Я мысленно вернулся к вчерашнему кошмару. Мне приснилось, что я покинул свое тело и заполз под письменный стол, чтобы прочитать номер на инвентарной бирке КОДЛы. Я пощупал нижнюю поверхность стола. Бирка была на месте. С определенным нежеланием я опустился на пол и вывернулся кверху. На бирке стоял номер 443 556. Возведи в квадрат мое число, чтобы получить бирку. Чему равен квадратный корень из 443 556? Я достал карандаш и бумагу.
Через несколько минут я получил результат. Квадратный корень из 443 556 равен 666. Согласно Откровению, 666 — это число Зверя, то есть Дьявола, то есть того существа с кожистыми крыльями, которое выгнало меня из‑под стола днем во вторник. Все сходилось.
Я вынул клочок бумаги из кармана и внимательно рассмотрел его. Может быть, я сам написал это? Может быть, у меня действительно было астральное тело, я прочитал бирку, подсознательно извлек квадратный корень, по ассоциации вспомнил о Дьяволе и сам написал эту записку своим зеркально отраженным астральным телом.
Я крепко вцепился в бумажку. Если бы она исчезла, я бы точно знал, что сошел с ума. Это было второй возможностью. А третьей? Это было немыслимо.
Когда я услышал колокол, отбивающий девять часов, я встал и направился через квадратный двор колледжа в корпус Тодда. Сыпал мелкий дождь. Повинуясь импульсу, я скомкал бумажку и бросил ее в урну. «Ты все напридумывал, — сказал я себе. — Все дело в постоянном стрессе».
Подходя к каменным ступеням, ведущим к дверям Тодда, я снова впал в привычное перечисление своих жалоб. Это что, моя настоящая жизнь? Как там сказал Левин? «Я никогда и представить не мог, что все закончится такой чертовой нищетой». Двадцать семь лет учебы, надежд и стремлений привели вот к этому, преподаванию арифметики в КОДЛе.
Я поднимался по ступеням. Взгляд утыкался в обтянутый джинсами зад студентки, шедшей на несколько ступеней впереди. Вдруг она испустила пронзительный крик, лягнула правой ногой и свалилась в припадке. Ее голова экстатически кивала в такт этой древней музыке больных нервов.
Мое чувство отчуждения от КОДЛы было так сильно, что я просто обошел ее. Найдутся другие, жаждущие помочь. Одной из самых популярных специальностей в колледже было «Специальное образование». Когда я почти достиг верхних ступенек, открылась дверь и из нее вышел слепой студент. Я посторонился, и он простучал палочкой мимо, но тут же споткнулся об эпилептичку и упал на нее.
Было немного больно смотреть, как они бьются на каменных ступенях, и я было заколебался на грани того, чтобы помочь им. Ее каштановые волосы паутиной покрывали измазанное слюной лицо, она колотила рукой по его жалко белеющей спине, согнутой и выставленной на обозрение в том месте, где пузырем задралась дешевая клетчатая рубашка. Он, не переставая, громко извинялся.
Дюжая блондинка прибежала с другого конца двора, поскользнулась, подвернула лодыжку и страшно грохнулась у подножия лестницы. Я вошел в Тодд с чувством вины и подавленности.
— Я уже на пять минут опаздывал на урок, и коридоры были практически пусты. Я спеша миновал двери, за которыми уже трудились вовсю мои коллеги — собирали тетради с домашней работой, раздавали тесты, читали по своим конспектам. Уилдон заметил меня и демонстративно посмотрел на часы.
Подходя к своему классу, я пытался вспомнить, что мы делали на предыдущем уроке, и подумал, о чем мы будем говорить сегодня. У входа в класс меня поджидала моя глухая студентка.
— Здыхассе, — сказала она.
Я улыбнулся и кивнул.
— У мехья пхобхема, — продолжала она, задрав ко мне лицо.
Она была трогательна, но не понимала почти ничего из пройденного материала. Конечно, она сдаст. Я улыбнулся и снова кивнул, стесняясь заговорить.
— Фам хадо хе деххать хуку воххе хта, — сказала она и закрыла лицо руками, изобразив, что она хотела сказать. — Мхе хата фитть фафы хуфы.
— Я постараюсь, — отчетливо сартикулировал я, и мы вошли в класс.
Группа состояла из тридцати девушек и трех унылых особей мужского пола, включая меня. В этой группе было три ключевых студентки. Одна, по имени Мелани, была очень похожа на молодую, смущенную своей прорывающейся сексуальностью Мэрилин Монро. Карина, вторая, выглядела так, как выглядела бы развращенная Эйприл в свои семнадцать лет. У Фины, моей главной опоры, был искусственный зуб, и она была так великолепно непристойна, что я на прошлой неделе зашел весьма далеко и выпил с ней чашку кофе.
Сегодня на месте была только Карина, и ее толстые пухлые губы, казалось, шептали голосом Эйприл: «Я так несчастна. Ты меня не любишь. Я хочу жить своей собственной жизнью». Да, веселого урока ожидать не приходилось. Я радовался хотя бы тому, что выбросил бумажку. Лучше уж быть сумасшедшим, чем получать письма от Дьявола.
Я подошел к окну, открыл его "и высунулся, чтобы посмотреть, как там поживает большая куча мала. Я все еще не мог в это поверить. Три человека сразу. Что я тут делаю, в этом зверинце? На ступенях никого уже не было. Но пока я смотрел, студент с черными жирными волосами вбежал на лестницу, сильно поскользнулся и разыграл подробнейшую пантомиму, изображающую шок от этой неприятности. Он даже посмотрел на подошвы туфель.
Я втянул голову в класс и посмотрел на часы. Прошло десять минут. Даже если я отпущу их на пять минут раньше, все равно нужно убить еще 35 минут.
— Так, — сказал я, садясь и листая учебник. — Есть какие‑нибудь вопросы по домашней работе?
Мертвая тишина. Класс тупо смотрел на меня, и в их глазах даже не мелькали обычные искорки похоти или презрения. Никто из нас не мог припомнить, задавалось ли вообще в этом курсе хоть одно домашнее задание, Зачем мы здесь?
В отчаянии я предложил:
— А не написать ли нам вскорости контрольную работу?
И таким образом само собой решилось, чем нам заниматься оставшуюся часть урока. Мы назначили контрольную на понедельник, и вопросы полились потоком.
Подчиняясь требованию момента, я придумал и методику контроля, и структуру курса. Наконец‑то нам стало ясно, зачем мы здесь. Они выходили из аудитории совершенно довольными.
На следующем занятии я преподавал исчисление второго порядка и получал от этого настоящее удовольствие.
Есть что‑то красивое в науке, позволяющей вычислять объем яйца или площадь поверхности бутылки. Студенты реагировали хорошо, и я рассказал несколько смешных анекдотов.
У меня была еще одна группа, изучавшая основы геометрии, утром по вторникам и пятницам. Но сегодня была среда, поэтому в 11.00 я уже освободился. Снова лил дождь, и мне пришлось бегом бежать через двор, чтобы попасть в свой кабинет. Левин сидел за своим столом и ел бутерброд, просматривая при этом стопку толстых книг.
— Привет, Стюарт, — сказал я. — Как там законы?
— Законы справедливы, — ответил он. — Я смог бы их терпеть за тридцать штук в год. Я все твержу себе, что не продаюсь, а, наоборот, покупаю себе вход. — Он коротко хмыкнул. — А ты как? Готов к своему знаменитому сну?
— Нет, — быстро ответил я, — Нет‑нет, больше никаких снов. Со вчерашнего дня. — Я рассказал ему о своих явственных снах, о своем астральном теле, о существе, которое я вчера увидел, и о записке, которую нашел сегодня утром. Пока я говорил, Левин тихо доедал свой бутерброд. — Ну, — заключил я, — какое это облегчение, вот так выложить все. Полагаю, это звучит совершенно безумно, если услышать все сразу.
— Еще как, — сказал Левин, глядя на меня с сочувствием. — Мне кажется, будь я на твоем месте, я бы постарался переключиться на что‑нибудь другое. Может, даже к психиатру сходил бы. Если ты не остановишься, то доведешь себя до сердечного приступа. Умрешь от страха во сне.
— Умеешь ты обнадежить, Стюарт. А тебе не кажется, что это может быть взаправду? Как быть с числами?
Он пожал плечами:
— Должен заметить, ты избавился от записки, прежде чем показал ее кому‑либо. Навскидку я сказал бы, что у тебя едет крыша. С другой стороны, — он на минуту задумался, — я как‑то видел книжку про такие сны.., у какой‑то подруги Бернардины. Ее написал парень по имени Монро, и она называлась «Путешествия вне тела». Когда ты немного успокоишься, можешь попробовать найти ее.
Я записал автора и название. Тут мне в голову пришел другой вопрос.
— Ты бываешь здесь во второй половине дня по вторникам? — Левин кивнул, и я продолжил:
— Ты вчера тут ничего странного не заметил?
— Ну, — сказал Левин, и его голова раскололась в длинной улыбке. — Тут был этот парень с красными глазами и кисточкой на хвосте. Он хотел видеть тебя, но я сказал ему, чтобы он оставил записку.
Мне пришлось посмеяться:
— Ладно, ладно. Я схожу с ума. Можно подумать, что тебя это беспокоит. — Я надел кожаную куртку и старую фетровую шляпу, доставшуюся мне от отца. — Пойду пообедаю. А потом прогуляюсь под дождем.
— Думай о математике, Феликс, — серьезно посоветовал Левин, когда я выходил. — Это отвлечет тебя от твоего нервного срыва.
БЕРНКО
Я с трудом поднимался по крутому асфальтированному переулку, ведущему к главной улице Бернко, которая называлась Главной улицей. Дождь все еще лил, и вода стекала по улице мятой холстиной. Я решил поесть в «Сэммиз», закусочной, принадлежащей нынешнему мэру Бернко. Он царил в клубах сигарного дыма в конце стойки бара, в то время как толстая женщина с бородкой и усиками обслуживала посетителей. Эта женщина выглядела точь‑в‑точь как Сэмми, вплоть до набриллиантиненных волос. Работая, она все время что‑нибудь жевала.
Мой завтрак давно усвоился, и по пути сюда я уже запланировал себе идеальный сандвич. Я сел за стойку рядом с грилем и продиктовал толстой женщине свой заказ:
— Я хочу сандвич из рубленой ветчины на поджаренном ломтике белого хлеба с маслом и майонезом, с листком салата и ломтиком швейцарского сыра. И чашку чаю.
— М‑м, звучит аппетитно, — сказала она голосом, сладким от набежавшей слюны.
Она подала мой чай, отпустила кому‑то чизбургер и жареную картошку, а затем принялась сооружать мой сандвич. Я неотрывно наблюдал за ней, испытывая при этом гордость архитектора. Наконец он был приготовлен, положен на маленькую картонную тарелочку с гофрированным краем, украшен длинной тонкой долькой соленого огурца и пригоршней картофельных чипсов. Предвкушая удовольствие, я с улыбкой откинулся на спинку стула.
Но тут эта толстая официантка повернулась ко мне спиной, наклонилась над моим сандвичем и весь его съела — торопливо и молча. Меня, словно туманом, окутала ярость.
Безо всякого выражения я проглотил, давясь, поданную мне в конце концов безжизненную картонную копию моего сожранного шедевра. Даже не поведя от удивления бровью, я пронаблюдал за тем, как некто завел свою собаку за стойку, чтобы ее угостили сырым гамбургером. Толстая женщина покормила собаку с той же лопатки, которой она раскладывала порции. В тупом оцепенении я оплатил счет в вышел.
Собака лаяла, требуя добавки.
Дождь лил с такой силон, что я целую минуту простоял под онингом «Сэммиз».
На просевшем тротуаре стояла лужа, к жирные капли гирями шлепались в нее. Возникали быстрые круги, потом они сминались и разглаживались. Я не отрываясь глазел на лужу, увлеченный узорами на ней.
Ниже, в этом же квартале, находился книжный магазин. Им заправлял кучерявый хиппи, называвший себя Солнечным Рыбом. Сегодня в магазине было безлюдно.
Хозяин сидел у окна в старом, видавшем виды садовом кресле, изображавшем две створки раковины гребешка.
Вид у него был подавленный.
— Как ты собираешься удержать их на ферме. Солнечный Рыб?
— Феликс! Принес заказы на учебники? — В его выцветших, налитых кровью глазах блеснул деловой азарт.
— Нет, я просто…
— Паразит бесполезный! — с жаром воскликнул Солнечный Рыб, В гораздо большей мере Нью‑Йоркец, чем хиппи, он имел привычку ссориться с покупателями. Это вносило в его жизнь яркие ощущения.
— Не понимаю, почему никто не хочет считать мою работу настоящей, — пожаловался я. — Да одна только мысль о том, что я стану делать, когда меня выпрут…
— Вы только его послушайте! У него на следующей неделе будет язва желудка.
Я вздохнул и отвернулся, чтобы посмотреть на полку с фэнтэзи. Солнечный Рыб любил фэнтэзи. Вдруг я почувствовал, что он стоит прямо у меня за спиной.
— Вон хорошая, — сказал он, доказывая пальцем из‑за моего плеча. У него было собачье дыхание.
— Слушай, как это получается, что ты стоишь ко мне ближе, чем я к тебе? — резко огрызнулся я.
Солнечный Рыб вскинул руки и вернулся к креслу.
— Ах какие мы чувствительные!
Мне стало стыдно.
— Извини. У меня полно проблем.
— Не сомневаюсь.
— У тебя есть книги о путешествиях в астрале? Одну такую написал парень по фамилии Монро.
— Имеются, — сказал Солнечный Рыб, махнув рукой в глубь магазина. — Последняя полка справа. — Он снова принялся созерцать дождь.
Я провел в глубине магазина почти час. За это время заглянуло и ушло несколько посетителей, в основном студенты, разыскивающие рекомендованную литературу. Солнечный Рыб с ними быстро управился.
Я прочитал кое‑что из книги Монро, особенно те разделы, где говорилось, как нужно возвращаться в свое тело, если уж из него вышел. Но похоже, он не испытывал с этим тех проблем, что были у меня. Там стояло три экземпляра книги Монро, и я чуть не пропустил задвинутую за них тонкую брошюру. Я выудил ее оттуда, дивясь ее странному титульному листу:
САЙМИОН И КАК ТУДА ПОПАСТЬ. Ф. Р.
И все. Ни названия издательства, ни даты. Страницы были тонкими и скользкими. Значение инициалов тоже не ускользнуло от меня, и я заглянул в брошюру с мистическим чувством предвосхищения. «Саймион — это страна снов и отошедших душ», — гласила первая фраза.
Подробное описание и схемы Саймиона составляли всю первую часть брошюры. Столько я усвоить не мог, но схемы до сих пор у меня в памяти. Одна напоминала термометр. В голове у меня все плыло, когда я добрался до второй части. Я уже полчаса стоял неподвижно, и ноги стали неметь.
«В обычном пространстве, — начиналась вторая часть брошюры, называвшаяся „Как туда попасть“, — Саймион находится бесконечно далеко. Для спящего человека это не представляет никаких проблем, но для полностью бестелесного…»
— Ты еще там, Феликс? — дружелюбно крикнул Солнечный Рыб.
Мне нужна была передышка, и я подошел к нему с брошюрой.
— Сколько за эту?
Он с минуту разглядывал ее.
— Что такое Саймион?
— Она стояла за книжками Монро.
Он вернул ее мне.
— Считай, что она твоя, амиго. Я первый раз ее вижу.
— Тогда как она туда попала? — Я подумал про бумажку, которую нашел сегодня утром на своем столе.
Солнечный Рыб закончил зевок и откинулся в своем бледно‑зеленом садовом кресле.
— Разные извращенцы все время что‑нибудь подбрасывают. А может, доставка подкинула. — Он помолчал, потом заметил:
— Завтра в городе выступают «Мертвецы».
Единственное, что Солнечный Рыб по‑настоящему любил, так это ходить на концерты «Благодарных мертвецов».
— Поедешь?
Он кивнул с улыбкой:
— Они будут играть всю ночь. В честь Хэллоуина.
Тебе стоит сходить.
Я мотнул головой и, сложив пополам, засунул брошюру в карман плаща.
— У меня и так мозги вываливаются.
Дождь был все еще слишком силен для прогулок" поэтому я решил заглянуть в «Каплю». У меня оставалось денег как раз на пару пива. «Капля» находилась на единственной в Бернко нежилой боковой улице и пользовалась определенной дурной славой. Здесь выпивали все городские наркоманы, и еще оставалось достаточно места для случайно забредших отщепенцев.
Единственным посетителем, кроме меня, был тощий работник с ближней фермы в резиновых сапогах до колена. Барменша поставила пластинку Джексона Брауна и, как и все остальные в Бернко, созерцала дождь.
— Вы, случайно, не преподаватель математики? — спросила она, когда я заказал большую кружку темного.
— Не знал, что это так заметно.
Она улыбнулась:
— Я — Мэри. Мой приятель изучает у вас геометрию.
Том Перчино. Он говорит, что это просто обалденно.
Я еще не знал студентов по именам, но попытался прикинуть, чьей подружкой могла быть эта девушка. У нее были прямые темные волосы и доброе овальное лицо, некрасивое из‑за того, что подбородок был на сантиметр смещен набок. Что‑то в ее облике навевало на мысли о Великой депрессии и пироге из крекеров «Ритц». У меня был только один студент, похожий на оки.
— Твой дружок — высокий парень с черными усиками? — Когда Мэри кивнула, я добавил:
— Да, я знаю его. — В своем курсе геометрии я довольно много говорил о четвертом измерении, а Перчино хотел писать курсовую по НЛО. Он утверждал, что этим летом видел один в Бернко. Пиво пощипывало язык, — Он увлекается НЛО, да?
Мэри наклонилась над баром:
— Он говорит, что вы сказали, будто они все прилетают из четвертого измерения.
Я осторожно хмыкнул:
— Не помню, чтобы я именно так говорил. — Мое положение здесь было достаточно шатким и без слухов о том, что я будто бы учил про НЛО. — Вообще‑то я не очень люблю НЛО, — продолжал я. — Они слишком материалистичны. В смысле то есть, в реальности есть не только это… — Я жестом обвел бар, дождь, землю. — Но взять идею чего‑то более высокого и свести ее к парню в машине, машине из космоса. Это жалкий материализм. Потустороннее все время рядом… — Я провел рукой по полированной поверхности стойки, разглядывая рисунок древесины. Голова стала совершенно легкой.
Барменше нравилась эта болтовня, но так сразу ее было не переубедить.
— Ага, — сказала она, — Точно. Но только вот мы с Томом действительно видели один этим летом. На Темпл‑Хилл.
— На кладбище, что ли?
Она кивнула и продолжала:
— Мы увидели его, когда решили поспать там на свежем воздухе. Сначала он был как гриб, а потом вырос большой‑большой и улетел. — Она вскинула руки. — Это было так красиво.
Я подтолкнул вперед свою пустую кружку, и она принесла еще пива.
— Это не самое достоверное свидетельство из тех, что мне приходилось слышать, — сказал я. — Может быть, вы действительно видели что‑то, но почему это обязательно еще одна проклятая машина? Почему это не мог быть Бог, или Ангел, или живая энергия из измерения Зет?
— Но звук был как от машины, — сказала она и изобразила жужжание.
Мы оба рассмеялись. Зашла группа студентов, и она направилась их обслужить. Старый фермер все еще опирался на стойку бара и, уставившись в рюмку с виски, периодически поджимал свои тонкие губы. Я взял свое пиво и отошел к одному из столиков.
Первая порция согрела мой желудок, и мозг тикал, как часы. Я вспомнил совет Левина и решил подумать о математике, о проблеме континуума — проблеме, чье столетие мы вот‑вот будем праздновать.
13 декабря 1873 года двадцативосьмилетний Георг Кантор извлек проблему континуума на свет Божий, доказав, что в пространстве имеется больше точек, чем натуральных чисел. Вопрос в том, насколько больше.
Любой непрерывный участок пространства называется континуумом, протяженностью. Отрезок линии, поверхность воздушного шарика, внутренний объем черепа, бесконечная вселенная — все это протяженности. Кантор установил, что если их рассматривать как множества точек, то все протяженности имеют одну и ту же степень бесконечности, которую он назвал "с". Степень бесконечности множества всех натуральных чисел называется алеф‑нуль, а следующая, более высокая, степень бесконечности называется алеф‑один. В 1873 году Кантор впервые доказал, что "с" больше, чем алеф‑нуль. Даже если жить бесконечно плюс один день, невозможно приписать натуральное число каждой точке пространства. Проблема континуума заключается в том, чтобы выяснить, на сколько именно "с" больше, чем алеф‑нуль. Кантор считал, что "с" должно равняться алеф‑одному, то есть следующей бесконечности. Но никто не знает, прав ли он.
Сидя в «Капле», я рассматривал мысленные образы алеф‑одного и "с", пытаясь сравнить их между собой, Сегодня алеф‑один выглядел как целая уйма лестниц, каждая из которых была круче предыдущей, а "с" — как полый цилиндр. Я представлял, как лестницы выдвигаются из оси цилиндра, и пытался увидеть, смогут ли они его заполнить. Чего я только не поместил в этот цилиндр, все, что только можно, сделал поперечные сечения, а на каждом ломтике нарисовал концентрические круги. Я представил себе непрерывно растущий пузырь, какими на карикатурах изображают мысли человека, библиотеку с бесконечно длинными стеллажами. Я надеялся, что смогу найти доказательство тому, что "с" больше, чем алеф‑один.
Через некоторое время я заметил, что дождь несколько ослаб. Я допил пиво, прикурил сигарету и вышел на улицу. Поля шляпы защищали сигарету от капель. Я некоторое время просто брел по городу, практически не замечая, куда иду. Мне показалось, что я напал на хороший подход к проблеме континуума, и постарался закрепить его, хотя мысли все время убегали к Эйприл и к кошмарному сну про Дьявола.
Если бы мне удалось продвинуться в решении проблемы, я смог бы найти хорошую работу. Если бы я смог найти хорошую работу, Эйприл и я были бы счастливы.
Если бы я был счастлив, я и думать забыл бы о том, чтобы покидать свое тело.
Эйприл хотела, чтобы я снова съездил на ежегодную Ярмарку вакансий Американского математического общества. Гостиничный зал для балов, полный зануд за ломберными столиками. Просители были странными, причудливыми интеллектами, превратившими себя в сухари, а счетные машины. Зал бейсбольной славы. Всем интервьюирующим были нужны прикладные математики. Что бы это ни означало, оно не означало теорию множеств.
Впервые я задал себе вопрос, в чем, в сущности, заключалась проблема континуума. В сравнивании двух разных вещей — "с" и алеф‑одного. Очевидно, было бы справедливым утверждение, что имеется "с" возможных мыслей, а алеф‑один является первым уровнем бесконечности, до которого мы не можем додуматься. Таким образом, эта проблема сводится к вопросу: что больше. Все или Бесконечность?
Воздух вокруг был мягким и светящимся. Я чувствовал лежавший во внутреннем кармане «Саймион и как туда попасть». И "с", и алеф‑один казались метафизическими Абсолютами. Существует ли только один Абсолют? Сколько конечных реальностей — Одна или Много?
Я заметил, что иду по Центральной улице к Темпд‑Хилл. Бернко стоит на холме, сбегающем к узкому серому озеру. На вершине холма находится кладбище, под ним — город, под городом — колледж, под ним — тачальная школа, а под ней — воды.
Каким‑то образом я умудрился заснуть на кладбище,
ДОНАЛЬД ДАК
После безумного сна с бесконечными подземельями я снова проснулся в парализованном теле. Я изо всех сил попытался крикнуть, лягнуть ногой или махнуть рукой.
Если бы я мог хотя бы хрюкнуть, хотя бы пошевелить пальцем.., но я не мог. Я сдался и расслабился.
Хотя шел довольно сильный дождь, мне было тепло и уютно. Мне стало интересно, не умираю ли я. Мои мысли снова потянулись к увиденному сну. Я выбрал совершенно произвольный, абсолютно не поддающийся описанию путь в лабиринте. Там было бесконечное множество выборов, ни один не был окончательным, но теперь я разделался с ними всеми. Каким‑то образом я увидел во сне свой путь в обход алеф‑нуля. Интересно, каково это было бы — достичь алеф‑нуля, а затем продолжить путь все дальше и дальше через все уровни бесконечности и еще дальше, к недостижимой Абсолютной Бесконечности?
Но мне нужно было проснуться! Со сверхчеловеческим усилием я перекатился с боку на бок, и это помогло.
Я встал и неуверенно побрел прочь с кладбища, озираясь в надежде увидеть мавзолей из своего сна. Впереди его видно не было, поэтому я обернулся к буковому дереву.
Мое настоящее тело все еще лежало под деревом. Я снова был в своем астральном теле. Дождь падал прямо сквозь меня, а я этого не замечал. Некоторое время я колебался между страхом и любопытством. Я еще никогда раньше не отходил так далеко от своего физического тела. Я боялся, что оно умрет, и при этом мне было жутко интересно, на что мое астральное тело способно на открытом воздухе.
Я подпрыгнул над землей и не упал. Я мог летать!
Может быть, мне стоит смотаться домой, посмотреть, что делает Эйприл, примчаться обратно, разбудить свое тело, пойти домой и спросить Эйприл, прав ли я. Тогда бы я точно знал, насколько это все реально.
Но именно так ты и влип вчера, напомнил я себе. Я парил метрах в пяти над землей. Темнело, и я видел людей, возвращающихся пешком с работы. В большинстве домов горел свет. Тепло‑желтые освещенные окна излучали домашний уют. Я подумал об Эйприл и Айрис, только и ждущих возможности любить и быть любимыми. Этому сумасшествию пора было закончиться.
Легким усилием воли я заставил свое астральное тело подплыть к моей инертной плоти. Вялое тело лежало навзничь возле самого букового ствола. Дождь падал сквозь голые ветви и брызгами разбивался на жирном лице. К, счастью, голова была повернута набок, и вода не могла залить кривые ноздри и полуоткрытый рот. Тело выглядело совершенно непривлекательно, но я стал пытаться влезть в него обратно.
Мне никогда раньше не приходилось так долго оставаться снаружи. Мое астральное тело начало приобретать более округлую и удобную форму, которую трудно было совместить с моим старым скелетом. Пространство" занимаемое моей плотью, было на ощупь влажно‑холодным и липким. Оно напоминало размороженную тушку индейки — массу пупырчатой кожи, похожих на щепки костей и скользких потрохов. Но Эйприл нуждалась во мне, и я натянул на себя эту тленную оболочку.
Я тогда все перепробовал. Я давил себе на веки — никакого эффекта. Я выждал несколько минут, а потом ударил по нервам разрядом накопленной энергии — бесполезно. Одну за другой я перепробовал все мышцы моего тела. Я попытался задержать дыхание, обмочиться, вызвать эрекцию. Ничто не срабатывало. Существовало только ритмичное сплетение автоматических телесных процессов. Похоже, у меня была нарколепсия.
Я резко отпрянул основа воспарил в своем восхитительно‑послушном астральном теле. «Ну и черт с тобой, — подумал я, глядя на свое старое тело. — Выспишься — проснешься. А пока что…»
Я принялся испытывать способности моего астрального тела, которое, похоже, было сделано из какого‑то зеленоватого светящегося желе. Эктоплазма. Я мог по своей воле менять размеры. То я возвышался над буком, то брел по трещине в его коре.
Моя светочувствительность в зависимости от желания перемещалась и вверх, и вниз по электромагнитному спектру. Стоило захотеть, и я смог бы видеть при свете шипящих брызг космических лучей.
Но это было еще не все. Я начал замечать вещи, которые не вписывались ни в одну физическую теорию, о которой я когда‑либо слышал. Повсюду вокруг меня плыли по воздуху комки.., чего‑то. Малюсенькие пузыри с булавочную головку и воздушные шары, которые просачивались сквозь окружающие меня предметы. Темные морщинки и глупое кивание больших пузырей напомнили мне картинки в детских книжках Айрис про доктора Севса.
Я решил называть их колобошками, как это делал добрый доктор Севе.
Рядом с кладбищем стоял дуговой фонарь, который теперь зажегся. Мелкие колобошки заструились из него, как пузырьки со дна фужера с шампанским. Вероятно, они имели какое‑то отношение к энергии. Они были почти прозрачными и едва осязаемыми. Мне стало интересно, не улучшились ли мои мыслительные способности, и я переключил свое внимание на проблему континуума.
Мой разум, несомненно, был активнее, чем обычно. Я ©разу же представил себе три‑четыре новых способа расположения множества из "с" точек в пространстве. Но мое воображение оказалось слишком живым для математического мышления. Мои идея зажили своей собственной жизнью и не хотели стоять на месте, чтобы я мог их как следует обдумать. У новых способов организации пространства отросли ноги, и они принялись гоняться друг за другом вокруг бука. Я решил отложить их рассмотрение до другого раза.
Эти мысли вызвали неприятное воспоминание: некоторое время назад я вообразил, будто продаю душу за решение проблемы континуума.
— Я это не всерьез, — прошептал я пустынному кладбищу. — Я ничего не подписывал. — Никакого ответа.
Мне захотелось немного полетать. Наилучшим вариантом показалось навестить Эйприл. Уже почти совсем стемнело, и колобошек стало заметно меньше. Я почему‑то не боялся, что мое тело умрет. Но меня тревожило, что его может найти полиция и упрятать в тюрьму. Однажды это случилось со мной в студенческие годы. Я как раз допивал литровую бутылку бурбона, и было это в конце многонедельного запоя. Я был один. Занимался рассвет. Я сидел на ступеньках библиотеки и наблюдал, как становилось все теплее и все светлее. Пастельные тона плавно переходили в белый, и тут я побежал навстречу существу из света. Иисус. Мы уже долго разговаривали без слов, когда два копа стали грузить меня в воронок. «А где тот, другой парень?» — спросил я. Они переглянулись и ответили: «Он не пил».
В тот раз меня временно исключили из колледжа. Мне вообще‑то было все равно. Но если полиция найдет меня сегодня, это уже будет другое дело. Даже если я не был пьян и не обкурился, вид у меня был именно такой. И я уже не был студентом. Я был двадцатисемилетним преподавателем, а в кармане моего плаща валялась пара старых бычков с марихуаной. Я по меньшей мере потерял бы работу, а по большей загремел бы в Аттику. Заявка Рокки на президентство обошлась штату Нью‑Йорк в самое строгое антинаркотическое законодательство в стране.