Правда порой так беспощадна, что хочется зажмуриться до боли и заставить себя поверить в неправду.
Правда заключалась в том, что его — командира атомной подводной лодки, завтра уволят из Военно-Морского флота. Подлодку его уничтожили, а его гонят по сокращению штатов. И отправится он, еще молодой капитан 1 ранга, на пенсию — огурцы на даче поливать.
Все мысли, упомянутые ранее со словом «правда», толкались в голове «сокращенного» командира и облегчения не приносили. Он шел по обочине дороги в направлении хозяйственного пирса, где совсем, кажется, недавно ждал его прибытия черный борт самоходной баржи с едва различимым номером «17».
Зачем он шел туда? Конечно, проститься. Он честно признавался себе, что именно там, за этими обветшалыми, неприглядными, брошенными складами береговой базы, на ржавом «хозяйственном пирсе», он впервые ощутил, как нужно любить свой корабль, свой флот, свою Родину. Он не хотел произносить эти слова или даже думать так цветасто, просто любовь жила в нем.
Свернув вправо, к пирсу, он сразу же увидел ее… Баржа, на треть выброшенная на камни береговой осушки лежала на проломленном борту. Из окровавленного ржавчиной корпуса свисали обрывки сухожилий — проводов. Переломанные ребра — шпангоуты, выглядывали из вспоротого живота трюма. Артерии трубопроводов рваными краями глядели наружу. Осталось, видимо, то, что еще не вырвали из ее тела сборщики металлолома.
Его никто не мог видеть, поэтому, не нужно было прятать слезы, о возможности появления которых, он и не догадывался.
Что же это? Ныло в груди. Создавали, строили, отдавали здоровье и жизнь, а пришли «эти»… Продали, предали, сломали, убили. Баржа «БС 17» уничтожена.
Проклятие мертвого капитана! Память тут же перелистала годы назад…
…Правда порой так беспощадна, что хочется зажмуриться до боли и заставить себя поверить в неправду.
Правда в том, что одного из перспективных офицеров флотилии атомных подводных лодок завтра снимут с должности, исключат из партии и вышвырнут служить в какую-нибудь часть хранения радиоактивных отходов. Фотографию с доски почета в Доме офицеров аккуратно извлекут из рамки и… выбросят на помойку.
Правда в том, что бывшая жена, уехала, мотивируя побег: «Я замуж за будущего командира выходила, а не за какого-то там…»
Правда была и в том, что он был виноват. Не проявил «принципиальность» не «вломил», не «стуканул» пьяницу — командира подлодки.
Правда еще и в осознанном подчинении несправедливости: Снять командира, значит, вывести корабль из первой линии боевых сил флота. Лишить дивизию боевой единицы. Корабль с новым командиром должен пройти весь курс боевой подготовки от «аз» до «яко», а это полгода. За это командира дивизии вобьют в паркет, аж по самый кортик, а с ним и командующего флотилии. А далее: командующему флотом прилетит от главкома, главкома изощренно грызанет министр обороны, но и тому не миновать «добрых слов» от Председателя Президиума Верховного Совета СССР и Генерального секретаря ЦК КПСС в одном лице. То есть: вверх фейерверком, а обратно взрывом петарды на головы всех, кто не спрятался: «Как?! Почему?! Кто посмел ослабить военную мощь страны?!» Само собой, напрашивался простейший вариант: снять с должности старшего помощника командира. Не просто так снять, а снять со спецэффектами, с выворотом наизнанку, с исключением аморала из КПСС за «Моральное разложение экипажа». Снять с показательной поркой: за «множество дисциплинарных взысканий», при «полном отсутствии поощрений». Снять так, чтобы ни то, что люди — кони от него шарахались. Тогда и командир останется на месте и все начальники выше, и выше, и выше обойдутся только подзатыльниками.
Все последние дни заполняла беспроглядная пустота. Аутодафе будет завтра. А сегодня «ожидающего казнь» неожиданно вызвали в дивизию, где начальник штаба, аккуратно пряча глаза, виноватым тоном выдавил просьбу:
— Вы же, насколько я помню, допущены к управлению кораблем? На торпедолове старшим ходили.
В опальной душе вспыхнула радостная икра: «Неужели в море? На торпедолове! Хоть так! Значит, снова нужен?!»
— Видите ли, флагманский минер, маху дал — получили мины, да забыли пиропатроны к ним. Ну мы, конечно, ему… А получить-то надо. Сами понимаете, на рейсовом катере за зарядами не поедешь. А тут баржа соорганизовалась, и как раз на минную площадку. Так я вас попрошу, сходите, привезите эти чертовы пиропатроны.
Настроение снова пошло конусом вниз — невелик почет на барже по заливу ползать. Но перед казнью, любое поручение — уже надежда.
— Когда выход? — безрадостно сухо согласился он.
— Выход в девять ноль-ноль.
Все мысли, упомянутые ранее со словом «правда», толкались в голове опального капитан-лейтенанта, и облегчения не приносили. Он шел по обочине дороги в направлении хозяйственного пирса, где ждал его прибытия черный борт самоходной баржи с едва различимым номером «17».
Пробежав по короткому ветхому трапу, он спрыгнул на деревянную палубу, забывшую, что такое песок и берестяные бруски для драйки настила.
Давненько подводнику не приходилось подниматься на борт столь утлой посудины: Носовой шпиль, грузовой трюм, мачта с грузоподъемной стрелой, высокая рубка, вот и вся надстройка. И, как громко не топай — ни одной живой души.
Рубка открыта. Со столов, приборов и полок во все стороны рванули галопом стада тараканов, их было так много, что даже ему — обитателю прочного корпуса, где тараканы не только бегают, но и летают, стало тошно. Пережив первый испуг, обитатели ходовой рубки, не особо страшась гостя, стали вновь занимать насиженные места. Бороться с этими табунами было бы бесполезно.
Следующее, что отметил глаз моряка, — большой штурвал, словно снятый с борта «Пилигрима» из «Пятнадцатилетнего капитана». Перед колесом нактоуз и машинный телеграф. Удивительно, но стрелка компаса плавала в спирте. «Хотя, кто его знает, что там налито?» — подумал гость и продолжил осмотр. Старый крашенный-перекрашенный блок радиолокационной станции, приемо-передающая аппаратура связи, перед ней табличка с надписями секретных(!) позывных оперативной службы и постов наблюдения. Над штурвалом свисает, подвязанная проволокой к подволоку, переломанная пополам, переговорная труба. Грибами-паразитами ухватились за грязные переборки переключатели ходовых огней. Штурманский столик, судя по сальным пятнам и россыпи тараканьих «маковых зерен», использовался исключительно для обедов, и вызывал у гостя прилив брезгливости.
Долгое нахождение в пустой рубке к добрым мыслям не располагало, хотелось действовать, чем-то отвлечь голову от яда мыслей. На часах уже было возле десяти, а из экипажа баржи его встретили только тараканы.
Наконец, «старший на борту» увидел человека прошедшего по трапу. Внешне служащий как-то совсем не был похож на капитана даже такой «фелуки», и с трудом тянул на портового грузчика. На нем висел старый, в следах всех корабельных красок альпак, на голове бежевая шерстяная феска. Лицо давало правдивую, но нехорошую служебную характеристику, и о возрасте ничего не могло сказать.
— Здравствуйте! — капитан-лейтенант громко приветствовал капитана.
— Здравс…те! — угрюмо пробурчал хозяин корабля.
— Ну, что пойдем? Оперативный добро дал?
Ответа не последовало.
— Вот мои документы. Я назначен…
Капитан даже не взглянул на предъявленное удостоверение личности.
Хорошо, что не произнес: «Старшим на борту», — понял капитан-лейтенант. Он терялся, не понимая, как себя вести. Капитан помог ему — ушел. Когда же странный человек вернулся, то обратил на «старшего» столько же внимания, сколько уделял стальному пиллерсу посреди рубки.
— Мне необходимо убедиться в средствах обеспечения безопасности плавания, технических средствах кораблевождения, средствах связи и оповещения… — капитан-лейтенант замолчал, поймав на себе взгляд капитана — так, наверное, смотрят на душевнобольных.
— Выход отменен,— угрюмо произнес капитан и ушел. Теперь ушел совсем.
Через минуту «старший на борту» опомнился, и дал оценку происходящему: «Хрень какая-то!» После чего, пошел докладывать в штаб.
День был загублен.
Та же обочина. Тот же путь. Те же мысли. Сегодня они начинались со слова: «Обидно»
Обидно отвечать за чужое преступление.
Обидно за дни и ночи службы, уничтоженные одним росчерком в аттестации: «Пьянствующий офицер!»
Обидно. Он не пьет. Даже не так: он совсем не пьет, не пьет абсолютно, не пьет окончательно. Кто поверит, если в личном деле черным по белому: «Пьянствующий…», «Семнадцать взысканий, ни одного поощрения!»
Обидно, что в самые тяжкие дни на службе, и дома находиться невозможно: скандалы, скандалы, скандалы. У нее в глазах столько праведного гнева! За что? За то, что путалась летом со спасателем с пляжа?!
Обидно: поток черных шинелей направо к подводным лодкам, а он налево, к хозпирсу.
Где-то слышал: «Обиды — прерогатива служанок».
Стыдно, а вдруг, кто-то подслушает его сопливые «Обидно». Он даже обернулся. Действительно, за ним шел, криво улыбаясь, старший лейтенант. Они узнали друг друга:
То было давным-давно, в штабе дивизии. Он, еще лейтенант, сдавал зачеты на допуск по специальности. Хотелось раньше всех, лучше всех. Они встретились в курилке. Старший лейтенант в мешковатой засаленной форме, и он, в новеньких лейтенантских погонах. Старлея снимали за пьянство и нежелание учиться. Лейтенанта ждало назначение на лучший корабль дивизии. Тот короткий разговор запомнился:
— Что, рубанулся? Сдал зачеты? Раньше всех, выше всех! Давай, давай, отблагодарят, и пошлют — дальше всех.
— Вам-то что? Сдаю, потому что служить пришел.
— Ну, видно по всему, быть тебе адмиралом.
— А хоть бы и так.
— Будешь-будешь, пойдешь по трупам к Олимпу. Только если однажды твоя спина кому-то ступенью не покажется.
Отвратительный разговор действовал, как рвотный пиридин и, чтобы прекратить его, он быстро вышел из курилки, бросив через плечо: «Карьерист! Только десять лет на службе, а уже старший лейтенант!»
И вот теперь «карьерист», с теми же тремя звездочками на погонах и с той же кривой улыбкой идет следом.
— Здорово! — раздалось за спиной.
«О! У-у-у! Су…дарь!» — взвыла душа.
— Что? По местам стоять, с должностей сниматься? Алкаша отмазали, а барашка преподнесли в дар богу Карьеры?
Да, в гарнизоне слухи разпространяются словно грипп — воздушно-капельным путем! Старлей обогнал его на полшага, заглянул в лицо.
— Шинель почисть на спине!
Он чуть ли не принял слова «карьериста» за чистую монету, хорошо не стал снимать с себя шинель — не опозорился.
— У тебя там следы ботинок твоих начальников, а один так еще и подошвы вытер.
Теперь обижаться расхотелось. Нужно было драться. Драться, чтобы обязательно победить:
— Спасибо, что предупредили.
— Нема за щё! Ждем тебя у нас на помойке радиоактивных отходов.
— Прикажут, пойду. Только потрудитесь обращаться на вы. Соглашусь на помойку, но пойду не за свои, за чужие грехи. А вас, помнится, за лень и пьянство с лодки списали. Поэтому, я вам не ровня, и обращаться ко мне соблаговолите на вы.
— Ой! Вы посмотрите на эту мамину цацу! Ничего, посмотрим, как ты запоешь у нашей, одной на всех, радиоактивной параши.
У старпомовского терпения край близок, а он духом все еще был старшим помощником командира атомной подлодки.
— А ну пошел… к себе в часть! — он так жестко послал вечного старлея, что тот изменился в лице и отскочил в сторону.
— И пошутить…
— Что?! — зарычал старпом.
На этом шипучем полувопросе, полуугрозе их беседа закончилась… Навсегда.
На душе стало легче. Ноющая, слезливая обида — старая высохшая болячка, отвалилась. Конечно, рана еще кровила, но не мешала идти.
«БС 17» встретила его там же и так же. За сутки ничего на барже не изменилось. «Неужели придется просидеть на этом таракановозе еще день? — с отчаянием думал он, — Сейчас появится капитан. Что он, бывший старпом, но не бывший моряк, должен потребовать?» В голове начал выстраиваться контрольный лист выхода в море. И тут всплыла простая, как черенок лопаты истина: «А кто ты такой? Кем ты уполномочен проверять подготовку этой «фелуки»? Кто и где издал приказ о назначении тебя «Старшим на борту»? Сейчас придет капитан. Кто ты для него? Ты — балласт. Пассажир. Дурачек, вышагивающий по ходовой рубке и задающий, соответственно, глупые вопросы!»
С раскрасневшимся от стыда лицом он добрел до дежурки у хозяйственного пирса — к телефону.
Начальник штаба на звонок «внутрибазового» телефона ответил с привычной нервинкой в голосе: «Слушаю!»
— Товарищ, капитан 1 ранга!
— Что там? Прибыл кто-нибудь на борт? Нам сегодня нужны пиропатроны! — судя по разговору, начштаба понял, кто звонит.
— Товарищ капитан 1 ранга, вы меня назначили «старшим на борту». Можно узнать номер приказа о назначении. Корабль к выходу в море не готов!
— Вы, что там? — чувствовалось, что начальник штаба поднимается в кресле, — Вы, чего там придумали?! Вам приказано сходить в Североморск, получить эти проклятые пиропатроны и все. Вы, что долбак?
— Нет, не долбак! Вы мне приказали быть старшим. А корабль к выходу в море не готов.
— Какое море! Это баржа! Она в море не ходит, она ходит в заливе! Баржа, понимаешь ты себе, бар-жа! Она относится к тылу, к береговой базе. Говно не ней туда-сюда возят, какой выход в море! — в телефонной трубке раздались: удар по аппарату и мат коротких гудков.
Опального капитан-лейтенанта не просто тащили на виселицу — по дороге его били.
Над ютом баржи повис голубой дым дизельного выхлопа. Капитан-лейтенант перепрыгнул фальшборт. «Трап» — три доски с несколькими поперечинами уже лежал на палубе. «Значит, оперативный дал «добро». Хорошо! Тогда он будет гостем — ничего не делать, ни во что не вмешиваться, быть пиллерсом в рубке».
Капитан вышел на палубу, даже не удостоив «старшего» взглядом; отдал кормовые, затем носовые швартовы; вернулся в рубку, и с грохотом захлопнул стальную дверь.
Показалось, что капитан закрыл дверь рубки демонстративно, дабы показать, что «старшему» туда путь заказан.
Баржа не спеша отвалила от пирса, отошла к середине губы, развернулась, и медленно потянула на восток, совмещая за кормой огни выходного створа.
Стоять не открытой палубе стыдно, скучно и холодно. «Что за свинство! — возмущенно подумал капитан-лейтенант. — Если он на корабле гость или пассажир, так окажите гостеприимство — определите каюту, а нет таковой, то пригласите в рубку! Что за хрень?!» Он повернул задрайку и открыл дверь.
Капитан стоял у штурвала и, глядя вперед, вел корабль по каким-то только ему известным ориентирам.
Выбрав место, справа за спиной судоводителя, где никак не мог мешать, несостоявшийся «старший на борту» удобно привалился к переборке и стал безделья ради вспоминать район плавания: рекомендованные курсы, огни и створы, острова и банки. Постепенно в его памяти, голубой широкой скатертью расстелился Кольский залив с его бухтами, островами, губами и проливами. Он своим, еще незакостенелым умом вспоминал характеристики маяков, поворотные пеленги. Вспомнил порядок подачи заявки на вход-выход из Кольского залива и частоты работы на УКВ с постами. Скорости движения в северном, среднем и южном колене форватера. Красно-зеленые огни острова Сальный, красный проблесковый мыса Карбас, зеленый Окольного. Так и не заметил, как баржа заползла в «район» и, сойдя с курса, прицелились в пирс.
В это время на лодке все бы гремело, звенело и материлось, и он — старпом, в этом великолепном оркестре играл бы партию главной… чуть не сказал, «скрипки». Нет, главного ведущего барабана. Скрипки, флейты, валторны, конечно, присутствуют где-то на боевых постах гидроакустиков, радистов, радиометристов. Но главный инструмент — большой барабан. «Там-там-там», — равномерно бьет колотушка, созданная специально для возможности извлекать широкий диапазон звуков от тихого шепота до самого громкого рева.
На подходе к пирсу он не смог усидеть в рубке — совесть моряка не позволила. Вовремя выскочив на палубу, схватил носовой швартовный конец и ловко набросил огон на проходящий мимо кнехт, затем выбрал слабину и обтянул. В корме те же действия проделывал появившийся ниоткуда здоровенный тип. Так значит, мы не одни на этом «Летучем голландце»!
Поход на «минную площадку» занял от силы двадцать минут. Ни за что получив заряд брани, пообещав передать матюги по назначению, он вернулся на корабль с двумя плоскими деревянными чемоданами. Ящики были вычурно опечатаны, опломбированы и вручены ему под подпись. Теперь главной задачей стало переписать эти чемоданы на кого угодно, но только под тот же росчерк пера. Забудешь, проявишь невнимательность и взрывчатые пиропатроны останутся числиться за тобой. А потом, практическая мина утонет, ее не найдут, и ты станешь вечным владельцем маленьких, но очень взрывчатых штучек.
Капитан боязливо покосился на подозрительные желтые ящики, но к их наличию в ходовой рубке отнесся так же равнодушно, как и к гостю. Наконец, кэп, впервые за время перехода, щелкнул переключателем УКВ станции, и взял в руки «соску» — микрофон на длинном спиральном шнуре. Ни одно устройство свехбыстродействия, кодирования речи и скрытой связи не способно так зашифровать разговор. Не допущенный к таинствам, никогда не разберет, что говорят капитаны в микрофоны и что доносится из динамиков. Тут мы от врагов защищены полностью, они сума сойдут, но никогда не переведут эту речь.
Машина заработала на задний ход. Он — бывший пассажир, уже стоял на палубе и по кивку капитана, мгновенно сбросил с берегового кнехта носовой впередсмотрящий швартов.
Баржа, отрабатывая задним ходом, медленно разворачивалась на выход из губы. Когда нос «фелуки» проскочил Окольный ведущий створ, капитан двинул телеграф на «Полный вперед» и быстро закрутил огромный штурвал. Недовольно заверещала рулевая цепь, корпус буксира задрожал, но через минуту сдался и без сопротивления понес корабль курсом пятьдесят один градус. «Значит, идем восточным проливом, — отметил про себя капитан-лейтенант и стал думать о повороте на курс тридцать: — Как только красный сектор огня Сального сменит зеленый…»
Обстановка успокоилась, баржа равномерно подвывала гребным валом. Короткие безвредные волны ласкали старый корпус, раскачивая стрелку кренометра между нулем и пятью градусами. Наступило то время, когда: «вдруг», «неожиданно», «ни с того ни с сего»; то время, которого не ждут, засыпая за рулем, теряя страх, забывая о бдительности в теплом, спокойном и кровавом комфорте. У капитан-лейтенанта были хорошие учителя. Он собрался, пристальнее вгляделся в волны залива прямо по курсу. И ничего не произошло. Неожиданное не может быть ожидаемо.
Капитан потянулся, взял с полочки пачку «Примы» и закурил, продолжая неторопливо крутить штурвал то в одну, то в другую сторону.
Капитан-лейтенанту тут же захотелось курить, но у него не было сигарет, а просить у этого капитана «Немо», от слова «немой», было выше его сил. Он решил терпеть. Даже стали приходить мысли, что если он может не употреблять спиртное, то возможно… Невозможно! Без табака у него «пухли уши».
Капитан курил, по-хамски стряхивая пепел на палубу — для старпома, это было казнью на колу. Он держался из последних сил, чтобы не сорваться на рык… Вдруг рука капитана опустила штурвал и скользнула вниз. Сигарета выпала из скрюченных пальцев и, разбрасывая красные точки, упала на палубу. Терпение «старшего на борту» лопнуло...
— Рулевой! — переходя на резкий «старпомовский голос», проскрежетал он.
В ответ капитан повернул к нему перекошенное лицо, прохрипел: «Проклятье!» и рухнул на палубу. От удара головой раздался долгий глухой, страшный звук.
Все произошло так быстро, так неожиданно, что капитан-лейтенанту показалось, что капитан бросился на него. В испуге он отскочил в сторону. И только придя в себя, опустился на колени перед телом. На него глядели безразличные, остановившиеся зрачки мертвеца.
— Эй, ты чего? — капитан-лейтенант закричал болезному в ухо. — Ты чего? Что случилось? Ты слышишь меня? Очнись!
Он вскочил на ноги и увидел, что берег быстро приближается, что баржа катится вправо, а огни Сального давно в зеленом секторе.
Двумя руками ухватив рулевое колесо, он принялся крутить влево и добился того, что баржа пошла прямо на остров. Теперь он стал крутить вправо. Остров пошел влево за корму. Снова пришлось крутит штурвал.
Вырвав пробку из переговорной трубы, он закричал: «Эй, внизу! Кто-нибудь, бегом в рубку! Капитану плохо. Быстрее, быстрее в ходовую рубку, кто-нибудь! Нужна помощь!»
Наконец, неспешно протопав по палубе тяжелыми сапогами, в рубку заглянул человек в армейском ватнике.
— Ой! Кажись мертвяк! Ну, нафиг! — морячок, судя по всему, собрался ретироваться.
Но бывший псевдо старший на борту, становился, судя по обстановке, капитаном:
— Стоять!.. Ко мне!.. Не дергаться!.. — чем заполнялись паузы между командами, он бы не вспомнил ни за что. — К штурвалу!..
— Я не умею! — запричитал матрос.
— Делай массаж сердца и искусственное дыхание!
— Не умею, — заплакала детина.
— Кто еще есть на корабле?
— Моторист, так он в моторе! — матроса била дрожь.
Капитан-лейтенант перевел ручку телеграфа на «Стоп», и снова бросился к капитану.
— Вызывай моториста, мать вашу! Три человека на всю калошу. Смотри, смотри вокруг, чтобы к берегу не приближались, чтобы другие корабли не подходили! — командовал он, между сериями нажатий на грудь капитана и искусственным дыханием. Человек не возвращался.
— Оставьте вы его, он уже все, — раздалось над головой. — Идите к штурвалу — нас на камни несет.
Капитан-лейтенант обернулся: за его спиной стоял давно не бритый, пожилой человек в замазученном некогда синем комбинезоне.
— Ход нужно дать, разобьем корабль. А Петьке уже не поможем, ушел друже.
Новоиспеченный командир судна подскочил к телеграфу и переставил рукоятку на «Малый вперед» Ничего не изменилось. Баржа по-прежнему стояла поперек пролива.
— Да не спеши ты, сейчас в машинное спущусь, отрепетую, — успокоил моторист и вышел из рубки
— Можно я тоже пойду? — взмолился матрос.
— Стоять! Никуда не ходить! Будешь на подхвате!
— Я очень мертвых боюсь! — признался детина, вновь собираясь рыдать.
— За борт выброшу! — рявкнул новый капитан на парня, которому с трудом доставал до плеча.
— Как за борт! — испугался матрос.
— Как, как? Пинком, вот как! Балласт за борт! А ну, помоги оттащить в сторону!
— Ой! — испугался увалень.
— Я те дам, ой! А ну бери за ноги! Закрой его одеялом.
Баржа дала малый ход, и новому капитану пришлось встать к штурвалу. Кое-как удалось развернуть судно. Корабль с трудом держал курс, все еще временами пыталось метнуться к одному или другому берегу.
Когда же остров остался за кормой, капитан-лейтенант уже мог управлять баржой, не давая ей рыскать. Надвигалась новая опасность — показались суда.
— Матрос, ко мне! Сейчас возьмешь в руки штурвал и будешь держать судно на курсе!
— Я не могу! — взмолился парень.
— И я не мог, но вот видишь же, получилось! Не дрефь, держи штурвал. Вот, видишь компас, он сейчас показывает тридцать градусов. Смотри вперед, впереди по курсу мыс и на нем красный огонек. Видишь?
— Вижу, красный.
— Вот нос корабля должен все время с ним створиться.
— Чо это?
— Створиться, значит, находиться на одной линии, ты как бы его на прицеле держишь, где мушка — нос баржи.
— Понял, ой, а он влево уходит.
— Значит, нас несет вправо. Крути влево, но немного, а то раскачаешь.
— А он все равно влево идет. Ой, а теперь вправо пошел.
— Отводи — значит снова влево немного. Одерживай — немного вправо. Вот видишь огонь на мушке.
— А он теперь вправо пошел.
— Немного вправо ворочай. Отводи! Вот и получилось.
— Здорово, только вы не уходите.
— Да куда уж тут уйдешь. Держать курс тридцать!
— Ага.
— Не «ага», а «Есть держать курс тридцать».
Опасливо косясь на нового рулевого, капитан-лейтенант подошел к радио станции. Щелкнул тумблером, взял в руки микрофон, нажал тангету: «Внимание! Внимание! Всем постам наблюдения, оперативному флота! Я баржа «БС 17». Капитан судна скончался! Капитан умер! Судно следует курсом тридцать, по правой кромке залива. Требуется срочная помощь! Требуется помощь!»
Станция только шипела на разные лады и молчала.
Снова он взялся за микрофон:
— «Восток Торос»! «Восток Торос»! Внимание! Говорит «БС 17», говорит «БС 17»!
Неожиданно ожил динамик радиостанции: «Прекратите засорять эфир. Ваши действия…»
Дослушивать капитан-лейтенант не стал: «Внимание всем постам, службам и кораблям! Аварийная тревога! Сос! Сос! Сос! Баржа «БС 17»! Терплю бедствие, нужна помощь! Следую курсом тридцать на выход из Кольского залива. Капитан судна мертв! Капитан умер! Терплю бедствие, нужна помощь! Нужна помощь!»
— «БС 17», «БС17»! Я «Восток Торос» Вас не наблюдаю! Дайте шапку, добро! — другим голосом заговорил динамик.
— «Восток Торос», нахожусь на траверзе мыс Крестовый.
— Ну, слава богу! Очнулись! — обрадовался рулевой.
— Рано радуешься!.. Почему вправо ушел?!..
— А она не слушается, никак! — запаниковал матрос.
— А ну, отойди! — только что родившийся капитан, вернул судно на прежний курс, огляделся и, заметив, что с кормы приближается рыболовный траулер, передвинул ручку телеграфа на «Самый полный». — Смотри! Дали больше хода, теперь управлять будет легче, но не молчи. Каждые тридцать секунд доклад.
Наконец радиостанция ожила в полной мере:
— «БС 17», я «Каркас 85» (позывной оперативного дежурного флота). Доложите, о происшествии. Какие приняты меры.
— «Каркас 85», я «БС17». В момент прохождения Сального умер капитан. Веду судно по правой кромке ФВК, ход шесть, курс тридцать.
Небольшая пауза и эфир ожил. С каждой минутой голос в динамике становился жестче и требовательней.
— Сойдите с фарватера! Отойдите ближе к берегу! Застопорьте ход! Отдайте якорь! Начните подавать сигналы бедствия, ракетами, фальшфейерами и тифоном. Выставить посты наблюдения за внешней обстановкой! Включить РЛС. При приближении кораблей и судов на дистанцию двадцать кабельтов, стрелять в их сторону ракетами красного цвета, подавать сигналы бедствия топовым огнем и звуком. Как поняли меня?
— «Каркас 85», я «БС17» – ни хрена у меня нет, ни огней ни ракет, ни якоря. Остановлюсь — разобьет о камни. Принимаю решение идти прежним курсом. Пришлите помощь! Нужна помощь! Я один. Понимаете меня. Я один! Один!
— А я? — раздался голос рулевого.
— Выброшу за борт! Су…дарь, почему курс двадцать? Держать тридцать! Убью!
— «БС 17», — не успокаивался оперативный флота. — Несете ответственность за безопасность кораблевождения.
— «БС 17», — я «Восток Торос», верхом не наблюдаю вас. Наблюдаю технически, — вмешался другой голос.
— «Восток Торос», дайте проводку, дайте проводку. Дайте время поворота на триста полсотни семь и восемь.
— «БС 17», я «Восток Торос» перед поворотом пропустите рыбака, пропустите рыбака.
Новый голос включился в переговоры:
— «БС 17», я «Вспышка 33», — наконец, ожил оперативный флотилии. — Доложите ваши шапка, добро.
Ну как объяснить этим правильным дежурным, что нет у меня ни шапки — широты, ни добро — долготы, что нет у меня ни ракет, ни огней, ни звуков, а из всех работающих приборов один лишь магнитный компас, у которого стрелка плавает, наверное, в моче. А в чем она еще может плавать, когда судно сутками стоит у пирса без охраны, с открытыми переборками?! Я даже костер на палубе не смогу разжечь — нечем!
— «БС 17», я «Вспышка 33». Будем вас сопровождать технически. Помощь вышла к вам на встречу. Обеспечьте прием аварийной партии.
— Спасибо! — не выдержал новый капитан, и встал к штурвалу.
Матроса била нервная дрожь. Никак он не мог совладать с собой.
— Успокойся! Что трясешься? Это не помогает. Теперь крути головой во все стороны, ты у нас глаза, уши и радар. Все видь, все замечай и докладывай громко и четко. Пока не услышишь ответного «Есть!», с повторение твоего доклада, считай, что ничего не говорил.
— Так сзади судно идет. Догоняет нас.
— Есть, по корме судно. Сближается. Вот, что мы сейчас сделаем: уходим вправо и снижаем ход до «Самого малого».
— Они обгоняют нас.
— Есть! Судно опережает нас по левому борту.
— Ага!
Вновь заговорил динамик радиостанции:
—«БС 17», я «Восток Торос», визуально вас не наблюдаю. Технически поворот на триста полсотни семь и восемь через пять минут. Ориентир: красный ограждающий двадцатого района.
Он подумал: «Как хорошо! Светло, ни тумана, ни снега, слева остров Шуринов. А дальше, по ходу уже показались красные ограждающие мелководной банки.
— «БС 17», я «Вспышка 33». К вам вышел буксир «РБ 23» с аварийной партией и старшим на борту. Обеспечьте прием!
Хотелось крикнуть, но это не солидно, это слабость, а время поворота вышло.
— Смотреть в оба! Поворачиваю на триста полсотни сем и восемь! — скомандовал он сам себе и повернул штурвал влево.
— Есть смотреть в оба! Есть поворачиваю на триста полсотни сем и восемь, — раздался голос матроса.
— Молодец, моряк! — похвалил его новый капитан и спросил: — Как к вам обращаться?
— Вася, — с легкостью в голосе представился паренек.
— Васей тебя девочки пусть зовут. Фамилия? Должность?
— Матрос Ситочкин!
— Так и знал, — неслышно произнес капитан-лейтенант, и скомандовал: — Матрос Ситочкин, выйти на палубу и приготовить бак и ют к приемке буксира.
— Есть! — радостно отозвался матрос, но тут же опустил голос: — А делать то чего?
— Понятно, — так же тихо пробурчал капитан себе под нос. — Освободить кнехты, разобрать и разложить на палубе швартовы, приготовить бросательные концы, приготовить кранцы и трап.
Ситочкин с радостью убежал выполнять указания, а в рубке остались двое: мертвый капитан и его смена.
Время шло. Еще дважды оперативный дежурный сообщал о том, что аварийная партия и старший вышли.
Наконец пост острова Торос доложил, что зрительно наблюдает баржу. Согласовали и новый курс, уже для захода в губу Сайда. А спасительный буксир с обещанной аварийной партией так и не показался.
Обошли мелководные банки, держась рекомендованных курсов, начался заход в бухту по входным створам.
Погода благоволила, ветер совсем стих и капитан-лейтенант, приноровился к штурвалу.
Ситочкин мерз на палубе, но в рубку не возвращался. С поста Торос помогали, чем могли до крутого поворота в губу. Скользнув по створам, баржа вошла в бухту. Слева завиднелись пирсы и буксир идущий «на помощь».
Ситочкин, принял швартовы и помог какому-то человеку подняться на борт.
Дверь распахнулась, в рубку вошел офицер. Плотный, коренастый, в канадке, явно из командиров. Он был гладко выбрит, и от него приятно пахло спиртом.
— Капитан 1 ранга Сафронов! — представился офицер, и, глядя на ноги капитана, выглядывающие из-под одеяла, зачем-то спросил. — Он?
К барже с кормы зашел еще один буксир. Ситочкин не подвел — принял швартовы и там.
— Ну, ты знаешь как? — поинтересовался капитан 1 ранга и, видимо, на всякий случай подсказал: — Пятнадцать градусов к пирсу.
Временный капитан угукнул и перевел ручку телеграфа на «Стоп». Два буксира, не то, что баржу, атомоходы прижимали к пирсам, и тут мягко притерли судно к стенке.
На берегу, как следовало ожидать, три машины: два штабных уазика и госпитальная «буханка». Успели кинуть трап, и на борт лихо поднялся капитан медслужбы в белом халате поверх шинели. Энергично прошагав до рубки, он толкнул дверь, и огляделся. Подошел к трупу, откинул одеяло и произнес сакраментально: «Да, тут, конечно, все!»
Заметив, наконец, что он в рубке не один, капитан сообщил с некоторым трагизмом в голосе: «Ждите, за ним приедут!»
«Старший» на борту уже докладывал кому-то из флотилийского начальства о «выполнении спасательной операции». Потом руководство уселось в уазики и уехало, следом укатила и «буханка». Буксиры к этому времени уже успели отцепится и уйти к себе на покой.
Прижатая швартовыми к пирсу, замерла баржа. Моторист поднялся на палубу, посмотрел вокруг и зачем-то обратился к капитан-лейтенанту, как к капитану судна: «Пойду я, наверное». И, не дожидаясь ответа, ушел.
Всего лишь трое остались на борту «БС 17»: капитан-лейтенант, матрос и мертвый капитан.
Покойника забрали часа через два. Приехала «шишига» с кунгом. Шофер и лейтенант медицинской службы помогли старому капитану «пройти» последние метры по палубе его судна. Наконец, тело разместилось на носилках в машине. И поехал бедолага снова в Североморск, но теперь уже в морг.
А капитан-лейтенанту еще предстоял долгий путь до штаба, и если повезет, там он сможет сдать ящики с пиропатронами. Повезло, сдал.
Парткомиссия не поддержала решение партийного собрания. Неожиданно выяснилось, что документы, обличающие молодого старпома в «моральном разложении экипажа», оказались сфабрикованными: не существовало и приказов о его наказаниях, зато было много поощрений и грамот, поэтому исключение из партии отменили и объявили… «строгий выговор с занесением».
Образовалась масса свободного времени, что тоже можно было отнести к разряду удач. Он заказал пятитонный контейнер, загрузил в него все, что было в квартире, и отправил в родной город бывшей жены, куда отправилась и она сама.
Началось время вылеживания на надувном матрасе в ожидании приказа-приговора. Но и пытка ожиданием когда-нибудь заканчивается: рассыльный штаба флотилии, голосом судьи, передал приказание явиться в штаб флотилии. Что ж дождался!
Он шел к «Пентпгону»думая, куда приведет хоженая-перехоженая дорога — вариантов выходило несколько: в часть хранения радиактиных отходов, в какой-нибудь вечный ремонт или в дырочку на попе Кольского полуострова — солнечную Гремиху.
Если готовишься к плохому, как-то легче воспринять судьбу. Правда, никто и никогда, при любых вариантах, не мог понять, как худшее, вдруг становится лучшим, и наоборот.
Прием в «Пентагоне» удивил: ожидал вызова к начальнику отдела кадров, и вручение предписания к новому месту службы. Так нет, пришлось долго ждать, под высокой дверью с пугающей золотой шильдой «Командующий флотилии».
За большим столом адмирала он узнал и кадровика, и начальника политического отдела, и даже начальника тыла.
Задумался: «Интересно? Кто приведет приговор в исполнение? Где его расстреляют во дворе или вывезут на городскую свалку?»
Но это потом. Сейчас предстоял доклад о прибытии и уставная стойка. Взгляд командующего — клацнул затвором пистолета:
— Служить хотите?
Ему увиделась такая сцена со стороны: удар в зубы и вопрос проникновенным голосом: «Еще хочешь!» Но мало ли, что тебе еще привидится, отвечать-то нужно по-уставному.
— Так точно, товарищ вице-адмирал!
— Не сомневался. А это правда, что вы спиртное не употребляете?
— Так точно! До сего дня не употреблял.
— А чего это до сего дня? А в будущем?
— Не могу знать, товарищ командующий. Если прикажете… Куда деваться?!
— Нет, мы для вас похлестче дело нашли. И то, что предложим, не предполагает пьянства. Примете под командование «БС 17».
Никаких игривых вопросительных знаков, никаких позволяющих уклониться запятых или мечтательных многоточий. Точка.
— Увольняете?
— Нет. Останетесь на лодочной должности, а на баржу будете откомандированы. Конечно, придется сдать зачеты на управление, ну уж если вы на управление атомоходом сдали…
— Наплачетесь вы товарищ адмирал со мной.
— Начальник тыла наплачется. Но и он, и я верим: на «БС 17», нужной нашему флоту, вы порядок наведете. Даем год. Через год, обещаю, направим на командирские классы с последующим назначением н