The Sorcerer's Jewel, 1939
Перевод: Д.Даммер
По праву не мне следует рассказывать эту историю. Дэвид единственный, кто мог бы это сделать, но ведь он мертв. Или нет?
Эта мысль неотступно преследует меня — пугающая вероятность, что Дэвид Найлз все еще жив — неестественным, невообразимым способом. Именно поэтому я рассказываю эту историю; чтобы сбросить с себя тягостный груз, медленно лишающий меня рассудка.
Но Дэвид, в отличие от меня, сделал бы все как подобает. Он был фотографом; он смог бы подобрать термины и связно объяснить то, на понимание чего я даже не претендую. Я могу лишь гадать или намекать.
Найлз и я несколько лет вместе делили студию. У нас были настоящие партнерские отношения — мы были одновременно и друзьями, и партнерами по бизнесу. И это само по себе странно, потому что трудно было найти двух людей, столь непохожих друг на друга. Мы отличались почти во всем.
Я был высоким, худым и темноволосым. Найлз коренастым, полным и светлым. Я по натуре ленив, склонен к унынию и самоанализу. Найлз всегда излучал энергию и бодрость. Мои главные интересы, особенно в последние годы, лежали в области метафизики и оккультных штудий. Найлз был скептиком, материалистом и прежде всего ученым. Но, несмотря на различия, вместе мы образовывали цельную личность — я мечтатель, он делатель.
Наш общий бизнес, как я уже упомянул, был связан с фотографией.
Дэвид Найлз был одним из самых выдающихся мастеров современной портретной фотографии. Несколько лет, до нашего объединения, он занимался салонной работой и выставлялся по всему миру, завоевав репутацию, позволившую ему получать солидное вознаграждение за частные фотосессии.
К моменту, когда мы встретились, в коммерческих заказах Найлз разочаровался. Фотография, по его мнению, была искусством; искусством, которое требует тщательного изучения в одиночестве, не прерываемого суетливым обслуживанием клиентов. Поэтому на год он отошел от дел и посвятил себя экспериментам.
Я был партнером, которого он выбрал для работы, и тогда же Дэвид стал преданным сторонником школы фотографии Уильяма Мортенсена. Мортенсен был ведущим представителем фантастики в фотографии; его исследования гротеска и монструозности были широко известны. Найлз верил, что в фантастике фотография ближе всего подходит к чистому искусству. Его захватила идея запечатлеть абстрактные образы; мысль, что современной камере под силу заснять сновидческие миры и смешать вымысел с реальностью, сильно его заинтриговала. И здесь Найлз вспомнил обо мне.
Он знал о моих оккультных интересах, знал, что я недавно написал работу, посвященную мифологии. В этом деле я служил своего рода техническим консультантом, и такое соглашение устраивало нас обоих.
Сначала Найлз ограничился изучением физиогномии. Со своей обычной дотошностью он усовершенствовал технику макияжа для фотосессий и нанял моделей, чьи черты лица позволяли им изображать горгулий. Мне он поручил просмотреть соответствующие старинные книги, отыскивая в них иллюстрации для создания подходящего грима.
Поработав с образами Пана, Сатира и Медузы, Найлз заинтересовался демонами, и мы потратили немало времени на его Галерею Демонов, отсняв Азазеля, Асмодея, Самаэля и Вельзевула. Они оказались на удивление хороши.
Однако по той или иной причине Найлз был недоволен. Качество фотографий было изумительным, позирование эффектным, вживание в образ идеальным. И все-таки Найлз считал, что пока не достиг своей цели.
– Да это же человеческие фигуры! – бушевал он. – Человеческое лицо, хоть покрой ты его тремя слоями краски, все равно останется человеческим лицом и только! То, чего я хочу, это самой души Фантазии, а не жалкие кривляния!
Он прошелся туда-сюда по студии, яростно жестикулируя в своей обычной манере. – Чего мы добились? Кучи персонажей из дешевых ужастиков, подражаний Карлоффу. Детский сад. Нет, нам нужно что-то другое.
Так следующим шагом была выбрана моделирующая глина. Я и тут оказался полезен, имея базовые навыки скульптора. Мы потратили много часов, сочиняя сцены из воображаемой Преисподней; создавая существ с крыльями летучих мышей, парящих на фоне причудливых, неземных, огненных пейзажей, и огромных зловещих демонов, сидящих на острых горных пиках, обозревая Огненную Яму.
Но и здесь Найлз тоже не нашел того, что искал.
Как-то ночью, закончив сессию, он опять взорвался и ударом сбил всю композицию из папье-маше и глиняных фигур на пол. – Дешевка, – бурчал он себе под нос. – Пип-шоу, низкопробная дрянь.
Я вздохнул, ожидая продолжения тирады.
– Я не хочу быть Густавом Доре от фотографии или даже Арцыбашевым, – заявил Найлз. – Я не хочу копировать чей-то стиль. То, чего я жажду, это абсолютно уникальное и индивидуальное искусство.
Я пожал плечами. Мудрее всего было не возражать и дать Найлзу выговориться.
– Я шел по ложному пути, – продолжал он. – Ведь, если мы фотографируем вещь как она есть, то и получаем, как она есть. Строю глиняную композицию — и получаю ее, плоскую, двухмерную. Снимаю человека в гриме и получаю человека в гриме. Я не могу снять то, чего здесь нет. И единственное решение — изменить саму камеру.
Пришлось признать, что он прав.
На следующие несколько недель Найлза обуяла жажда деятельности. Начал он с монтажных снимков. Затем перешел на необычную фотографическую бумагу и экспозицию. Он даже вернулся к принципам Мортенсена, взяв на вооружение технику искажения — сгибая и скручивая негатив так, что проявляющиеся на печати фигуры были сплюснутыми или удлиненными, как в ночных кошмарах.
Лоб обычного человека после этих манипуляций могли безошибочно приписать гидроцефалу; выпученные словно у лягушки глаза светились безумным светом. Искажение позволяло добиваться всего — перспективы кошмара, тончайших нюансов онейродинии, галлюцинаторных образов сумасшедших. Картины тонули в тенях и полумраке, отдельные части просто исчезали или создавали странный, тревожный фон.
Но однажды ночью Найлз опять нервно мерял шагами студию между стопками рваных снимков. «Снова не то», – бормотал он. – Я могу взять предмет и деформировать, но изменить его природу я не в силах. Чтобы сфотографировать нереальное, я должен увидеть нереальное. Увидеть нереальное — Господи, почему я раньше до этого не додумался?
Он стоял передо мной, руки его дрожали. «Я как-то изучал живопись, ты знаешь. У моего учителя — старого Джиффорда, портретиста, — висела в студии любопытная картина, шедевр одного из бывших учеников. На ней маслом была изображена зимняя сценка на ферме.
Штука вот в чем. У Джиффорда было две пары специальных очков: одни чувствительные к инфракрасному спектру, другие к ультрафиолету. Показывая гостям эту картину, он давал им сначала одну пару очков. В них зимний пейзаж превращался в летний. Затем давал вторую пару и в них гость видел уже осень. На картине было три слоя и соответствующие линзы позволяли видеть все три».
– И что? – осмелился спросить я.
Найлз заговорил быстрее, его возбуждение росло.
– А то. Помнишь последнюю войну? Чтобы скрыть пулеметные гнезда и полевую артиллерию, немцы закрашивали их камуфляжной краской. Они, как водится, с умом подошли к делу: красили стволы в оттенки листвы, а вокруг набрасывали искусственные кусты и ветки. Чтобы отделить камуфляж от ландшафта, американские наблюдательные посты пользовались ультрафиолетовыми линзами.
Через эти линзы настоящие листья выглядели совсем по-другому, нежели искусственные, которым не хватало ультрафиолетового пигмента.
– Я все равно не пойму, к чему ты клонишь.
– Берем ультрафиолетовые и инфракрасные линзы и получаем тот же эффект, тупица.
– И что с того? На пару фильтров станет больше.
– Может быть. Но мы соединим их с линзами другого типа — такими, которые искажают перспективу. Так мы изменим форму объектов. Деформировав цвет и форму, мы добьёмся того типа фотографии, которого я и хочу — чистой фантазии. Мы сфокусируемся на фантазии и воспроизведем ее, не прибегая к посторонним объектам. Ты можешь представить, как будет выглядеть эта комната в обратных цветах, а частью вообще без них? С новой обстановкой, иными, искаженными стенами?
Я не мог, но позже мне представилась такая возможность. Найлз тем временем начал новый цикл: он бесконечно экспериментировал с линзами, которые получал каждый день. Он посылал заказы на cпециальную шлифовку, изучал физические свойства света, погрузившись в терминологию, которую я даже не пытался понять. И результаты были поразительными.
То, что Найлз предсказывал, наконец материализовалось. После последнего тяжелого дня, проведенного перед камерой и в проявочной, мы смотрели на чудесный новый мир, созданный прямо в студии. Я был восхищен.
– Великолепно, – злорадно произнес Найлз. – Но то, чем мы занимаемся, связано с общеизвестными научными теориями. Понимаешь, о чем я? Идеи Эйнштейна о пространственно-временном континууме.
– Четвертое измерение? – эхом отозвался я.
– Оно самое. Новые миры вокруг нас — и внутри нас. Миры, о существовании которых мы и не мечтали, параллельные нашему, прямо здесь. Другая обстановка, может, даже другие люди, иные физические законы, новые формы и цвета.
– Больше похоже на метафизику, чем науку, – заметил я. – Ты сейчас говоришь об Астральном Плане — непрерывной цепи бытия.
Мы опять вернулись к тому, из-за чего всегда ссорились — наука против оккультизма, физическая реальность против психической.
– Четвертое измерение это попытки науки объяснить метафизические истины бытия, – настаивал я.
– Метафизические истины бытия это психологическая ложь жертв слабоумия, – парировал Найлз.
– Но не могут же лгать твои картины!
– Мои картины получены реальными научными методами.
– Твои картины получены с помощью средств, которые гораздо древнее науки, – не унимался я. – Ты слышал о литомантии, гадании с помощью драгоценных камней? А о скраинге? Веками человек всматривался в глубины этих камней, сквозь особым образом ограненные линзы и видел иные миры.
– Любой окулист тебе скажет, что это абсурд.
– Любой окулист тебе скажет, что мы видим мир вверх ногами. И только наш разум переворачивает изображение на сетчатке. Любой окулист скажет, что наши глазные мышцы действуют так, что приближенный к нам объект на самом деле удален, а удаленный на самом деле приближен.
Я разгорячился. «Любой окулист тебе скажет, что рука быстрее глаза; что миражи и галлюцинации на самом деле «видит» мозг, а не сетчатка. В конце концов любой окулист тебе скажет, что феномен зрения имеет очень мало общего с восприятием или законами света. Возьмем, к примеру, кошку — она, в отличие от многих, может видеть ночью. Человеку тоже под силу так себя натренировать. Чтение – привилегия разума, а не органов восприятия. Все это я к тому, что не будь так уверен в своих законах оптики и теориях света. Мы видим много такого, что никакими физическими законами не объяснишь. Подойти к четвертому измерению можно только через углы — наука обязана согласиться с этим хотя бы в теории. Твои линзы сделаны точно таким же образом и все это в конечном счете снова возвращает нас к оккультизму, а не к «окулизму» или офтальмологии”.
Речь оказалась для меня слишком длинной, и она, должно быть, удивила Найлза, который молча и негодующе уставился на меня.
– Я докажу тебе, – продолжил я.- И вырежу специальные линзы.
– Как это?
– Я схожу к одному моему другу и займу у него пару камней. Это египетские кристаллы, которыми пользовались для прорицаний. Пророки говорили, что сквозь грани этих камней они способны видеть иные миры. И я готов поспорить, что ты получишь с их помощью такое, что забудешь про исландский шпат, кварц и все остальное; нечто, что ты и твои научные теории объяснить не смогут.
– ОК, убедил, - сдался наконец Найлз. – Принеси мне камни.
Итак, на следующий день я отправился к Айзеку Вурдену. В пути меня одолевали дурные предчувствия. Правда состояла в том, что я слегка преувеличил свойства линз и камней, о которых говорил. Я знал, что ими действительно пользовались для пророчеств, но в том, получится ли достать один из таких камней, и тем более сделать из него линзы, я уверен был уже меньше.
Но с Айзеком Вурденом я все равно решил поговорить. Он был самым подходящим человеком. Его антикварный магазин вниз по Южной Кинникинник, наполненный мистической аурой, был маленькой крепостью прошлого. Айзек Вурден сделал хобби своей профессией и профессию своим хобби; он жил метафизикой и баловался старинными вещицами. Кучу времени он проводил в сумрачных задних покоях своего заведения, предоставляя нанятому клерку присматривать за магазином.
Здесь он хранил редкости былых времен, по сравнению с которыми его витринный антиквариат выглядел новеньким словно только что из коробки. Древние символы магии, алхимии и тайных наук очаровывали Вурдена; он собственноручно собрал солидную коллекцию статуэток, талисманов, фетишей и прочей магической утвари совсем уж непонятного назначения.
Помочь мне с поисками мог только Айзек и он не подвел. Сначала я рассказал ему о проблемах Найлза с фотографиями. Желтолицый, с тонкими губами, антиквар слушал меня, и его брови ползли на лоб все выше как напуганные черные жуки.
– Очень интересно, – сказал он, когда я закончил. Его надтреснутый голос и постоянная озабоченность выдавали интроверта и педанта — Айзек, казалось, постоянно читал сам себе какую-то лекцию.
– Очень, очень интересно, – повторил он. – У твоего Дэвида были славные предшественники. Жрецы Иштар считали, что во время Мистерий они могут заглядывать за завесу бытия, для чего пользовались специальными кристаллами. Первые простейшие египетские телескопы были созданы, чтобы смотреть за пределы звезд и открывать врата Вечности. Друиды созерцали особые бассейны с водой, а безумные китайские императоры, желая взойти по Небесной Лестнице, одурманивали себя наркотиками и всматривались во вращающиеся рубины. Желание твоего друга Найлза старо как мир, и исполнить его он хочет столь же испытанными способами. Именно оно вдохновляло Аполлония, Парацельса, сумасбродного Калиостро. Человек всегда хотел увидеть Бесконечное; пройти между мирами — и иногда его усилия вознаграждались.
Я решил вмешаться. Вурден мог болтать хоть весь день, но я хотел узнать то, за чем пришел.
– Говорят, у вас есть камни, вызывающие загадочные видения, – пробормотал я, бессознательно переняв его помпезную манеру выражаться. Вурден медленно улыбнулся.
– Да, у меня есть кое-что.
– Найлз в это вряд ли поверит, – возразил я.
– Многие не верят. Но здесь есть камень, которым пользовался сам Бэкон, набор кристаллов легендарного Теофраста, гадательные камни, в которые вглядывались ацтеки перед жертвоприношением. Драгоценные камни – своего рода математические фигуры из света, отражающие его своими гранями. И кто знает, может быть через эти углы действительно можно проникать в иные миры? Может быть, их углы изменяются так, что, вглядываясь в глубины камней, мы способны видеть их в трехмерной перспективе? Древние пользовались углами в магии, а современный человек делает то же самое, называя это математикой. Де Ситтер говорит…
– Камень для линз, – перебил я его.
– Да, конечно, прошу прощения, друг мой. Думаю, что есть у меня один в высшей степени подходящий. Звезда Сехмет. Очень древний, но вам вполне по карману. Украден из короны львиноголовой Богини, когда Египет завоевали римляне. Его отправили в Рим, где он оказался в поясе девственницы, верховной жрицы Дианы. Позднее варвары вытащили его оттуда и огранили, и далее след его теряется в темных веках. Известно только, что Аксенос Великий омыл его в красном, желтом и синем пламени, желая использовать как Философский камень. С ним он, как считалось, мог смотреть за Завесу и повелевать гномами, сильфами, саламандрами и ундинами. Камень стал частью коллекции Жиля де Рэца, и он говорил, что именно в его глубинах узрел идею Гомункулуса. Потом камень снова исчезает, но одна из монографий упоминает его как часть тайного собрания графа Сен-Жермена, когда он оказывал услуги королевскому двору в Париже. Я сам купил его в Амстердаме у русского священника, чьи глаза выжег серый брат Распутин. Он заявлял, что с его помощью умел прорицать.
Тут я снова вмешался. «Ограните камень в виде линзы, чтобы его можно было вставить в фотоаппарат. И когда примерно он будет готов?»
– Вы, молодые люди, так не терпите спокойной беседы, – упрекнул он меня. – Завтра, если угодно. Видите ли, камень для меня много значит и я лично никогда с ним не экспериментировал. Все, чего я прошу, – рассказать о результатах работы. И еще я советую вам, если камень откроет нечто, что, как мне кажется, должен открыть, обращаться с этим крайне осторожно. Есть места, куда вторгаться опасно.
Я уже спускался по лестнице, а он все болтал. Поразительный человек этот Айзек.
На следующий полдень я забрал небольшую посылку и тем же вечером принес камень Найлзу.
Вместе мы развернули дымчатые линзы. Я описал Вурдену характеристики нашей большой камеры, которой пользовались последнее время – с отражающим зеркалом внутри, через который мы легко могли поймать фокус. Вурден блестяще справился с работой. Найлз даже выдохнул от удивления: «Великолепно».
Он не стал тратить время на смену линз и сразу вставил Звезду Сехмет. Найлз склонился над камерой — я никогда не забуду это зрелище — и его плотная фигура почти слилась с затененными стенами студии. Мне пришло в голову сравнение с согнувшимся над кристаллом древним алхимиком, что вслушивается в шепот танцующих внутри демонов.
Вдруг Найлз резко выпрямился. «Черт!», пробормотал он. – Все в тумане, не могу отрегулировать. Похоже, друг твой всучил нам подделку.
– Давай я попробую.
Я занял его место и уставился в серую массу. Да, видимо, линзы были просто мутными. Так, а это что?
Серая пелена слегка шевельнулась.
Легкий вихрь. Отблеск танцующего света. Дымка рассеивалась и будто бы раскрывалась в пейзаж, который таял на расстоянии. Стена, на которой он был сфокусирован, выглядела маленькой, словно на нее смотрели другим концом бинокля. Затем стена начала растворяться, напомнив снимки с медиумами и линиями эктоплазмы. Окончательно исчезнув, она уступила место какой-то огромной тени, замаячившей перед камерой. Нечто выросло из пустоты. И вдруг резко — фокус!
Думаю, что я закричал. Крик, несомненно, пронзил молнией мой мозг.
Ибо я увидел Ад.
Сначала бесконечные углы, ничего, кроме углов, кружащихся в бесцветном фосфоресцирующем свете. За ними плоская черная равнина, расстилавшаяся вверх без начала и конца, без намека на горизонт. Она двигалась и углы тоже двигались, но резким, дерганым, головокружительным образом, словно на палубе в сильную качку. Я видел кубы, треугольники, неизвестные математические фигуры невиданной сложности и огромных размеров. Их были тысячи, этих линий света в форме многогран-ников. И пока я смотрел на них, они изменились.
Изменились в нечто иное.
Эти формы – они могут привидеться только в бреду, в самых жутких ночных кошмарах. Там были ухмыляющиеся демоны, крадущиеся на длинных острых когтях по движущейся равнине; бесформенные грибы с щупальцами, заканчивающимися в циклопического размера глазах; клыкастые головы катились мне навстречу, злобно хохоча; гигантские руки, ползущие словно безумные пауки. Вампиры, монстры, демоны — разум был бессилен перечислить их все. Но ведь мгновение назад они были просто математическими фигурами!
– Вот, – задыхаясь, произнес я. – Посмотри еще раз.
Найлз уставился в объектив, недоумевая, почему я так возбужден. «По-прежнему ничего», - проворчал он. Но чем дольше он смотрел, тем бледнее становилось его лицо.
– Ага, – услышал я. – Туман рассеивается. Да! Комната уменьшается, начинает таять. А сейчас — то ли я к ним двигаюсь, то ли они ко мне — появляются какие-то светящиеся углы.
– Подожди, – почти прошептал я с ощущением триумфа. – Ты еще ничего не видел.
– Я вижу геометрические формы. Кубы. Светящиеся многогранники. Они покрыли всю равнину и — Боже правый!
Найлз задрожал.
– Я вижу их!, – вскричал он. – Вижу! Высоких существ без глаз с волосатыми головами. Волосы скручиваются и извиваются, под ними морщинистые розовые рты словно извилины человеческого мозга. А дальше — козла с человеческими руками!
Он испустил неописуемый крик, дрожа, отступил от фотоаппарата и повернул регулятор. Глаза у Найлза были красными, он словно только что проснулся от лихорадочного сна.
Нам обоим нужно было выпить. Не озаботившись стаканами, мы пили прямо из бутылки.
– Ну? – спросил я, более-менее успокоившись.
– Галлюцинация, – без особой уверенности рискнул предположить он.
– Не хочешь взглянуть еще раз?
Найлз криво усмехнулся.
– Иллюзией это быть не может, – продолжал я. – Никакого козла я не встретил, зато мы оба видели туманные вихри, одну и ту же плоскую равнину, одни и те же геометрические формы из живого света.
– Согласен. Но последнее — эти жуткие твари — у каждого из нас были свои. Вот что мне непонятно.
– Здесь как раз все просто. Если Вурден прав, то камень — некий ключ, грани которого открывают астральный План. Астральный План — и не качай так головой, пожалуйста, — отчасти совпадает с научной концепцией четвертого измерения, хотя метафизики верят, что он представляет собой продолжение трехмерной жизни. То есть, когда люди умирают, их души входят в астральный План и пройдя сквозь него, попадают в высшую форму бытия. Астральный План в каком-то смысле ничейная земля, лимб, существующий вокруг нас, где обитают потерянные души и низшие сущности, которые никогда не воплотятся.
– Чушь.
– Сейчас принято считать все это глупыми суевериями, но это очень древняя идея, отголоски которой есть во всех религиях. И подожди, я не сказал главного. Ты слышал когда-нибудь об элементалях?
– Вскользь, разве что. Они что-то вроде призраков?
– Не совсем — это силы. По природе нечеловеческие, но с человечеством связанные. Те самые гении и фамильяры, инкубы и демоны разных религий и мифологий; невидимые существа, живущие вокруг нас и ищущие контакта с человеком. Организмы вне трехмерного измерения, выражаясь более научно. Они живут в ином времени и пространстве, которое синхронизировано и параллельно нашему. Увидеть их можно только с помощью углов. Грани этого камня позволяют нам видеть сквозь него, наводить фокус на бесконечность, так сказать. То, что мы видели, и есть элементали.
– ОК, но почему мы видим их разными? – настаивал Найлз.
– Потому что, мой дорогой друг, мозги у нас тоже разные. Сначала мы видим геометрические формы, их базовую, чистейшую форму жизни. Но затем наш мозг переводит эти формы в знакомые образы. Я вижу одних монстров потому, что знаком с мифологией. У тебя другое впечатление — и из твоих восклицаний я понял (это сейчас ты такой высокомерный, а тогда вопил от ужаса на всю студию), что твой мозг брал образы из сновидений и кошмаров. Рискну предположить, что венгерский крестьянин, посмотри он сквозь эти линзы, разглядел бы вампиров и оборотней.
Это вопрос психологии. Каким-то образом камень помогает настроить фокус более чем визуальным образом. Также он позволяет тем существам узнавать о нас — и они хотят, чтобы мы видели их в соответствии с нашими ментальными представлениями о них. На самом деле суеверия вырастают именно отсюда, потому что временами эти сущности контактируют с человеком.
Найлз нетерпеливо махнул рукой. «Оставим пока твои теории об углах, с ними и до психушки недалеко», – сказал он, – но я точно обязан твоему другу Вурдену. Неважно, подделка камень или нет, неважно, принимаю я эти наивные объяснения или нет, важно другое: мы столкнулись с чем-то крайне занятным. Я серьезно. Фотографии, которые мы можем получить с помощью этой линзы, уникальны и никто никогда даже близко не подходил к таким результатам. Они идут куда дальше самых безумных идей дадаистов и сюрреалистов. Мы получим настоящие снимки – но будь я проклят, если знаю, чего именно, ведь твои так называемые ментальные образы отличаются от моих.
Я покачал головой, вспомнив, что говорил Вурден.
– Слушай, Найлз. Я знаю, что ты мне не веришь, но ты точно веришь в то, что видел своими глазами. Я видел, как ты дрожал; нам придется признать, что эти существа ужасны — без разницы, откуда они, родом из нашего ли воображения или астрального Плана, они угрожают рассудку нормального человека. Если слишком долго смотреть на то, что видели мы, то легко свихнуться, и я не шучу. Я бы не советовал смотреть в эти линзы слишком долго и слишком пристально вглядываться в неведомых тварей.
– Не неси чушь, – скривился он.
– Элементали, – настаивал я. - И ты должен в это поверить — очень жаждут жизни. Они своего рода космические вампиры, которые питаются мертвыми душами, но заманить живого человека сквозь мириады планет на свой план им удается редко. Вспомни легенды — все они говорят именно об этом. Истории о людях, которые пропадали, продавали свои души дьяволу, отправлялись в иные миры; все они про элементалей, которые охотятся на человека и хотят затащить его на свой план.
– Заканчивай, ты же знаешь, меня бесят подобные байки.
Несмотря на тон, глаза Найлза выражали слабое доверие, и оно росло по мере того, как я игнорировал его скепсис.
– Ты говоришь, что это глупые суеверия, – продолжал я. – А я говорю, что это наука. Ведьмы, колдуны, мудрецы, чьи тайны помогли возвести пирамиды — все они прибегали к заклинаниям и пользовались чем? Правильно, геометрическими фигурами. Они рисовали круги, пентакли и каббалистические печати. Через эти линии они призывали силы с астрального Плана или других измерений. Эти силы вознаграждали их в ответ, но в конце концов они всегда уходили через углы в Астральный План, платя за дары своей жизнью. Колдовство и геометрия — странные партнеры, но их взаимосвязь – исторический факт. Поэтому я предупреждаю тебя. Не только ты видел этих существ — они тоже видели, чувствовали и каким-то образом знали о твоем присутствии. Они будут жаждать твоей души, и пока ты вглядываешься в них через эти линзы, они понемногу высасывают ее из тебя. Это своего рода гипноз, который наука пока не может объяснить, как не может объяснить магнетизм и телепатию. Но древние называли это магией. Я прошу тебя еще раз: не смотри слишком долго в эти линзы.
Найлз расхохотался.
– Завтра у меня будут фотографии, – заявил он. – И мы посмотрим, на что похожи твои элементали. А если ты нервничаешь, лучше держись подальше.
– Честно, я так и сделаю.
На следующий день я покинул студию. Найлз был невероятно возбужден. Он без умолку говорил о новых фокусных регулировках, чтобы расширить поле видимости; о том, как быстрее получить снимки, какую бумагу взять для печати. Его интересовало, проявятся ли на финальных негативах увиденные им создания или только удивительные фигуры из света. Я ушел, не желая, чтобы он видел мою растущую тревогу.
Я пошел к Вурдену.
Магазин его был открыт, но клерка на месте не было, хотя извещавший о появлении покупателей колокольчик над дверью прозвонил как обычно. Я прошел через полумрак в дальнюю комнату, где Айзек предавался своим исследованиям.
Он сидел там, в легкой дымке, странной для неосвещенной комнаты, и всматривался с восхищенным вниманием в какую-то старинную книгу.
– Айзек, – сказал я. – В этом камне и правда было нечто. Найлз и я воспользовались им прошлой ночью и думаю, что мы открыли врата в другое измерение. Древние были не дураки, они знали, что делали.
Айзек даже не шевельнулся. Неподвижный, он вглядывался в безмолвную тишину. На его желтоватом лице играла легкая улыбка.
– Ты обещал рассказать еще кое-что об истории камня, – продолжил я. – Ты нашел что-нибудь? Знаешь, это невероятно, просто невероятно.
Айзек по-прежнему сидел, молча смотрел вдаль и улыбался. Я нагнулся к нему.
Недвижимый, прямой как стрела в своем кресле, сжимая в руках авторучку, Айзек Вурден напоминал современного некроманта. И как любой некромант, переступивший роковую черту, Айзек Вурден был мертв.
Мертв как камень.
– Айзек! – вскричал я. Забавно, не правда ли, слышать, как выкрикивает человек имя ушедшего в момент смерти. Это крик отчаяния, отказа поверить в неизбежное; своего рода заклинание, как если бы эхо человеческого голоса могло вернуть обратно душу, уже перешедшую последнюю грань. И ушедшую куда — в астральный План?
Я быстро склонился к холодному телу, уставившись в испещрявшие лист неразборчивые записи. Я читал то, над чем работал Вурден, пока не пришел его последний гость.
Буквы расплывались у меня перед глазами.
«Звезда Сехмет. Эпоха Птолемеев. Август Лулла, так звали римлянина, который украл ее. См. Историю Вено. Лулла умер от проклятия за то, что вытащил камень. Раз.
Жрица Дианы, которая носила камень в поясе, тоже поплатилась смертью. За святотатство. Вновь см. Вено. Два.
Жиль де Рэц — его судьба известна. Он неправильно пользовался камнем. Неизбежная расплата за нарушение правил.
См. главу о дивинации «Тайн червя» Принна. Могут быть упоминания о камне во время его исчезновения.
Снова русский. Утверждает, что украл камень у Распутина, тот пользовался им для пророчеств. В результате Распутин мертв, священник ослеп. Пока он не сошел с ума, нужно было обратить внимание на предостережения, касающиеся священной природы камня. Три, четыре и пять. Кто или что бы ни обитало в мирах, которые открывает камень, оно не потерпит, чтобы врата изменяли или пользовались ими неправильно. Кража камня, перенос его с места на место, неверное применение — все кончалось смертью.
И — я повинен во всем. Да поможет бог этому человеку Найлзу в том, что он должен вынести. Они доберутся до него через камень.
Да поможет мне бог. Я тоже должен заплатить свою цену. Но позже.
Почему я не подумал, прежде чем дать ему камень? Сейчас я …».
На этом месте записи обрываются. Никакого судорожного прерывистого царапанья ручкой, ни застывшего выражения ужаса, никакого растущего напряжения и предчувствия гибели. Вурден писал и через минуту уже был мертв.
Конечно, причиной мог быть банальный сердечный приступ, инсульт, тромбоз или просто возраст. К этому могли привести шок, возбуждение, тревога, что угодно.
Но я не обманывал себя. Я знал. Вскочив на ноги, я выбежал из магазина так быстро, словно за мной гнались демоны. И пока я бежал, кровь пульсировала в висках в ритме с единственной фразой, бившейся в моем мозгу: «Да поможет бог Найлзу».
Было уже темно, когда я отпер дверь студии. Она была пуста, в проявочной не горел свет. Может быть, Найлз ушел?
Я молился, чтобы это было так. Но куда? Он не мог бросить работу. Я подошел к камере: на пленке была выставлена экспозиция. Должно быть, Найлзу позвонили и он вышел.
Я едва сдержался, чтобы не посмотреть через линзу еще раз, как только включил свет. Но нет — мне не хотелось снова видеть равнину и этих невообразимых чудовищ, обитающих за пределами времени и пространства, и при этом — как забавно — одновременно вокруг меня, в этой самой комнате. Миры внутри миров ужаса. Но где же Найлз?
Я не мог просто сидеть и ждать. Почему бы не проявить пленку? Хоть займусь чем-то. Я отнес камеру в проявочную. Десять минут в темноте, потом все как обычно. Повесив темный квадрат сушиться, я включил вентиляторы.
Голова гудела от предположений. Пленка окажется пустой? На ней проявятся угловатые световые фигуры? Или — это было бы потрясающе — я увижу существ, вызванных нашим воображением? Поможет ли наш мозг получить снимки благодаря древнему магическому камню в современном фотоаппарате? Эта мысль меня не покидала.
Минута текла за за минутой, тихо шумели вентиляторы.
Но где же Найлз? Что бы ни вызвало его поспешный уход, он точно должен уже вернуться. Даже записки не оставил.
Дверь была заперта изнутри, а ключ был только у меня
Cквозь волну накатившего ужаса эта мысль, ухмыляясь словно злобный призрак, смотрела на меня в упор.
Найлз никак не мог выйти отсюда.
У него был только один выход.
Я быстро сунул высохший негатив в принтер вместе с листом бумаги.
Надавив, положил в проявитель, подождал.
Наконец cнимок был готов, и я помчался в другую комнату, где поднес его, еще влажный, к свету.
В следующее мгновение, закричав, я разбил камеру и принялся топтать ногами камень до тех пор, пока не пришел в себя настолько, чтобы собрать все осколки и швырнуть их через открытое окно на дальние крыши. Снимок и негатив я порвал в клочья, не переставая кричать, потому что не мог и никогда не смогу стереть из своей памяти то, что увидел на фотографии.
Должно быть, снял он это очень быстро. Камера по неизвестной причине навела фокус мгновенно, что и послужило причиной произошедшего. Мгновенный фокус позволил этим существам — силам, элементалям, чему угодно — достичь своей долгожданной цели.
Я увидел на снимке то, что ожидал увидеть Найлз. Бесконечную черную пустошь. Только теперь на ней не было ни фигур, ни огней, только черные тени, сгрудившиеся вокруг центральной точки. И они не были частью снимка.
Но они собрались вокруг одной точки — центральной точки, и камера каким-то чудом поймала их быстрее скорости света. Они прошли через камень и унесли Найлза с собой, как я и опасался. Быстрее скорости света, как я и сказал. Даже еще быстрее, иначе бы я не увидел того, что открылось моим глазам. Центральная точка…
Центральная точка этого проклятого снимка; единственная среди зловещих теней… была мертвым, истерзанным телом Дэвида Найлза!