу аспирантки чувствовалось, что она нервничает все сильнее. – Я понимаю, что непосвященному все это кажется ужасно скучным, но мы с Жеральдом обожаем то, что делаем, – я имею в виду наши исследования. Идея принадлежит ему, он потрясающий руководитель… – Пауза. – Вот почему для нас не имеет значения, праздничный сегодня день или будний… Мне в голову пришла одна идея, я позвонила Жеральду, и он сказал: «Встретимся в институте, сейчас же!»
– Ну да, конечно…
Кристина хорошо поняла смысл сбивчивого монолога Денизы. «Перестань накручивать себя, милочка: ты все равно ничего не поймешь – ума не хватит, да и образования тоже… Это наш мир – мой и твоего будущего мужа, и он для тебя закрыт. Делай выводы, и поскорее…»
Мадемуазель Штайнмайер обвела взглядом столики: сколько из присутствующих в зале студентов занимаются настоящей наукой? Она знала, что в космической отрасли трудятся десятки тысяч человек, а кампус Рангёй и местные исследовательские лаборатории берут на работу студентов, специализирующихся на математике, информатике и аэронавтике.
Взгляд Денизы стал обвиняющим.
– Ты все время что‑то придумываешь, Кристина. Из‑за того, что я красивая, из‑за того, что Жеральд высоко меня ценит, из‑за того, что между нами пробегает искра… Не знаю, что тебе показалось, но…
Журналистке не понравился тон, которым Дениза произнесла последнюю фразу. Что это за намек на интеллектуальную близость, на своего рода сообщничество между ее будущим мужем и этой… аспиранткой? Интересно, Жеральду случается сравнивать их?
Штайнмайер тревожило и еще кое‑что, но она не сразу поняла, что именно. Ну конечно! Дениза похожа на Мадлен… Точно. Если б ее сестра не умерла, она стала бы именно такой. Не куколкой, но утонченной красавицей…
Кристина ощутила смятение и… облегчение. Отправляясь сюда, она боялась другого. Чего именно? Неприятного сюрприза, вроде подброшенных в ящик стола таблеток? Признания в любовной связи? Она не знала, но звонок соперницы ее напугал.
– Всё в порядке, Дениза, – произнесла женщина примирительным тоном. – Я ничего не «придумываю», можешь мне поверить. Я знаю, как сильно Жеральд любит свою работу и как высоко ценит тебя. Так что никаких проблем.
«Правда? Ты в этом уверена?»
– Тогда объясни мне вот это, – ледяным тоном произнесла аспирантка и подтолкнула к Кристине листок бумаги.
– Добрый день, – профессионально бодрым тоном сказал подошедший официант. – Хотите что‑нибудь заказать?
– Что это? – спросила журналистка, проигнорировав его.
– А ты не видишь? – прошипела ее соперница срывающимся от злости голосом.
Гарсон счел за лучшее испариться, а Кристина прочла распечатку электронного письма:
Дорогая Дениза, не думай, что я не разглядела твой маневр… Оставь в покое моего мужчину. Очень тебе советую.
Подпись: Крис выпускает коготки.
Штайнмайер показалось, что стол и комната закружились в вихре. Невозможно… Этого просто не может быть…
Она перечитала мейл. Закрыла глаза. Снова их открыла. «Все это нереально! »
– Это написала не я… – начала было оправдываться женщина.
– Брось, Кристина! Кому, кроме нас с тобой, может быть известно, как Жеральд называет тебя, когда ты злишься? – усмехнулась аспирантка.
– Что?! – Ее собеседница покачала головой. – Жеральд так меня называет?
На лице похожей на Мадлен красавицы отразились нетерпение и презрение:
– Не прикидывайся…
– Я действительно не понимаю, Дениза! Я ничего тебе не посылала. Когда это пришло?
– Вчера вечером…
Он. Больше некому. Но как ему удалось так много узнать?
– Не морочь мне голову, Кристина! Там твой электронный адрес, – терпеливым тоном профессора, наставляющего особенно тупого студента, сказала Дениза. – Письмо отослали с твоего компьютера. Плюс подпись… По‑моему, вполне достаточно.
– Ты рассказала Жеральду?
– Не успела.
– И не рассказывай. Пожалуйста…
– Значит, ты признаешь, что сочинила это… этот…
Кристина колебалась. Она могла продолжить все отрицать. Она должна была все отрицать. Как ей поступить? Рассказать о моче на коврике, о звонке в прямой эфир, о походе в полицию и о мерзком послании на ветровом стекле? Журналистка прекрасно понимала, какой эффект возымеют ее слова. Дениза решит, что у нее развивается паранойя, и будет злословить с подружками: «Бедняжка окончательно рехнулась, ей самое место в психушке… Не понимаю, что в ней находит Жеральд…»
– Да… – с трудом выговорила Штайнмайер.
Собеседница наградила ее сожалеющим взглядом и удрученно покачала головой: она свои выводы сделала. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Кристина знала, что она думает: «Вот же черт, нарвалась на умалишенную…»
– Мне очень нравится Жеральд, – мягким тоном произнесла Дениза, и радиожурналистка прочла в ее зеленых глазах открытый вызов. – Он замечательный человек и потрясающий руководитель. Повторяю: между нами ничего нет, но я его люблю…
«Повторяешься, милочка, я поняла, едем дальше…»
– И потому спрашиваю себя… – аспирантка говорила все медленнее.
– Ну‑ну, продолжай…
– Та ли ты женщина, которая ему нужна…
Фраза прозвучала как пощечина.
– Можешь повторить? – приподняла бровь мадемуазель Штайнмайер.
– В любом случае тебе следует показаться психиатру, – не меняя тона, произнесла Дениза, забыв о сдержанности и хороших манерах.
Несколько бесконечно долгих секунд Кристина, не моргая, смотрела на застывшее «стоп‑кадром» лицо зеленоглазой стервы, а потом заговорила, мгновенно сорвавшись на крик:
– ДА КАК ТЫСМЕЕШЬ?!
Сидевшие за соседним столиком студенты обернулись: скандал между двумя красотками обещал бесплатное развлечение.
– КАК ТЫСМЕЕШЬ РАЗГОВАРИВАТЬ СО МНОЮ В ПОДОБНОМ ТОНЕ?! – Журналистка произнесла эти слова низким вибрирующим голосом, почти по слогам, и в них было столько неистовой злобы и неконтролируемой агрессии, что ее соперница отшатнулась, словно получив удар в солнечное сплетение. Теперь на них смотрели почти все посетители.
– Извини, это, конечно, не мое дело… – Дениза отстраняющимся жестом подняла руки. – Жеральд – взрослый мальчик, он сам решает, что ему делать со своей жизнью…
«Даешь задний ход, гадина?! Поздно!» Кристина почувствовала, как к ней возвращается старый верный друг – гнев. И на этот раз она не станет сдерживаться. О нет…
– Ты чертовски права – это не твое дело. Пора нам поговорить начистоту. Ты чуточку слишком усердная для аспирантки. – Штайнмайер сделала упор на последнем слове. – Чуточку слишком – как бы это сказать, чтобы не обидеть? – надоедливая. Улавливаешь мысль?
Она в упор взглянула на Денизу, которая была слишком потрясена, чтобы отвечать.
– Дам тебе совет: в будущем занимайся своими делами… сосредоточься на диссертации. На своей ГРЕБАНОЙ ДИССЕРТАЦИИ. Иначе я попрошу Жеральда передать тебя другому научному руководителю.
С этими словами разгневанная радиоведущая встала и добавила:
– ДЕРЖИСЬ ПОДАЛЬШЕ ОТ МОЕГО МУЖЧИНЫ!
Направляясь к двери, Кристина прошла мимо столика, за которым сидел коротышка с черными, как угольки, глазами. Он отложил газету, поднес к губам кружку и проводил ее равнодушным взглядом. Росту в нем было где‑то метр шестьдесят пять – маловато для мужчины, над такими вечно подшучивают и подсмеиваются, – но сложен он был хорошо: накачанные мускулы, тонкая талия… Все дело портило его лицо – почти женское, с изящным носом, пухлыми губами и высокими скулами. Бритый череп тоже выглядел бы уместней на женских плечах – уж слишком идеальной была его форма. Картину довершало отсутствие бровей и длинные белые ресницы. Контрастировали со странной внешностью только черные глаза, в которых таилась бездна. Взгляд этих глаз никто не назвал бы опасным или проницательным: он был пустым…
На парне были парка цвета хаки и черная толстовка с капюшоном, из‑под которой выглядывала серая футболка, так что он ничем не отличался от сидевших вокруг студентов, разве что был на несколько лет старше. Он смотрел в спину Кристине, оценивая взглядом знатока все изгибы и округлости ее тела, а потом глотнул пива, мысленно отметив, что ни один мужчина не последовал его примеру: неприлично лезть в чужие дела! Большинство людей в этой стране поразительно наивны – как ангелы или евнухи. Они ничего не знают о тех, с кем сталкиваются каждый день, им неведомы истинное страдание, пытки, смертельные муки детей… Они не слышат рыданий, которыми полон этот мир, и не представляют себе, как взрывается истерзанный болью мозг… Ни один из них не сидел в подвале, воняющем мочой, дерьмом и потом, где человеку кажется, что время остановилось, и он вдруг понимает – всегда слишком поздно, – что ад существует здесь и сейчас, что его врата могут открыться в любой момент, а его невидимые слуги ходят по улицам и ездят в метро.
Он вспомнил строки из стихотворения своего соотечественника:
Ледяная вода все темнее,
Все чище смерть, солоней беда,
А земля все первозданней и опасней.
Затем он перевел взгляд на вторую женщину, чертовски красивую и очень бледную. Она смотрела в никуда и нервно покусывала нижнюю губу, а потом встала, резко оттолкнув стул.
Малышка в ярости… Отлично. Все идет, как было задумано. Хотя, на его вкус, все получилось слишком просто. Он не пошел следом за красоткой – его целью была не она, а та, другая, которая привлекла своим криком внимание всех посетителей.
Кристина Штайнмайер. Ему назвали это имя, дали адрес и сообщили множество деталей. Он коснулся рукой ширинки. Его заводила мысль о том, что ей предстоит пережить в ближайшие дни. Эта дрянь понятия не имеет, что ее ждет.
Мужчина получил деньги, а скоро получит и удовольствие – во все времена, при всех режимах для таких как он находилась работа. Для способных и «вдохновенных» практиков. Он умел вырвать признание у любого, любыми средствами и в любых условиях. Как‑то раз, очень давно, он пытал одного типа на его собственной кухне в крошечной современной квартире в Амстердаме. Он тогда пришел с пустыми руками, без своих привычных «инструментов», и высоченный белокурый голландец – росту в нем было метр девяносто, не меньше, – снисходительно улыбнулся, увидев его на пороге. Через двадцать секунд великан валялся на полу с раздробленными коленями и подрезанными сухожилиями, а через две минуты сидел на стуле с заклеенным суперпрочным скотчем ртом. Его гость усилил звук стереосистемы, и Иэн Гиллан[30]во все горло запел «Дитя во времени». Он взял наполненный до краев кофейник – время было утреннее – и вылил обжигающую жидкость на голову своей жертве. Потом придавил обе его ладони к конфоркам, нашел в шкафчике баллончик аэрозоля для чистки плит и пустил струю в глаза блондину. Улыбаться тот перестал очень давно – он пытался попить, и из его глаз текли слезы. Он раз шесть терял сознание, и мучитель приводил его в чувство, обливая ледяной водой. Голландский скупщик краденого оказался твердым орешком – работал на вора в законе, мразь из мрази, одного из законченных ублюдков, – он был нежным и любящим отцом семейства (жена и дети жили в Дельфте). Палач подвесил его за ноги к турнику, закрепленному над дверью ванной: жертва обливалась потом, кровью и мочой и готова была пожертвовать родными, лишь бы все это прекратилось. Сердце блондина колотилось в такт звукам «Король скорости»…
Бритоголовый коротышка с женоподобным лицом допил пиво. Никто на него не смотрел: окружающие сидели, уставившись на экраны планшетов и смартфонов, они старались не встречаться взглядами и смахивали на зомби. А между тем некоторые детали должны были привлечь их внимание. Бледный шрам на подбородке невысокого человека. Татуировки: первая, на правой стороне шеи, изображала скорбное иконописное лицо Богоматери, вторая, во всю грудь, – Богоматерь с младенцем, купола православных церквей, звезды и черепа… Каждая деталь имела особый смысл. Младенец Иисус означал, что человек впервые сел в тюрьму «по малолетке», Богоматерь символизировала преданность банде, лучи звезд – количество «ходок», звезды на коленях сообщали миру, что он никогда никому не покорится…
Он вспомнил, как в восемнадцать лет пришел в торговый флот. Его корабль, рудовоз «Александр Лужин», курсировал во льдах в устье Енисея, когда погода внезапно переменилась. Спасатели добрались до них только через три дня и три ночи, за едой моряки травили истории о призраках, а вокруг царили арктическая ночь и снежный хаос. Боцман с серьезным видом клялся, что иногда по утрам недосчитывается членов команды, которые услышали зов призрачных созданий, вышли на лед и погибли.
Тогда сидящий в кафе лысый мужчина выглядел совсем по‑мальчишески, и на него покусился механик, бородач с огромными ручищами: он подловил юношу в машинном отделении, велел раздеться и встать на колени. Как же он удивился, «прочитав» его историю по татуировкам: «Оказывается, малыш успел не только посидеть в тюрьме, но и убил человека – в восемнадцать лет!» «Настоящие? – с опаской спросил здоровяк, но ответа не дождался – только улыбки – и буркнул: – Ладно, поднимайся…» Это были его последние слова. Короткий трехгранный нож вонзился ему в кадык, вспорол гортань и перерезал голосовые связки. Механик выжил, но ничего не рассказал следователю, когда тот допрашивал его в Дудинке, и отказался написать имя обидчика. Он не мог забыть взгляда черных глаз и не имел ни малейшего желания общаться с представителем закона.
Кисти рук и две первые фаланги всех пальцев коротышки тоже были покрыты татуировками. Он взял лежавшую рядом с газетой ручку и начал быстро набрасывать на полях женское лицо. Портрет женщины лет тридцати. Закончив лицо, он украсил ее лоб венком из колючей проволоки и написал внизу:
Крис выпускает когти.
После этого он закрыл газету и ушел, не оглядываясь.
Крещендо
На следующий день Сервас встал в 7.00, когда остальные «постояльцы» еще лежали в теплых постелях. Почти у всех была бессонница, вот они и «добирали» сон по утрам.
Сыщик вошел в пустую столовую, налил себе кофе, взял сливки и сел. Ему нравилось одиночество. Он устал от нытья окружающих и наслаждался тишиной. Все – ну почти все – бывшие полицейские, измотанные беспорядочной жизнью, сломавшиеся и сдавшиеся, любили вспоминать прошлое, и Мартен, попав в этот, с позволения сказать, «оздоровительный центр», тоже погрузился в теплые воды ностальгии.
– Как насчет горячего круассана?
В дверях стояла Элиза. Сервас улыбнулся. Иногда ему казалось, что эта женщина – единственный нормальный человек в здешней богадельне. Маленький темноволосый мальчик устроился за соседним столиком и достал из ранца альбом с фломастерами. Элиза поставила перед майором тарелку, села напротив и заговорила:
– Уже на ногах?
– У меня дела в городе, – ответил сыщик и откусил половину вкуснейшего круассана.
Женщина бросила на него изумленно‑довольный взгляд и попросила:
– Ну‑ка повторите. Я плохо расслышала.
Он соскреб снег с ветрового стекла, плеснул на него горячей водой, протер, включил печку и аккуратно выехал со стоянки. Резкий ветер сдувал на асфальт снег с окрестных полей, но никто, конечно, не подумал прислать сюда хоть одну машину и посыпать дорогу солью. Сервас добрался до шоссе А66, свернул на А61 и въехал в Тулузу с восточной стороны.
Его мысли были заняты Гиртманом. Прокурором Женевы, своим ночным кошмаром, похитителем Марианны. В моменты просветления он говорил себе, что больше никогда о нем не услышит, что Гиртман наверняка сдох где‑нибудь в трущобах Латинской Америки или Азии, что ему нужно сделать одно – забыть негодяя. Или хотя бы притвориться, что забыл. Днем это худо‑бедно удавалось, но с приближением вечера, когда свет покидал самые дальние уголки мозга, Мартен попадал в ловушку мрачных мыслей и его душа стонала от ужаса. В былые времена, раскрыв особо тяжкое преступление, он возвращался домой, слушал любимого Малера (лучший антидот против мира теней), и все становилось на свои места. Но швейцарец отнял у него волшебное лекарство. Как и Сервас, он был страстным почитателем австрийского гения. Когда в больничной палате Института Варнье зазвучала музыка Малера, оба, преступник и полицейский, мгновенно поняли, что похожи. Майор не забыл, какое впечатление произвел на него тот высокий исхудавший человек с прозрачной кожей. Гиртман поднял глаза, и сыщик вздрогнул, как от удара током. Ровно через секунду негодяй «прочел» его – расшифровал, разгадал. Сервас редко чувствовал себя таким беспомощным, «раздетым».