Елена Топильская
Ход с дамы пик
Маша Швецова –
Текст предоставлен издательством «Нева» – «Олма‑Пресс» https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=120064
«Е. Топильская Ход с дамы пик»: «Нева» – «Олма‑Пресс»; Санкт‑Петербург; 2001
ISBN 5‑7654‑1743‑4, 5‑224‑02871‑X, 5‑7654‑2047‑8
Аннотация
Игорный стол, за которым режутся в домино, брелок, представляющий собой игральную фишку, программка спектакля «Пиковая дама», платок с изображением игральных карт, окна подъезда, разрисованные игральными картами, бубновый туз на спине статуи, – каждое новое убийство словно специально цинично отмечено азартным игроком. За распутывание этого загадочного клубка берется следователь прокуратуры Мария Швецова, уже известная читателям по предыдущим вещам Елены Топильской «Жизнь честных и нечестных» и «Помни о смерти».
Елена Топильская
Ход с дамы пик
Господи, как мне хотелось спать! Как же мне хотелось спать! Я думала, что стоит мне положить голову на подушку, как я провалюсь в сон, да не тут‑то было. И подушка была мягкая, и одеяло теплое, но эти уроды устроились прямо у меня над головой и бубнили, и бубнили, да еще и звенели бутылками, и демонстрировали любовь к ближнему, противными голосами спрашивая: «Машка, пиво будешь? "Балтика", "‑тройка", мы для тебя брали!» При этом любящие ближнего даже и не ждали моего ответа, булькая припасенной якобы для меня «тройкой», и продолжали чирикать о своем, о девичьем, и только телефон не звонил, подозрительным молчанием взращивая в моей душе тревогу. Я накрылась одеялом с головой и, подумав, еще положила сверху подушку, но пивные лясы проникали и сквозь такой надежный фильтр.
А может, я сама подсознательно не давала себе отключиться от действительности, против своей воли прислушиваясь, не зазвонит ли телефон… Последнее это дело – пытаться заснуть в полуметре от серого аппарата, соединяющего комнату дежурного следователя с дежурной частью ГУВД. Хотя я сама много раз наблюдала, как заведующий дежурным отделением судебно‑медицинской службы спокойно спит, прислонясь головой к столику, сотрясающемуся от грохота электрической пишущей машинки, но стоит нежно звякнуть телефончику – мгновенно открывает глаза. Нет, не судьба мне все‑таки выспаться на дежурстве…
– …Это у зама по опере был день рождения, что ли?
– Да нет, у Кольки Асланова, у следователя из РУВД.
– А кто был?
– Ну кто… Опера, урки, в общем – все свои. Они сначала на работе усугубили, потом поехали в лесопарк. Знаешь, как Колька догоняется, когда лень в лабаз тащиться? Я как‑то с ним День милиции отмечал; так вот, он, уже изрядно пьяный, «тачку» останавливает посреди лесопарка и из своего табельного «Макарова» стреляет в воздух. Я его за руки хватаю, лепечу – мол, ты что, сейчас повяжут… А он мне – все нормально, подожди. Через пять минут патрульно‑постовая подкатывает. На выстрелы примчались. Коля стекло опускает, его ж все знают, и ласково им говорит: «Мальчики, сгоняйте в лабаз, а?» Что ты думаешь? Поехали… Ну вот. После кабинетной пьянки именинника потянуло на природу, погода‑то хорошая. Их шесть человек набилось в служебный «фордешник», потащились в лесопарк, а там какой‑то пикник у главы администрации намечался, охрана зеленые насаждения прочесывала, и их вежливо попросили отвалить и больше не показывать свои пьяные рожи – они ж все по гражданке были. Ну вот. Они снялись и поехали… Машка, пиво будешь?
– Да, Машка, «тройка», ты ж его любишь…
– На чем я остановился?
– На Машке.
– Нет. О чем я говорил? А‑а! Они отъехали метров на пятьдесят, встали в кусты и решили: будем маскироваться. А тут мимо какой‑то мужик шел с двумя ведрами зеленой краски. Они у мужика ведра отобрали и в целях маскировки плеснули на рувэдэшный «форд» – ну, под зеленые насаждения закамуфлировали…
– И на стекла?!
– Говорю тебе, весь «форд» зелененький. Причем автослесаря потом удивлялись: как можно было так машину покрасить – ни единого, ну ни единого потека! Если красить в автосервисе, ну хоть пара потеков, да останется. А тут – ровнехонький слой, но и стекла тоже под цвет машины. Машка, пиво будешь?
– Не отвлекайся.
– Ага! Ну вот, они замаскировались и продолжают отмечать; а тут по лесу крадется охранник главы администрации. Он и вякнуть не успел, как они его связали, кляп в рот, в багажник его засунули и опять за свое. А тут рация охранника ожила, того коллеги ищут. Колька Асланов рацию взял, а оттуда: «Кто говорит? Кто?..» Ну, прозвучала известная фраза про пальто… Через две минуты пришли охранники, человек пять. Но наши тоже не лыком шиты – всех вырубили, в кусты побросали… Короче, группу захвата пришлось из города вызывать. Брали их со щитами и автоматами… Потом ребята удостоверения показали, и им велели в главк ехать, а машину служебную на стоянку. Ну они и поехали в город.
– Как? Стекла же в краске!
– Ну так! А все равно туман был, и без краски ни хрена не видно. Но ребята не растерялись. Они на капот посадили эксперта из РУВД, он самый трезвый был…
– А что так?
– Да у него язва, он и не пил совсем – ну, литра полтора только. Ну вот, представляешь – сидят гаишники на посту и видят: выплывает из тумана такой кентавр, сначала показывается человеческая фигура, задумчиво плывущая по воздуху, потом выясняется, что вместо задницы у него – абсолютно зеленая машина без окон, без дверей.
Оба дежурных медика залились пьяненьким смехом, и даже я не выдержала и хрюкнула под своим акустическим фильтром – одеялом и подушкой, и – вот он, долгожданный момент – наш веселый телефончик тоже решил присоединиться к всеобщему веселью и радостно затренькал. Звонил дежурный.
– Але, Мария, это ты?
– Привет, Дмитрич, – ответила я сдавленным голосом, отчасти из‑за сдерживаемого смеха, отчасти из‑за акробатической позиции, которую я заняла, чтобы не уронить на пол подушку, удержать в руке телефонную трубку и не высунуться слишком из своего теплого гнезда в холодную комнату. Оба эксперта тут же протрезвели и стали внимать каждому моему слову, так как от исхода беседы зависело, останемся мы в главке развлекаться каждый в меру своего разумения, я – в бесплодных попытках выспаться, а они – попивая пивко и травя байки, или один из них отправится вместе со мной в темень, дождь и холод к очередному мертвому телу, которое требуется обслужить по всем правилам судебной медицины и криминалистики. Я давно заметила, кстати, что мертвое тело получает такое количество внимания от довольно обширной группы представителей власти, какое человеку при жизни и не снилось…
– Собирайтесь, ребята, – скомандовал нам по телефону оперативный дежурный Муха. – Труп с ножевыми в парадной. Машина под парами, криминалиста подберете по дороге – он уже с районным следователем отработал на Правом берегу.
– Глухарь?
– А ты как думала, Машенька?
– А потерпевший кто?
– Девочка шестнадцатилетняя, родители послали за хлебом.
– Изнасилование?
– Нет.
– Разбой?
– Черт его знает, одну сережку сняли, копеечную. В общем, приедете, на месте разберетесь. Счастливо тебе, Машенька. Район твой, так что работать будешь на себя, а не на дядю Васю.
– Труп? – страдальчески вопросил доктор Лева Задов. Судя по драматическим модуляциям голоса, была его очередь ехать.
– Труп, – злорадно подтвердила я.
– Поле?
– Парадная.
– Уф! – Доктор Задов перевел дух.
Да, в поле сейчас труп осматривать грустновато. Хоть еще и не очень поздно, шесть часов вечера, но темнеет сейчас рано, пока приедем, начнем осматривать, уже не будет видно ни зги, да еще и дождичком помочит. Нет, в парадной – это нам подфартило. Я кряхтя вылезла из‑под одеяла, туда тут же юркнул довольный Панов и укрылся с головой. Из‑под одеяла он прогундосил:
– Что, сегодня Муха на пульте?
– Ага.
Хороший мужик Владимир Дмитрич Муха, подумала я, застегивая сапоги. Добрый, отзывчивый и с пониманием, хотя я‑то его люблю вовсе не за это. А за то, что, как доложил мне когда‑то разговорчивый криминалист, ожидавший меня в дежурке, Дмитрич на его вопрос – кто из следователей едет, добродушно ответил: «Да Машенька Швецова. Хорошая баба, у нее ноги от плеч растут». И сразу что‑то теплое разлилось у меня в сердце, и Муха навеки попал в число моих лучших друзей, хотя, наверное, и не подозревал об этом.
Попрощавшись с Пановым, которому не терпелось нас вытолкать и поспать, мы с Задовым потрусили по длинному главковскому коридору и вниз по лестнице: я – с дежурной папкой, он – с тяжелым экспертным чемоданом.
Машина действительно была под парами, причем даже не на стоянке – любезный водитель подкатил к самому парадному подъезду. Мы с Левкой устроились на заднем сиденье. По дороге, уже после того как мы подобрали криминалиста – хорошо знакомого Женю Болельщикова, который сразу заполнил собой все свободное пространство милицейской машины, – эксперты начали обсуждать, что нас ждет на месте происшествия.
– Муха говорит, что ни на изнасилование, ни на разбой не похоже, – поделилась я.
– Да ты слушай больше Митрича, – забормотал Задов, – он тебе скажет… Вот на той неделе звонит, говорит – в подвале бомж старый помер, на своем драном черном клифту лежит, распорядитесь оформить. Я спрашиваю – а его кто‑нибудь трогал, этого бомжа? Митрич свое гнет: к нему, мол, не подобраться, но местные опера через лаз в подвале хорошо этого бомжа видят и клянутся, что повреждений на нем нету. Ну что, мы все‑таки не решились оформлять, съездили. Оказалось, что в подвал все‑таки проникнуть можно, а бомж, умерший своей смертью на черном ватнике, при ближайшем рассмотрении оборотился двадцатилетней девушкой в белом пальто, с перерезанным горлом. Вот и слушай после этого Митрича.
– Подменили труп, – хладнокровно прокомментировал Болельщиков.
– Во‑во, и местные опера так сказали.
Но этим случаем Лева не ограничился, и чтобы скоротать дорогу, оба с наслаждением перемывали Дмитричу косточки как раз до места назначения.
А местом назначения оказалась огромная гулкая парадная в старом питерском доме, из тех, где на полу изразцами выложен год постройки дома, а перед лестницей стоят две мраморные нимфы, изрядно траченые жизнью. Одна из нимф явно перенесла сифилис, поскольку вместо носа на ее лице зиял провал; грудь ее была исписана именами влюбленных аборигенов, а на спине красовался бубновый туз.
– Живописно, – пробурчал за моей спиной Болельщиков, с трудом протискиваясь между милицейскими начальниками, которые толпились в парадной. – Мне тут уже делать нечего, полковники все следы затоптали.
– Снимай обувь с полковников, – посоветовала я, испытывая те же чувства, что и криминалист: следователи, натерпевшиеся от бесцеремонности эмвэдэшных чинов, хронически нарушающих следовую обстановку – то звонить начнут в РУВД по телефону, еще не обработанному криминалистом на отпечатки пальцев, то грязными ботинками пройдутся по девственному линолеуму, на котором до их прибытия виднелся след ноги преступника, – так вот, натерпевшиеся следователи давно уже, сдавая дежурство, кричали, что будут брать у всех милицейских чинов отпечатки пальцев для сравнения с обнаруженными на месте происшествия и снимать с них ботинки на идентификацию со следами ног преступников.
– А вот и сниму, – угрожающе, но очень тихо, чтобы, не дай Бог, не услышал кто‑то из полковников, пообещал Женя.
В кильватер нам пристроился Задов, который застрял, договариваясь с водителем главковского транспорта, чтобы тот подождал хотя бы пять минут, пока мы определимся – наш или не наш случай, а то потом не уедешь. Когда же мы добрались наконец до трупа, секунды хватило определить: наш случай. Врачи «скорой» перевернули тело – к нашему приезду оно лежало на спине. Детское лицо, волосы забраны в два хвостика, под расстегнутым пальто – домашнее платьице. Пока я здоровалась с местными операми и уточняла обстоятельства, Левка Задов быстро натянул резиновые перчатки и присел возле трупа, распахнув на нем пальто и показав мне залитое кровью платье на груди. Я взяла из рук участкового инспектора справку, оставленную «скорой помощью»: ну конечно, «смерть до прибытия, множественные колото‑резаные ранения передней половины грудной клетки»; доктора со «скорой» не утруждаются считать раны.
– Они насчитали десять, сбились и больше не стали смотреть, – пояснил участковый. Он протянул мне еще несколько бумаг. Объяснение матери убитой девочки – я быстро просмотрела по диагонали неровные строчки. Понятно, девочка спокойная, домашняя, училась хорошо, врагов не имела. Мать тоже. С отцом в разводе уже десять лет. Коммуналка. Все соседи – милые люди. Объяснение жительницы квартиры на первом этаже, которая услышала крики в парадной, выглянула, увидела лежащую окровавленную девочку и тут же позвонила в «скорую» и милицию – спасибо ей. Судя по ее наблюдениям, все произошло в считанные секунды – гулкий хлопок двери парадной, шаги, крики, топот ног убегавших.
– Что‑нибудь добавите? – спросила я участкового, показав на листочки объяснений.
– Пока нет, – пожал он плечами. – А девочка действительно хорошая, я ее фамилии до этого не слышал. Ни с наркоманами, ни с проститутками малолетними не тусовалась. А то бы я ее знал.
Положив объяснение в папку, я присела около Левы.
– Сколько, Лева? – спросила я, имея в виду количество ножевых ран.
– Пока двенадцать проникающих, – сосредоточенно ответил он, не отрываясь от леденящих душу манипуляций, с помощью которых мы получаем представление о том, когда наступила смерть. Введя в глаза трупа пилокарпин, он продолжил: – И еще поверхностных штук восемь. Орудие колюще‑режущее, довольно тонкое.
– Я надеюсь, местные патрулируют по территории, – поделилась я с Задовым. – Судя по ранам, кровь должна была фонтанировать, он небось с головы до ног запачкан?
– Нет, Маша, – серьезно сказал Задов. – Смотри.
Он приподнял голову убитой и отвернул ее губы, показав мне слизистую оболочку.
– Видишь? – Он посветил фонариком. – Мелкоточечные кровоизлияния. Он напал на нее сзади – одной рукой, сгибом локтя, обхватил ее, одновременно зажав ей рот, и держал, а другой рукой наносил удары. Поэтому крови на нем нет.
– Господи, а зачем так жестоко резать? Серьги снять? Да девчонке ножик покажи, она все, что хочешь, и так отдаст. И почему одну серьгу только сняли? Вторую не успели? Женщина из первой квартиры помешала?
– Похоже, наркоманы, – Лева пожал плечами. – Они обычно поля не видят, под балдой и не дотумкали, что убивать не надо…
– Ой ли? – Я с сомнением покачала головой. – Наркоман бы встал перед ней и тыркал бы ножом, не заботясь, в крови он или нет. А? А тут видишь, какой дальновидный злодей – захват сзади. Во‑первых, ей деваться некуда – ни убежать, ни вырваться, во‑вторых, кровь на него не попадает…
– Господи, куда мир катится! – поцокал языком подошедший сзади Болельщиков. Он вытащил из кофра бутерброд с сыром и шумно жевал его. – В три часа дня, в субботу, в собственной парадной!
– Хватит трескать, Болельщиков, – сказала я эксперту, не вставая с корточек. – Кто работать будет?
– Ты сначала «менталитет» выгони, чтобы я мог начать фотосъемку, – с набитым ртом отпарировал Болельщиков, которому комплекция диктовала очередной прием пищи не более чем через полчаса после предыдущего. Поэтому его криминалистический кофр на пятьдесят процентов был набит не пакетами для вещдоков и не баночками с порошками для выявления отпечатков пальцев, а жратвой – бутербродами да пирожками. Я ворчала для порядка, зная, что через три минуты, заправившись, Женя отработает свою часть на все «сто». – И Задову скажи, чтобы он положение трупа восстановил, – пробурчал Болельщиков, тоже для порядка, просто так, чтобы последнее слово осталось за ним.
Я с кряхтением выпрямилась, заслужив язвительное замечание Задова: «Да, не бабочка вспорхнула», и, ответив ему примирительным: «Старость не радость, Левушка», пошла разгонять лишних, которых набралось около дюжины. Впрочем, милицейские начальники как будто этого и ждали – и с облегчением стали расходиться по своим важным делам. Я немножко задержалась только со старшим наряда из главка – старым моим знакомым опером, ушедшим в ГУВД в отдел по раскрытию убийств года два назад из нашего района.
– Паша, ты еще не всех тут забыл с земли, – с надеждой обратила я на него взор. – Кто это может быть? Действительно наркоманы? Вроде бы не похоже…
– Ты знаешь, Мария, – серьезно сказал мне Паша, – в прошлом месяце я дежурил, так в соседнем районе аналогичный труп был. Правда, не такая молоденькая, женщина лет тридцати, шла домой из магазина, с сумками, в лифте ее замочили в три часа дня. Сняли цепочку. Там было десять ножевых, все спереди…
– Ну?! – поторопила его я.
– Из сумок ничего не взяли, и деньги целы, довольно крупная сумма. – Он замолчал, мне снова пришлось его поторопить.
– И что же?
– Что за идиот – цепочку снимает, а кошелек, который из сумки торчит, с реальными деньгами, не трогает?
– Может, спугнул кто?
– Труп нашли сразу, муж нашел. Говорит, что никого на лестнице не видел. В квартирах с первых этажей дома вообще никого не было.
– Думаешь, есть связь?
– Думаю, не маньяк ли пошел… Ну ладно, бывай, Мария, я тебе Андрюху Синцова подошлю, без обид.
– Да уж какие тут обиды, – искренне сказала я. – Спасибо, и от души, если так.
– Он через полчаса подъедет, может, еще что интересное расскажет, ты еще явно тут будешь с осмотром колупаться.
Паша откланялся, а я стала озираться, ища, на чем мне пристроиться писать протокол. Женя Болельщиков тем временем пошел в квартиру на первом этаже подключать переносную лампу, чтобы надлежащим образом осветить место происшествия, и заодно вынес мне оттуда кухонную табуретку. Я подвинула ее поближе к трупу, стараясь не попасть ножками табуретки в ручейки уже застывающей крови, и достала из дежурной папки бланк протокола осмотра. Машинально закладывая между двумя экземплярами копирку и скалывая скрепкой листы, как я делаю это уже много лет и, видимо, буду делать еще столько же, невзирая на всеобщую компьютеризацию (впрочем, некоторые продвинутые следователи на месте происшествия делают черновые пометки, а у себя в прокуратуре перепечатывают их в протокол на компьютере), я пыталась мысленно сконструировать картину происшествия: девочка вошла в парадную, сверху – с лестничной площадки, оснащенной широким насиженным подоконником, спустилась группа наркоманов, ожидавших кого‑нибудь, потенциальную жертву ограбления… Спрашивается, зачем убивали? Ради того, чтобы снять с девочки украшение, которое даже продать нельзя, – одну дешевенькую сережку? Черт их знает, этих наркоманов…
– А кстати, почему мы все зацепились за наркоманов? – спросила я Леву Задова, стоящего над трупом в позе дачника, вскапывающего огород. Он тут недавно ездил в чисто поле, где часа четыре в дождик осматривал покойника, – все посмеивались, что капюшон экспертам надо пришивать к другому месту, у Левки намокло именно оно…
– Из‑за множественности ранений, каждого из которых хватило бы для причинения смерти, – не разгибаясь, ответил мне Задов.
– Иначе говоря, из‑за того, что для достижения преступного результата были употреблены явно несоразмерные усилия, противоречащие здравому смыслу?
– Они хочут свою образованность показать и все время говорят о непонятном, – пробурчал неслышно подкравшийся сзади Болельщиков. И как это он свою тушу так бесшумно переносит?
– Я думаю, что за наркоманов мы зацепились из‑за того, что во‑он там, на площадочке, полно использованных шприцев, кое‑какие свеженькие, – продолжил Болельщиков, протягивая мне на листе бумаги три одноразовых шприца, в которых по стенкам лениво перекатывались какие‑то бурые капли. – Машка, ты пишешь уже? Это я прямо с подоконника забрал – аккуратно, на бумажку. Сейчас на пальчики обработаю, все пригодится.
– Спасибо, Женя, положи вот сюда, только смотри, чтобы никто не наступил. – Я благодарно кивнула Женьке. – Даже если эти наркоманы, которые там на площадочке тусуются, и не при делах, то хоть как свидетели сгодятся.
– Ага, – Женя шумно перевел дух. – Я вон, когда в квартиру ходил лампу подключать, мне тетка там сказала, что дверь парадной дважды хлопала.
– Вот как? – Я подняла глаза от протокола. – Значит, сначала выбежали убийцы, а потом – сверху – наблюдатели рванули? Может, те самые наркоманы с площадки? Там у них постоянный клуб…
– Убийца. – Это подал голос эксперт Задов; он уже проделал с трупом все, что от него требовалось, и теперь заполнял листочек с описанием трупных явлений. Все, что он там написал, – и сведения о наличии или отсутствии трупного окоченения, и то, как ведут себя трупные пятна при надавливании динамометром, и как реагирует зрачок при введении раствора пилокарпина в переднюю камеру глазного яблока, и кое‑что другое, – все это послужит для определения времени наступления смерти. Хотя в нашем случае время смерти точно зафиксировано в медицинских документах – карте вызова «скорой помощи»…
– Что, Лева?
– Я говорю, не убийцы, а убийца. Мне почему‑то кажется, что он был один. – Лева устало вытер пот со лба тыльной стороной руки в резиновой перчатке.
– Ты знаешь, мне тоже это приходило в голову. Надо поискать среди приятелей этой девочки – может, она вчера не с тем в кино пошла, а сегодня ревнивый поклонник ей объяснил, что надо соблюдать верность.
Болельщиков, перематывающий в фотоаппарате пленку, включился в разговор:
– Задов, тебе просто кажется или есть веские доводы?
– Что убийца был один?
– Ну да.
Лева подошел ко мне, подняв руки в окровавленных резиновых перчатках, и выставил бедро, как латиноамериканская красотка.
– Машка, ну‑ка, прикури мне. Сигареты вот здесь, в кармане. Ай, щекотно же!
Я послушно достала из Левкиного кармана пачку сигарет и зажигалку, прикурила сигарету, и Левка, нагнувшись ко мне, прихватил ее зубами.
– Угу, – промычал он, затягиваясь.
– Не за что, родной. Так есть веские доводы?
– Элементарно, Ватсон. – Задов приосанился, готовясь прочитать нам с Болельщиковым лекцию по криминалистике. – Исходя из параметров ран, орудие было одно. Судя по весьма краткому периоду времени, в течение которого наносились ранения, это орудие было в руках у одного человека, никому не передавалось. А если убийц было несколько, то что делали остальные? Стояли и смотрели? Тогда они не убийцы…
– Сразил. – Я перевернула лист протокола. – Ладно, хорош трепаться. Я вход в парадную описала, давай привяжем труп к двери и лестнице и поехали по наружному осмотру.
– Это мои гениальные дедуктивные выкладки ты называешь «трепаться»? – деланно возмутился Задов.
– Ребята, вы когда‑нибудь вслушивались в то, что вы говорите? – пропыхтел из‑за моей спины Болельщиков. – «Привяжем труп», «поехали по наружному осмотру»… Или вы не русские?
– Женечка. Это же арго, профессиональный жаргон. Что тебе не нравится? – удивилась я.
– Какое арго, Марья? Ты с рождения так изъяснялась. Я же помню, как сто лет назад, ты еще стажерочкой была, звонила домой с места происшествия и маме говорила: «Мама, я сижу на трупе». А все почему? Нет культуры языка.
– Бог с ней, Женя, – махнула я рукой. – Для нас главное – культура следственного производства. Важно то, что я в протоколе напишу, а не то, что я шепотом говорю участникам осмотра. Ведь Левка меня понимает и веревкой труп привязывать не собирается. А наоборот, сейчас продиктует мне данные о положении трупа по отношению к двери парадной и лестнице. Если тебе так больше нравится.
– Что это с ним? – шепнула я Леве, когда Болельщиков, ворча, отошел. Не успел Левка ответить, как Болельщиков резко обернулся и завопил:
– Я интеллигентный человек! Во где мне ваш жаргон ментовский!
– Женя! Прости, конечно, но среди нас ты один – мент, а я‑то как раз следователь прокуратуры!
– Тем хуже! – отрезал Женя.
Я выразительно посмотрела на Левку Задова, и он, махнув рукой в сторону необъятной спины Болельщикова, присел над трупом и начал диктовать мне:
– Труп несовершеннолетней Антоничевой лежит на полу парадной… Маша, как пишем – как «скорая» оставила? На спине? – Я кивнула, и Лева продолжил: – …На спине, головой направлен в сторону входной двери в парадную, ногами в сторону лестницы, руки раскинуты в стороны, ноги сведены, вытянуты…
Оглянувшись на Женю и убедившись, что тот уже вне пределов слышимости, Задов отвлекся от описания трупа и с большим удовольствием сообщил мне, что Женя недавно пострадал за отсутствие культуры языка.
– Представляешь, Машка, Болельщиков дежурил вместе с каким‑то молодым уродом‑следователем, тот ужрался в сосиску прямо в главке, они поехали на сексуальное убийство старой бомжихи, и следака сначала под лестницей стошнило, а потом он прямо там и упал. Болельщиков себя чувствовал виноватым, поскольку первый выпить предложил. Вот он и стал спасать положение – сам решил все за следователя написать.
– Ну? И что?
– А то. Наш Димка Сергиенко ему продиктовал «задний проход зияет», а Женя под алкогольными парами записал «задний проход сияет». Дальше от себя добавил – «имеются признаки совершения половых актов в верхний и нижний конец пищеварительного тракта».
– Как‑как?
– Ну, то есть в рот и задний проход.
– Удачное выражение, – хихикнула я, – надо будет запомнить.
– Вот. По трезвости до такого не додумаешься. Когда протокол привезли в городскую, его там до дыр зачитали, я уже всех перлов и не упомню. Что‑то еще типа «в носовых ходах светлая прозрачная жидкость – сопли». Кто‑то из надзирающих прокуроров снял копию – и в экспертно‑криминалистическое управление с доброй сопроводительной.
– Да‑а, тогда конечно. Левка, давай работать, а то так и просидим тут до морковкиных заговинок, а?
– Как скажете, босс. – Левка снова уткнулся взглядом в обнаженную грудь трупа. – Труп девушки нормального телосложения, удовлетворительного питания. На трупе надето…
Дверь в парадную гулко отворилась. Все, кто еще оставался на месте происшествия, разом обернулись на звук. В парадную влетел мужчина в распахнутом твидовом пальто и ослепительно‑белом шарфе. За ним вошли двое молодых людей без пальто, в костюмах, двухметрового роста, с профессионально‑бесстрастными лицами. Мужчина направился прямиком к трупу, уронив по дороге Левкин экспертный чемодан, в котором что‑то звякнуло и булькнуло. Я привстала с табуретки, удерживая папку с протоколом, постовой милиционер сделал шаг навстречу мужчине, но был сметен с его пути двухметровыми сопровождающими, на лицах которых при этом не отразилось никаких эмоций. Мужчина опустился на колени перед трупом, запачкав брюки кровью, щедро разлитой по полу; в лужу попал и край белоснежного шарфа. Он обхватил руками голову девочки, прижался к ней лбом и зарыдал. Сопровождающие терпеливо стояли над ним. Несколько минут слышались только глухие рыдания. Мы все потеряли дар речи, ожидая, чем кончится эта сцена.
Дверь парадной стукнула еще раз, на пороге возникла фигура в генеральской шинели, и постовой сразу вытянулся во фрунт. Начальник ГУВД окинул взором место происшествия, кивнул постовому и тихо подошел к мужчине, стоящему на коленях. Приобняв его за плечи, он помог ему подняться. Мужчина, обведя всех невидящими глазами, выпрямился и стал заваливаться на генерала. Генерал кивнул охранникам. Один из них, не меняя выражения лица, вытащил из кармана и протянул начальнику ГУВД упаковку таблеток, тот, одной рукой поддерживая мужчину, другой выщелкнул лекарство и предложил мужчине, после чего передал его с рук на руки другому телохранителю, и молодые люди бережно повели мужчину на выход. Генерал подошел ко мне и поздоровался.
– Вы дежурный следователь? – спросил он. Я кивнула.
– Это отец девочки…
– Я поняла, – тихо сказала я.
– Сотрудник администрации Президента, – продолжил генерал, – здесь в служебной командировке. Ему только что сообщили; он с семьей не живет уже несколько лет, постоянно проживает в Москве…
– Нельзя ли его допросить? – заикнулась я, но осеклась под гневным взглядом генерала.
– Не сейчас, – веско образумил меня он. – О чем вы только думаете?
Он повернулся на каблуках и вышел вслед за сотрудником администрации Президента. Ужас, подумала я. Самое тяжелое на месте происшествия – это даже не лужи крови и не мозги, размазанные по стенам; вот такие сцены – обезумевшие родители над трупами детей – не дают потом спать по ночам.
Ставя в протокол время окончания осмотра, я машинально отметила, что передежурила уже два часа, а еще надо заехать в РУВД поставить штамп с номером КП на материале, да и невредно допросить свидетелей – все равно дело будет у меня в производстве. А до понедельника свидетели могут что‑нибудь забыть.
Значит, сегодня мне забрать моего бэби от отца не удастся. Выходные дни мы с бывшим мужем поделили пополам: суббота принадлежит Игорю – они с Гошкой по субботам плавают в бассейне, а воскресенье мое – мы занимаемся гитарой. Когда птенцу стукнуло одиннадцать, он застенчиво заявил, что если бы он получил в подарок на день рождения электрогитару, ему больше не о чем было бы мечтать в этой жизни. Я просто опешила. Никогда раньше ребенок не заикался о желании заниматься музыкой. Но мое дитя к разговору подготовилось капитально, не только выложив мне на стол прайс‑лист из музыкального магазина, но и сообщив, что уже есть договоренность с учителем, которого он сам себе нашел. «Только ты, мама, позвони ему сама, – попросил мой зайчик, – потому что мы с ним обо всем договорились, кроме оплаты. Он сказал, что про деньги будет с мамой разговаривать». Крыть было нечем. Позвонив потенциальному учителю и изучив гитарный ценник, я напилась валерьянки, прикинула, что в этом сезоне мне придется обойтись без зимнего пальто, и мы пошли покупать гитару.
Теперь моя роль заключается в том, что я сопровождаю своего бременского музыканта, с инструментом за плечом, к учителю и просиживаю час под дверьми, наслаждаясь звуками дуолей и триолей. Мне‑то самой слон на ухо наступил, несмотря на то, что удовольствие от музыки я получаю. И я очень боялась, что слон прошелся по ушам и моего потомства. И даже намекнула учителю, что у Гошки, похоже, проблемы с музыкальным слухом. На что учитель невозмутимо ответил, что никогда не интересуется у учеников, есть у них слух или нет, учит – и все. Вроде бы все научились и никто не жаловался.
Так что в музыкальном активе моего Гошки уже «Во поле береза стояла», еще жуткая история убийства криминальным авторитетом по кличке «Прожорливое брюшко» несчастного безобидного зеленого кузнечика и парочка крутых рифов панковской группы «Оффспринг». Музыкальные занятия у нас в три. Поэтому, если я сегодня зависаю на дежурстве, завтра придется, не выспавшись, вскакивать и нестись за ним на другой конец города к бывшему мужу. Привозить детку домой, снаряжать на занятия и исполнять свой родительский долг в полном объеме.
Но на подобных происшествиях я запрещаю себе даже думать о своем ребенке, отгоняю любые воспоминания. Все‑таки мысль материальна.
Вот и все участники осмотра погрустнели; одно дело возиться с остывшим трупом, который мы воспринимаем как объект работы, – тут уж никуда не деться, и мы стараемся не думать о том, что это чей‑то родной человек; и совсем другое дело – надрывающие душу глаза родителей…
В полном молчании мы погрузились в машину, никто и слова не проронил, пока мы не добрались до районного управления внутренних дел. Эксперты остались дремать в машине, а я вылезла на морозный воздух и поплелась в дежурную часть.
Синцов, обещанный мне старшим наряда, так и не объявился. В дежурке ошивался только молоденький опер, на чьей территории произошло убийство. Я вяло спросила, в курсе ли он, что отец убитой девочки – сотрудник администрации Президента. Надо было видеть священный ужас, отразившийся на его лице. Он робко заикнулся про передачу дела в ФСБ с соответствующим оперативным сопровождением, но тут же сам себя и обрезал:
– Да нет, не возьмут. Только влезать будут и на заслушивания дергать…
Я с ним согласилась, ко мне это относилось точно так же. Оперативник сообщил, что задержанных нет, даже местные наркоманы, напуганные вестью об убийстве, попрятались по углам. Единственная ценная информация, которую удалось получить в результате поквартирного обхода, – это то, что за пять‑семь минут до происшествия в парадную входила женщина, живущая на пятом этаже. В парадной никого не было, даже наркоманы на подоконнике не сидели. Придя домой, она высказала удивление этим обстоятельством, и ее сосед по квартире ей сказал, что утром наркоманы собрались тут, как обычно, но он их шуганул. Мы с опером сошлись на том, что соседей ночью беспокоить не стоит, – им и так сегодня досталось. Из‑за оргстекла, отгораживающего сотрудников дежурной части от заявителей, мне помахал рукой помдеж Ромашкин. Я открыла дверь дежурной части и прошла к его столу.
– Мария Сергеевна, ты по городу дежуришь или по району, я не понял? – спросил меня Слава Ромашкин, записывая данные о возбужденном мной уголовном деле в книгу происшествий.
– Да по городу, Слава.
– Все равно не понял. На часах двенадцатый. А по городу дежурный в девять меняется.
– Чего ты не понял, Ромашкин? Я ж не брошу труп посреди осмотра с криком: «Моя смена кончилась».
– А что? Сегодня утром медик приехал по постановлению следователя ногти стричь насильнику. Два ногтя состриг, положил в конвертик, а по радио говорят: «Московское время девять часов». Он мне конвертик на стол и в машину – прыг. Я за ним, а он – мое время истекло, я пришлю смену. Вот так‑то, Мария Сергеевна. Остальные ногти уже другой доктор резал.
– Небось доктор Трепетун выезжал.
– Точно.
– Мы его меняли. Вот было бы здорово, если бы он во двор вышел, а машина уже уехала, поскольку у нее тоже смена кончилась.
– А чего, не любишь этого доктора?
– Жлобов я не люблю. Он не у станка стоит, чтобы с последним ударом часов пойти мыть руки.
– Ну не все же такие фанатики, как ты.
– Ну и не все такие пофигисты, как Трепетун. Слава, можно, я позвоню?
– Говори номер, я тебе наберу.
Я продиктовала Ромашкину номер телефона моего бывшего супруга, взяла трубку, уведомила Игоря о том, что Хрюндику предстоит ночевать у него, и быстро разъединилась, не дав собеседнику возможности заклеймить меня, как отвратительную мать и развратную женщину. Игорь наверняка ни на минуту не поверил в мое затянувшееся дежурство и уже открыл рот, чтобы высказать версию о том, что в данный момент я пью водку с мужиками. Но я его знаю как облупленного и всегда ломаю ему кайф. Ромашкин по моему лицу понял смысл разговора и сочувствующе кивнул:
– Не бери в голову, Машка. Сколько вы уже в разводе?
– Три года.
– И он все успокоиться не может?
– Да ну, даже не здоровается со мной. Спасибо, хоть трубку перестал бросать, когда я звоню.
– Да‑а, значит, любит крепко.
– Слава, какое «любит»? Три года уже прошло. Три года!
– Ну и что? Не забыть ему тебя. Заела ты мужику жизнь.
– Ну да, конечно. Все вы, мужики, одинаковы. Мы – твари. А вы – все в белом.
– Не злись, Машка, просто я его очень хорошо понимаю.
– Знаешь, Слава, я ему зла не желаю, дай Бог, чтобы у него все было хорошо, и я не представляю, как можно три года брызгать слюной…
На пульте у Ромашкина начался трезвон, и он приник к своим кнопочкам. А я побрела в машину, где сладко спали, обнявшись, оба эксперта. Женька облапил Задова своей пухлой рукой, а худенький Задов трогательно склонил голову на Женькину богатырскую грудь. Им хорошо, они до утра дежурят, а мне надо бы<