27 января 1945.
1. Еле-еле мерцает свет. У дверей жалкой лачуги – называю ее так, поскольку назвать ее домом было бы слишком много чести – Иисус со Своими спутниками, с Ионой и другими крестьянами, такими же бедными, как он. Момент прощания.
«Я больше не увижу Тебя, мой Господь? – спрашивает Иона, – Ты принес свет в наши сердца. Твоя доброта превратила эти будни в праздник, который будет длиться всю жизнь. Но Ты видел, как с нами обращаются. О вьючном животном заботятся больше, чем о нас. И с растениями обращаются человечнее, чем с нами. Они – это деньги. Мы же – всего лишь жернова, что приносят деньги. И нас используют до тех пор, пока кто-нибудь не умрет от непосильного труда. Но Твои слова нас так окрылили. Хлеб показался нам сытнее и вкуснее, оттого что Ты вкушал его с нами, этот вот хлеб: такой он не дает даже своим псам. Приходи еще разделить его с нами, Господь. Только потому, что это Ты, я осмеливаюсь это сказать. Предложить кому-нибудь другому кров и еду, которыми погнушается нищий, было бы оскорблением. Ты же…»
«Я же нахожу в них небесное благоухание и вкус, потому что в них есть вера и любовь. Я приду, Иона. Приду. Ты оставайся на cвоем месте, привязанный, словно животное к оглоблям. Пусть это место будет твоей лестницей Иакова. И к тебе действительно с Неба спустятся и придут ангелы, чтобы бережно собрать все твои заслуги и отнести их к Богу. Но и Я приду к тебе. Поддержать твой дух. Вы все оставайтесь Мне верны. О! Я хотел бы и по-человечески успокоить вас. Но не могу. Вынужден сказать вам: потерпите еще. И это печально для Того, кто любит…»
«Господь, если Ты любишь нас, это уже не будет страданием. До этого у нас не было никого, кто любил бы нас… О, если бы было возможно, по крайней мере для меня, увидеть Твою Мать!»
«Не тревожься. Я приведу Ее к тебе. Когда наступит более мягкий сезон, Я приду вместе с Нею. Не следует подвергаться бесчеловечным наказаниям из-за поспешности Ее увидеть. Будь в состоянии дождаться Ее, как дожидаются восхода звезды, первой звезды. Она появится у тебя внезапно, прямо как вечерняя звезда, которой мгновение назад еще не было – и вдруг она уже мерцает на небе. И считай, что уже с настоящего времени Она изливает на тебя дары Своей любви. До свидания всем вам. Пусть Мой мир будет вам защитой от жестокостей вашего мучителя. До свидания, Иона. Не плачь. Ты ждал столько лет с терпением и верой. Теперь Я обещаю тебе совсем недолгое ожидание. Не плачь. Я не оставлю тебя одного. Твоя доброта осушала Мои младенческие слезы. А Моей разве недостаточно, чтобы осушить твои?»
«Да… но Ты уходишь… а я остаюсь…»
«Иона, друг, не заставляй Меня расставаться с тяжестью на сердце, оттого что не могу тебя утешить…»
«Я не буду плакать, Господь… Но как же мне жить, не видя Тебя: теперь, когда я знаю, что Ты жив?»
Иисус опять успокаивает расстроенного старика, а затем от него отходит. Но прямо на краю этого жалкого дворика Он простирает руки, благословляя всю равнину. А после отправляется в путь.
«Что Ты делал, Учитель?» – спрашивает Симон, обративший внимание на этот необычный жест.
«Я наложил печать на эти угодья. Чтобы противники не смогли вредить им, и тем самым – повредить этим несчастным. Больше Я ничего не могу сделать…»
2 «Учитель… давай пойдем побыстрее. Я хотел бы сказать Тебе кое-что – так, чтобы этого не слышали».
Они еще сильнее отрываются от остальной группы, и Симон начинает говорить.
«Я хотел Тебе сказать, что Лазарь распорядился употребить эту денежную сумму для поддержки всех тех, кто обратится к нему во имя Иисуса. Не могли бы мы освободить Иону? Это обессиленный человек, и у него только одна радость – быть с Тобой. Доставим же ему эту радость. Какое содействие от него, по-Твоему, может быть там? Свободный – он мог бы стать Твоим учеником в этой местности, сколь красивой, столь и безрадостной. Здесь богатейшие люди Израиля владеют плодородными землями и жестоко их эксплуатируют, требуя с работников сто-кратной прибыли. Я уже много лет знаю об этом. Здесь Тебе не удастся остаться надолго, поскольку тут господствует секта фарисеев, а я не думаю, что они хоть когда-нибудь будут к Тебе дружелюбны. Самые несчастные в Израиле – эти беспросветно угнетенные работники. Ты слышал, даже на Пасху они не могут помолиться спокойно, тогда как их жестокие хозяева при помощи своих важных жестов и заранее заученных выражений занимают места в первых рядах верующих. У них будет, по крайней мере, одна радость: знать, что Ты есть, и слышать – в пересказе того, кто не изменит ни одной йоты – Твои слова. Если сочтешь это правильным, Учитель, дай распоряжение, и Лазарь это сделает».
«Симон, Я понимал, зачем ты от всего отказался. Человеческие замыслы для Меня не секрет. И Я люблю тебя в том числе и за это. Осчастливив Иону, ты осчастливишь Иисуса. 3. О! Какое терзание для Меня видеть, как страдает хороший человек! Мое положение бедняка и отверженного миром мучительно для Меня только поэтому. Иуда, если бы слышал Меня, сказал бы: „Но разве Ты не Глагол Божий? Прикажи, и эти камни сделаются золотом и хлебом для убогих“. Повторил бы подвох Сатаны. Я очень хочу насытить голодных. Но не так, как хотелось бы Иуде. Вы еще слишком не сформированы, чтобы понимать глубину всех Моих слов. Но тебе скажу: если бы Бог заботился обо всем, Он обкрадывал бы Своих друзей. Лишал бы их возможности быть милосердными, а значит, повиноваться заповеди любви. Мои друзья должны обладать этой Божьей приметой, роднящей их с Ним: святым милосердием, что в делах, что в словах. А чужие беды предоставляют Моим друзьям случай проявить его. Понял Мою мысль?»
«Она глубока. Я размышляю над ней и смиряюсь, осознавая, насколько тупоумен я, и насколько велик Бог, который хочет видеть нас обладающими всеми Его излюбленными свойствами, чтобы называть нас Своими детьми. Бог открывается мне в Своем многообразном совершенстве в каждом луче света, что Ты направляешь в мое сердце. Изо дня в день, словно продвигаясь по незнакомой местности, я все больше узнаю о той безмерной Реальности, какой является это Совершенство, желающее именовать нас „чадами“, и мне кажется, будто я поднимаюсь, как орел, или погружаюсь, как рыба, в эти две бескрайние глубины, каковые суть небо и море, уходя в них все дальше и дальше и никогда не доходя до предела. Но что же, в таком случае, Бог?»
«Бог – это недостижимое Совершенство, Бог – это законченная Красота, Бог – это бесконечное Могущество, Бог – это непостижимое Бытие, Бог – это непревосходимое Благо, Бог – это несокрушимое Сострадание, Бог – это неизмеримая Мудрость, Бог – это Любовь, ставшая Богом. Он есть Любовь! Он есть Любовь! Ты говоришь, что чем более познаешь Бога в Его совершенстве, тем более тебе кажется, что ты поднимаешься или погружаешься в две бескрайние глубины ясной лазури… Но когда ты вместишь, что такое Любовь, ставшая Богом, ты поднимешься, ты погрузишься уже не в лазурь, а в вихрь раскаленного пламени и окажешься привлечен к блаженству, которое будет для тебя смертью и жизнью. Ты получишь Бога во всецелое обладание, когда, благодаря твоему произволению, тебе удастся вместить и заслужить это. Тогда ты сосредоточишься на Его совершенстве».
«О Господи!»… Симон ошеломлен.
4. Наступает тишина. Они вышли на дорогу. Иисус останавливается, ожидая остальных.
Когда все собираются вместе, Левий преклоняет колени: «Мне надо было бы Тебя покинуть, Учитель. Но у Твоего слуги к Тебе есть одна просьба. Отведи меня к Своей Матери. Этот[1], как и я, сирота. Не откажи мне в том, что даешь ему, чтобы и мне увидеть материнское лицо…»
«Идем. Чего бы ни попросили во имя Моей Матери, Я – во имя Моей Матери – сделаю это»…
5. …Иисус один. Быстро продвигается среди зарослей олив, увешанных уже неплохого размера оливками. Несмотря на приближающийся закат, солнце мечет свои стрелы на серо-зеленый купол листвы этих мирных и полезных деревьев, однако внутрь переплетения ветвей проникают лишь крохотные пятнышки света. Главная дорога, зажатая между двух откосов, напротив, представляет собой ослепительно сверкающую пыльную ленту.
Иисус продолжает идти и улыбается. Добирается до обрыва… и улыбается еще заметнее. Вон там Назарет… кажется, что он дрожит в солнечных лучах, настолько он раскален на солнце. Иисус еще быстрее спускается. Достигает дороги, теперь уже не заботясь о солнце. Он идет настолько быстро, что кажется, будто летит, и позади Него раздуваются и трепещут полы плаща, который Он, прикрываясь, набросил на голову. Дорога пустынна и тиха вплоть до самых первых домов. А там уже слышатся то детские, то женские голоса, доносящиеся изнутри или с приусадебных участков, с которых на улицу свешиваются кроны деревьев. Иисус пользуется ими, этими пятнами тени, чтобы скрыться от неумолимого солнца. Сворачивает на какую-то улочку, что наполовину в тени. Там несколько женщин столпились возле прохлады колодца. Почти все они приветствуют Его возвращение своими высокими голосами.
«Мир всем вам… Но давайте потише. Хочу сделать сюрприз Моей Матери».
«Ее золовка только что ушла с кувшином свежей воды. Но должна вернуться. Они остались без воды. Или родник пересох, или вода, не дойдя до Твоего сада, впитывается в выжженную почву. Не знаем. Мария Алфеева так говорила. Вот она идет».
Мать Иуды и Иакова приближается с одной амфорой на голове и с другой в руке. Не увидев сразу Иисуса, она кричит: «Так обернусь быстрее. Мария совсем опечалена оттого, что Ее цветы умирают от жажды. Эти цветы еще от Иосифа и Иисуса, и у Нее разрывается сердце смотреть, как они увядают».
«Но теперь, когда Она увидит Меня…» – говорит Иисус, показываясь из-за спин собравшихся.
«О, мой Иисус! Благословен Ты! Пойду сообщу…»
«Нет. Пойду Я. Дай Мне эти амфоры».
«Дверь только прикрыта. Мария в саду. О! Как Она будет счастлива! Сегодня утром Она опять говорила о Тебе. Но прийти в такую жару! Ты весь вспотел! Ты один?»
«Нет, с друзьями. Но Я пошел вперед. Чтобы поскорее увидеться с Мамой. А Иуда?»
«Он в Капернауме. Часто туда ходит…». Мария не продолжает, но улыбается, вытирая своим покрывалом мокрое лицо Иисуса.
6. Кувшины готовы. Два из них Иисус коромыслом взваливает Себе на плечи, используя Свой пояс, а еще один несет в руке.
Идет, сворачивает, доходит до дома, толкает дверь, входит в комнатку, что кажется темной в сравнении с ярким солнцем снаружи, осторожно поднимает завесу, прикрывающую выход в сад, и присматривается. Мария стоит возле розового куста, повернувшись спиной к дому, и жалеет это томящееся жаждой растение. Иисус ставит кувшин на землю, и медь звонко ударяется о камень. «Ты уже тут, Мария? – говорит Мама, не оборачиваясь, – Иди, иди сюда. Погляди на этот розовый куст! И на эти бедные лилии. Они умрут, если мы не придем им на помощь. Принеси еще несколько тростинок, чтобы подпереть этот падающий стебель».
«Я все Тебе принесу, Мама».
Мария резко оборачивается. Мгновение Она стоит, широко открыв глаза. Затем, вскрикнув, с простертыми руками устремляется к Сыну, который уже раскрыл Свои объятья и ждет Ее с улыбкой, полной любви.
«О! Мой Сын!»
«Мама! Дорогая!»
Излияния чувств нежны и продолжительны, и Мария так счастлива, что не замечает, не чувствует, насколько перегрелся Иисус. Но потом обращает внимание: «Сын, зачем в такой час? Ты красный и с Тебя капает, как с губки. Идем, идем внутрь. Чтобы Мама могла Тебя вытереть и охладить. Сейчас Я принесу Тебе новую одежду и чистые сандалии. Сын Мой, Сын! Зачем путешествовать под таким солнцем? Растения в эту жару умирают, а Ты, Сын Мой, в дороге!»
«Чтобы скорее прийти к Тебе, Мама!»
«О, милый! Испытываешь жажду? Наверняка. Сейчас Я Тебе приготовлю…»
«Да, жажду Твоих поцелуев, Мама. Твоей ласки. Позволь Мне побыть так, положив голову Тебе на плечо, как тогда, когда Я был малышом… О, Мама! Как мне Тебя не хватает!»
«Так скажи Мне прийти, Сын, и Я приду. Чего Тебе не хватало в Мое отсутствие? Пищи, которая Тебе по вкусу? Свежих одежд? Хорошей постели? О! скажи Мне, Моя Радость, чего Тебе не доставало. И Твоя слуга, о Мой Господь, постарается о том позаботиться».
«Все было, кроме Тебя…»
Иисус, который вошел, держа Маму за руку, и сел на сундук около стенки, обняв руками Марию, находящуюся прямо перед Ним, прильнув головой к Ее сердцу и то и дело целуя Ее, теперь внимательно на Нее смотрит. «Позволь, Я погляжу на Тебя. Чтобы насытиться Твоим созерцанием. Моя святая Мама!»
«Сначала одежду. Нехорошо оставаться таким взмокшим. Иди сюда».
Иисус повинуется. 7. Когда Он возвращается в свежей одежде, нежная беседа возобновляется.
«Я пришел вместе с учениками и друзьями. Только оставил их в Мельхиной роще. Они придут завтра на рассвете. Я… больше не мог ждать. Моя Мама!.. – и Он целует Ее ладони. – Мария Алфеева удалилась, чтобы оставить Нас наедине. Она тоже поняла, как Я жажду общения с Тобой. Завтра… завтра Ты будешь принадлежать Моим друзьям, а Я – назарянам. Но в этот вечер Ты – Мой Друг, а Я –Твой. Я привел к Тебе… о! Мама, Я отыскал пастухов из Вифлеема. И привел к Тебе двоих из них: они сироты, а Ты – Мать. Для всех. И, тем более, для сирот. И привел к Тебе еще одного, который нуждается в Тебе, чтобы справиться с самим собой. И другого, праведного, который настрадался. А еще Иоанна… И принес Тебе воспоминание об Илии, Исааке, Товии – теперь он Матфий, Иоанне и Симеоне. Несчастнее всех Иона. Я отведу Тебя к нему. Я обещал это. Других продолжу искать. Самуил и Иосиф покоятся у Бога».
«Ты побывал в Вифлееме?»
«Да, Мама. Я привел сюда тех учеников, что были со Мной. И принес Тебе эти цветочки, выросшие среди камней возле порога».
«О!» – Мария берет высохшие стебельки и целует их, – «Что с Анной?»
«Умерла во время резни Ирода».
«О! несчастная! Она так Тебя любила!»
«Вифлеемляне много выстрадали. И оказались несправедливы к пастухам. Но они много выстрадали…»
«А тогда они были добры с Тобой!»
«Да. Поэтому их нужно извинить. Сатана завидует этой их доброте и подбивает их на зло. Побывал также в Хевроне. Пастухи, которых преследовали…»
«О, до такой степени?!»
«Да. Нашли поддержку у Захарии и благодаря ему обрели пропитание и хозяев, хотя и суровых. Однако это праведные души, и из всех этих преследований и ран они сделали себе постаменты для святости. Я их собрал. Исцелил Исаака и… и дал Свое Имя одному малышу… В Ютте, где Исаак изнемогал, и где он воскрес, теперь есть группа непорочных младенцев, которых зовут Мария, Иосиф и Иесá…»
«О! Твое Имя!»
«И Твое тоже, и имя Праведника. А в Кериоте, на родине у одного из учеников, один верный израильтянин умер у Меня на сердце. От радости, что обрел Меня… 8. А потом… о! как много вещей Мне надо Тебе рассказать, Мой несравненный Друг, Моя нежная Мать! Но прежде всего Я молю Тебя, прошу Тебя быть весьма снисходительной к тем, кто придет завтра. Послушай: они любят Меня… но они несовершенны. Ты, Наставница добродетелей… о! Мать, помоги Мне сделать их хорошими… Мне хотелось бы спасти их всех…».
Иисус опускается к ногам Марии. Сейчас Она предстает в Своем величии Матери.
«Сын Мой! Ты хочешь, чтобы Твоя бедная Мама в чем-то превзошла Тебя?»
«Освяти их… Твоя добродетель освящает. Я нарочно привел их к Тебе. Мама… Однажды Я скажу Тебе: „Приди“, ибо тогда настанет срочная нужда освящать души, чтобы Я нашел в них жажду искупления. И один Я не смогу… Твое молчание будет так же действенно, как Мое слово. Твоя чистота будет помогать Моему могуществу. Твое присутствие отгонит прочь Сатану… а Твой Сын, Мама, обретет силу, зная, что Ты рядом. Ты придешь, не правда ли, Моя милая Мать?»
«Иисус! Дорогой! Сын! Чувствую, у Тебя не все благополучно… Что у Тебя, Дитя Моего сердца? Мир был суров с Тобой? Нет? Утешительно в это верить… но… О, конечно! Приду. Куда Ты захочешь. Как захочешь и когда захочешь. Даже сейчас, под этим солнцем, под звездами, в мороз или в дождь. Хочешь? Вот Я».
«Нет. Не сейчас. Но однажды… Как Мне приятен этот дом! И Твоя ласка! Разреши Мне уснуть вот так, уткнувшись головой в Твои колени. Я так устал! Я все-таки Твой Сыночек…» И Иисус действительно засыпает, уставший и обессиленный, сидя на циновке, головою на лоне Матери, которая блаженно разглаживает Его волосы.
[1] Речь об Иосифе, сыне пастуха Иосифа, погибшего во время резни Ирода (см. гл. 75).