ЗАПИСКИ М. Н. МИКЛУХО-МАКЛАЯ

Троицкий Н.А.

«Освободительное движение в России.» 1997. Вып. 16.

Михаил Николаевич Миклухо-Маклай (1856-1927) — горный инженер, талантливый геолог, младший брат великого русского ученого и путешественника Николая Николаевича Миклухо-Маклая. В молодые годы (1880-1881), будучи студентом Горного института, он примыкал к народовольцам, просился в отряд метальщиков для убийства царя Александра II, но Софья Перовская отвела его кандидатуру (“нашла, что у меня слишком мягкий характер”, — рассказывал об этом Михаил брату Николаю)¹.

Близость Михаила Миклухо-Маклая к народовольцам тем понятнее, что другой его брат — Владимир Николаевич — участвовал в Военной организации “Народной воли”. После разгрома организации Владимир Николаевич случайно избежал ареста и остался на военной службе. 15 мая 1905 г. в несчастном сражении под Цусимой командир броненосца “Адмирал Ушаков” капитан 1-го ранга В. Н. Миклухо-Маклай геройски погиб². А. С. Новиков-Прибой в романе “Цусима” посвятил ему целую главу под названием “Люди боевых традиций”³.

В своих записках, которые публикуются здесь впервые, М. Н. Миклухо-Маклай о братьях говорит мало, хотя отдельные его замечания (например, о том, что “кажется, единственной русской книгой”, которую Николай Николаевич брал с собой за границу, был роман Н. Г. Чернышевского “Что делать?”) любопытны. Герои его воспоминаний - революционеры, в первую очередь трое из них. Это — глава Военной организации “Народной воли” Николай Евгеньевич Суханов (1851-1882), казненный после знаменитого “Процесса 20-ти”⁴, человек столь исключительного мужества, благородства иобаяния, что Вера Фигнер сказала о нем: “Счастлива та партия, к которой пристают Сухановы!”⁵. Это - романтический “Сашка-инженер”, как звался Федор Николаевич Юрковский (1851-1896), жизнелюб и весельчак, блиставший красотой, силой, ловкостью, молодецкой удалью и даром слова, близкий чуть ли не ко всем революционным организациям 70-х гг., но так к не вступивший ни в одну из них, “партизан” народничества, сорвиголова, о котором та же Вера Фигнер говорила шутливо: “Быть может, одного Сашку- инженера в партии иметь должно, двух — можно, но терпеть трех невозможно”⁶. Это, наконец, энтузиаст пропаганды Николай Николаевич Салтыков (1852-1900), личность гораздо менее крупная, чем Суханов, и менее яркая, чем “Сашка-инженер”, но примечательная по-своему как тип рядового семидесятника.

Впрочем, интересны у М. Н. Миклухо-Маклая не только биографические зарисовки, но и колоритные сценки из жизни народнических кружков, отклики крестьянства на политические события 80-х гг. (чего стоит, например, тот факт, что в Олонецкой губернии крестьяне лет десять после цареубийства 1881 г. не знали о нем!), а также секреты любовных похождений Александра ӀӀ.

Текст воспоминаний в непритязательной, разговорной манере перепечатан на машинке, собственноручно правлен и подписан М. Н. Миклухо-Маклаем с авторской пометой: “22 мая 1922 г. Ленинград”. Хранится он в архиве известного советского историка П. Е. Щеголева, который с 1906 г. был членом редакции, а после Октября — редактором историко-революционного журнала “Былое”. Очевидно, воспоминания готовились к печати в "Былом", но, поскольку в начале 1926 г. выпуск “Былого” был прекращен, остались ненапечатанными.

Отрывки воспоминаний

Кое-что о Суханове, Юрковском, Салтыкове и др.

Будущему историку важно знать, из каких элементов создалась русская революция, а так как я знал нескольких главных и второстепенных революционных деятелей и сталкивался с людьми самых разнообразных слоев общества, я хочу здесь отметить как некоторые черты характера упомянутых деятелей, насколько я их понимал, так и сообщить отдельные интересные исторические факты, [а] также поразившие меня мысли.

Как всякий великий поток созидается из мелких, едва заметных ручейков, так и русская революция созидалась деятельностью отдельных личностей и глубоко коренилась в характере русского народа.

Первыми революционерами, с которыми мне пришлось встретиться, были товарищи брата-моряка⁷ по Морскому училищу. Когда он был во 2-й или 3-й роте Морского училища, возник кружок самообразования под названием "Китоловное общество"⁸, который в скором времени и благодаря соответствующим знакомствам стал получать нелегальную литературу. Это стало известным Третьему отделению, и в Морском училище был произведен обыск, следствием которого один из лучших товарищей брата — Юрковский — был исключен. Может быть, в силу того, что Юрковский был сыном известного черноморского моряка⁹, он не подвергся высылке, остался жить в Петербурге и стал бывать у нас.

Он был среднего, пожалуй, даже небольшого роста, широкоплечий, с карими глазами, пылкий и живой юноша. Этими чертами он невольно привлекал к себе. Когда он нас посещал, то рассказывал, что он с товарищами открыл слесарную мастерскую для пропаганды, собрал кружок рабочих с целью самообразования, где сам принимал горячее участие. В то время мой старший брат Сергей Николаевич¹⁰ оканчивал С.-Петербургский университет по юридическому факультету и был всесторонне образованным человеком. Как-то пришел Юрковский и затеял с ним, не помню, на какую тему, спор. Долго они спорили и, так и не окончивши спора, разошлись. Через несколько дней приходит Юрковский и предлагает брату продолжить начатый спор, но уже теперь он становится на ту точку зрения, которую раньше защищал брат. Брат его останавливает и напоминает, что в предыдущий раз он защищал противоположную точку зрения. На это Юрковский отвечает, что он спорил лишь для того, чтобы выучиться спорить. Так он готовил себя к пропаганде. Еще другой случай указывает, как он заботился выработать в себе способность убеждать оппонентов. Он купил словарь иностранных слов с объяснением к ним и стал их заучивать, чтобы во время спора ими пользоваться.

Как-то Юрковский зашел в Морское училище к одному из своих бывших товарищей. Во время ожидания возле приемной комнаты его оскорбил насмешливым замечанием по поводу его исключения находившийся тут же служитель, на обязанности которого было вызывать воспитанников к посетителям. Юрковский накинулся на него, намял ему бока, приговаривая: “еду, еду - не свищу, а наеду - не спущу”.

Следующий случай характеризует Юрковского как отважного и сообразительного человека. У брата была небольшая шлюпка, которую надо было привести из Кронштадта в Петербург. Юрковский взялся это сделать. Выехав на шлюпке на рейд в Кронштадте, он поставил паруса. В это время ветер совершенно стих. Он решил воспользоваться затишьем, чтобы выкупаться. Раздевшись, он бросился в воду, но, пока он купался, ветер крепчал. Шлюпку угнало, ему едва удалось ее догнать и при этом лишь частично одеться. Приехав благополучно до устья Невы, он собрался было закончить свой туалет, но сильный порыв ветра опрокинул шлюпку. Шлюпка была дубовая, к тому же с чугунным балластом, и поэтому пошла ко дну, а так как шкот от паруса Юрковский привязал к ноге, то его потянуло за собою. Нырнув, он отвязая ногу и сбросил те остатки одежды, которые на нем были, вплавь выбрался на какой-то из островов. Остров был безлюдный, на нем стоял стог сена. Было холодно, и он решил переночевать здесь, зарывшись в сене. Проснувшись утром на острове, он встретил рыбаков, которые снабдили его какими-то лохмотьями. Явился полицейский, который проводил его в участок для составления протокола.

Из последующей его жизни известно из рассказов младшего его брата моряка¹¹ о совершенном им с товарищами с целью пропаганды и революционной деятельности нападении на кладовую Херсонского казначейства¹², за что ему была дана кличка “Сашка-инженер”. Они сняли против казначейства домик и из него повели подкоп под денежную кладовую. На праздник Троицы, когда казначейство не открывалось несколько дней, они проломили пол и вытащили деньги. Денег было много¹³, и часть их Юрковский повез на возу, запряженном волами, прикрыв деньги соломой; другую часть денег, насколько мне известно, его товарищи вывезли в Одессу на пароходе. Недалеко от Херсона в степи его нагнал жандарм, которому бросилось в глаза, что у него нa возу солома, тогда как хлеб еще стоял на корню.

О дальнейший судьбе Юрковского мы находим сведения в воспоминаниях Веры Фигнер¹⁴ и др.

Ник[олай] Евгеньевич] Суханов. Это был высокого роста сухощавый человек с очень светлыми прямыми волосами и тонкими губами. По рассказам брата, он был самым талантливым и знающим в их роте. Он часто бывал у нас, иногда и я его провожал, когда он возвращался домой. Как-то раз, провожая его (он жил на Большом проспекте Петербургской стороны), я заметил, что он заглянул в окно какой-то квартиры. Было видно, что семья сидит за вечерним чаем и о чем-то оживленно разговаривает. Он обратил мое внимание на картину семейного уюта, причем заметил, что самые лучшие воспоминания его жизни связаны с таким временем дня, когда все после дневных трудов обмениваются впечатлениями. Он любил музыку, завел фисгармонию и наигрывал как духовные, так и плясовые мотивы. Он занимался, насколько я знаю, химией, и у него была небольшая лаборатория. Я часто бывал у него и никогда не заставал кого-либо, он жил очень одиноко. Как-то прихожу к нему и слышу, что он декламирует греческие стихи, кажется, Илиаду. Он несколько смутился, но все-таки продолжал декламировать и при мне. Ему нравилась музыкальность стиха, на которую он старался обратить и мое внимание.

По окончании Морского училища Николай Евгеньевич служил одно время на Дальнем Востоке. Он просил позволить ему проехать на Дальний Восток через Америку, но ему отказали, и пришлось ехать через Сибирь. Во время этого пути он проезжал по Уралу мимо горных заводов и, рассказывая мне впоследствии, ужасался той трудной работе, которую несут рабочие при выплавке чугуна. В дальнейшем мне самому пришлось видеть эту работу как у нас в России, так и за границей, и я понял, как далек был от практической жизни Николай Евгеньевич.

Он рассказывал мне о Японии и японцах, рассказывал также один эпизод из морской жизни во время плавания. Разразился жестокий шторм в Японском море. Чтобы уменьшить качку корабля, решили поставить какой-то парус. Матросы отказались лезть наверх, тогда был послан младший офицер, которым в то время был Суханов, и когда он достиг половины высоты вантов, матросы, убедившись, что это предприятие не столь опасно, полезли наверх и, обогнав его, поставили парус. Во время того же шторма, продолжавшегося несколько дней, когда Николай Евгеньевич после вахты спускался в кают- компанию, на вопросы адмирала, командующего Тихоокеанской эскадрой, в то время бывшего на корабле, о положении судна и силе шторма пугал его, доставляя себе этим большое удовольствие.Как-то прихожу к нему, он в дурном расположении духа. Оказалось, что большая черная собака, которую он у себя завел, взбесилась и находится в настоящее время в саду. Он решил ее убить. Взялся за это дело охотник- любитель, живший в том же доме. Зарядив ружье, он явился, распахнул калитку сада, дал два выстрела и оба раза промахнулся. Собака, увидав открытую калитку, бросилась из дальнего угла сада. Охотник и публика, глазевшая во дворе, моментально скрылись, и вслед за тем многие окна распахнулись и появились зрители. Николай Евгеньевич встал против открытой калитки. Собака была большая и когда становилась на задник лапы, то была выше человека. Она бросилась на Суханова; он схватил ее за горло и вместе с ней повалился на землю, придавив ее своей тяжестью. Кто-то бросил из окно веревку, накинули петлю на шею собаке и повесили ее. Оказалось все же, что она успела покусать Николая Евгеньевича, и он ходил некоторое время с перевязанной рукой.

Я знаю, что он был впоследствии преподавателем минной школы в Кронштадте и заведовал лабораторией, из которой вышел динамит, употребленный на бомбы, которыми группа народовольцев (Желябов, Перовская и др.) произвела покушение на Александра II¹⁶.

О растерянности в высших сферах, как тогда любили выражаться, по поводу казни Александра II я знаю из рассказов брата-путешественника¹⁶, который вел научную переписку с Николаем Михайловичем Романовым¹⁷, интересовавшимся насекомыми Берега Маклая Новой Гвинеи. Из письма Н. М. Романова брату стало ясно, как велики были в высших сферах неподготовленность к совершившемуся событию и непонимание его исторического значения.

Николай Николаевич Салтыков. Это был товарищ брата-моряка, исключенный, подобно Юрковскому, из Морского училища. Я познакомился с ним, кажется, в 1873 г., точно не могу сказать, когда именно. Тогда я жил в пустой квартире на углу Большого проспекта и 15-й линии. Мать и сестра в то время оставались еще в деревне. Как-то прихожу домой и вижу, что привезли три больших ящика такой формы, в каких петербургские кухарки держали свои вещи. Оказалось, что они все полны запрещенной литературы. Из названий мне запомнилась “Хитрая механика”, в которой излагалась налоговая система с указанием на то, что главная налоговая тяжесть ложится на крестьян¹⁸. Содержания другой книжки — “Четыре брата” — не помню¹⁹. Кроме того, еще много брошюр, а также отдельные оттиски рассказов о положении и жилки рабочего в Сибири, автором которых был Наумов²⁰. С этого дня стал приходить к нам по вечерам Николай Николаевич, принося с собою большой сверток, но не хлеба, а брошюр. Это делалось с той целью, чтобы не бросилось в глаза, что свертки только выносятся, и этим не возбудить подозрения в дворнике и сыщиках. Кроме того, Николай Николаевич, прежде чем придти к нам, обходил целый квартал, чтобы убедиться, что за ним не следят. В то время эта часть города была очень глухой.

Салтыков был среднего роста, пропорционально сложен, с черной бородкой. Особенно обращали на себя внимание его ласковые глаза.

После этой зимы у меня сохранились с ним очень дружеские отношения. Через несколько времени в той комнате, где должен был помещаться брат- моряк, поселилась неизвестная мне девушка, которая прожила у нас недели две без прописки и ни разу за это время не выходила на улицу. Брат в это время жил где-то в другом месте: в Петербурге или Кронштадте, хорошо не знаю. Как внезапно она появилась, так же внезапно и покинули нашу квартиру²¹.

Целую зиму, почти до весны, Николай Николаевич раз или два в неделю приходил и брал книжки. С последней пачкой запрещенных книг он ушел от нас, и после этого мы вновь встретились через несколько лет, когда я был студентом Горного института.

Салтыков принадлежал к группе народовольцев, которая судилась в процессе “193-х”²². Когда Третье отделение напало на след товарищей Николая Николаевича и стало их арестовывать, он решил бежать за границу. Недалеко от границы в Австрии он был арестован. Просидев некоторое время в австрийской тюрьме, много худшей, нежели русские, он был вывезен на русскую границу. По его рассказам, она представляет полосу нейтральной земли в три сажени шириною, окопанную с обеих сторон канавами. С одной стороны, находились австрийские жандармы, по другую — русские. Он пошел вдоль границы и наткнулся на болото, а с противоположного конца граница упиралась в реку. Оказавшись в безвыходном положении он решил сдаться. Так как против него не было никаких улик, кроме перехода без паспорта границы, то его, продержав года полтора в предварительном заключении, освободили. После этого он окончил Медико-хирургическую академию в Петербурге.

О прямоте характера и честных убеждениях Николая Николаевича свидетельствуют следующие эпизоды из его служебной практики. Не помню, вследствие чего фельдшер дал одному из больных в госпитале не то лекарство, которое было прописано Николаем Николаевичем. Больной умер. Тогда Николай Николаевич подает рапорт, в котором просит назначить следствие по этому делу. Это было в Тифлисе или в каком-то другом из больших городов Кавказа. Пока тянулось следствие и назначили суд, его частная практика почти прекратилась. На суде выяснилось, что Николай Николаевич совершенно невиновен. После оправдания практика стала обширнее прежней. Этот факт показывает, какое значение имеет гласность.

Одно время он жил за границей, во французской деревушке, кажется, под Парижем, где встретился с Куропаткиным — будущим военным министром. После этого Николай Николаевич служил в Закаспийской области, куда Куропаткин был назначен генерал-губернатором²³. При общем приеме высших чинов области Николай Николаевич не напомнил Куропаткину об их знакомстве. Впоследствии при частном приеме по какому-то делу выяснилось, что они давно уже знакомы, и Куропаткин упрекнул Николая Николаевича за его скромность.

Желая в этих моих воспоминаниях сообщить все то, что мне известно относительно постепенного развития нашего революционного движения, мне приходится отметить встречу при моем поступлении в IV класс Реального училища в 1872 г, с двумя вологжанами - Титаренко и Каплиным, из рассказов которых мне стало известно, что они были знакомы в Вологде с политическими ссыльными, организовавшими среди учащейся молодежи кружки для самообразования. К тому времени я также, благодаря брату-моряку, который приносил литературу, читавшуюся в его кружке (Суханов, Юрковский, Салтыков и другие)²⁴, познакомился с революционным движением. Сильное впечатление оставил у меня роман Чернышевского “Что делать?”, а несколько позднее — исторические романы²⁵ Миртова (Лаврова). Замечу, между прочим, что среди книг, оставшихся после смерти брата-путешественника и хранившихся за границей, был роман “Что делать?” — кажется, единственная русская книга, которую он взял с собой за границу.

Вместе с Каплиным и Титаренко мы составили кружок самообразования. В Петербурге среди реалистов в моем классе, по-видимому, не было никакой пропаганды. К нашему кружку присоединились через год еще двое из нашего класса. Один из них был Шрамко, крестьянин, кажется, Черниговской губернии, на которого обратил внимание местный помещик как на талантливого художника и дал ему возможность поступить в Реальное училище. Другой - Андерсен — был незаконный сын одного важного петербургского чиновника. В VI классе Титаренко стал проповедовать мысль, что не следует поступать в высшее учебное заведение, так как все оканчивающие таковое делаются эксплуататорами народа. Под влиянием этих идей все четыре моих товарища не захотели перейти в VIӀ класс, который давал право на поступление в высшее учебное заведение²⁶.

Шрамко уехал в деревню, и я больше ничего о нем не слыхал. Андерсен уехал за границу, пробыл там года полтора или два и вернулся снова в Петербург. Наши товарищеские отношения возобновились. Он много рассказывал о бывших за границей революционерах и, между прочим, очень увлекался английским философом Спенсером²⁷. Он взялся быть посредником в деле обмена корреспонденцией между революционерами в России и за границей. Эта его деятельность была быстро открыта Третьим отделением, и после второго обыска, во время которого была найдена означенная переписка, он был выслан из Петербурга, после чего я потерял его из виду.

Остановлюсь еще на мало мне знакомой оригинальной личности - племяннице шефа жандармов — Дрентельн²⁸. Она кончила медицинский факультет и часто ездила за границу. Возвращаясь, она привозила с собой запрещенную литературу, которую прятала в специально для этой цели устроенном двойном дне своего дорожного сундука. Впоследствии она, как мне передавали, стала популярным врачом в Харькове.

Не могу обойти молчанием возмутительного факта из жизни Александра ӀӀ. Одно время наши средства были очень ограничены, и сестре²⁹ пришлось давать уроки. Директор Рисовальной школы Дьяконов, будучи к ней расположен, представлял ей таковые. Таким образом, она стала преподавать уроки рисования двум девицам Лонгиновым. Отец их был одним из ближайших друзей Александра ӀӀ, его сверстником в юношеские годы по играм. Он не занимал никакого ответственного поста. На его обязанности лежало выполнение любовных поручений государя. Как известно, Александр ӀӀ часто посещал женские институты. Наметив себе ту или иную институтку, он сообщал об этом своему поверенному Лонгинову, который, узнавши, на ком остановился выбор, наводил справки, и если избранница не принадлежала к числу высокотитулованных особ, всеми доступными способами заманивал её в свою квартиру и здесь ласками, обещаниями и угрозами вынуждал ее дать свое согласие. Девицы Лонгиновы цинично рассказывали, как государь после некоторого времени покидал свою жертву. Чтобы не производить большого скандала в Петербурге, этих девушек вывозили в Париж и, давши им небольшие средства, бросали их на произвол судьбы.

Сообщу еще несколько фактов, которые обратили на себя мое внимание. Лет через десять после казни Александра ӀӀ я выехал на лодке для геологических исследований из пределов Олонецкой губернии вниз по небольшой речке в Кемский уезд Архангельской губернии. Я завел беседу со стариком, управлявшим лодкой. Он спросил, между прочим, меня, жив ли еще царь, давший волю народу. В Олонецкой губернии не было помещиков и потому освобождение не коснулось крестьян этого края, но мне все же показалось очень странным, что в такой близости от Петербурга такое важное историческое событие осталось народом незамеченным.

Аналогичным является другой случай. В 1882 г. я зашел к своей тетке, которая мне рассказала, что бывший только что у нее знакомый, вернувшийся с возобновленного при Александре III после долгого перерыва майского парада, отметил отличие от таких же парадов, бывших при Александре ӀӀ. Во временаэтого последнего простой народ хорошо узнавал в лицо и приветствовал всех членов царского дома. Теперь же не только простой парод, но даже высшие чины полиции не знали их³⁰. Как во время процесса Засулич русская интеллигенция осудила царя и его режим³¹, так здесь на майском параде народ явил свое отношение к нему, позабывши царскую семью. Это и вполне понятно. Вся деятельность правительства была направлена против народа, а целый ряд террористических актов показал всю слабость власти.

Следующий небольшой эпизод показал мне, какие требования предъявляет простой народ к самому себе. Благодаря горно-разведочной деятельности³², мне пришлось купить в Сибири небольшие золотые промыслы. По старому русскому обычаю я устроил угощение, во время которого ко мне быстро подошел сильно выпивший старатель (“старатель” — местное сибирское и уральское название рабочего, который на свой страх и риск добывает золото в местах, где правильные большие работы невыгодны) и просил меня запретить борьбу между русскими и киргизами, мотивируя свою просьбу тем обстоятельством, что в настоящий момент отсутствуют сильные русские, способные побороть приехавшего киргиза.

Если вдуматься в идеалы слабо очерченных мною выше революционных деятелей, то и они высказывали, насколько я их знал и понимал, те же желания, что и только что упомянутый рабочий. И они стремились поставить Россию первой в ряду прогрессивных государств.

22 мая 1925 г.

М. Н. Миклухо-Маклай

Ленинград

РГИА. Ф. 1093 (П. Е. Щеголев). Оп. 1. Д. 134. Л. 1-10

Примечания:

1. Колесников М. С. Миклухо-Маклай. М., 1965. С. 238-23 Э.

2. Подробно см.: Троицкий Н. А, Народовольцы - герои Цусимы // Освободительное движение в России. Саратов, 1989. Вып. 13.

3. См.: Новиков-Прибой А. С. Цусима. Ч. 2. Гл. 7.

4. По делу “20-ти” (9-15 февраля 1882 г.) были осуждены на смерть 10 народовольцев (А. Д. Михайлов, М. Ф. Фроленко, Н. В. Клеточников и др.). Европейская общественность во главе с В. Гюго заставила царизм “помиловать” 9 смертников вечной каторгой. Казнен был только Суханов.

4. Фигнер В. Н. Запечатленный труд. Воспоминания: В 2 т. М., 1964. Т. 1. С. 239.

6. Там же. С. 216.

7. Владимира Николаевича Миклухо-Маклая (1853-1905).

8. Под названием “Китоловное общество” маскировался революционный кружок юнкеров Морского училища в Петербурге 1871-1872 гг. Одним из руководителей кружка был Н. Е. Суханов.

9. Отец Ф. Н. Юрковского капитан 1-го ранга Николай Федорович Юрковский был героем обороны Севастополя 1854-1855 гг. Руководил после смерти контр-адмирала В. И. Истомина защитой Малахова кургана. Погиб 5 июня 1855 г. П. С. Нахимов относил Н. Ф. Юрковского к своим “храбрейшим товарищам’ и “любимейшим питомцам” (Нахимов П. С. Документы и материалы. М., 1954. С. 585.).

10. Сергей Николаевич Миклухо-Маклай - юрист, мировой судья. Умер в 1895 г.

11. Владимир Николаевич Юрковский. После ареста “Сашки-инженера” Департамент полиции завел досье “О секретном наблюдении за перепиской лейтенанта Черноморского флота Владимира Юрковского” (ГАРФ. Ф. 102. 3 делопр. 1881. Д. 767.).

12. Подробно об этом см.: Юрковский Ф. Н. Как я упразднил Херсонское казначейство // Юрковский Федор. Булгаков. Воспоминания и письма. М., 1933.

13. Прогремевший на всю Россию подкоп под Херсонское казначейство» ночь со 2 на 3 июня 1878 г., который, как признает официальная “Хроника социалистического движения в России 1878-1887 годов” (М., 1906. С. 51), был устроен “по всем правилам науки”, дал революционерам 1 579 638 руб. Однако почти всю эту сумму (исключая лишь 16 868 руб.) полиция сумела разыскать и вернуть в казначейство.

14. Ф. Н. Юрковский был арестован 7 марта 1880 г. и осужден на 20 лет каторги. За побег из каторжной тюрьмы на Каре (Забайкалье) в 1883 г. был переведен в Петропавловскую, а затем (в 1884 г.) в Шлиссельбургскую крепость, где и умер 31 августа 1896 г.

15. В ночь на 1 марта 1881 г. в квартире Веры Фигнер Н. И. Кибальчич, М. Ф. Грачевский и Н. Е. Суханов изготовили метательные снаряды, которыми наутро был убит Александр II.

16. Николай Николаевич Миклухо-Маклай.

17. Романов Николай Михайлович (1858-1919) - великий князь, двоюродный брат Александра III. Известный историк, председатель Русского исторического общества. Покровительствовал Н. Н. Миклухо-Маклаю.

18. Пропагандистскую брошюрку “Хитрая механика” написал в 1874 г. народник В. Б. Варзар (1851-1940) - впоследствии крупный экономист, основоположник промышленной статистики в России.

19. “Сказка о четырех братьях” Л. А. Тихомирова звала крестьян на борьбу с помещиками: “Уж вы встаньте, встаньте, мужики честные, <...> вы почуйте свою силу могучую, поднимитесь <...> и уничтожьте всех своих недругов!”

20. Наумов Николай Иванович (1838-1901) - писатель-народник, сборник его рассказов о людях из народа под названием "Сила солому ломит" был издан нелегально в 1874 г. и служил оружием революционной пропаганды. “Словно про нас писано, не сказка, а быль”, - говорили крестьяне о рассказах Наумова (Пищулин Ю. П. Книга, ходившая в народ. М., 1967. С. 10.).

21. В 70-80-е гг. революционеры часто прибегали к услугам “мирка укрывателей”. "Это, - разъяснял С. М. Кравчинский, - обширный класс людей всевозможных положений, от аристократов и всякого рода тузов до мелких чиновников, <...> которые, сочувствуя революционным идеям, не принимают по разным причинам активного участия в борьбе, но пользуются своим общественным положением, чтобы скрывать у себя, в случае надобности, как опасных людей, так и опасные бумаги” (Степняк-Кравчинский С. Соч. М., 1958. Т. 1. С. 478.). В числе таких “укрывателей” были, например, жена главного военного прокурора империи Анна Философова и сибирский золотопромышленник К. М. Сибиряков.

22. “Процесс 193-х” (18 октября 1877 - 23 января 1878 гг.) был самым крупным политическим процессом в России. Судились на нем не народовольцы, а деятели “хождения в народ”.

23. А. Н. Куропаткин (1848-1925) был начальником Закаспийской области в 1890- 1898 гг., а военным министром - с 1898 по 1904 гг.

22. В 1874 г. мичман В. Н. Миклухо-Маклай, а такде гардемарин П. О. Серебренников (в 1905 г. он тоже погиб под Цусимой, командуя броненосцем “Бородино”) под влиянием революционной литературы намеревались бросить военную службу и идти “в народ” (см.: Серебряков Е. А. Революционеры во флоте. Пг., 1920. С. 22-24.).

25. Явная (почему-то неисправленная) опечатка в машинописном тексте. Имеются в виду “Исторические письма”, с которыми в 1869 г. выступил (под псевдонимом Миртов) П. Л. Лавров.

26. Этот эпизод хорошо иллюстрирует канун “хождения в народ” (1872-1873), когда народники торопились идти в деревню поднимать крестьян на всеобщий бунт, считая, что для этого достаточно знаний, приобретенных и в средней школе. "Увлечение этой мыслью доходило до того, что тех, кто хотел кончать свое образование, даже будучи на 3-4 курсе, прямо обзывали изменниками народа, подлецами" (Фроленко М. Ф. Собр. соч. М., 1932. Т. 1. С. 200.).

27. Герберт Спенсер (1820-1903) - английский философ и биолог, один из предшественников Ч. Дарвина.

28. А. Р. Дрентельн (1820-1888) - шеф жандармов 1878-1880 гг., последний начальник Третьего отделения.

29. Ольга Николаевна Миклухо-Маклай. Умерла в 1881 г.

30. После убийства Александра II новый царь Александр Ш из страха перед народовольцами бросил столицу и укрылся в Гатчине, где и прозябал почти безвыездно под усиленной охраной, как “военнопленный революции” (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 305.).

31. Вера Засулич 24 января 1878 г. стреляла в любимца царя, петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова за его надругательство над политзаключенным. На судебном процессе Засулич, после того как открылись факты дикого самоуправства Трепова, присяжные оправдали подсудимую, а заполнившая зал суда интеллигентная публика устроила ей овацию.

32. Впервые М. Н. Миклухо-Маклай был командирован “с ученою целью по России” в мае 1885 г. Департамент полиции засвидетельствовал тогда, что компрометирующих сведений о нем в делах жандармского ведомства “не имеется” (ГАРФ. Ф. 102. 3 делопр. 1885. Д. 396. Л. 4.).