Жили-были старик да старуха, у них было три дочери. Старик пошёл в амбар крупку брать; взял крупку, понёс домой, а на мешке-то была дырка: крупа-то в неё сыплется да сыплется.
Пришёл домой. Старуха спрашивает:
—Где крупка? — а крупка вся высыпалась.
Пошёл старик собирать и говорит:
—Кабы Солнышко обогрело, кабы Месяц осветил, кабы Ворон Воронович пособил мне крупку собрать: за Солнышко бы отдал старшую дочь, за Месяца — среднюю, а за Ворона Вороновича — младшую!
Стал старик собирать — Солнце обогрело, Месяц осветил, а Ворон Воронович пособил крупку собрать.
Пришёл старик домой, сказал старшей дочери:
—Оденься хорошенько да выйди на крылечко.
Она оделась, вышла на крылечко; Солнце и утащило её.
Средней дочери также велел одеться хорошенько и выйти на крылечко. Она оделась и вышла; Месяц схватил и утащил вторую дочь.
И меньшой дочери сказал:
—Оденься хорошенько да выйди на крылечко.
Она оделась и вышла на крылечко; Ворон Воронович схватил её и унёс.
Старик и говорит:
—Идти разве в гости к зятю…
Пошёл к Солнышку, вот и пришёл.
Солнышко говорит:
—Чем тебя потчевать?
—Я ничего не хочу.
Солнышко сказало жене, чтоб настряпала оладьев. Вот жена настряпала. Солнышко уселось среди полу, жена поставила на него сковороду — и оладьи сжарились. Накормила старика.
Пришёл старик домой, приказал старухе состряпать оладьев; сам сел на пол и велит ставить на себя сковороду с оладьями.
—Чего, на тебе испекутся? — говорит старуха.
—Ничего, — говорит, — ставь, испекутся.
Она и поставила; сколько оладьи ни стояли, ничего не испеклись, только прокисли.
Нечего делать, поставила старуха сковородку в печь, испеклися оладьи, наелся старик.
На другой день старик пошел в гости к другому зятю, к Месяцу. Пришел.
Месяц говорит:
—Чем тебя потчевать?
—Я, — отвечает старик, — ничего не хочу.
Месяц затопил про него баню.
Старик говорит:
—Темно, быват, в бане-то будет!
А Месяц ему:
—Нет, светло, ступай.
Пошёл старик в баню, а Месяц запихал перстик свой в дырочку, и оттого в бане светло-светло стало.
Выпарился старик, пришел домой и велит старухе топить баню ночью.
Старуха истопила; он и посылает её туда париться. Старуха говорит:
—Темно париться-то!
—Ступай, светло будет!
Пошла старуха, а старик видел-то, как светил ему Месяц, и сам туда ж — взял прорубил дыру в бане и запихал в неё свой палец. А в бане свету нисколько нет! Старуха знай кричит ему:
—Темно!
Делать нечего, пошла она, принесла лучины с огнем и выпарилась.
На третий день старик пошёл к Ворону Вороновичу. Пришёл.
—Чем тебя потчевать-то? — спрашивает Ворон Воронович.
—Я, — говорит старик, — ничего не хочу.
—Ну, пойдем хоть спать на седала.
Ворон поставил лестницу и полез со стариком. Ворон Воронович посадил его под крыло.
Как старик заснул, они оба упали и убились.
ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНЬЮ
Жил-был старик. У него было три сына: двое умных, третий — дурачок Емеля.
Те братья работают, а Емеля целый день лежит на печке, знать ничего не хочет.
Один раз братья уехали на базар а бабы, невестки, давай посылать его:
—Сходи, Емеля, за водой.
А он им с печки:
—Неохота…
—Сходи, Емеля, а то братья с базара воротятся, гостинцев тебе не привезут.
—Ну ладно.
Слез Емеля с печки, обулся, оделся, взял вёдра да топори пошёл па речку.
Прорубил лёд, зачерпнул ведра и поставил их, а сам глядит в прорубь. И увидел Емеля в проруби щуку. Изловчился и ухватил щуку в руку.
—Вот уха будет сладка.
Вдруг щука говорит ему человечьим голосом:
—Емеля, отпусти меня в воду, я тебе пригожусь.
А Емеля смеётся:
—На что ты мне пригодишься? Нет, понесу тебя домой, велю невесткам уху сварить. Будет уха сладка.
Щука взмолилась опять:
—Емеля, Емеля, отпусти меня в воду, я тебе сделаю всё, что ни пожелаешь.
—Ладно. Только покажи сначала, что не обманываешь меня, тогда отпущу.
Щука его спрашивает:
—Емеля, Емеля, скажи, чего ты сейчас хочешь?
—Хочу, чтобы вёдра сами дошли домой и вода бы не расплескалась.
Щука ему говорит:
—Западни моя слова: когда что тебе захочется — скажи только:
«По щучьему веленью,
По моему хотенью».
Емеля и говорит:
—По щучьему веленью,
По моему хотенью —
ступайте, ведра, сами домой…
Только сказал — вёдра сами и пошли в гору. Емеля пустил щуку в прорубь, сам пошёл за вёдрами…
Идут вёдра по деревне, народ дивится, а Емеля идёт сзади, посмеивается… Зашли вёдра в избу и сами стали на лавку, а Емеля полез на печь.
Прошло много ли, мало ли времени — невестки говорят ему:
—Емеля, что ты лежишь? Пошёл бы дров нарубил.
—Неохота…
—Не нарубишь дров — братья с базара воротятся, гостинцев тебе не привезут.
Емеле неохота слезать с печи. Вспомнил он про щуку и потихоньку говорит:
—По щучьему веленью,
По моему хотенью —
поди, топор, наколи дров, а, дрова, сами в избу ступайте и в печь кладитесь.
Топор выскочил из-под лавки — и на двор, и давай дрова колоть, а дрова сами в избу идут и в печь лезут. Много ли, мало ли времени прошло — невестки опять говорят:
—Емеля, дров у нас больше нет. Съезди в лес, наруби.
А он им с печки:
—Да вы-то на что?
—Как — мы на что?.. Разве наше дело в лес за дровами ездить?
—Мне неохота…
—Ну, не будет тебе подарков.
Делать нечего, слез Емеля с печи, обулся, оделся. Ваял верёвку и топор, вышел на двор и сел в сани:
—Бабы, отворяйте ворота.
Невестки ему говорят:
—Что ж ты, дурень, сел в сани, а лошадь не запряг?
—Не надо мне лошади.
Невестки отворили ворота, а Емеля говорит потихоньку:
—По щучьему веленью,
По моему хотенью —
ступайте, сани, в лес.
Сани сами и поехали в ворота, да так быстро — на лошади не догнать.
А в лес-то пришлось ехать через город, и тут он много народу помял, подавил. Народ кричит: «Держи его! Лови его!» А он, знай, сани погоняет. Приехал в лес:
—По щучьему веленью,
По моему хотенью —
топор, наруби дровишек посуше, а вы, дровишки, сами валитесь в сани, сами вяжитесь…
Топор начал рубить, колоть сухие дерева, а дровишки сами в сани валятся и веревкой вяжутся. Потом Емеля велел топору вырубить себе дубинку — такую, чтобы насилу поднять. Сел на воз:
—По щучьему веленью,
По моему хотенью —
поезжайте, сани, домой.
Сани помчались домой. Опять проезжает Емеля по тому городу, где давеча помял, подавил много народу, а там его уж дожидаются. Ухватили Емелю и тащат с возу, ругают и бьют. Видит он, что плохо дело, и потихоньку:
—По щучьему веленью,
По моему хотенью —
ну-ка, дубинка, обломай им бока…
Дубинка выскочила — и давай колотить. Народ кинулся прочь, а Емеля приехал домой и залез на печь.
Долго ли, коротко ли — услышал царь об Емелиных проделках и посылает за ним офицера: его найти и привезти во дворец.
Приезжает офицер в ту деревню, входит в ту избу, где Емеля живёт, и спрашивает:
—Ты дурак Емеля?
А он с печки:
—А тебе на что?
—Одевайся скорее, я повезу тебя к царю.
—А мне неохота…
Рассердился офицер и ударил его по щеке. А Емеля говорит потихоньку:
—По щучьему веленью,
По моему хотенью —
дубинка, обломай ему бока.
Дубинка выскочила — и давай колотить офицера, насилу он ноги унёс.
Царь удивился, что его офицер не мог справиться с Емелей, и посылает своего самого набольшего вельможу:
—Привези ко мне во дворец дурака Емелю, а то голову с плеч сниму.
Накупил набольший вельможа изюму, черносливу, пряников, приехал в ту деревню, вошёл в ту избу и стал спрашивать у невесток, что любит Емеля.
—Наш Емеля любит, когда его ласково попросят да красный кафтан посулят, — тогда он всё сделает, что ни попросишь.
Набольший вельможа дал Емеле изюму, черносливу, пряников и говорит:
—Емеля, Емеля, что ты лежишь на печи? Поедем к царю.
—Мне и тут тепло…
—Емеля, Емеля, у царя тебя будут хорошо кормить-поить,— пожалуйста, поедем.
—А мне неохота…
—Емеля, Емеля, царь тебе красный кафтан подарит, шапку и сапоги.
Емеля подумал-подумал:
—Ну, ладно, ступай ты вперед, а я за тобой вслед буду.
Уехал вельможа, а Емеля полежал еще и говорит:
—По щучьему веленью,
По моему хотенью —
ну-ка, печь, поезжай к царю.
Тут в избе углы затрещали, крыша зашаталась, стена вылетела, и печь сама пошла по улице, по дороге, прямо к царю.
Царь глядит в окно, дивится:
—Это что за чудо?
Набольший вельможа ему отвечает:
—А это Емеля на печи к тебе едет.
Вышел царь на крыльцо:
—Что-то, Емеля, на тебя много жалоб! Ты много народу подавил.
—А зачем они под сани лезли?
В это время в окно на него глядела царская дочь — Марья-царевна. Емеля увидал её в окошко и говорит потихоньку:
—По щучьему веленью,
По моему хотенью —
пускай царская дочь меня полюбит…
И сказал ещё:
—Ступай, печь, домой…
Печь повернулась и пошла домой, зашла в избу и стала на прежнее место. Емеля опять лежит-полеживает.
А у царя во дворце крик да слёзы. Марья-царевна по Емеле скучает, не может жить без него, просит отца, чтобы выдал он её за Емелю замуж. Тут царь забедовал, затужил и говорит опять набольшему вельможе:
—Ступай, приведи ко мне Емелю живого или мёртвого, а то голову с плеч сниму.
Накупил набольший вельможа вин сладких да разных закусок, поехал в ту деревню, вошел в ту избу и начал Емелю потчевать.
Емеля напился, наелся, захмелел и лег спать. А вельможа положил его в повозку и повез к царю.
Царь тотчас велел прикатить большую бочку с железными обручами. В нее посадили Емелю и Марью-царевну, засмолили и бочку в море бросили.
Долго ли, коротко ли, проснулся Емеля, видит — темно, тесно.
—Где же это я?
А ему отвечают:
—Скушно и тошно, Емелюшка. Нас в бочку засмолили, бросили в синее море.
—А ты кто?
—Я — Марья-царевна.
Емеля говорит:
—По щучьему веленью,
По моему хотенью —
ветры буйные, выкатите бочку на сухой берег, на жёлтый песок…
Ветры буйные подули, море взволновалось, бочку выкинуло на сухой берег, на желтый песок. Емеля и Марья-царевна вышли из неё.
—Емелюшка, где же мы будем жить? Построй какую ни на есть избушку.
—А мне неохота…
Тут она стала его еще пуще просить, он и говорит:
—По щучьему веленью,
По моему хотенью —
выстройся каменный дворец с золотой крышей…
Только он сказал — появился каменный дворец с золотой крышей. Кругом — зеленый сад: цветы цветут, и птицы поют. Марья-царевна с Емелей вошли во дворец, сели у окошечка.
—Емелюшка, а нельзя тебе красавчиком стать?
Тут Емеля недолго думал:
—По щучьему веленью,
По моему хотенью —
стать мне добрым молодцем, писаным красавцем.
И стал Емеля таким, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
А в ту пору царь ехал на охоту и видит — стоит дворец, где раньше ничего не было.
—Это что за невежа без моего дозволения на моей земле дворец поставил?
И послал узнать-спросить, кто такие.
Послы побежали, стали под окошком, спрашивают.
Емеля им отвечает:
—Просите царя ко мне в гости, я сам ему скажу.
Царь приехал к нему в гости. Емеля его встречает, ведёт во дворец, сажает за стол. Начинают они пировать. Царь ест, пьёт и не надивится:
—Кто же ты такой, добрый молодец?
—А помнишь дурачка Емелю — как приезжал к тебе на печи, а ты велел его со своей дочерью в бочку засмолить, в море бросить? Я — тот самый Емеля. Захочу — все твое царство пожгу и разорю.
Царь сильно испугался, стал прощенья просить:
—Женись на моей дочери, Емелюшка, бери мое царство, только не губи меня!
Тут устроили пир на весь мир. Емеля женился на Марье-царевне и стал править царством.
Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец.
ПРАВДА И КРИВДА
Однажды спорила Кривда с Правдою: чем лучше жить — кривдой или правдой? Кривда говорила: лучше жить кривдою, а Правда утверждала: лучше жить правдою. Спорили, спорили, никто не переспорит. Говорит Кривда:
—Пойдём к писарю, он нас рассудит!
—Пойдём, — отвечает Правда.
Вот пришли к писарю.
—Реши наш спор, — говорит Кривда, — чем лучше жить — кривдою али правдою?
Писарь спросил:
—О чём вы бьётеся?
—О ста рублях.
—Ну, ты, Цравда, проспорила: в наше время лучше жить кривдою.
Правда вынула из кармана сто рублей и отдала Кривде, а сама все стоит на своем, что лучше жить правдою.
—Пойдём к судье, как он решит? — говорит Кривда. — Коли по-твоему — я тебе плачу тысячу рублей, а коли по-моему — ты мне должна оба глаза отдать.
—Хорошо, пойдём.
Пришли они к судье, стали спрашивать: чем лучше жить?
Судья сказал то же самое:
—В наше время лучше жить кривдою.
—Подавай-ка свои глаза! — говорит Кривда Правде; выколола у ней глаза и ушла куда знала.
Осталась Правда безглазая, пала лицом наземь и поползла ощупью. Доползла до болота и легла в траве. В самую полночь собралась туда неверная сила. Нáбольшой стал всех спрашивать: кто и что сделал? Кто говорит: я душу загубил; кто говорит, я того-то на грех смутил; а Кривда в свой черед похваляется:
—Я у Правды сто рублей выспорила да глаза выколола!
—Что глаза! — говорит небольшой. — Стоит потереть тутошней травкою — глаза опять будут!
Правда лежит да слушает.
Вдруг крикнули петухи, и неверная сила разом пропала. Правда нарвала травки и давай тереть глаза; потерла один, потерла другой — и стала видеть по-прежнему; захватила с собой этой травки и пошла в путь-дорогу.
В это время у одного царя ослепла дочь, и сделал он клич: кто вылечит царевну, за того отдаст ее замуж. Правда приложила ей к очам травку, потерла и вылечила: царь обрадовался, женил Правду на своей дочери и взял к себе в дом…
ГОРЕ
В одной деревушке жили два мужика, два родные брата: один был бедный, другой богатый.
Богач переехал на житье в город, выстроил себе большой дом и записался в купцы; а у бедного иной раз нет ни куска хлеба, а ребятишки — мал мала меньше — плачут да есть просят. С утра до вечера бьется мужик как рыба об лёд, а всё ничего нет.
Говорит он однова [ Однова — один раз, однажды.] своей жене:
—Дай-ка пойду в город, попрошу у брата: не поможет ли чем?
Пришёл к богатому:
—Ах, братец родимый! Помоги сколько-нибудь моему горю; жена и дети без хлеба сидят, по целым дням голодают.
—Проработай у меня эту неделю, тогда и помогу!
Что делать? Принялся бедный за работу: и двор чистит, и лошадей холит, и воду возит, и дрова рубит. Через неделю дает ему богатый одну ковригу хлеба:
—Вот тебе за труды!
—И за то спасибо! — сказал бедный поклонился и хотел было домой идти.
—Постой! Приходи-ка завтра ко мне в гости и жену приводи: ведь завтра мои именины.
—Эх, братец, куда мне? Сам знаешь: к тебе придут купцы в сапогах да в шубах, а я в лаптях хожу да в худеньком сером кафтанишке.
—Ничего, приходи! И тебе будет место.
—Хорошо, братец, приду.
Воротился бедный домой, отдал жене ковригу и говорит:
—Слушай, жена! Назавтрее нас с тобой в гости ввали.
—Как — в гости? Кто звал?
—Брат; он завтра именинник.
—Ну что ж, пойдём.
Наутро встали и пошли в город, пришли к богатому, поздравили его и уселись на лавку. За столом уж много именитых гостей сидело; всех их угощает хозяин на славу, а про бедного брата и его жену и думать забыл — ничего им не дает; они сидят да только посматривают,, как другие пьют да едят.
Кончился обед; стали гости из-за стола вылазить да хозяина с хозяюшкой благодарить, и бедный тоже — поднялся с лавки и кланяется брату в пояс. Гости поехали домой пьяные, весёлые, шумят, песни поют.
А бедный идет назад с пустым брюхом.
—Давай-ка,— говорит жене,— и мы запоем песню!
—Эх ты, дурак! Люди поют оттого, что сладко поели да много выпили; а ты с чего петь вздумал?
—Ну, всё-таки у брата на именинах был; без песен мне стыдно идти. Как я запою, так всякий подумает, что и меня угостили...
—Ну, пой, коли хочешь, а я не стану!
Мужик запел песню, и послышалось ему два голоса; он перестал и спрашивает жену:
—Это ты мне подсобляла петь тоненьким голоском?
—Что с тобой? Я вовсе и не думала.
—Так кто же?
—Не знаю! — сказала баба. — А ну, запой, я послушаю.
Он опять запел; поет-то один, а слышно два голоса; остановился и спрашивает:
—Это ты, Горе, мне петь пособляешь?
Горе отозвалось:
—Да, хозяин! Это я пособляю.
—Ну, Горе, пойдем с нами вместе.
—Пойдём, хозяин! Я теперь от тебя не отстану.
Пришёл мужик домой, а Горе зовёт его в кабак. Тот говорит:
—У меня денег нет!
—Ох ты, мужичок! Да на что тебе деньги? Видишь, на тебе полушубок надет, а на что он? Скоро лето будет, всё равно носить не станешь! Пойдём в кабак, да полушубок побоку…
Мужик и Горе пошли в кабак и пропили полушубок. На другой день Горе заохало, с похмелья голова болит, и опять зовёт хозяина винца испить.
—Денег нет, — говорит мужик.
—Да на что нам деньги? Возьми сани да телегу — с нас и довольно!
Нечего делать, не отбиться мужику от Горя: взял он сани и телегу, потащил в кабак и пропил вместе с Горем.
Наутро Горе ещё больше заохало, зовет хозяина опохмелиться; мужик пропил и борону и соху.
Месяца не прошло, как он все спустил; даже избу свою соседу заложил, а деньги в кабак снёс.
Горе опять пристает к нему:
—Пойдём да пойдем в кабак!
—Нет, Горе! Воля твоя, а больше тащить нечего.
—Как — нечего? У твоей жены два сарафана: один оставь, а другой пропить надобно.
Мужик взял сарафан, пропил и думает:
«Вот когда чист! Ни кола, ни двора, ни на себе, ни на жене!»
Поутру проснулось Горе, видит, что у мужика нечего больше взять, и говорит:
—Хозяин!
—Что, Горе?
—А вот что: ступай к соседу, попроси у него пару волов с телегою.
Пошёл мужик к соседу:
—Дай, — просит, — на времечко пару волов с телегою; я на тебя хоть неделю за то проработаю.
—На что тебе?
—В лес за дровами съездить.
—Ну, возьми, только не велик воз накладывай.
—И, что ты, кормилец!
Привел пару волов, сел вместе с Горем на телегу и поехал в чистое поле.
—Хозяин, — спрашивает Горе, — знаешь ли ты на этом поле большой камень?
—Как не знать!
—А когда знаешь, поезжай прямо к нему.
Приехали они на то место, остановились и вылезли из телеги.
Горе велит мужику поднимать камень; мужик поднимает, Горе пособляет; вот подняли, а под камнем яма — полна золотом насыпана.
—Ну, что глядишь? — сказывает Горе мужику. — Таскай скорей в телегу.
Мужик принялся за работу и насыпал телегу золотом, все из ямы повыбрал до последнего червонца; видит, что уж больше ничего не осталось, и говорит:
—Посмотри-ка, Горе, никак, там ещё деньги остались?
Горе наклонилось:
—Где? Я что-то не вижу!
—Да вон в углу светятся!
—Нет, не вижу.
—Полезай в яму, так и увидишь.
Горе полезло в яму; только что опустилось туда, а мужик и накрыл его камнем.
—Вот этак-то лучше будет! — сказал мужик. — Не то коли взять тебя с собою, так ты, Горе горемычное, хоть не скоро, а все же пропьёшь и эти деньги!
Приехал мужик домой, свалил деньги в подвал, волов отвел к соседу и стал думать, как бы себя устроить. Купил лесу, выстроил большие хоромы и зажил вдвое богаче своего брата.
Долго ли, коротко ли — поехал он в город просить своего брата с женой к себе на именины.
—Вот что выдумал! — сказал ему богатый брат. — У самого есть нечего, а ты еще именины справляешь!
—Ну, когда-то было нечего есть, а теперь, слава богу, имею не меньше твоего; приезжай — увидишь.
—Ладно, приеду!
На другой день богатый брат собрался с женою, и поехали на именины; смотрят, а у бедного-то голыша хоромы новые, высокие, не у всякого купца такие есть! Мужик угостил их, употчевал всякими наедками, напоил всякими медами и винами. Спрашивает богатый у брата:
—Скажи, пожалуй, какими судьбами разбогател ты?
Мужик рассказал ему по чистой совести, как привязалось к нему Горе горемычное, как пропил он с Горем в кабаке всё своё добро до последней нитки: только и осталось, что душа в теле; как Горе указало ему клад в чистом поле, как он забрал этот клад да от Горя избавился.
Завистно стало богатому:
«Дай, думает, поеду в чистое поле, подниму камень да выпущу Горе — пусть оно дотла разорит брата, чтоб не смел передо мной своим богатством чваниться».
Отпустил свою жену домой, а сам в поле погнал; подъехал к большому камню, своротил его в сторону и наклоняется посмотреть, что там под камнем? Не успел порядком головы нагнуть — а уж Горе выскочило и уселось ему на шею.
—А, — кричит, — ты хотел меня здесь уморить! Нет, теперь я от тебя ни за что не отстану.
—Послушай, Горе! — сказал купец. — Вовсе не я засадил тебя под камень…
—А кто же, как не ты?
—Это мой брат тебя засадил, а я нарочно пришёл, чтоб тебя выпустить.
—Нет, врёшь! Один раз обманул, в другой не обманешь!
Крепко насело Горе богатому купцу на шею; привёз он его домой, и пошло у него всё хозяйство вкривь да вкось. Горе уж с утра за своё принимается; каждый день зовет купца опохмелиться; много добра в кабак ушло.
«Этак несходно жить! — думает про себя купец.— Кажись, довольно потешил я Горе; пора б и расстаться с ним, да как?»
Думал, думал и выдумал: пошёл на широкий двор, обтесал два дубовых клина, взял новое колесо и накрепко вбил клин с одного конца во втулку. Приходит к Горю:
—Что ты, Горе, всё на боку лежишь?
—А что ж мне больше делать?
—Что делать! Пойдём на двор в гулючки играть.
А Горе и радо; вышли на двор. Сперва купец спрятался — Горе сейчас его нашло, после того черёд Горю прятаться.
—Ну, — говорит, — меня не скоро найдёшь! Я хоть в какую щель забьюсь!
—Куда тебе! — отвечает купец. — Ты в это колесо не влезешь, а то-то в щель!
—В колесо не влезу? Смотри-ка, ещё как спрячусь!
Влезло Горе в колесо; купец ваял да и с другого конца забил во втулку дубовый клин, поднял колесо и забросил его вместе с Горем в реку.
Горе потонуло, а купец стал жить по-старому, по-прежнему.
ПОХОРОНЫКОЗЛА
Жил старик со старухою; не было у них ни одного детища, только и был, что козёл: тут все и животы [ Тут все и животы — тут все и богатство.]! Старик никакого мастерства не знал, плел одни лапти — только тем и питался. Привык козёл к старику: бывало, куда старик ни пойдет из дому, козёл бежит за ним из дому.
Вот однажды случилось идти старику в лес за лыками, и козёл за ним побежал. Пришли в лес; старик начал лыки драть, а козёл бродит там и сям да траву щиплет; щипал, щипал, да вдруг передними ногами и провалился в рыхлую землю, начал рыться и вырыл оттедова котелок с золотом.
Видит старик, что козёл гребет землю, подошел к нему — и увидал золото; несказанно возрадовался, побросал свои лыки, подобрал деньги — и домой. Рассказал обо всем старухе.
—Ну, старик, — говорит старуха, — это нам бог дал такой клад на старость за то, что сколько лет с тобою потрудились в бедности. А теперь поживем в свое удовольствие.
—Нет, старуха! — отвечал ей старик. — Эти деньги нашлись не нашим счастьем, а козловьим; теперича надо нам жалеть и беречь козла пуще себя!
С тех пор зачали они жалеть и беречь козла пуще себя, зачали за ним ухаживать, да и сами-то поправились — лучше быть нельзя. Старик позабыл, как и лапти-то плетут; живут себе поживают, никакого горя не знают.
Вот через некоторое время козёл захворал и издох. Стал старик советоваться со старухою, что делать:
—Коли выбросить козла собакам, так нам за это будет перед богом и людьми грешно, потому что всё счастье наше мы через козла получили. А лучше пойду я к попу и попрошу похоронить козла по-христиански, как и других покойников хоронят.
Собрался старик, пришел к попу и кланяется!
—Здравствуй, батюшка!
—Здорово, свет! Что скажешь?
—А вот, батюшка, пришёл к твоей милости с просьбою, у меня на дому случилось большое несчастье: козёл помер. Пришел звать тебя на похороны.
Как услышал поп такие речи, крепко рассердился, схватил старика за бороду и ну таскать по избе.
—Ах ты, окаянной, что выдумал — вонючего козла хоронить!
—Да ведь этот козел, батюшка, был совсем-таки православной; он отказал тебе двести рублей.
—Послушай, старый хрен! — сказал поп.— Я тебя не за то бью, что зовешь козла хоронить, а зачем ты по сю пору не дал мне знать о его кончине: может, он у тебя уж давно помер.
Взял поп с мужика двести рублей и говорит:
—Ну, ступай же скорее к отцу дьякону, скажи, что бы приготовлялся; сейчас пойдём козла хоронить.
Приходит старик к дьякону и просит:
—Потрудись, отец дьякон, приходи ко мне в дом на вынос.
—А кто у тебя помер?
—Да вы знавали моего козла, он-то и помер!
Как начал дьякон хлестать его с уха на ухо!
—Не бей меня, отец дьякон! — говорит старик, — ведь козёл-то был, почитай, совсем православной; как умирал, тебе сто рублей отказал за погребение.
—Эка ты стар да глуп! — сказал дьякон. — Что ж ты давно не известил меня о его преславной кончине; ступай скорее к дьячку: пущай прозвонит по козловой душе!
Прибегает старик к дьячку и просит:
—Ступай, прозвони по козловой душе.
И дьячок рассердился, начал старика за бороду трепать.
Старик кричит:
—Отпусти, пожалуй, ведь козёл-то был православной, он тебе за похороны пятьдесят рублей отказал!
—Что же ты до этих пор копаешься! Надобно было пораньше сказать мне; следовало бы давно прозвонить!
Тотчас бросился дьячок на колокольню и начал валять во все колокола. Пришли к старику поп и дьякон и стали похороны отправлять; положили козла во гроб, отнесли на кладбище и закопали в могилу.
Вот стали про то дело говорить промеж себя прихожане, и дошло до архиерея, что-де поп козла похоронил по-христиански. Потребовал архиерей к себе на расправу старика с попом:
—Как вы смели похоронить козла? Ах вы, безбожники!
—Да ведь этот козёл, — говорит старик, — совсем был не такой, как другие козлы; он перед смертью отказал вашему преосвященству тысячу рублей.
—Эка ты глупый старик! Я не за то сужу тебя, что козла похоронил, а зачем ты его заживо маслом не соборовал [ Заживо маслом соборовать — совершать над тяжелобольным обряд помазания.]!
Взял тысячу и отпустил старика и попа по домам.
СОЛДАТ И ЧЁРТ
Стоял солдат на часах, и захотелось ему на родине побывать.
—Хоть бы, — говорит, — чёрт меня туды снёс!
А он и тут как тут.
—Ты, — говорит, — меня звал?
—Звал.
—Изволь, — говорит, — давай в обмен душу!
—А как же я службу брошу, как с часов сойду?
—Да я за тебя постою.
Решили так, что солдат год на родине проживёт, а чёрт всё время прослужит на службе.
—Ну, скидавай!
Солдат всё с себя скинул и не успел опомниться, как дома очутился.
А чёрт на часах стоит. Подходит генерал и видит, что всё у него по форме, одно нет: не крест-накрест ремни на груди, а все на одном плече.
—Это что?
Чёрт — и так и сяк, не может надеть. Тот его — в зубы, а после — порку. И пороли чёрта каждый день. Так — хороший солдат всем, а ремни все на одном плече.
—Что с этим солдатом, — говорит начальство, — сделалось? Никуда теперь не годится, а прежде всё бывало в исправности.
Пороли чёрта весь год.
Изошёл год, приходит солдат сменять чёрта. Тот и про душу забыл: как завидел, всё с себя долой.
—Ну вас, — говорит, — с вашей и службой-то солдатской! Как это вы терпите?
И убежал.
ПЕТУХАН КУРИХАНЫЧ
Жила-была старуха, у нее сын Иван. Раз Иван уехал в город, а старуха одна осталась дома. Зашли к ней два солдата и просят чего-нибудь поесть горяченького. А старуха скупа была и говорит:
—Ничего у меня нет горяченького, печка не топлена и щички не варены.
А у самой в печке петух варился. Проведали это солдаты и говорят между собой:
—Погоди, старая! Мы тебя научим, как служивых людей обманывать.
Вышли во двор, выпустили скотину, пришли и говорят:
—Бабушка! Скотина-то на улицу вышла.
Старуха заохала и выбежала скотину загонять. Солдаты между тем достали из печки горшок с похлёбкой, петуха вынули и положили в ранец, а вместо него в горшок сунули лапоть.
Старуха загнала скотину, пришла в избу и говорит:
—Загадаю я вам, служивые, загадку.
—Загадай, бабушка!
—Слушайте: в Печинске-Горшечинске, под Сковородинском, сидит Петухан Куриханыч.
—Эх, старая! Поздно хватилась: в Печинске-Горшечинске был Петухан Куриханыч, да переведён в Суму-Заплеченску, а теперь там Заплетай Расплетаич. Отгадай-ка вот, бабушка, нашу загадку!
Но старуха не поняла солдатской загадки.
Солдаты посидели, поели черствой корочки с кислым квасом, пошутили со старухой, посмеялись над ее загадкой, простились и ушли.
Приехал из города сын и просит у матери обедать. Старуха собрала на стол, достала из печи горшок, ткнула в лапоть вилкой и не может вытащить. «Ай да петушок, — думает про себя, — вишь как разварился — достать не могу». Достала, ан… лапоть!
ИВАНУШКА-ДУРАЧОК
Был-жил старик со старухою; у них было три сына: двое — умные, третий — Иванушка-дурачок. Умные-то овец в поле пасли, а дурак ничего не делал, все на печке сидел да мух ловил.
В одно время наварила старуха аржаных клецок и говорит дураку:
—На-ка, снеси эти клецки братьям; пусть поедят.
Налила полный горшок и дала ему в руки; побрёл он к братьям. День был солнечный; только вышел Иванушка за околицу, увидал свою тень сбоку и думает: «Что это за человек? Со мной рядом идет, ни на шаг не отстает; верно, клецок захотел?»
И начал он бросать на свою тень клецки, так все до единой и повыкидал; смотрит, а тень всё сбоку идёт.
—Эка ненасытная утроба! — сказал дурачок с сердцем и пустил в неё горшком — разлетелись черепки в разные стороны.
Вот приходит с пустыми руками к братьям; те его спрашивают:
—Ты, дурак, зачем?
—Вам обед принёс.
—Где же обед? Давай живее.
—Да вишь, братцы, привязался ко мне дорогою незнамо какой человек, да всё и поел!
—Какой такой человек?
—Вот он! И теперь рядом стоит!
Братья ну его ругать, бить, колотить; отколотили и заставили овец пасти, а сами ушли на деревню обедать.
Принялся дурачок пасти: видит, что овцы разбрелись по полю, давай их ловить да глаза выдирать; всех переловил, всем глаза выдолбил, собрал стадо в одну кучу и сидит себе радехонек, словно дело сделал. Братья пообедали, воротились в поле.
—Что ты, дурак, натворил? Отчего стадо слепое?
—Да пошто им глаза-то? Как ушли вы, братцы, овцы-то врозь рассыпались, а я и придумал: стал их ловить, в кучу сбирать, глаза выдирать; во как умаялся!
—Постой, ещё не так умаешься! — говорят братья и давай угощать его кулаками; порядком-таки досталось дураку на орехи!
Ни много ни мало прошло времени; послали старики Иванушку-дурачка в город к празднику по хозяйству закупать. Всего закупил Иванушка: и стол купил, и ложек, и чашек, и соли; целый воз навалил всякой всячины. Едет домой, а лошаденка была такая, знать, неудалая, везёт — не везёт! «А что, — думает себе Иванушка, — ведь у лошади четыре ноги, и у стола тоже четыре, так стол-то и сам добежит». Взял стол и выставил на дорогу.
Едет-едет, близко ли, далеко ли, а вороны так и вьются над ним да все каркают. «Знать, сестрицам поесть-покушать охота, что так раскричались!» — подумал дурачок; выставил блюда с ествами наземь и начал потчевать:
—Сестрицы-голубушки! Кушайте на здоровье!
А сам всё вперёд да вперёд подвигается.
Едет Иванушка перелеском; по дороге все пни обгорелые. «Эх, — думает, — ребята-то без шапок; ведь озябнут сердечные!» Взял понадевал на них горшки да корчаги. Вот доехал Иванушка до реки, давай лошадь поить, а она не пьёт.
«Знать, без соли не хочет!» — и ну солить воду. Высыпал полон мешок соли, лошадь всё не пьёт.
—Что ж ты не пьёшь, волчье мясо? Разве задаром я мешок соли высыпал?
Хватил её поленом, да прямо в голову — и убил наповал.
Остался у Иванушки один кошель с ложками, да и тот на себе понёс. Идёт — ложки назади так и брякают: бряк, бряк, бряк! А он думает, что ложки-то говорят: «Иванушка-дурак!» — бросил их и ну топтать да приговаривать:
—Вот вам Иванушка-дурак! Вот вам Иванушка-дурак! Ещё вздумали дразнить, негодные!
Воротился домой и говорит братьям:
—Всё искупил, братики!
—Спасибо, дурак, да где ж у тебя закупки-то?
—А стол-от бежит, да, знать, отстал, из блюд сестрицы кушают, горшки да корчаги ребятам в лесу на головы понадевал, солью-то пойво лошади посолил, а ложки дразнятся — так я их на дороге покинул.
—Ступай, дурак, поскорее, собери всё, что разбросал по дороге.
Иванушка пошёл в лес, снял с обгорелых пней корчаги, повышибал днища и надел на батог корчаг с дюжину — всяких: и больших и малых. Несет домой. Отколотили его братья; поехали сами в город за покупками, а дурака оставили домовничать. Слушает дурак, а пиво в кадке так и бродит, так и бродит.
—Пиво, не броди, дурака не дразни! — говорит Иванушка.
Нет, пиво не слушается; взял да и выпустил всё из кадки, сам сел в корыто, по избе разъезжает да песенки распевает.
Приехали братья, крепко осерчали, взяли Иванушку, зашили в куль и потащили к реке. Положили куль на берегу, а сами пошли прорубь осматривать.
На ту пору ехал какой-то барин мимо на тройке бурых; Иванушка и ну кричать:
—Садят меня на воеводство судить да рядить, а я ни судить, ни рядить не умею!
—Постой, дурак,— сказал барин,— я умею и судить и рядить; вылезай из куля!
Иванушка вылез из куля, зашил туда барина, а сам сел в его повозку и уехал из виду. Пришли братья, спустили куль под лед и слушают; а в воде так и буркает.
—Знать, бурка ловит! — проговорили братья и побрели домой.
Навстречу им, откуда ни возьмись, едет на тройке Иванушка, едет да прихвастывает:
—Вот-ста каких поймал я лошадушек! А ещё остался там сивко — такой славный!
Завидно стало братьям, говорят дураку:
—Зашивай теперь нас в куль да спускай поскорей в прорубь! Не уйдёт от нас сивко…
Опустил их Иванушка-дурачок в прорубь и погнал домой пиво допивать да братьев поминать. Был у Иванушки колодец, в колодце рыба елетц а моей сказке конец.
ЛИСА-ПОВИТУХА
Жили-были кум с кумой — волк с лисой. Была у них кадочка медку. А лисица любит сладенькое; лежит кума с кумом в избушке да украдкою постукивает хвостиком.
—Кума, кума! — говорит волк, — кто-то стучит.
—А, знать, меня на повой зовут [ Меня на повой зовут — зовут принять рождающегося ребенка. Повой — от «повивать» — пеленать младенца.]! — бормочет лиса.
—Так поди сходи, — говорит волк.
Вот кума из избы да прямехонько к мёду, нализалась и вернулась назад.
—Что бог дал? — спрашивает волк.
—Початочек, — отвечает лисица.
В другой раз опять лежит кума да постукивает хвостиком.
—Кума, кто-то стучится, — говорит волк.
—На повой, знать, зовут!
—Так сходи.
Пошла лисица, да опять к меду, нализалась досыта: медку на донышке осталось. Приходит к волку.
—Что бог дал? — спрашивает её волк.
—Середышек.
В третий раз опять так же обманула лисица волка и долизала уже весь медок.
—Что бог дал? — спрашивает её волк.
—Поскребышек.
Долго ли, коротко ли — прикинулась лисица хворою, просит кума медку принести. Пошел кум, а меду ни крошки.
—Кума, кума! — кричит волк, — ведь мёд съеден.
—Как — съеден? Кто же съел? Кому окромя тебя! — погоняет лисица.
Волк и крестится и божится.
—Ну хорошо! — говорит лисица. — Давай ляжем на солнышко, у кого вытопится мёд, тот и виноват.
Пошли, легли. Лисице не спится, а серый волк храпит во всю пасть. Глядь-поглядь, у кумы-то и показался медок; она ну-тко скорее перемазывать его на волка.
—Кум, кум! — толкает волка. — Это что? Вот кто съел!
И