|
| Село Хатырка в БеринговскомрнеЧукотскогоа.о. одно из немногих мест на земле, где еще можно найти следы кереков. Фото Анатолия Янченко. 2006. foto.chukotken.ru |
Хаткана — одна из немногих представительниц исчезающего народа кереков. За плечами этой маленькой женщины 82 года:
— Родилась я на лагуне в Беринговском. Отец умер, когда мне было два года. Жили трудно, порой сильно голодали, так что приходилось и оленьи шкуры есть… Когда подросла, стала пастушкой, чумработницей. Чукотский язык так хорошо выучила, что оленеводы меня за свою принимали…
Ум пожилой керечки ясен и здрав. Немало помнит она из прошлого. Перечисляет целый список фамилий людей, интересовавшихся в разное время ее жизнью и историей керекского народа.
— Ко мне много писателей приезжало. Я им рассказывала, что знала, про наши обычаи, традиции, сказки керекские и чукотские десятки раз пересказывала. Это все должно быть в архивах: в Анадыре или еще где… Владилен Леонтьев в своей книге обо мне писал. Потом еще одну книгу толстую делали в Ленинграде, в ней все-все прописано, что я рассказывала. Вы тоже хотите, чтобы я сказку рассказала? — поинтересовалась вдруг Хаткана.
— Ладно! На каком языке вам рассказать? — не без гордости спросила Хаткана. — Я же три языка знаю!
Ее лицо со следами многолетней татуировки озарилось ответной улыбкой.
— Простите, не поделитесь, зачем женщины раньше так разрисовывали лица?
— Не знаю точно, — ответила, помолчав, старая керечка, — маленькой я тогда была, лет десять-двенадцать. Старшие говорили, что это надо сделать обязательно, а то после смерти, мол, плохо будет… как бы понятней сказать, — она замешкалась, подбирая нужные слова. — Жаль, дочь не знает по-чукотски, а то бы я ей объяснила, а она — уже вам…
— Почему не по-керекски?
— Так она у меня чукчанка, по мужу. Родного языка не знает. Ведь керекский язык очень трудный. Тот же Леонтьев очень хотел его выучить — не смог. Такой головоломный, не выговоришь… Учиться нас в тридцать каком-то году привезли сюда, в Мейныпильгыно. Здесь еще перед войной школу организовали. Она размещалась в трех круглых домах, похожих на яранги. Село, правда, тогда стояло немного в стороне…
— Круглые дома это, наверное, остатки японскойрыббазы, что здесь когда-то базировалась?
|
| Беринговский район. Разделка моржа |
— Не знаю точно, — пожала плечиками собеседница и продолжила. — Учителем у нас был Иван Алексеевич Кудрявцев. Он ни по-чукотски, ни тем более по-керекски не понимал, мы из русского ни слова не знали. Так вначале и учились: выручали старшие ребята, что уже немного понимали по-русски, они, как могли, переводили. Пока не построили интернат, жили у родственников. Тогда кереков было немало. Потом была эпидемия… Теперь нас вообще по пальцам пересчитать можно, — обреченно махнула рукой собеседница. — Летом во время путины на мейныпильгынском рыбзаводе помогали рыбу принимать, консервы делать. Со всех близлежащих стойбищ людей свозили на завод, помогать. Консервы пароходом увозили. Много рыбы было здесь... Отучиться в школе успела только три с половиной класса: началась война и нас послали в тундру шить меходежду. Я всю дорогу плакала. Так мне хотелось учиться, закончить медицинское училище, — делится своими детскими мечтами собеседница. Задумалась на секунду, унесясь, видимо, мыслями в далекое прошлое, и снова продолжила неспешный рассказ. — Много мы тогда шили: торбаса, малахаи, кухлянки. На свои изделия вешали личные этикетки. Всю готовую меходежду отправляли в Мейныпильгыно, а куда потом ее девали, не знаю… Потом вышла замуж, и мне было уже не до учебы. Такая жизнь…
— Спасибо вам. Столько всего знаете, столько помните…
— Да нет, — с сожалением отмахнулась Хаткана, — память уже не та… А наша молодежь не торопится перенимать традиции, не знает родной язык. Все хотят жизни попроще, повеселей. Лучше бы меньше спиртного пили. От водки одно горе! Я раньше тоже не прочь была выпить, вовремя одумалась, уже много лет в рот не беру спиртного, — подытожила Хаткана. (Кафедра этнографии и музееведения Омского госуниверситета со ссылкой на газету «Крайний Север», № 31 от 12 августа 2005 г.)