Этот вроде бы незначительный, внешне несерьезный эпизод оказался важной вехой в моей жизни. Он помог мне узнать, ощутить то, что теперь называют алгоритмом творчества. Мне с тех пор стали понятны принципы, технология работы над собой. Такая «углубленная» самоподготовка стала потребностью моей натуры, ее частью. И на поле, и на сцене я готовился к выступлениям очень тщательно, отрабатывал каждую деталь и, главное, старался отыскать какие‑либо вспомогательные упражнения, помогавшие преодолеть ту или иную трудность.
А пока что приблизилось лето, кончились занятия в гимназии, и семья наша перебралась на дачу.
Прежде Расторгуево знали как дачное место. Там, в деревне Тимохово, был дом, где наша семья проводила лето. Дачников‑москвичей здесь хватало, но футболист, как говорится, искал след футболиста. Впрочем, оказалось, что найти его не так уж и трудно. Не помню теперь, кто кого нашел: мы ли братьев Мастеровых – Николая, Федора и Василия – или это они разыскали Николая, Сергея, Александра и Михаила Сушковых. Но факт тот, что эти две семьи, да еще двое братьев Ивановых составили ядро дачной футбольной команды.
Мы нашли подходящее место, разровняли его, разметили зоны, и получилось неплохое поле, правда, с небольшим уклоном в одну сторону. Здесь с утра и до темна гоняли мяч – благо, делать больше нечего. Однако… сказав: «гоняли» и «нечего делать», я мог создать у читателя впечатление, будто гоняли от нечего делать. Но нет, это была работа – настойчивая, упорная и даже с позиции нынешней методики тренировки в чем‑то достаточно умная. Мы не бессмысленно гоняли мяч, а отрабатывали удар, точные пасы, разыгрывали сложные комбинации, придумывали тактические ходы. Признаюсь, правда, – не от высокой сознательности, а вынужденно…
Дело в том, что по другую сторону железной дороги, в Фельдмаршальском поселке, проживала еще одна группа футболистов. И весьма сильная. Достаточно сказать, что душой и лидером ее был известный футболист, правый край олимпийской сборной 1912 года Михаил Смирнов. С ними чаще всего и приходилось нам играть.
Да, нам повезло – мы имели дело с сильным противником. Встречи с ним с ходу вскрывали все наши слабые места. Соперник ставил нам точные диагнозы, мы знали, что лечить, а это самое главное.
Встречались мы и с более дальними соседями, с командой Царицына, например. Вставали чуть не с зарей, облачались в футбольную форму и восемь километров… не шли – по сути дела, бежали, перекидываясь мячом.
Лето 1915‑го… Уж год, как идет первая мировая война. Молодежь забирают на фронт… Идут и идут похоронки… Горя хватает!
А жизнь продолжается. Во всех проявлениях. И в футбол играют, и смотрят его по‑прежнему, хотя некоторые команды вовсе закончили свое существование – всех призвали в армию, другие – значительно поредели…
Ночью прошел дождь, обильный и теплый, с грозой, насытившей воздух пахучей свежестью. И сейчас, Поутру, пока солнце еще не слишком палило, все запахи деревенского лета струились сквозь щели неплотно прикрытого на ночь окна. Возможно, это они вместе с бесцеремонным галдежом птиц разбудили меня, а возможно, шаги брата Александра, ходившего уже туда‑сюда с полотенцем.
– А‑а! – весело заговорил брат, увидав меня с открытыми глазами. – Мы проснуться изволили… Вставай, дрыхало. Глянь, на улице благодать какая. Быстро умывайся, одевайся – до завтрака еще поиграть успеем…
– Саш, давай нынче отдохнем. Что‑то у меня коленка побаливает. Вчера приложился… Об штангу.
Александр сначала скис – он настроился на футбол. Но вдруг просиял, найдя в моем предложении что‑то интересное.
– А что? Пожалуй, можно и отдохнуть. Давай в Жуковку нынче прогуляемся, поглядим, как мамонтовцы тренируются. Вот у кого поучиться‑то можно. Может, и сыграть позовут…
– Как же, позовут… Жди. Нужны мы им – сопляки… Там один Бахвалов чего стоит. А Парусниковы? Все трое мастера – экстра!… А Сергей‑то где? Встал?
Позавтракав, мы отправились втроем в Жуковку. Деревня эта находилась в недалеком соседстве от Нашего Тимохова, и мы даже прогулочным шагом дошли быстро. Как и думали, на поляне уже мелькали фигуры в трусах, футболках и бутсах. Мы подошли вплотную, присели на травянистом бугорке и, пожевывая былинки, наблюдали за происходящим.
Состав оказался неполным. Шестеро гоняли мяч, разыгрывая какую‑то замысловатую комбинацию, седьмой стоял в воротах. Четверка из знаменитого клуба «Мамонтовка» (я уже упоминал о нем), квартировавшая в этой деревне – Бахвалов и трое Парусниковых, – была на месте. Они‑то в основном и тренировались, и вообще все, что происходило здесь, все для них и ради них. Остальные трое – просто статисты.
Здесь небольшая оговорка. Я предвижу недоумение читателя, хорошо осведомленного в географии Подмосковья: каким, мол, образом мамонтовцы попали в Расторгуево, вернее, как могли они играть и тренироваться со своей командой, если проживали, что называется, на другом конце света? Ведь Расторгуево по Павелецкой железной дороге, а Мамонтовка по Ярославской, то есть в противоположной стороне от Москвы. Ответ на это прост. Речь идет о молодых людях, от которых выбор дачи, я полагаю, не зависел. Они жили там, где жили их семьи. Им действительно приходилось трудновато – на игры и на ответственные тренировки они вынуждены были ездить в Мамонтовку – туда, где проживала летом основная часть игроков их команды.
С мамонтовцами у нас, хоть и шапочное, но все же знакомство. Они знали, что мы играем. Заметив нас, они перекинулись короткими фразами, после чего подошел Евгений Бахвалов, глянул понимающим глазом на наши бутсы и, усмехнувшись, сказал:
– Ну что, ребята, постучать пришли? Так валяйте на поле.
Уговаривать нас не пришлось.
В тот день ни Бахвалов, ни кто‑либо из Парусниковых не высказал нам своих впечатлений. Но мы и сами почувствовали, что за статистов нас здесь не принимают.
На прощание мамонтовцы только сказали нам: «Приходите завтра снова».
Назавтра мы собрались к своим новым знакомым с намерением договориться о матче между Тимоховом и Жуковкой. Я только что приладил доморощенные гетры, составив их из черных маминых чулок, самодельных щитков, ваты, и теперь шнуровал бутсы – обыкновенные ботинки, на носки которых я набил толстую жесткую кожу. В этот момент постучали в окошко. Подошел Александр, выглянул и с кем‑то радостно поздоровался. Я догадался, что Александр разговаривает с Евгением Бахваловым. Рядом с ним стоял младший Парусников»
– Мы к вам с предложением… – заговорил Бахвалов. – Собственно говоря, мы еще вчера хотели сказать, но решили сперва посоветоваться… Что вы скажете, если мы попросим вас сыграть за Мамонтовку? У нас в воскресенье игры на первенство дороги…
Не знаю, что именно переживает спортсмен, восходящий на олимпийский пьедестал, но убежден, что его чувство слабее того, которое испытывал я тогда. Я, шестнадцатилетний мальчишка, заурядный гимназист, буду играть в сильнейшей московской команде, выбегу на поле вместе с лучшими, известными игроками. Моя фамилия может появиться в газетных отчетах…
Бахвалов о чем‑то говорил. Но я не слышал его. Я витал в облаках… Голос его наконец прояснился, стали разборчивы слова. Они меня слегка отрезвили.
– …за какую команду – вторую или третью – придется вам играть, точно не знаю. Но уж, что придется, так это верное дело. Клубу сейчас не хватает пяти‑шести игроков.
«За вторую или третью…» – разочарованно подумал я. Но тут же одернул себя, зная, что выступить в любой команде этого клуба для нас – большая честь.
– Вам нужны еще игроки? – спросил Александр.
– Нужны.
– У нас есть ребята. Не хуже нас футболисты – братья Мастеровы. Довольны будете. – И обратился ко мне: – Миш, сбегай за Мастеровыми.
Николая, Федора и Василия я встретил по дороге.
Они гнали мяч по деревенской улице, направляясь к нам.
Бахвалов повторил свое предложение. Потом, спохватившись, вдруг сказал:
– Да! Чуть было не забыл. Все дорожные расходы вам будут оплачены: и до Москвы, и по Москве до Ярославского вокзала, и оттуда до Клязьмы. А также весь обратный путь.
Удивительно, но ничто не вознесло меня так высоко, как это последнее сообщение. Мне оплачивают проезд! Что‑то взрослое, настоящее, деловое слышалось в этом. Я уловил здесь некое уважение, подлинное «вы», а не то притворно‑педагогическое, каким нас потчевали в гимназии, оно возвещало мою человеческую значительность, заметность.
Мы с трудом дожили до воскресенья. Но провели эти дни не в праздном ожидании – тренировались, как говорят, до потери пульса.
Любопытно: только на Ярославском вокзале, сев в поезд на Клязьму, я вдруг почувствовал, как праздник в моей душе вытесняет тревога. Лишь сейчас рассмотрел обратную сторону медали: пустячок, именуемый ответственностью. Расценил теперь высоту моего вознесения как точку, с которой падать куда страшнее, чем с той, где находился до сих пор. И только теперь! Впрочем, нет ничего удивительного, что шестнадцатилетний подросток, ошалевший от этого счастливого «выкрутаса судьбы», до последнего момента не думает о существе дела и пленяется лишь мечтой о его атрибутах – почете да чести.
Но теперь, когда до выхода на поле оставалось полтора‑два часа, когда дальше своего носа глядеть уже не приходилось, ибо будущее стало почти настоящим, я спросил себя: смогу ли стать вровень со знаменитыми игроками? Не уготована ли мне роль «дырки» в команде и не стану ли посмешищем трибун?
До самой Клязьмы я сидел, отвернувшись к окошку, и не видел в нем ничего, кроме картин своего позора… Вот мяч идет с левой подачи. Идет точно на меня, но я делаю запоздалое и неуклюжее движение ногой, и он, проскочив мимо, подхватывается противником… А вот я веду мяч по правому краю, но соперник отнимает его с первого же наскока… Свист зрителя, крики: «Долой!»
При выходе из вагона рядом со мной оказался Бахвалов. Он положил мне руку на плечо и, ухмыльнувшись, спросил:
– Ты что, брат, мрачный такой? Расслабься, брат… Тебе‑то бояться нечего. Я за тебя спокоен – играл с тобой, знаю.
Последние слова меня действительно ободрили. В самом деле, я ведь играл с ним и чувствовал себя не таким уж слабым. Но ведь он – игрок первой команды, а мне предстоит выступить за вторую или даже третью. И возникшее только что малодушное желание увильнуть как‑нибудь от участия в состязании сменилось прежней жаждой скорее оказаться на поле.
В раздевалке, напоминавшей сарай, но смотревшейся довольно весело, народу уже хватало. На лавках, жестких диванах, похожих на те, что и нынче еще стоят на небольших железнодорожных вокзалах, мест оставалось мало. Мы, однако, не торопились их занять – сперва нужно выяснить, где и в качестве кого предстоит нам выступить.
В дальнем углу стояли два хорошо одетых господина и, поглядывая на одевавшихся футболистов, изредка перебрасывались репликами. Мне показали на одного из них и сказали: это Калмыков – известный миллионер, покровитель клуба «Мамонтовка». Второй, как выяснилось позднее, распорядитель команды.
К ним подошел Парусников‑старший и с минуту о чем‑то говорил. Потом, выкрикнув фамилии двух футболистов, подозвал их к себе. Посовещавшись, вся компания направилась в нашу сторону.
– Ребята, – сказал Парусников, – нужно только пять футболистов. Извините, но так получилось. Трех игроков не хватает во второй команде и двух в третьей. Так что, уж простите великодушно, но один из вас лишний… Ну считайте запасной, что ли…
У меня упало сердце. Даже слегка замутило. Знал, точно знал, что лишний здесь я. Они старше меня, солидней, что ли… А я мальчишка.
' Наступило напряженное, тягучее молчание. Каждый пережидал другого. Шестерых самых близких людей, кровных братьев и закадычных друзей обстоятельства поставили в позицию отнюдь не игровую, а вполне жизненную, – соперников. Никто не хотел отягощать душу не слишком благовидным, малодушным поступком: ткнуть пальцем в соседа – ты, дескать, и есть лишний. К тому же у каждого свой тайный комплекс сомнений насчет соответствия: может, лишний‑то я? Все это знают, и все об этом сейчас думают. Молчание. У кого не выдержат нервы?
И вдруг, как говорится, господь высветил мне перспективу… Я подумал: а что будет, если лишним окажется Саша? Или Сергей? Представил себе унизительное положение, в которое попадут мои старшие братья. Те, что, став моими кумирами в раннем детстве, и теперь в чем‑то еще остаются ими. Из‑за меня! И другое, может быть, и самое главное… Я лишь только представил себе старших братьев в этой роли… отбракованных и тут же почувствовал, как падает в моих глазах их авторитет – вопреки всякой логике, вопреки пониманию неразумности этого чувства.
Я встал и вышел из раздевалки. Нехороший, недостойный мужчины комок закатился куда‑то под горло и мешал дышать. Вот и конец карьеры… газетных отчетов и славы. Никогда не загадывай вперед, не желай слишком многого. Как тут не стать суеверным?
До начала матча оставалось пятнадцать минут. Лавочки вокруг поля заполнили болельщики. Я прошел на северную сторону и отыскал место в первом ряду. Начинала программу дня первая команда Мамонтовки. Она встречалась с местной командой «Клязьма».
Сидя на удобном месте, имея прекрасный обзор, немного успокоился и даже подумал: бог с ним! Зато хороший матч посмотрю. Скосил глаза на раздевалку, ожидая вот‑вот увидеть выход команд. Но от дверей ее отделился какой‑то человек в цивильном платье и быстро, почти бегом направился в мою сторону. Неподалеку от меня он остановился и стал рыскать глазами по рядам. Что‑то колыхнулось в моей душе. Какая‑то сила приподняла меня и заставила вытянуться во весь рост. Я напряженно всматривался ему в глаза. Он заметил и, улыбаясь, рванулся ко мне:
– Ты Сушков? Бегом одеваться – будешь играть за первую команду. Центрфорварда. (Не искушенным в футбольной терминологии на всякий случай переведу: центрального нападающего.)…С ноги защитника мяч перелетел через центр поля и был подхвачен оказавшимся рядом левым инсайдом (полусредним нападающим) противника. Я давно приметил футбольный «характер» этого игрока. Он неплохо владел мячом, довольно точно бил, но в игре был скован, растерян, видимо, подавлен авторитетом команды соперника. В глазах его отсутствовал хорошо знакомый футболисту злой блеск. В них что‑то добродушно‑покорное, просящее… Я понял – это слабое место в команде «Клязьмы».
До чего ж удобная штука – чужая слабость, и до чего же сильными становимся мы рядом с нею!
У меня отросли крылья. Бросился на противника, словно цепной пес, и тот почти без сопротивления отдал мне мяч.
А теперь вперед! Окинув взглядом перспективу поля, захлебнулся счастьем: передо мной вратарь и лишь один защитник – несется навстречу откуда‑то справа. Офсайда (вне игры) не будет (до 1925 года этого хватало, чтобы не считалось положение вне игры) – можно бить. Но рановато… Вдруг не попаду? А такого случая упускать нельзя. Еще бы протянуть метров пять… Только сзади на пятки мне уже наступает вся клязьминская рать… Надо бить. И в тот момент… почти в тот момент, когда противники поравнялись, я сильным крученым ударом отправил мяч в левый угол ворот.
Зритель взорвался прежде, чем сам я увидел симпатичный желтенький предмет в сетке. Я подумал, что сейчас, вероятно, там, на лавках, спрашивают друг друга: «Кто это? Кто это?…» И кто‑то из всезнающих, возможно, назвал меня: «Сушков, Михаил Сушков…»
Да, это я – Михаил Сушков.
А дальше… В первом тайме вратарь «Клязьмы» пропустил еще два мяча. И один из них снова сошел с моей ноги. Я забил его от штрафной линии, с правой подачи, в девятку. Первый тайм закончился со счетом 3:0.
Будь в те времена комментатор, он, вероятно, объявил бы: счет второго тайма снова открыл Михаил Сушков. Да. Судьба, видно, всеми силами старалась привязать меня к футболу. На всю жизнь. Ей это удалось.
Матч закончился со счетом 8:0 в нашу пользу. А я получил официальное приглашение войти в состав первой команды клуба «Мамонтовка».
Игра продолжается
1916 год. Идет война, суровая, изнуряющая. Но в Москве по‑прежнему работают театры и кинематографы и делают сборы ничуть не меньше, чем прежде. Не иссякает приверженность москвичей к спорту. Что касается футбола, то засилье его еще не знало такого размаха. И это при всем том, что, как уже говорилось, иные команды вообще распались, другие недосчитались своих игроков, ушедших в солдаты…
Правительство, надо сказать, не только поощряет, но и в немалой мере организует этот футбольный бум. Из каких соображений, сказать трудно. Бескорыстная ли забота о здоровье того, что теперь называют человеческим фактором войны, или это попытка отвлечь народ от революционных идей? Возможно, от всего понемножку. Во всяком случае, еще за год до войны «высочайшим повелением от 7 июня 1913 года» некий генерал‑майор Воейков В. Н. был назначен главнонаблюдающим за спортом и физическим развитием в России. При нем, понятно, организован чиновничий аппарат – что‑то вроде штаба. Работа этого органа проходит весьма успешно, видимо, еще и потому, что деятельность его совпадала с естественной тягой молодежи к спорту.
В 1915–1916 годах Москва насчитывала не десятки команд, а десятки футбольных лиг. И в каждой из них…
Скажем, для участия в первенстве лиги средних учебных заведений записывалось в сезон до двадцати команд. Сюда входили некоторые гимназии, коммерческие и реальные училища и даже духовные семинарии – перед лицом грядущей революции церковь проявила гибкость и теперь Поощряла это светское занятие.
В лигу высших учебных заведений входило меньше клубов. Первенства ее не отличались особой популярностью. Футбольная жизнь здесь протекала вяло, сколько‑нибудь интересных команд или игроков эта лига не показала. Виной тому, возможно, занятость студентов, большинство которых не только учились, но и зарабатывали себе на кусок хлеба. К тому же состязания проходили в будни, и собрать команду удавалось не всякий раз.
Редкую жизнеспособность, фантастическую плодовитость обнаружил кожаный мяч в условиях российской, в частности, московской среды. Заполнил огромный город клубами, кружками, подобно сказочному горшку, что варил и варил кашу – завалил ею всю округу, но продолжал варить… Создавались все новые и новые лиги, возникали первенства, плодились календари. Команды группировались не только по территориальному признаку, но и, как говорят теперь, производственному. Скажем, известный московский магазин «Мюр и Мерелиз» играет в футбол с какой‑либо другой торговой компанией и выставляет при этом три команды! Разыгрывается первенство клубов Замоскворечья, куда входят: первая команда все того же «Мюр и Мерелиз», КЛИФ (Клуб любителей игры в футбол), ТФК (Товарищеский кружок футболистов), «Александрия». Третья команда ЗКС представляла одну из крупных спортивных организаций – Замоскворецкий клуб спорта. Зато команда «Дом‑44» одним своим названием говорила, что она защищает честь географической единицы, площадь которой не смогла бы показать ни одна карта, разве что топографическая. Но именно эта команда супермалой земли неожиданно заявляет о себе во весь голос, будоражит футбольную Москву оглушительной сенсацией. Из десяти игр она одерживает восемь побед, делает одну ничью и допускает лишь один проигрыш. Вот вам и «Дом‑44»!
Кстати, пути судьбы и впрямь неисповедимы… Если вам случится проходить мимо дома № 44 по Большой Серпуховской улице, обратите, пожалуйста, внимание на вывеску, которая объявляет, что здесь помещается отдел футбола и хоккея Всесоюзного совета профсоюзов. Работники отдела и не подозревали о футбольном прошлом дома 44, пока я не рассказал им. Чистая случайность, но весьма символичная.
Судьба дарует «Дому‑44» блестящую, молниеносную карьеру. И вскоре районное мелководье начинает тормозить это многотоннажное судно – ему необходимо большое плавание. Команда включается в состав Московской футбольной лиги и, опять‑таки образно говоря, тут же привыкает к нижайшим поклонам соперников, принимая их за должное. В «Юрьев день» – так футболисты называли установленный лигой месячник перехода игроков из команды в команду (только в декабре такой переход считался законным) – коллектив не боялся потерять спортсменов, напротив: его обременяли заботы, как отобрать из многих желающих войти в этот состав лучших.
Возникает необходимость сменить несолидное дворовое имя. «Дому‑44» по плечу статус клуба, но Замоскворецкий клуб спорта уже имеется – ЗКС. Команда называет себя спортивным кружком Замоскворечья – СКЗ.
Но как ни стремится команда «Дом‑44» к солидно звучащему имени, с этим делом ей не везет. Лишь только провозгласила себя СКЗ, как вдруг кто‑то берет и делает из СКЗ «Стрекозу». «Стрекоза» прихватилась намертво и оставалась за клубом долгие годы…
Не стану называть десятки других московских команд, входящих в лиги, и диких, пока еще не организованных, но с явной тенденцией к самоорганизации, не стану, чтобы не утомлять читателя и не превращать эти странички в нечто похожее на справочник. Тем более что нужно кое‑что еще поведать о футбольной жизни Подмосковья.
Я мог бы сказать так: чтобы узнать число футбольных клубов на той или иной дороге, следовало сесть в поезд и считать версты – сколько верст, столько и команд. Преувеличение, но не такое уж сильное. Во всяком случае, на каждой дороге их столько, сколько остановок. Вы приходите на Казанский вокзал, садитесь в пригородный поезд и едете – Вешняки, Люберцы, Томилино, Малаховка, Раменское… Знайте: аборигены этих земель обязательно играют в футбол. Они спортсмены! И отнюдь не чувствуют себя провинциалами на футбольном поле.
К 1915 году практически все московские железные дороги имели свои лиги: Казанская, Александровская, Николаевская, Нижегородская, Ярославская и пр…Каждое из таких спортивных объединений имело свой устав, утвержденный высокой инстанцией, подписанный губернатором или уж, по меньшей мере, вице‑губернатором – каким‑нибудь «камергером высочайшего двора».
Сам устав включал в себя множество всяких пунктов по разным аспектам спортивной жизни, не обошел и нравственную ее сторону. Председатель лиги Казанской железной дороги Николай Александрович Гюбиев – один из руководителей (и, вероятно, совладельцев) того самого магазина «Мюр и Мерелиз» – будучи человеком строгих правил, настоял на включении в устав правила о запрете на продажу крепких напитков в буфетах, помещенных в раздевалках. Был в уставе этой лиги и другой пункт:
«Игры в карты и всякого рода азартные игры в помещениях лиги, безусловно, воспрещаются».
По спортивным отчетам печати можно неплохо изучить географию Подмосковья. На страницах газет и журналов то и дело мелькают: Останкино, Сходня, Владыкино, Ховрино, Петровско‑Разумовское, Фили, Кунцево, Давыдково, Немчиновка, пост 2‑й версты, 20‑я верста, Салтыковка, Новогиреево, Зеленый хутор, Обираловка, Реутово, Мытищи, Тарасовка, Лосиноостровское и пр. и пр…
Удивительное время! Повторяю однажды сказанное. Если число футболистов и не превышает числа болельщиков, то по той лишь причине, что молодые люди, став игроками, по‑прежнему оставались болельщиками. Игроки «диких» команд Москвы – а им несть числа, – стремятся к футбольной легализации. Это придает им престиж, гарантирует истинно спортивную жизнь. Образуется «Лига диких». В самом названии заключен парадокс, который взаимоуничтожает понятия – если лига, то уже не дикие!
Стремительное развитие московского футбола не способны остановить (разве что чуть сдерживать) и весьма чувствительные членские взносы. В каждом клубе свои тарифы. В Сокольническом клубе спорта (СК.С), скажем, вступительные – 10 рублей в год, членские – 20. В «Унионе» – 15 рублей членские и 5 рублей вступительные. Но дозволенный минимум – 10 рублей членских и 2 рубля вступительных.
Суммы по тем временам достаточно ощутимые для кармана простого человека. Хотя, понятно, впечатление они производили не на всех. Скажем, членов команды с многозначительным названием «Купцы» вряд Ли беспокоил этот вопрос. Был, кстати, момент, когда команда эта начала приобретать некоторую – правда, сомнительную – популярность. Ей порою уделяла внимание пресса – купцы оставались купцами и на футбольном поле. Журнал «Русский спорт» по этому поводу писал: «Обратить внимание, чтобы менее работать руками, осторожнее путать ноги противника, обгоняя его, и особенно на то, как можно отталкивать игрока».
Конечно, не тот был кожаный мяч. Никто тогда и представить себе не мог нынешнего блеска, виртуозности, мастерства… Однако была в том футболе некая первородная чистота, цельность, непорочность. Служители его не искали в нем утилитарной выгоды. Вовсе не от бескорыстия – не было ее там, этой выгоды. Были одни убытки в виде всяких вступительных, членских взносов да штрафов…
Футбол в ту пору подносил болельщикам сюрпризов неизмеримо больше, чем сейчас. Сплошь и рядом бывало: сильная, популярная команда встречается со слабой и… проигрывает. Да еще с каким позорным счетом! В чем дело?
Все очень просто. Футбольные календари столь насыщенны, что игры приходилось проводить не только в выходные дни, но и в будни. А в будни спортсмены работают, потому как они прежде всего трудящиеся, а потом уже спортсмены. И будь они хоть семи футбольных пядей во лбу, свое трудовое время должны отслужить – с работы их никто не отпустит. Вот и получается, что на поле выходит команда, в которой не хватает трех‑четырех игроков. Отказаться от встречи нельзя – за это большой штраф. (За нарушение календаря – неявку на состязание – МФЛ штрафовала так: I команду класса «А» – на 300 рублей, II – на 200; III – на 100. Класс «Б» I – на 200; II – на 100. Деньги шли в пользу потерпевшего клуба.) Другой случай. На соревнованиях обнаружен подставной игрок – чужой или вообще бесправный (не состоящий в лиге). Штраф 80 рублей!
Два игрока злоупотребили своими сезонными билетами на право посещения матчей – передавали знакомым, проводили на стадион бесплатно. Московская футбольная лига дисквалифицировала их навсегда.
Жесткие, даже жестокие, бескомпромиссные меры! Однако практика показала, что они‑то как раз обеспечивали настоящую дисциплину, создавали порядок и условия спортивному росту, развитию футбола. При этом замечу, что в океане бесправия, порожденного в России самодержавием, футбол был одним из тех немногих демократических островков, где вопросы решались коллегиально. Устав лиги обсуждался, отрабатывался и принимался, что называется, всем миром. Он отражал волю большинства членов лиги. Стало быть, именно большинство стремилось к такому режиму. А исполнительная власть строго придерживалась буквы, не позволяя никаких отступлений.
И другому следует, удивиться: насколько хорошо уже в то время, на заре расцвета атлетики, сумели рассмотреть некоторые негативные склонности спорта. Штраф за подставного игрока был, по сути дела, той мерой, которая противодействовала выхолащиванию из спорта истинной спортивности. Мерой контроля и сдерживания оголтелого, подчас малоуправляемого желания во что бы то ни стало добиться победы. Любой ценой и ЛЮБЫМИ СПОСОБАМИ! Пожалуй, слово «добиться» здесь не только неточно, но и попросту неверно. ВЗЯТЬ победу! Да и «победа» – слово неподходящее. Поскольку речь идет о категории игроков, которая всегда была, есть и боюсь, что будет, и которой интересно не столько биться и добиться победы, сколько получить признание. Признание! Пусть безосновательное, незаслуженное. Дело в том, что в цепи психологических компонентов, которые обусловливают, стимулируют спортивную борьбу подобных игроков, не хватает одного звена – потребности к самоуважению. А это, между прочим, главное, что движет подлинным спортсменом.
Ничто так не мешает спорту, ничто так не омрачает его перспективы, как это вредоносное явление. Понятно: в чрезмерном азарте голос благородства приглушается, появляется склонность к шулерству. Не хватает своих сил, найму чужие – был бы выигрыш.
Нужно признать, что этот путь наименьшего сопротивления – соблазн отнюдь не только для малодушных.
Сей «Мефистофель» искушает многих спортсменов – людей, увлеченных честной борьбой, но ставших на путь, где победа и признание слишком заманчивы, ибо обозначены четко, конкретно.
Победа и признание – сочные плоды, которые не только не утоляют жажду, но, напротив, распаляют ее. Поэтому спорт должен быть организован так, чтобы в нем не оставалось ни малейшего места для всякого рода подтасовок и спекуляций, ни малейшей щелочки для утечки спортивности. Это понимали в ту, раннюю эпоху футбола и не просто создавали жесткие положения, но, что самое главное, неукоснительно, до самого ожесточенного бюрократизма соблюдали их.
В 1913 году финал первенства России состоялся в Одессе. Хозяева выиграли у столичной команды и претендовали на чемпионское звание. Одесса ликовала, но… преждевременно. Судейская коллегия выяснила, что в сборной этого города играло слишком много иностранцев. А надо сказать, что правила лимитировали тогда число иностранцев в командах. Одесситы прекрасно знали об этом, но уж слишком велико было желание победить… Им засчитали проигрыш.
Одно это положение в уставе говорит о том, насколько заботился Всероссийский футбольный союз именно о национальном футболе.
«Стрекоза»