Лингвистический анализ текста.
(по рассказу С. Д. Кржижановского «Дымчатый бокал», 1939).
Экстралингвистические параметры текста.
Сигизмунд Доминикович Кржижановский по праву принадлежит к разряду уникальных писателей. Его проза наполнена глубочайшей метафизической символикой, продолжающей традиции зарубежного романтизма, в частности таких авторов, как Шамиссо, Э. Т. А. Гофман, Э. А. По, Дж. Свифт и других. Безусловно, на мировоззрение С. Д. Кржижановского повлияла в особенности немецкая классическая философия эпохи Ф. Шлегеля с вечным поиском и устремлением к Абсолюту. Как известно, именно она стала теоретическим обоснованием немецкого романтизма, проникнутого мистицизмом, интересом к «двоемирию» как к форме человеческого бытия и постоянным соприкосновением с таинственным, загадочным и непознанным. Черты этих влияний легко узнаваемы и легко прочитываются в текстах С. Кржижановского, в том числе и взятом нами для анализа рассказе «Дымчатый бокал» (1939).
Автор сосредоточивается на предметах, которые являются метонимическим замещением инобытия.
В авторском тексте хорошо просматривается связь с текстами предшественников (интертекстуальность). «Дымчатый бокал» связан с целым корпусом отечественных и зарубежных классических произведений. Несомненна перекличка рассказа с «Портретом» Гоголя. В обоих случаях сюжетообразующее ядро связано с вещью, которая оказывается судьбоносной для героя. Старинный бокал, приобретенный героем рассказа, являет собой некий субститут «магического кристалла» или «хрустального шара». Сквозь дымчатое стекло бокала автор и герой пытаются разглядеть нечто сущностное для себя. Герой видит только то, что может увидеть обычный человек: «Посетитель антикварной лавки приподнял бокал за тонкую ножку, держа его меж окном и глазом: за дымчатым стеклом была темная дымчатая влага с легким рубиновым отсветом». Авторскому взору представляется не столько предмет как таковой, сколько потенциальный сюжет, воплощенный в нём.
Несомненна в рассказе и традиция, идущая от романтизма, где бокал и семантически синонимичные ему кубок, фиал, чаша играли роль символа жизни. Самыми же существенными в новелле являются библейские аллюзии.
Выражение «невыпиваемый бокал» не только окказионально, но и аллюзивно. Ассоциативный потенциал его, думается, связан с церковным выражением «неупиваемая чаша». Так называется один из типов Богородичной иконы. Перед ней молятся, в частности, о помощи тем, кто страдает алкоголизмом. От иконы логика ведет нас, с одной
стороны, к биографическому автору, а с другой – к образу чаши как сакральному символу. Символика его связана с идеей судьбы (моление Христа в Гефсиманском саду о том, чтобы его миновала чаша сия).
Рассказ Кржижановского можно трактовать как художественное размышление писателя над экзистенциальной проблемой судьбы человека вообще и своей в частности.
Рассказ Кржижановского датируется 1939 годом. К этому времени писатель перешагнул через рубеж своего пятидесятилетия. Не забудем и о широкой волне репрессий, захлестнувшей в 30-е годы страну, наглядно показавшей, насколько прихотливой может быть судьба человека в тоталитарном государстве, а главное – хрупкой, как бокал.
Функционально-стилевая принадлежность текста.
Данный рассказ принадлежит к сфере художественной литературы. Перед нами книжная, письменная речь, художественный стиль. Язык рассказа очень красочен и утончен. Текст отличается богатой лексикой, которая создаёт утонченные, эстетически красивые образы. Автор использует расширенный спектр изобразительно-выразительных средств, которые погружают читателя в область метафизики. Текст относится к разряду сложных, подготовленных, связанных, нефиксированных текстов, которые отличаются индивидуальностью замысла и интенциональностью. Рассказ «Дымчатый бокал» - это так называемый мягкий текст, обладающий имплицитностью в реализации замысла, Имплицитность порождает неоднозначность, отсюда возникает множественность интерпретации авторского замысла. Также перед нами текст дескриптивный с элементами деонтического и аксиологического текстов (функционально-прагматический параметр), целостный и связный.
Анализ семантической структуры текста.
Концептуальное пространство: Для творчества С. Кржижановского свойственно вынесение ключевых и значимых слов в заглавие. Большинство заглавий строится по схеме «определение + определяемое слово». Например, таковы заглавия «Серый фетр», «Сбежавшие пальцы», «Книжная закладка», «Желтый уголь», «Неукушенный локоть» и т. д. Через именуемые определения зачастую перед нами свёрнутый сюжет рассказов, поэтому таковые определения несут в себе большую смысловую нагрузку. Большое значение придаётся семантике цвета, что особенно просматривается на примере анализируемого нами рассказа «Дымчатый бокал». В тексте идёт постепенное нагнетание ярко-красных тонов и оттенков: «лёгкий рубиновый отсвет», «тёмно-красные пятна», «кровавящиеся капли», «тёмно-красная жидкость», «рдяные искры», «кровянисто-красноватый цвет». Причём по мере развития сюжета происходит словно бы экспансия красного цвета в текст. Ярко-красные цвета будто выплёскиваются и растекаются повсюду, подобно свойству мистического дымчатого бокала, неиссякаемо наполняющегося вином.
В подбираемых автором определениях каждый раз увеличивается амплитуда – эпитеты способствуют созданию всё более зловещей картины бытия: нейтрально тёмно-красный цвет в итоге именуется авторским окказионализмом – «кровянисто-красноватый » (вместо «кроваво-красный»). Такое замещение происходит, потому что автору нужна едва ли не экстраординарная экспрессия для передачи магических, зловещих свойств старинного бокала.
Важны и другие цвета, вводимые автором в текст. Это эпитеты «дымчатый» («дымчатая влага», «дымчатая поверхность», человек с глазами, заплатанными дымчатыми стёклами…») и «золотой» («золотые пломбы», «золотая каёмка стекла»). Таким образом, в текст вводится броская, колоритная сочетаемость цветов «красный-дымчатый-золотой», составляющая некое концептуальное триединство иллюзии и смерти, олицетворением которого становится сам бокал и характеристика его содержимого (вина). Это составляет ядро концептосферы. К ядерной зоне также относятся все лексемы, маркированные семантикой смерти: «ядовитые иглы»,«укус змеи», «убитое закатом», «погребённое ночью», «тьма безлунья», «винная сукровица». Приядерную зону составляют именования, репрезентируемые в следующих лексемах: «странно», «капли», «хрусталь», «сумеречный воздух». К зоне периферии можно отнести лексемы типа «пыль», «подлая улыбка», «желтые веки», «лисий оскал» и т. п.
Стоит отметить то, какие изысканные метафоры подбирает автор для номинации виновника несчастья человека – дымчатого бокала: это и «стеклянный гость», и «одноногий гость, шагнувший своей круглой стеклянной пяткой в жизнь любителя раритетов», и «тонконогое стекло», и «виноточащий бокал». Совершенно очевидно, что этот предмет живёт не только своей тайной, одушевленной жизнью, но и становится вещным выразителем глобальной катастрофы человеческого бытия. Именно эта мотив становится одним из знаковых и основных для философии всего творчества С. Кржижановского. Для автора на уровне метафизики важно охарактеризовать целое через часть (метонимия), поэтому в антикваре мы видим лишь «золотые пломбы» и «лисий оскал», в дымчатом бокале - запрокинутую «стеклянную пятку», в случайном прохожем – глаза, «заплатанные дымчатыми стёклами консервов».
Примечательно, что составляющие концептосферы, по мере продвижения от ядра к периферии, ведут нас непосредственно от символов смерти, выраженных в цветосемантике и предметах, к последствиям соприкосновения со зловещим и мистическим – «сумеречному воздуху», к «огненной пыли искр» в сознании героя.
Базовым концептом мы назовём концепт Иллюзии и Смерти. Он реализуется посредством нагнетания зловещих кроваво-красных тонов, установки на семантический параллелизм дымчатого стекла бокала с туманным, неясным сознанием героя, окутываемым винными парами. Источником несчастья становится сама вещь и источаемое ею вино. Через лексические репрезентации автор реализует базовый концепт. Репрезентируется картина духовной и нравственной деградации героя, разложения, упадка. Отсюда – выход на более обширную дифиницию ментальной сущности концепта: Смерть - это Апокалипсис для отдельно взятой личности, крушение индивидуального мира.
Денотативное пространство: Денотативное пространство текста состоит из глобального события и системы макропозиций – ситуаций, репрезентирующих части модели мира, создаваемой автором. С. Кржижановским в заглавие вынесена номинация непосредственно субъекта действия – дымчатого бокала. Само по себе заглавие не раскрывает перед читателем конкретной ситуации. Она представлена как бы в свёрнутом виде. Мы не можем догадаться, что именно произойдёт в рассказе, но уже сам эпитет «дымчатый» включает в себя семантику таинственного и загадочного, подготавливая читателя к восприятию чего-то необычного, экстраординарного, мистического.
Глобальное событие текста задано ситуацией приобретения покупателем злосчастного бокала. Она, по сути, является ситуацией искушения, является отправной точкой начала пути героя к собственной смерти.
«Дымчатый бокал» изначально вовсе не предлагался посетителю магазина. Антиквар обращает его внимание на коллекцию монет, а затем миниатюр. Но человек не захотел быть пассивным объектом чужого воления, брать то, что само шло ему в руки. Он обращает свой взор на случайный предмет, совершая акт свободного выбора не только вещи, но вместе с ней и своей судьбы. Второй момент связан с традиционным архаичным представлением о том, что от своей судьбы не уйдешь. «Покупатель приблизил бокал к губам и тронул несколько капель. Дымчатая поверхность вина осталась сонной и неподвижной. Во рту терпкий - как укол сотни игл – вкус. «Похож на укус змеи», - сказал покупатель и отодвинул бокал…». Перед нами несомненная аллюзия к событию Ветхого завета: искушению Евы змием в Эдемском саду. И автор использует прямую к этому отсылку: вместо библейского запретного плода в виде яблока здесь вино, которое уже само напоминает укус змеи.
Именно этот глоток оказывает на покупателя почти колдовское действие и вызывает большой интерес и сама вещь – этот странный бокал, содержимое которого всё никак не убавляется, сколько бы из него не отпивали. Была возможность спасения из его гипнотической силы: антиквар написал на листке цену, которая была герою не по карману. Однако хитрый делец тоже был сопричастен тёмным силам и, выступив искусителем, уступил в цене.
Текст состоит из двух диалогов героя и антиквара в начале и в конце повествования, что образует кольцевую композицию рассказа. Текст представляет собой линейно упорядоченную совокупность дискретных текстовых единиц - ССЦ, поэтому после определения глобальной ситуации анализ денотативного пространства текста следует начинать с выделения макропропозиций, отображающих макроситуации.
В тексте 5 макропропозиций.
Первая макропропозиция - прибытие человека с покупкой домой. Предвестием того искажения пространства, мира и времени, в котором будет впоследствии жить герой, становится прохожий «с глазами, заплатанными дымчатыми стёклами консервов». Данная микропозиция переносит существенное, внешнее качество (цвет стекла) субъекта действия (бокала) на живой объект (человека). Так частично репрезентируется концепт Иллюзии, квази-мира, который начинает обволакивать сознание героя. Человек обнаруживает, что на обёрточной бумаге проступили тёмно-красные пятна: «Пролил, - подумал человек и пошёл вдоль стен домов…». Так он ещё пытается рационально относиться к приобретённой им вещи, из которой вино может проливаться. А, значит, содержимое бокала еще не имеет свойства бесконечности, «невыпиваемости», имеет меру и конечный объём. Бокал не имеет ещё той неконтролируемой «винной экспансии», которую проявит в скором времени.
В последующих макропозициях преобладает описательная структура. Обращает на себя внимание, что все последующие события в повествовании проходят в абсолютном молчании героя. И вся динамика совершается за счёт манифестации внутренних состояний человека, которые соприкасаются с внешними появлениями жизни. Глубокий внутренний мир коррелирует с миром извне, выходя в область метафизики и галлюцинаций. Макропозиции репрезентируют нам так дальнейшую жизнь безымянного человека, который, как мы можем понять, совершенно одинок – не имеет ни друзей, ни семьи и, как следствие, смысла жизни.
Вторая макропозиция являет нам то, как завершается день покупки для героя: «Человек, ставший собственником невыпиваемого бокала, не сразу приступил к испытанию новой покупки. День скользил по откосу вниз. Солнце падало в закат. Вскоре сумеречный воздух стал под цвет тонконогому стеклу. Человек взял молчаливый бокал в пальцы правой руки и приблизил его к губам. Терпкое вино ожгло губы. И отодвинутый бокал стоял снова полный до краёв, прижимаясь рубиновой влагой к верхней золотой каёмке стекла». Микропропозиции заключают, таким образом, когнитивный процесс, выраженный в познании особенностей новой вещи. С этой ситуации в тексте начинается искажение реального мира, переход в мета-мир сознания героя, в котором уже не будет привычных рамок и соотношений, в котором вино из дымчатого бокала в обычном смысле не может пролиться.
Третья макропозиция - постепенная узурпация жизни и быта героя дымчатым бокалом. Вещь полностью захватывает героя и подчиняет себе. Субъект действия гиперболизируется, подчиняя своей власти волю и сознание объекта действия. Влияние дымчатого бокала разрастается и крепнет. Бокал проявляет свой разнообразный характер, становясь то источником «пряной неги», то источником яда. Базовыми становятся микропозиции: «ядовитыми иглами вкалывался в язык», «опутывал мозг в дымчато-алую паутину», «в мозгу плясали рдяные капли», «мысли ударялись друг о друга», «огненная пыль искр». Разрастается и экспансия красных оттенков, которая проникает вместе с вином внутрь больного, болезненного сознания человека, который начинает много пить и страдать приступами алкоголизма. Микропропозиции несут широкую семантику смерти, разрушения, деградации личности.
Пик гиперболизации подобной семантики, в том числе и семантики цвета, просматривается в четвёртой макропозиции, в которой герой, засыпая, опрокидывает бокал. И на утро вся комната залита тёмно-красной жидкостью. Вино, источаемое дымчатым бокалом, превращается в самостоятельную силу, самостоятельную стихию зла, обволакивающую не только воспаленный, горячечный мозг своего владельца, но и его жилище. Всё пространство вокруг заволакивается «терпким винным дыханием». В восприятии энергии зла и разрушения задействованы практически все органы чувств, исключая слух: обоняние, осязание, вкус, зрение: «…Посреди комнаты тычась о ножки стола, плавал ночной туфель. Снизу, из соседской квартиры, пришли узнать, в чём дело: сквозь потолок проступали какие-то непонятные красные пятна. Человек, засунув руку по локоть, с трудом отыскал виноточащий бокал. Он поставил бокал, облепленный винной сукровицей, на стол, и, тотчас же вверх, к золотому ободку вспрыгнула тёмно-красная влага».
Пятая макропозиция представляет собой апофеоз разрушения, деградации и смерти, предрекающий трагический финал – самоубийство героя. Человек на дне бокала усматривает зловещую надпись, в которой ищет истоки исходящего от бокала гипнотизма и, как следствие, истоки своей зависимости. Однако разобрать надпись он не успевает, ибо бокал слишком быстро каждый раз задёргивается винной влагой. И человек обречен в этом неравном поединке «глаза с бокалом».
В микропозициях нет четкого ответа на вопрос, какое же слово скрыто на дне бокала и на каком языке оно написано. Автор лишь отмечает, что состоит оно из десяти или одиннадцати букв, следующих за «альфовидной буквой». Самым простым будет предположение, что это русская буква «а», хотя в тексте и есть указание на то, что бокал побывал в Венеции. Отталкиваясь от библейских коннотаций, содержащихся в рассказе, можно прийти к выводу, что скрываемое на дне бокала слово – «Апокалипсисъ». Оно состоит из 11 букв. И обращает также к Откровениям Иоанна Богослова. Доказательством верности выдвинутого положения является абсолютная синонимия двух библеизмов, а также важное авторское указание на число букв в слове. Разгаданная загадка объясняет притчевую интенцию автора и библейские аллюзии в рассказе. Автор выступает как скрытый апокалиптик. Эсхатологичность его сознания раскрывается не только с помощью потаенной надписи, но и эксплицитно, через цветовую динамику в рассказе. Если дымчатый цвет бокала дан в статике, то цвет его содержимого градуирован и передается в нарастании.
Сначала краснеет обёрточная бумага. Потом содержимое бокала вползает в мозг человека и порабощает его. Заполнив человека до краев, цвет начинает определять мировидение человека: «Наутро, проснувшись, он увидел всю комнату залитой темно-красной жидкостью». Чем шире экспансия «рубиновой влаги» в окружающий мир, тем активнее происходит кощунственно-сакральное превращение вина в «кровавящиеся капли». Последний член цветовой парадигмы – «кровянисто-красноватый цвет» Дуная, являющийся результатом того, что человек выбросил «невыпиваемый бокал» в реку. В итоге кровавое начало подчинило себе собственно цветовое. В Дунае течет не столько вода и вино, сколько кровь. Материализуется и буквализуется идиоматическое выражение – «реки крови».
Поскольку у персонажей нет имен, то рассказ приближен к жанру притчи. Притча, как известно, носит характер иллюстрации морально-этической тезы. Если попытаться
вычленить смысл этой тезы, то он, вероятно, сведется к известному выражению In vino veritas. Это кощунство, выступающее как свойство антитетического жанрового двойника притчи. Кржижановский материализует идиому, претендующую на истинность, верифицирует притчевую мораль с помощью парадокса. Истина буквально обнаруживается на дне «невыпиваемого бокала» в виде таинственной надписи, которая так и не прочитана героем.
Пространственно-временная организация текста. Поток пространства и времени, отображенный в тексте, назван континуумом. Он заключается в определенной последовательности фактов, событий, развертывающихся во времени и пространстве.
а) Художественное время. Категория времени представлена в рассказе особым образом. Это время циклическое, поскольку наблюдается повторяемость событий, вечное повторение начала и конца: рассказ открывается диалогом антиквара и покупателя в лавке, им же и заканчивается. Изо дня в день владелец дымчатого бокала пьёт, повторяя одну и ту же последовательность действий: «При свете кровавящихся капель человек читал и перечитывал свои книги, делал наброски в тетрадях. Опорожненный почти до дна бокал тотчас же наполнялся по золотой край, снова предлагая себя губам. Человек стал пить… Он запрокидывал бокалу пятку раз за разом». Категория времени репрезентуется повторяемостью, закольцованностью одних и тех же событий, и в этом автор показывает нам зацикленность героя на каждодневной выпивке, которая приводит его к алкоголизму. Такова идея зависимости от коварного «виноточащего бокала», полностью подчиняющего жизнь героя и течение времени своей власти. Время в рассказе растяжимо, текуче, ему не задано каких-либо определенных рамок. Оно течёт вяло и не всегда чётко разграничено. Однако некоторые временные маркеры в тексте имеются., они содержат указание на время действия изображаемых событий, выстраиваясь в одну функционально-текстовую парадигму слов. Художественное время замедляется и растягивается в первой части рассказа, и мы видим, как проходит день покупки бокала, то, как он медленно клонится к закату, и наступает вечер: «День скользил по откосу вниз. Солнце падало в закат. Вскоре сумеречный свет стал под цвет тонконогому стеклу». Исход суток передаётся через цвет темнеющего неба, через движение солнца по небосводу. Текстовое художественное время представляет собой модель воображаемого мира. Оно приближено к реальному, от которого оно отличается многомерностью и образностью. Нам дан определенный отрезок времени длиною в день, а затем время растягивается на неопределенное количество суток, недель, а, быть может, месяцев.
На определенном отрезке повествования для читателя время сливается в один нескончаемый день, как бесконечен он и для героя, в воспаленном и одержимом выпивкой сознании которого есть только смутная соотнесенность к смене временных промежутков: «Человек пил при свете дня, при свете луны и в тьме безлунья».
Затем ход времени конкретизируется дважды, когда происходят знаковые и важные события: первый раз, когда герой опрокидывает бокал и, проснувшись, видит свою комнату залитой вином. При этом непонятно, когда именно происходит это событие – утром, днём или вечером. Это происходит, вероятно, потому, что сам герой выпадает из привычного, нормального восприятия времени, и оно для него размыто, стёрто. Стёрты сами его границы. Второй раз конкретизация категории времени происходит, когда герой пытается разобрать на дне бокала таинственную надпись, и автор подчёркивает: «Однажды – это было в ясный солнечный день, когда внутрь красных капель впрыгивали рдяные искры, - человек, запрокидывая бокал, случайно заметил, что у дна его какой-то зигзаг…». Так в тексте репрезентируется время – самый разгар солнечного, погожего дня. При этом развития события, последовательность действий и состояний героя строится на явной антитезе: при ясном, светлом дне, озаряющем мир солнцем, сознание человека, погруженное во власть винных паров, не в силах различить на дне бокала надпись. День ясен, а ум человека затуманен.
В дальнейшем время снова не определено и циклично. Текстовое время задано относительно определенной точки отсчета – покупки героем дымчатого бокала. Временные промежутки в тексте не всегда дифференцированы, семантика текста стирает темпоральные различия в тех фрагментах повествования, в которых время никак не обозначено и не репрезентировано. Время в рассказе субъективно, поскольку не обозначено конкретное время года, и мы видим его через призму восприятия автора. Субъективная природа текстового времени детерминирована точкой зрения автора-наблюдателя, которая является основной организующей силой временных отношений в тексте. В рассказе представлена внутренняя точка зрения, поскольку автор повествует нам о тех событиях, которые уже произошли и доподлинно ему известны (ретроспективная позиция автора). Время длится, актуализируется его динамика посредством перечисления видимых предметов и событий (например, залитая вином комната и плавающий в вине туфель и т. п.). Читатель "видит" время как длительность, явленную в движении взгляда наблюдателя, фокусировках его зрения, создающих фигуры и фон.
б) Художественное пространство. В тексте сочетается несколько типов пространства: 1) Психологическое – выраженное во внутреннем мироощущении владельца дымчатого бокала; соотнесенность предметов и явлении в его сознании преломляется, он видит то, что его окружает через призму своего сознания; 2) Фантастическое - это самостоятельное пространство бытия дымчатого бокала; его внутренняя мистическая жизнь. Причём фантастическое перетекает в пространство жизни владельца бокала как что-то ставшее ему привычным; 3) Точечное: вначале это пространство антикварной лавки с наполняющими её предметами старины, а затем – комната, в которой живёт герой. Оба точечных пространства являются замкнутыми; 4) Географическое – автор упоминает, что действие происходит на берегах Дуная. Герой выбрасывает бокал в воды Дуная.
Перед нами полилокативное пространство: действия разворачиваются в нескольких пространственных плоскостях, которые взаимодействуют друг с другом. Доминантой локуса является психологическое и фантастическое пространства, поскольку они определяют развитие действия и взаимопроникают друг в друга. Психологическое пространство героя тесно связано с фантастическим пространством дымчатого бокала, они переплетаются друг с другом, когда герой полностью попадает в зависимость от приобретенной им вещи: «От двух-трёх толчков алкоголя мозг задёргивало в дымчатый туман». Очевидна доминанта фантастического пространства в тексте посредством экспансии цвета, преобладания лексем с семантикой, относящейся непосредственно к «жизни» дымчатого бокала. Дымчатый бокал узурпирует жизнь своего хозяина: «Иногда дымчатые грани бокала – особенно после десятка-другого прикосновений к ним – казались владельцу его стеклистым дымком, подымающимся от костра. Иной раз в золотом ободке, обегающем край стеклянной вгиби, мнилась какая-то смеющаяся золотыми пломбами подлая улыбка».
Художественное пространство дано в динамике и развитии. Точка зрения воплощения текстового пространства – внутренняя.