Из нашей команды самый неутомимый, бесспорно, Жорж Картерон; если бы ему позволили действовать по его усмотрению, он бы с утра и до вечера лазил и рыскал по горам. Его умение наблюдать удивительно и принесло экспедиции несколько исключительных по качеству находок. Однажды в расщелине скалы он обнаружил голову газели или быка, вырезанную на цилиндрической болванке; один конец ее был обломан, и разыскать его не удалось. Это не первая найденная скульптура такого рода. В 1956 году в Аджефу Джебрин споткнулся о шлифованный камень, похожий на неолитическую зернотерку. На самом деле он изображал маленького зайца; характерные для этого животного длинные уши были прижаты к телу. Некоторое время спустя мы подобрали отшлифованный тем же способом камень, к несчастью разбитый пополам, на вершине которого был выступ, обозначающий спину сидящего млекопитающего. В 1959 году в Ти-н-Абу Тека я нашел похожий предмет, тоже разбитый.
С начала французской оккупации Сахары здесь было найдено немало подобных скульптурных изображений. Первое из них – в 1907 году в Таментите (Туат); оно представляло собой голову барана. На следующий год в одном маленьком кургане в Табелбалете, на северных отрогах Тассили, было обнаружено сразу девять фаллических столбов, верхушки которых срезаны и украшены человеческими фигурами с совиными головами. В 1909 году в Тазеруке в Хоггаре на доисламском кургане была найдена рогатая голова, вырезанная из овального камня. С тех пор собрано немало скульптур как в Хоггаре, так и на Тассили и в его окрестностях. Сегодня их известно около тридцати. Интересно то, что столбы с совиными головами из Табелбалета и рогатая голова из Тазерука продолжали служить объектом поклонения для туарегов.
В Табелбалете один из камней был обмотан тряпками, словно одет, и дуги бровей были прочерчены углем. Открывшему изображения капитану Тушару рассказали, что некий туарег, присвоивший себе этот камень, впал в состояние депрессии, из которого ничто не могло его вывести. Сообразив, что начало болезни совпало с тем моментом, когда он принес статуэтку к себе, туарег решил вернуть ее на место и с тех пор обрел свою обычную бодрость.
В Тазеруке рогатая голова, около которой нашли зернотерку, тоже лежала на тряпках, а вокруг валялись кусочки свечи, мыла и иголки.
По словам генерала Ньеже, которому местные туареги показали эти два камня, их называли тибарадин, что значит «девочки», и они служили объектом поклонения женщин. Сами мужчины этим камням не приписывали никакого религиозного значения и обряды, совершаемые женщинами, считали пустяками до такой степени, что совершенно свободно позволили офицеру эти камни увезти. И все же туареги сочли нужным предупредить его, что он может стать импотентом. Эти камни, без сомнения, являлись атрибутами какого-то полузабытого культа плодородия. В 1938 году с разрешения местных жителей я разрыл курган и извлек из него два других отшлифованных камня, по всей видимости заменивших те, что были увезены прежде. Под лежащими ниже плитами я нашел несколько шлифованных топоров, зернотерки, довольно любопытные камни, кристаллы кварца, куски асбеста, тряпки, пучки волос – все это было уложено в качестве посвятительного дара совсем недавно.
Согласно легенде, тибарадин изображали одну туарегскую женщину и ее рабыню, которые, чтобы не попасть в плен во время нашествия, убежали на этот курган и просили бога обратить их в камни. Бог внял их молитве. Один из камней – рогатая голова – действительно был черный, а другой – зернотерка – белый. Несмотря на все мольбы вернуть им опять человеческое обличье, бог остался неумолим, и именно для того, чтобы умилостивить его, туарегские женщины и приходили время от времени молиться к кургану.
Все эти разнообразные скульптуры, замечательные по строгости линий, свидетельствуют о неоспоримом мастерстве работы по камню и высоких художественных способностях их создателей. Хотя в двух приведенных выше случаях именно туареги приписывали изваяниям какое-то культовое значение, несомненно происхождение их должно быть куда более древним: по мнению одних исследователей – финикийским, другие же видят в них какую-то связь с зооморфными статуэтками додинастического Египта... Но единственное, что возможно установить точно, это совершенство работы по камню, сравнимое с обработкой некоторых неолитических каменных топоров и зернотерок.
В 1937 году Бренан подобрал на Тассили одну такую статуэтку и отправил в Музей Человека, где мне было поручено изучить ее. Это было лежащее животное, форма которого передана в самом общем виде, даже без намека на уши и рога, но в котором можно было безошибочно узнать быка. По сведениям, полученным от Бренана, этот оригинальный предмет был найден в большом убежище Амаззар, под пятидесятисантиметровым почвенным покровом, состоявшим, как он уточнил, из козьего помета. Верблюд, стоявший на привязи, вытоптал ногами яму, а военные потом углубили ее, чтобы развести в ней костер. В яме показался шлифованный камень, его вытащили. Поблизости на поверхности валялось множество керамических черепков и отесанных кремней, многие из которых оказались наконечниками для стрел.
Бренан прислал мне фотографию скалы, отметив на ней точное место находки крестиком. Я хранил фото в своих архивах; в 1956 году, когда мы были в Джаббарене, мне показалось, что я узнал изображенную на нем скалу. Однако некоторое сомнение у меня оставалось, потому что Бренан называл это место Амаззар, а не Джаббарен. Я взял пробу почвы под скалой, нашел в ней пищевые остатки, смешанные с золой, из которой я методично выбрал кусочки древесного угля. На земле я подобрал множество наконечников стрел, бусины из скорлупы страусиных яиц, керамические черепки и обработанные кремни.
Вернувшись в Париж, я разыскал фотографию, сделанную Бренаном, и узнал на ней без всякого сомнения скалу, которую мы окрестили «Пузатый бог», потому что на ней имелось любопытное изображение человека, увешанного украшениями, с сильно выдающимся животом. Просто Бренан дал скале имя уэда Амаззар, проходящего от нее в сотне метров, а не массива, который называется Джаббарен.
Несколько месяцев спустя я расспросил Джебрина, который часто был проводником Бренана. Джебрин помнил, как нашли эту скульптуру, и подтвердил мне, что она лежала не в куче козьего помета, а в археологическом слое с пищевыми остатками, который был позже закрыт слоем помета. Итак, эта вещь восходила к неолиту. С другой стороны, поскольку большая часть извлеченных из этого слоя костей принадлежала быкам, то и более точно датированные предметы следовало отнести к «периоду полорогих». Очаг, обнаруженный под скальным навесом, расположенным напротив первого и отстоящим от него менее чем на десять метров, который мы называли гротом «Великого бога Джаббарена», датирован 3500 годом до н. э.
Позднее в неолитических слоях мы нашли еще два рельефа: первый – около Эджеле, второй – в эрге Адмер, то есть в зонах дюн на севере и юге от Тассили. Здесь мы еще раз убедились в древнем возрасте этих скульптур, остающемся для нас загадкой.
Нужно отметить следующее: все животные, представленные в скульптуре, присутствуют в росписях «периода полорогих»; повторяющееся же в скульптуре изображение быка свидетельствует о том, что предшествовать этому периоду она не может, что полностью согласуется с условиями залегания предметов, найденных in situ [16]. Что же касается зоны распространения скульптуры, то, если исключить изображение барана из Таментита на Туате, она занимает Тассили-н-Аджер, Хоггар и их окрестности, что целиком соответствует ареалу росписей «периода полорогих». Если учесть художественные способности мастеров пастушьих племен, то нет ничего удивительного в том, что они создали эти небольшие шедевры реалистической скульптуры.
Во время нашего пребывания в Ти-н-Абу Тека Жан Лесаж подобрал на земле под одной скалой превосходно отполированную каменную мисочку. Ему нужно было срочно отлучиться – проверить кое-что в другом проходе массива; по возвращении он с изумлением обнаружил, что миска исчезла. Сначала мы подумали, что кто-нибудь из товарищей унес ее в лагерь; но нет, ее никто не видел. Во второй половине дня Жан Лесаж отыскал миску на некотором расстоянии от того места, где он ее оставил, но разбитую на четыре части. Я расспросил Джебрина и туарегов,– они здесь были ни при чем. В конце концов молодой негр из племени кель джанет, которого мы наняли для услуг, признался, что это он разбил миску, и не случайно, а умышленно, дабы, как он нам объяснил, выполнить повеление марабута Джанета, который предписал ему обязательно уничтожать все, что принадлежало прежнему языческому населению. Следовательно, это был акт иконоборчества.
Поэтому, когда Картерон мне рассказывает, что он нашел головку не то газели, не то быка в расщелине скалы, куда она, по всей видимости, сама попасть не могла, если бы ее туда не забросили, я сразу вспоминаю историю с разбитой нарочно мисочкой, тем более что сам камень, из которого вырезана статуэтка, также расколот. То же самое было и с двумя скульптурами, найденными одна – в Аджефу, а другая– в Ти-н-Абу Тека; обе они расколоты посредине. Факт этот стоит отметить, потому что он не единичен, но делать обобщения и утверждать, что все разбитые скульптуры есть результат систематической сознательной практики, я воздержусь.
Росписи и рисунки также часто становятся жертвами действий, вдохновляемых подобными чувствами. В Джаббарене написанное красной охрой большое млекопитающее, относящееся к «периоду полорогих» и изображающее какого-то зверя, возможно из семейства кошачьих, было поцарапано камнем. Видны следы многочисленных ударов, а у подножия лежит куча камней, которыми бросали в роспись. В другом месте, вУа-н-Мулине, та же судьба постигла изображение носорога. В уэде Джерат гнев ревностных неофитов навлекла на себя роспись, представляющая группу слонов. И наконец, в Хоггаре, около Хирафока, рисунки, вырезанные на вершинных камнях небольшого холма, были перевернуты и сброшены оттуда в осыпь.
Чем вызваны подобные действия, которые мы расцениваем как «вандализм»?
Не надо забывать, что в Средиземноморье первой заботой победителей всегда было разбить идолов на территории противника. Без сомнения, на Тассили мы имеем дело с досадным пережитком тех фанатических времен.
Джебрин напомнил мне, что следовало бы поехать посмотреть росписи, которые лейтенант Савиньяк заметил в Такедедуматине, и заодно добраться до массивов Уа-н-Агуба и И-н-Итинен. Наш проводник начинает скучать и с удовольствием съездил бы в гости в кое-какие становища. Поскольку раскопки окончены, я разрешаю ему попросить у Ирэн продовольствия на две недели и привести наших верблюдов.
И вот мы едем рядом, я и Джебрин, по серому регу, зажатому между двумя песчаниковыми утесами. За нами тенью вздымаются величественные колонны массива Тиссукаи, образуя сложный узор, вызывающий в памяти индустриальный город с высокими заводскими трубами, шпилями церквей и старыми разрушенными предместьями. Движение наше монотонно; медленный шаг верблюдов создает впечатление, что ты никогда и никуда не приедешь. И все же очертания Тиссукаи мало-помалу стираются, и перед нами начинает вырисовываться Такедедуматин. Джебрин показывает мне те возвышающиеся части рельефа, которые видны на горизонте за Тиссукаи. Налево – Эсседжен-уа-н-Меллен, затем Эсседжен-уа-н-Кауэллет, а направо – отроги Абаркарку.
Ориентироваться по горным массивам кажется легким делом, но легкость эта обманчива: расстояние сильно искажает формы и потому нужна немалая практика, чтобы отыскать нужный ориентир.
Мы приближаемся к Такедедуматину. Это пустынное плато, на котором возвышаются несколько изъеденных эрозией песчаниковых выступов; я сомневался, что там существуют большие скальные навесы, а следовательно, много фресок. Ниши действительно скромных размеров, а навесы над ними едва выступают; но тем не менее во всех есть очень красивые росписи. То написанная красной охрой колесница, о которой говорил Савиньяк, изображенная поверх муфлона, относящегося к более раннему времени, то несколько человеческих фигур «периода круглоголовых», но больше всего росписей «периода полорогих». Обильный урожай, ехать вполне стоило.
На почве – обломки, остатки керамики, но целого слоя нет. Мы располагаемся бивуаком в самом затененном убежище; я отправляюсь произвести более подробную разведку здешних мест, а Джебрин идет набрать каких-нибудь хворостин, чтобы развести огонь; когда я возвращаюсь, он объявляет, что в одной яме в уэде на северо-западе плато еще есть вода. Следовательно, нет никаких помех к тому, чтобы сюда приехали два-три художника и остались здесь на некоторое время для снятия копий.
Отдохнув, мы выезжаем в направлении Ти-Беджеджа и углубляемся в лабиринт проходов. Вскоре нам встречается маленькое стадо коз, которое стережет одна из внучек Джебрина; она указывает деду, где становище ее семьи. У девочки довольно тонкие черты лица; она ходит по камням босиком и одета в жалкую гандуру из выношенной материи, ветер облепляет полотном ее худенькое тело. Опустив глаза и стыдливо прикрыв полой одежды нижнюю часть лица, она протягивает мне руку; я даю ей горсть фиников, которую она тут же прячет в огромный карман, ибо есть их при дедушке было бы совсем уж неприлично.
Джебрин показывает мне, по какой дороге ехать, и удаляется навестить жену. Когда через полчаса он меня нагоняет, я вижу, что один из наших бурдюков с водой исчез. В становище туарегов ее редко бывает достаточно, и, если запасов в пути не хватает, чтобы их пополнить, лучше на туарегов не рассчитывать. Поскольку для стад основное пастбища, все перемещения зависят, как правило, от них, а не от близости водоема, – это уже вторичное. Воду доставляют, и часто с большим трудом, на ослах.
Ночь мы проводим в цирке И-н-Амгарен. Я использую оставшееся светлое время дня, чтобы скопировать росписи в начале тропы, ведущей в Тамрит. На рассвете мы выезжаем, следуя уэду, ложе которого загромождено большими валунами. Утренняя прохлада восхитительна, солнце, еще очень низкое, бросает на землю большие тени от утесов, и в этой тени я не замечаю огромной гадюки, свернувшейся в песчаной ямке между двумя камнями; змею тем более трудно разглядеть, что цвет ее сливается с землей. Но она меня заметила, и в тот момент, когда я поднимаю правую ногу, она бросается, открыв пасть, и ударяется о подошву моей сандалии. Удар удивил меня своей силой. Я прыгаю на одной ноге, чтобы не опустить на землю вторую и не вызвать тем повторного нападения, и убиваю змею тростью; но я был на волоске от ее укуса. Джебрин прошел справа в двух метрах от этой змеи и не заметил ее.
Гадюка кусает не только тогда, когда ловит добычу для пропитания, но и когда чувствует опасность, которую она, впрочем, плохо замечает; инстинкт не побуждает ее оставаться неподвижной, что спасало бы ее. Стоит козе или верблюду пройти рядом, простой зрительный рефлекс заставляет змею бросаться вперед, открыв пасть, готовую ужалить. Такое поведение делает гадюку очень опасной, и поэтому обитатели Сахары, наученные опытом, ходят всегда глядя внимательно под ноги.
Поздним утром мы встретили человека из племени кель меддак, который искал пропавшего верблюда. После обычных приветствий он пошел рядом с Джебрином, рассказывая ему местные новости. Таким образом можно узнать, что происходит в радиусе 50 километров: где сейчас тот и что делает та, каково состояние пастбищ в таком-то уэде и того или этого водоема, какие события произошли в Джанете и какова цена сахара в Гате, а также кто умер, кто болен, кто родился – всю светскую хронику Тассили. При каждой встрече обмен новостями возобновляется и продолжается добрых четверть часа. Жители Сахары называют это «арабским телефоном»; работает он великолепно.
В 12.30 этот человек еще с нами; он так рад своей удаче – он, наверное, не ел со вчерашнего дня, поэтому спешит собрать дров и готовит кесру, а Джебрин ставит котелок на огонь, чтобы сварить шербу и согреть воду для чая. Опустошив один половину блюда, он ушел той дорогой, которой пришел. Привычка поесть на дармовщинку очень смешит Джебрина, который к этому привык. Разве при их бедности это не нормально? Впрочем, наши дорожные запасы всегда имеют некоторый избыток, чтобы предупредить разные случайности. Иногда люди, узнав, куда мы направляемся, не колеблются провести в пути сутки, чтобы добраться до нас, а ведь туда и обратно – это сорок восемь часов ходьбы с главной целью: поесть досыта. На это нужно немалое физическое мужество, даже если учесть любовь туарегов к путешествиям. Постоянная борьба с голодом толкает их на попрошайничество, и, если они и остались совершенно в стороне от нашей потребительской цивилизации, они, без сомнения, были бы счастливы хоть немного воспользоваться ее благами, – ведь много веков они балансировали на грани выживания.
Мы добираемся до массива Уа-н-Агуба и поднимаемся на него по расселине с неровным дном, боковые стены которой украшены гигантскими носорогами и антилопами, принадлежащими к «периоду круглоголовых». Взбираемся по склону от площадки к площадке и попадаем на широкую террасу; там, в длинном полукруглом убежище, обнаруживаем весьма впечатляющие росписи. У подножия единственного во всем секторе дерева, баланита [17], на три четверти лишенного ветвей, свернулась гадюка; к счастью, я успел ее заметить прежде, чем она бросилась, и жизнь ее была прервана ударом трости. Два дня мы осматривали окрестности и брали на заметку росписи, большая часть которых относится к «периоду круглоголовых». Какой грандиозный музей это Тассили! Мы никогда всего не пересмотрим!
Далее мы направились в Та-н-Тартаит, служащий продолжением Уа-н-Агубы. Там нам попалась настоящая пещера, стены которой имели росписи самых разных эпох, а пол был покрыт зольным отложением, что обещало плодотворные раскопки. Скалистым лабиринтом по очень неровной дороге мы добрались до цирка Уа-н-Дербауэн, где увидели прекрасные ансамбли росписей «периода полорогих». Оттуда мы отправляемся на Титераст-н-Элиас и вечером разбиваем лагерь около маленькой, засыпанной песком впадинки, где между камнями виднеется вода; вид у воды неаппетитный, но наши бурдюки пусты... Место приятное, здесь растет немного цветущей арты. Верблюды подкрепляются, а Джебрин вырывает из земли несколько корней для костра.
На следующий вечер мы приезжаем к Тамриту; там мы гостим у племянников Джебрина в становище, где живет его дочь. Нас угощают диффой, похожей на хлебную лепешку, и вареным козьим мясом. По традиции Джебрин надевает свои чистые гандуры одну на другую и поправляет лигам. Он инстинктивно умеет драпироваться в лохмотья так, чтобы выглядеть весьма достойно. Джебрин торжественно располагается на старом грязном ковре, оставляет наших верблюдов на попечение мужчин и принимает визиты женщин. Туарегский протокол нарушений не терпит. Несмотря на ужасающую бедность этих людей, Джебрин пользуется здесь полным уважением, должным вождю, поскольку вот уже несколько лет он каид своего племени. Все собрались вокруг нас и обмениваются новостями. Тут мы узнаем, что одного человека из племени кель меддак на стоянке в районе Тирора укусила гадюка и что он очень болен.
На рассвете мы уезжаем в Титераст-н-Элиас, где несколько лет назад вместе со своим проводником Серми я видел большое убежище под скалой, все покрытое росписями. В прилегающих кулуарах тоже много красивых росписей. Я составил их перечень для будущей работы.
Мы поднимаемся по уэду И-н-Итинен и к завтраку приезжаем к массиву того же названия. Мы обследуем его всю вторую половину дня. Я просто потрясен невероятным количеством росписей. Это новый Сефар, с большими богами, с целыми панно, изображающими лучников, великолепных быков, боевые колесницы и так далее. Массив очень обширен и столь богат росписями, что и речи быть не может о том, чтобы обследовать все проходы, но я предвижу, что в довольно близком будущем здесь будут сделаны блестящие открытия (что и произошло в 1962 году).
Отправляемся к Тирору и приезжаем туда в полдень следующего дня. Здесь мы видим того человека, которого укусила гадюка. Он лежит на одеяле, но при нашем появлении встает, чтобы приветствовать нас. Я сообщаю бедняге, что мы приехали специально – помочь ему. Вид у него не слишком больной, и как только мы усаживаемся, он разматывает повязку, чтоб показать мне рану. На счастье, змея ужалила его во второй палец ноги, и он, по обычаю туарегов, тут же сделал надрез: рассек мясо до костей, таким образом прервав кровоток между местом попадания яда и сердцем. Это способ, очевидно, варварский и очень болезненный, но, если его применить немедленно, чтобы помешать распространению змеиного яда в организме, полностью оправдывающий себя.
В том случае, если змея жалит в пятку или около щиколотки, спасения нет и исход фатальный.
Ужаленный туарег находится, по-видимому, в шоковом состоянии; я предлагаю ему ввести сыворотку против укуса, чтобы избавить его от возможных последствий, но он отказывается. Я просто чищу рану, очень загрязненную, перевязываю ногу наново и оставляю ему немного бинтов и несколько ампул антисептика.
Нам подают кесру, политую маслом, и куски козлятины – козу забили для того, чтобы подкормить раненого, так обычно делается в подобных случаях.
Я снова рассматриваю росписи Тирора, которые Джебрин впервые показал мне в 1934 году, и по этому поводу мы вспоминаем нашу первую встречу. Время бежит, и ноги у нас уже не те. Но мы счастливы, что и теперь, спустя тридцать лет, все еще можем, не слишком уставая, путешествовать по тропам Сахары.
Поворачиваем назад, снова проезжаем через Такедедуматин, и назавтра мы снова в Тиссукаи, где жизнь мирно течет своим чередом.
В Абаркарку сделаны прекрасные находки; мы посылаем летучие команды из двух человек в Ассаджен-Меллен и Такешелаут. Моим сотрудникам нравятся эти маленькие экспедиции, в которых они предоставлены сами себе и всё должны импровизировать, даже какую-то еду. Воду им регулярно доставляют Джебрин или Мохаммед. Когда работа кончается, мы отправляем за ними небольшой караван верблюдов, чтобы привезти обратно на базу материалы и оборудование.
Благодаря нашим друзьям из сахарских саперных частей, за все время экспедиции мы ни в чем не испытывали нужды, что в Сахаре поистине чудо. Какая разница с предыдущей экспедицией 1956 года, когда мы были вынуждены соблюдать угнетающе однообразный режим.
Поэтому-то настроение остается неизменно на отметке «ясно» и работа спорится.
Тиссукаи оказалось столь же богато росписями, как Сефар и Джаббарен, которые считаются заповедниками доисторического сахарского искусства; некоторые произведения превзошли все, известное до сих пор. Я имею в виду, в частности, маленьких женщин, причесанных, как парижанки, и пасторальные сцены, на которых женщины, сидящие перед хижинами, занимаются детьми; стоят симметрично привязанные одной веревкой телята, а мужчины доят коров – картина, которую и сегодня можно наблюдать в становищах фульбе; аналогия просто поразительна.
После месяца трудов в Такедедуматине – работали мы маленькими передвижными командами – настала пора окончательно сниматься с места. Ведь уже шесть месяцев, как мы покинули Джанет, и каждый подводит итоги: насколько он устал, какие у него удачи и неудачи. Мы уже не прочь вернуться во Францию, тассилийские утесы в конце концов нас утомили, равно как и вынужденное совместное житье, которое стало обременительным для всех, даже для тех, у кого исключительно уживчивый характер.
Теперь, когда машины уже могут проехать по тропе Ассакао, за нами и нашим грузом приезжают вездеходы «шесть-шесть». Питая надежду вскоре вернуться, основную часть оборудования мы оставляем на хранение в зданиях, принадлежащих саперному подразделению. Военный самолет доставляет нас в Бурже.
И в этот раз мы возвращаемся с большой добычей. Теперь нужно готовить новую экспедицию, чтобы скопировать фрески Уа-н-Агубы, Та-н-Тартаита, Уа-н-Дербауэна, И-н-Итинена и Титераст-н-Элиаса.
Глава 3
ТА-Н-ТАРТАИТ И И-Н-ИТИНЕН
Благодаря строгому критическому разбору того, что было сделано в прошлый раз, материальные условия нашей жизни улучшаются от одной экспедиции к другой. Экспедицию в Сахару нельзя импровизировать, она требует серьезной подготовки. Оказавшись на месте, можно рассчитывать только на себя. Перед отъездом необходимо проверить оборудование, сделать неотложные починки, заменить то, что вышло из строя, рассчитать рацион, исходя из того минимума калорий, ниже которого ни в коем случае спускаться нельзя, возобновить запас рисовальных принадлежностей, а также медикаментов и перевязочного материала.
Самое сложное – это составить бюджет, чтобы получить кредиты. Комиссия по научным исследованиям обычно относится довольно благосклонно к моим запросам, но кредиты у нее ограниченны, а исследователей много. Поэтому она проводит политику «малых доз», давая каждому по кусочку, в результате чего никто не получает столько, сколько нужно, зато заправилы комиссии львиную долю забирают себе, а разной мелкой сошке снисходительно оставляют жалкие крохи. К счастью, призыв к промышленникам и коммерсантам редко остается безответным, во всяком случае когда речь идет о моих экспедициях. Многие из них очень щедро поставляют продовольствие и материалы – чаще всего бесплатно, а иногда по льготным ценам. От этого вечно просить что-нибудь то у одного, то у другого не становится приятнее, но, если ты решил достичь намеченной цели, другого способа нет.
Неделями трещит пишущая машинка, беспрерывно звонит телефон; так продолжается до того дня, когда все наконец собрано в одном из помещений Музея Человека; остается только у верного друга, работающего в большом парижском еженедельнике, взять взаймы грузовичок, чтобы отвезти нас в Бурже. Там, благодаря неизменной благожелательности генерала де Голля и его военного министра Пьера Мессмера, нас ждет на взлетной площадке специально для нас снаряженный военный самолет, который снова доставит участников экспедиции в Джанет.
Из ветеранов к нам присоединился только Жорж Картерон. Остальных разбросала жизнь: один продолжает учиться, другой вынужден искать постоянную работу. Клод Рагю, участвовавший в экспедиции 1960 года, теперь женат; он советует мне обратиться к директору школы изящных искусств в Руане, учеником которой Клод был много лет, и узнать, нет ли у него кандидатов на подобное путешествие. «Улов» получился отличный. К нам пришли несколько юношей, и девушек тоже, но эти быстро передумали. Сначала им предложили пройти короткую стажировку в лаборатории и, устроив проверку на годность, отобрали следующих: Пьера Коломбеля, Жака Васса, Ива Мартэна. Позже, окончив военную службу, к нам присоединился брат Мартэна; он не художник, но хороший топограф и умеет делать любую работу. По своим физическим и моральным данным все эти люди сильно отличаются друг от друга.
Наш ветеран Жорж Картерон, самый крупный и сильный, совершенно неутомим; характер у него неровный: он может при случае не всегда тактично подшутить, но при этом у него совершенно обезоруживающее выражение прекрасных газельих глаз. В сущности, это очень славный малый, и он чрезвычайно предан мне. Вначале Жорж работает в паре с Жаком Вассом, – этот на вид хрупок, но в работе упорен и к тому же наделен мягким характером, тактом и юмором; когда его товарищи слишком резко поговорят между собой, он всегда умеет разрядить обстановку. В самом деле, живя в таком маленьком коллективе, без внешних контактов, то одни, то другие его члены становятся время от времени раздражительны; это усугубляется тем, что характеры у них совершенно разные. Такое явление наблюдается во всех более или менее длительных экспедициях.
Ив Мартэн, самый молодой (он не отбыл еще воинскую повинность), очень импульсивен – настоящий необъезженный жеребенок; он, бывает, брыкается в упряжи, и его приходится отчитывать. Но к концу экспедиции он будет почти укрощен и приобретет хорошие навыки работы.
Пьер Коломбель – мистик; характер у него мрачноватый, и он всех сторонится. Потрясенный странным и грандиозным ландшафтом Тассили, непринужденным благородством туарегов и их достоинством в нищете, он чуть было не решил, что здесь его призвание и что он позже обоснуется здесь и будет жить отшельником по примеру отца Фуко [18]. Чтобы подготовить себя к этой карьере, он по возвращении проявит незаурядную волю и мужество и довольно долго проживет в Ла-Траппе [19]. Но способности его как художника неоспоримы; он очень быстро осваивает технику снятия копий и достигает в этом такого совершенства, что становится одним из лучших мастеров за все время наших экспедиций.
Что же касается персонала, набранного на месте, то он включает нашего старого Джебрина, которого совершенно одолели ревматические боли; его мы взяли для приятного общества, поскольку о том, чтобы он выполнял какие-либо трудные обязанности, не может быть и речи; для этого он использует своего сына Маталя, который уже был с нами в Сефаре. В Джанете мы нанимаем в качестве поваренка пятнадцатилетнего негра по имени Билаль. Как и в предыдущие годы, в экспедиции участвует моя жена, на этот раз с первого дня до последнего – из солидарности с остальными членами экспедиции, чтобы разделить с нами предстоящие трудности. Сейчас весна 1962 года, а с плато мы спустимся только осенью.
Оливье Гишар, занимавший в то время пост директора Общей администрации районов Сахары, соглашается дать экспедиции два лендровера; поскольку на перевале Ассакао проложена дорога, они нам будут очень полезны, особенно для того, чтобы обеспечить связь с Джанетом и доставку свежих продуктов в наш лагерь.
По прибытии в Джанет нас ждет большая неприятность. Все оборудование, которое мы оставили в здании, принадлежащем саперной части, на ответственность лейтенанта Аро, практически улетучилось, потому что лейтенант получил назначение в другое место. Ничего не осталось ни от наших палаток и спальных мешков, ни от складных стульев, ни от аптечки и кухонной утвари – исчезла даже скороварка! Заменивший лейтенанта офицер, убежденный, что мы больше не вернемся, просто решил пустить все это в ход. После поисков то у одного, то у другого нам удалось изъять разные предметы. К несчастью, не хватало многого, а здесь оно невосполнимо. Приходится импровизировать, искать толстую фанеру, чтобы сделать заново рисовальные столы, покупать то, что возможно, у торговцев в Джанете, кое-что заказывать в Париже, – короче, это большая накладка!